08 глава Я ухожу, ребята. Кто со мной?

08 глава

Я ухожу, ребята. Кто со мной?

Полететь в Америку каждому в хоре не терпелось настолько, что ребята решили сделать это на три дня раньше, чем предусматривалось «приглашающей стороной». Все нашли, у кого в Штатах перекантоваться до момента переезда в жилье, обеспеченное «Джойнтом». Нетрудно, например, представить эйфорию 19-летнего Алекса Александрова, дождавшегося таки вояжа, ради которого он пришел в этот коллектив полтора года назад. До сих пор вспоминает, как «сразу после Америки купил себе машину, телевизор, „забил“ на учебу и был отчислен из Гнесинки». «Через несколько месяцев после отчисления мне посыпались повестки из военкомата, — продолжает Алекс. — Выкидывал их в помойку, но, когда получил предупреждение о скором вызове в прокуратуру, пришлось пошевелиться. С помощью Турецкого удалось „откосить“ от армии».

И Евгений Тулинов, ныне второй, после самого Михаила Борисовича, человек в хоре, тогда удачно зашел. «Я работал в другом поющем мужском коллективе под руководством Рыбина, — поясняет Евгений. — У нас там все было нормально „упаковано“, концертов хватало, в Германии месяцами находились. Но я как-то поссорился с руководителем, поднял мятеж и ушел. Тут, узнаю, у еврейского хора намечается поездка в Америку. Позвонил Турецкому, сообщил: „Миш, я свободен“. Мы же вместе в Гнесинке учились. Он на два курса старше. Я у него первую свою машину купил. Миша меня даже учил водить в Лужниках. Я рулил, а он нажимал на педали и еще при этом ел курицу. Мы оба люди контактные, так что отношения поддерживали. Турецкий меня в свой хор и раньше звал, но я деньги зарабатывал пением в православных церквях. А у Михаила дело пошло, проект перспективный, зарплата стабильная, гастроли зарубежные… Я подумал, как ни крути, у меня еврейские корни-то есть. Мой прапрапрадед раввином был, и в Израиле родственников много. Короче, пошел в хор к Турецкому и сразу попал в американское турне. На первые реальные валютные гонорары. До этого-то они в Европу, считай, даром ездили, за одежду…»

Еще одним вдохновленным новичком в той поездке был Евгений Кульмис. Выпускник челябинского музучилища, студент, опять-таки Гнесинки, в отличие от Алекса, прослуживший в армии пару лет, «от звонка до звонка». Он пришел в коллектив 21 июня 1991 года, прочтя в институтском общежитии объявление: «Мужскому хору Московской хоральной синагоги требуются дирижеры-хоровики, вокалисты». Женя не являлся ни тем, ни другим. Он занимался музыковедением. И темой своей дипломной работы этот парень с Урала, не без еврейских кровей, конечно, выбрал «религиозную музыку иудеев». «Хотелось чего-то необычного, — говорит Кульмис. — Меня как-то всегда тянуло к вокалу. И тема казалась подходящей. Когда узнал о хоре московской синагоги, подумал: почему нет? Схожу, попробую. Хотя бы поближе познакомлюсь с тем, о чем пишу. К тому же у меня имелся опыт работы в челябинском хоре».

Кульмис, обладатель инфернального баса-профундо, без которого ныне «Хор Турецкого» представляется с трудом, пришел к Михаилу («и тогда уже авторитетному» для него человеку) перед израильскими гастролями синагогального коллектива. Но в то путешествие его не взяли. «Оставили в России учить вокальные партии». Таким образом, именно выезд в Штаты стал для Евгения полновесной «пропиской» в хоре. После этой поездки он точно решил, что останется в данном проекте.

Братья Юрий и Марк Смирновы, Владимир Красов, Владимир Аранзон и другие солисты хора тоже в приподнятом настроении готовились к трансатлантическому перелету. И Турецкий пребывал в легком кураже. Он возвращался в США не в ранге стажера (каким являлся в 1990-м), этакого неопытного филиппка, посланного обучаться азам иудейской литургии, а как рулевой крепкого еврейского коллектива, уже поддержанного публикой в России, Европе, Израиле. Оставалось показать американским экспертам, именно тем, кто и финансировал хор, чего он стоит. Михаилу, словно по заказу, довелось на маршруте Москва — Нью-Йорк оказаться единоличным главой «русской делегации». Владимир Плисс улетел еще раньше и ожидал хор в Штатах.

Группа молодых голосистых мужчин ранним осенним утром 1991-го вылетела из «Шереметьева-2» в Новый Свет с пересадкой в известном ирландском аэропорте «Шеннон». Там они, «от избытка чувств и свободного времени, решили порепетировать и снять это на видеокамеру». Почти немыслимый сюжет для любой российской рок-группы, получившей в то время шанс прокатиться с концертами до Америки. На «перевале» в Ирландии музыкантов, скорее всего, уже персонально скликали бы из всех баров «транзитной зоны», предлагая пройти на посадку, которая официально закончилась. Но собранные Турецким солисты-«академики» почти не курили и пили мало, по крайней мере, «в присутствии шефа». Ради прикола оставалось даже в дороге петь. Картина вышла занятная. Международный аэропорт, сотни по-разному релаксирующих в ожидании своих рейсов пассажиров вдруг слышат поверх фонового гула популярный свинг «Java Jive», исполняемый «вживую», хором поставленных голосов. Если это не Manhattan Transfer развлекается, то кто? Выясняется, что какая-то русская компания. Ничего себе! А «репетиция» хора меж тем разгорается. Ребята завелись, Турецкий прочувствовал момент. Продолжили «чем-то еврейским, французским, русско-цыганским». Народ подтягивался со всех сторон. Самой восторженной слушательницей оказалась шикарно одетая дама «в та-а-кой ювелирке!» (цитирую Михаила), попытавшаяся тут же наладить «он-лайн» трансляцию импровизированного концерта для своего собеседника, с которым в это время общалась по телефону (не мобильному тогда еще, а обычному, стационарному, висевшему в будке). В следующую минуту она подошла к заинтриговавшим ее музыкантам с вопросом: «Вы кто и откуда?». «Я ответил, — рассказывает Турецкий, — мы солисты хора московской синагоги, а вы, наверное, солистка большого американского бизнеса? И в общем-то не преувеличил. Ее звали Марина Ковалева. Искусствовед, эмигрантка из Одессы, живущая в США с 1973 года. Она создала там свою компанию „People Travel Club“, имела офис на Пятой авеню, а потом еще стала „мисс Лонг-Айленд-1993 в области бизнеса“. То есть выдающаяся тетенька.

В самолете мы сели рядом, и за пять часов я рассказал ей историю своей жизни. При этом поймал себя на мысли, что подобного общения у меня прежде никогда не было. Опираясь на собеседника, я выглядел явно умнее, чем есть на самом деле. Буквально на ходу начинал разбираться в самом себе…»

А Ковалева воспламенилась желанием. Сначала желанием как-то «продвинуть» хор, стать кем-то вроде его импресарио, покровительницей («Джойнт» она, видимо, сразу выводила за скобки) или свести Турецкого с нужными людьми, промоутерами, спонсорами и т. п. Оказывать помощь возбудившему ее страсть коллективу отзывчивая женщина принялась сразу после приземления на американскую землю, где ее встречал «муж-компаньон в красном галстуке». Кульмиса и братьев Смирновых нью-йоркские друзья, у которых они намеревались погостить «бонусные» дни, не встретили. И этой троице, на самом деле, повезло. Их забрала к себе Марина. «Три дня она показывала нашим мальчикам „Большое яблоко“ во всем разнообразии: от Метрополитен-музея до брайтонского ресторана „Одесса“, — повествует Михаил. — А потом у нас начались плановые гастрольные автобусные поездки по всей стране».

За полтора месяца хор объездил Штаты не менее основательно, чем ранее Францию. «Концерты проходили в основном в еврейских общинных центрах, непохожих на синагоги, — объясняет Турецкий. — В одном комплексе находились клуб, музей, ресторан. Все выглядело вполне презентабельно. Мы выступали, скажем, в Metro Convention Centre, в Мемфисе, штат Теннесси, городе, где жил Элвис Пресли. У нас было ощущение пришествия в настоящую Америку. И повсюду нам сопутствовал грандиозный успех. Другой вопрос, что происходил он в достаточно локальной среде, а я понимал, что наш проект вполне пригоден и для более массовой аудитории. Мы динамично развивались и отнюдь не выглядели на сцене бедными евреями из бывшего Советского Союза, которых нужно поддерживать просто потому, что они, наверное, столько претерпели. У нас подобрался состав фактурных ребят, и хор превратился в модель, под которую благотворительные деньги не дают. Мне хотелось выйти с нашей программой за рамки синагоги.

Плисс, будучи человеком „Джойнта“, привел меня по окончании гастролей к Ральфу Гольдману, и я попробовал объяснить ему свою позицию. Сказал, что мечтаю выступать с хором в „Карнеги-холл“ и залах такого ранга, потому что произведения Зильберта, Новаковского, Мендельсона могут прекрасно там звучать, как звучит „Всенощная“ Рахманинова в Большом зале консерватории. Он ответил: „У нас нет задачи сделать вас концертным коллективом. „Джойнт“ — не промоутерская фирма, а благотворительная организация“. Гольдман — хороший старик, но наши взгляды в данном вопросе абсолютно расходились. В „Джойнте“ не порадовались возрастающему успеху хора, не сказали нам: „Ребята, мы вас создали, вы правильно развивались. Теперь, давайте, мы найдем вам хорошего промоутера, подпишем контракт года на три и будем вас катать по всему миру“. Мы бы тут же согласились. Я ведь не говорил: „Идите на хер, я — крутой и без вас все смогу!“ Напротив, просил — помогите нам. Но они говорили: а нам это не надо. И думали: мы сейчас Турецкого уберем, и он окажется колоссом на глиняных ногах. А сами создадим другой хор.

Гольдман и Плисс, при мне, на той нашей встрече, разговаривали на иврите и английском, и, насколько удалось понять, они обсуждали мои возможные самостоятельные действия. Гольдман понял, что Турецкий достиг того положения, когда сам сможет просить у богатых людей средства на содержание своего коллектива, им уже не получится управлять. Из младшего партнера он превращается в конкурента.

Безусловно, я осознавал, что, идя на конфликт с „Джойнтом“, рискую потерять все. Сейчас готов согласиться с мыслью, что моя принципиальность и независимость в тех переговорах подпитывались впечатлением от общения с Ковалевой. Я верил, что она, в случае необходимости, меня поддержит».

В то же самое, судя по всему, верили и остальные хористы, ибо все они остались на стороне своего лидера. «Меня рассчитывали просто устранить из коллектива и подыскать другого хормейстера, — рассуждает Михаил, — но ребята не ушли с Плиссом к „Джойнту“, а пошли со мной в никуда. Они хотели того же, что и я. И я пообещал: не бойтесь, что-нибудь придумаем. Хотя, конечно, был удивлен и обрадован, что солисты проявили такую солидарность со мной. В Москву мы вернулись уже не коллективом „Джойнта“.»

«Для меня Турецкий был главным, а Плисс — посторонним человеком, — без политесса объясняет Александров. — Поэтому в той ситуации даже не размышлял, оставаться с Мишей или нет. Я изначально пришел к нему в коллектив, а не в синагогу петь. Да и никаких предложений от Плисса не звучало. У него с Мишей какой-то разговор тет-а-тет состоялся, и все определилось».

«Гольдман признавал, что хор сделал именно то, чего от него ждали, — говорит Плисс, — и обещал, что к следующим американским гастролям „Джойнт“ постарается организовать коллективу концерты в лучших залах США. Но я видел, что Мише ждать не хотелось. Он и его ребята почувствовали: тех денег, которые они могли бы получать уже сейчас, от сотрудничества с „Джойнтом“ придется ждать очень долго или их вообще в таком объеме не будет. Аппетит у хора разыгрался.

К тому же, пока мы работали с „Джойнтом“, официально художественным руководителем коллектива считался я, а Турецкий был только дирижером. Понятно, что Мишу такой расклад, наверное, как-то стеснял.

Я знал об их встрече с Ковалевой по пути в Америку, знал, что она к ним хорошо отнеслась и даже устроила им какое-то выступление. Мы с Турецким совершенно открыто и конкретно поговорили. Он сказал: „Марина обещает нам вместо автобусов, на которых мы сейчас ездим по всем Штатам и Канаде, авиаперелеты. Вместо проживания в чьих-то семьях отдельные номера в приличных гостиницах. Концерты не только в еврейских культурных центрах, но и на больших площадках, для разной аудитории“.

У меня никакого опыта и контраргументов, чтобы отговорить Михаила от столь заманчивых перспектив, не было. Я — не великий продюсер. Зато у меня были очень серьезные моральные обязательства перед теми, кто дал нам деньги на хор, перед легендарным Гольдманом. И хотя Миша пригласил и меня пойти с ним, возможно, в качестве директора коллектива, я согласиться не мог. И при поддержке „Джойнта“ начал собирать другой хор».

«Владимир Борисович не был ретроградом, реакционером. Вполне компанейский „пацан“ из Вологды, на восемь лет старше меня, — рассказывает Турецкий. — Просто работа у него была такая — главный кантор синагоги, предполагающая определенный стиль официального общения, из серии „да“ и „нет“ не говорить. А так он любил и выпить, и гульнуть. Ничто человеческое было ему не чуждо. Я познакомил его с Мариной, они даже встречались, разговаривали. Мало того, Марина встречалась и с представителями „Джойнта“, а я предлагал Плиссу остаться с нами. В общем, процесс отмежевания хора от своих родоначальников развивался без враждебности».

«Я почти не задумывался над сложившейся ситуацией, — уверяет Тулинов. — Турецкий никогда не ошибался, и мне хватало его реакции на происходящее. Если он решил, что уходим от „Джойнта“, значит, уходим. Да и какие еще варианты тогда у меня имелись для профессионального заработка? Только опять идти в церковь петь».

Пока длилось первое американское турне московских хористов под предводительством Турецкого, очарованная Марина Ковалева не только продолжала искать варианты для процветания понравившегося ей коллектива, но и прониклась глубокой симпатией к его дирижеру.

«Послушав нашу пластинку, Марина предложила сделать нас государственным хором Израиля. Мол, у нее есть такие возможности, — вспоминает Турецкий. Я признал, что это круто, но не предел моих мечтаний. Вряд ли сразу весь наш хор захочет эмигрировать в Израиль. Значит, остается лишь вариант, что нам обещают там такие суммы, перед которыми нельзя устоять. Мы с ней вместе похихикали над этим предположением». А вскоре у Марины и Михаила завязались столь страстные отношения, что они вполне вписались бы еще одной новеллой в «Декамерон» Боккаччо. Крепкому Турку пришлось вновь подтвердить обоснованность своего детского прозвища. И в физическом плане (но сие детализировать не будем), и в моральном. Теоретически он мог забросить доверившихся ему солистов, так же, как и «Джойнт». Ковалева, в порыве чувств, сулила ему всяческие гарантии его личного благополучия. Однако Турецкий устоял перед соблазнами и сохранил, по завету Экзюпери, ответственность за тех, кого «приручил».

«Меня не беспокоило, „повелся“ Миша на посулы Марины или нет, — разъясняет Алекс. — Я просто слепо верил лидеру. Нас так учили в хоровушке. Либо ты признаешь командира и должен ему доверять, либо уходи в сторону. Да и обещаний особых нам никто не давал. Ну, появился вроде какой-то вариант чаще ездить с концертами в США. Так вот мне сейчас 40, и я сорок раз был в Америке. Так что меня не обманули.

Мог ли Турецкий „соскочить“, „зацепиться“ за Ковалеву, осесть в Штатах, а нас оставить не у дел? Сомневаюсь. Он прежде всего музыкант. В тот момент только-только создавший свой коллектив. Зачем ему бросать любимое дело? При необходимости он мог остаться в Америке и по-другому. Да и покровительство женщины тема двоякая и непредсказуемая. Все до той поры, пока ее левая пятка не захочет чего-то другого. А Миша заточен на самостоятельность и главенство».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.