«ЛА — ФЮНФ ИН ДЕР ЛЮФТ»

«ЛА — ФЮНФ ИН ДЕР ЛЮФТ»

С вечера подготовил удочки, а чуть свет — бегу к речке. Утро выдалось теплое. В синем небе ни облачка. Шагаю вдоль берега по тропинке, вьющейся среди высокой травы и кустарника. Шагаю и думаю: как хороша наша земля, наша природа! Какое благоухание вокруг! Окидываю взглядом луга, зеленеющие на полях посевы, лес, мирно спящую за рекой деревню. Такое впечатление, будто я один во всем мире.

Давно ли уши закладывало от пушечного и пулеметного грома? И вдруг такая благодать! Мы снова на нашей тыловой базе, более чем в двухстах километрах от Ленинграда.

Спускаюсь к реке. Осока колышется над водой, чернеет большая коряга. Прикидываю: тут наверняка есть окунь. А если окунь клюет, но… Нет, не буду дразнить рыбацкое счастье!.. И вот уже стоят, будто дивятся чему-то, качая белыми головками, поплавки. Неужели нет клева? Поднимаю одну из удочек. Червяк в порядке, а рыба не идет. В чем дело? Ладно, попробую еще. Глядь — а второго поплавка нет. Хватаю удочку, а на крючке ерш! Ах ты чудо сопливое, напугал-то как! Я-то думал… Ну ладно, на безрыбье и ерш — рыба. Но тут и второй поплавок идет ко дну. Тяну удочку. Есть на ней что-то, есть! Подтаскиваю к берегу. Вот он, окунь-то, хорош! Беру нового червячка, и даже руки дрожат от волнения. «Скорей забрасывай! — тороплю я себя. — А то ведь отойдет окунь-то!..» И опять кто-то повез поплавок. Теперь он уже вприсядку пляшет на воде, ходит ходуном то к берегу, то от берега. Нет, не уйдешь! Подсекаю и тащу. Голавль! Да какой крупный! Перья красные, сам — серебро. Бросаю его на берег и опять закидываю удочку. Забываю обо всем на свете. А часы бегут, и стрелки уже торопят меня. Жаль, что мало времени, а то бы можно хорошо порыбачить. Шесть голавлей и два окуня. Ну и ерш, конечно. Только вот положить добычу некуда. Корзину оставил дома. Ничего, выстилаю фуражку травкой, складываю в нее улов и иду домой.

А ну, встречайте рыбака, засони! — поднимаю я Дармограя с Дуком. — Так и царство небесное проспать можно. Погода-то какая! А природа-то здесь!..

Вот это улов! — восторгается, протирая глаза, адъютант. — Евгений, подымаюсь — рыбу чистить. Уху варить будем!..

Они встают, а мне уже не до ухи. У командира и на отдыхе, как говорится, забот полон рот. Начальство торопит нас принимать новые самолеты — великолепные, прошедшие боевую проверку истребители ЛА — 5. Предстоит освоение новой техники, а времени на это дело в обрез. К тому же подполковник Никитин в отъезде. Мне приказано остаться за него. Начальник штаба полка Дмитриевский успокаивает меня: «Все будет хорошо». Конечно, все будет хорошо. Но надо как следует поработать, чтобы так было.

Истребители, купленные на средства трудящихся Вологодской области, прибывают на наш аэродром. Поблескивая свежим лаком, две эскадрильи ЛА — 5 и эскадрилья ЯКов выстраиваются в ряд на стоянке. Не самолеты — мечта! Получена приветственная телеграмма от председателя Вологодского горисполкома, а делегации, уполномоченной передать нам по акту истребители, все нет и нет. Мы не можем ждать и приступаем к тренировочным занятиям. Вскоре новые машины освоены. Эскадрилья капитана Виктора Терехина на ЯКах улетает на фронт. Через неделю, 18 июля 1943 года, остальные две эскадрильи — капитана Дмитрия Татаренко и моя — покидают тыловую базу. Подполковник Никитин возвратился из отпуска и тоже летит с нами.

Летим без посадки до самого Ленинграда. Идем над Финским заливом до острова Лавен — сари, что в переводе с финского означает «остров Счастья». Неделю назад здесь приземлилась эскадрилья Виктора Терехина.

На Лавен — сари мне довелось провести около двух дней. Затем меня вызвал подполковник Никитин.

— Возьми с собой ребят покрепче, — сказал он. — Пойдешь на остров Сейскари. Будешь работать со штурмовиками ИЛ-2.

Кого же взять? Беру с собой Сашу Шилкова, Николая Шестопалова, Петра Прасолова, Николая Мокшина и Алексея Баранова. Вскоре наша группа уже на новом месте. Оставшихся на Лавен — сари летчиков возглавляет Иван Цапов, мой заместитель.

Приземлившись на Сейскари, мы наносим визит коменданту острова. Через некоторое время докладывают о своем прибытии наши техники, совершившие морское путешествие на катере. Мы устраиваемся, знакомимся со штурмовиками. Командует ими капитан Михаил Романов. Среднего роста, далеко не атлетического сложения, но очень решительный, волевой и энергичный человек, он рассказывает нам об обстановке в районе острова, показывает следы налета бомбардировщиков противника. Минувшей ночью они сбросили на Сейскари около двухсот зажигательных бомб. Одна из них попала в штурмовик. Машина загорелась и взорвалась. Погибли два связиста, бросившиеся тушить пожар.

Василий Черненко, командир разведывательного звена эскадрильи Терехина, с утра оседлал свой ЯК, облетел весь островной район Финского залива и приземлился на нашем аэродроме.

Здорово, Игорек! — подходит ко мне Черненко. — Это я, Вася, с работы пришедши, — говорит он, верный своей манере шутить по всякому поводу. Подняв с земли щепочку, Вася вычерчивает у моих ног силуэты ближайших к нам островов.

Вот это Гогланд, а это Большой Тютерс. Тут идут в Финляндию два вражеских сторожевых корабля. Вы сможете их перехватить, если подниметесь немедленно.

Мы с Васей идем к капитану Романову. Он посылает в район Гогланда и Большого Тютерса восьмерку штурмовиков в сопровождении шестерки наших «лавочкиных». Едва взлетев, мы уже различаем цель. Два фашистских корабля идут курсом на Котку. Они идут одни, без авиационного прикрытия. Разумеется, авиаторы противника знают, что схватка с нашими истребителями не сулит им ничего хорошего. Они познакомились с истребителями ЛА — 5, когда на них летали здесь гвардейцы 4 — го авиационного полка. Похоже на то, что фашистские летчики избегают теперь встреч с «лавочкиными». На рассвете или под вечер они неожиданно по — разбойничьи налетают на наш аэродром. Но стоит нам подняться в воздух, как эфир заполняют панические крики: «Ах — тунг, ахтунг, ла — фюнф ин дер люфт!» («Внимание, внимание, ЛА — 5 в воздухе!»). Однако на этот раз кричать некому. Наша группа уже подходит к цели.

Зенитки бьют с кораблей по штурмовикам. Но те пикируют, не обращая внимания на зенитный огонь. Охваченный пламенем головной корабль поднимает нос и погружается в воду. Он исчезает мгновенно. Бездна буквально проглатывает его. Другой сторожевик еще наполовину торчит из воды, как поплавок. Вокруг него снуют шлюпки.

Наблюдая эту впечатляющую картину, я думаю о мужестве наших летчиков — штурмовиков, сумевших преодолеть огонь зениток и нанести столь точный удар по маневрирующим кораблям. А ведь на их самолетах нет прицела для бомбометания. Тут нужны и глазомер, и отвага, и опыт. Все это есть у наших боевых друзей, учеников и соратников Антона Карасева и Нельсона Степаняна.

Вот и второй вражеский корабль скрылся под водой.

Штурмовики собираются в группу. Считанные минуты — и мы уже у себя дома, на новом аэродроме. Горячо поздравляем капитана Романова и его подчиненных с удачной штурмовкой.

— Друзья! А ведь сегодня двадцать четвертое июля — День Военно — Морского Флота, наш праздник! — говорит парторг эскадрильи техник звена А. Снигирев.

И все мы дружно кричим «ура» по случаю праздника и победы над врагом, которая нами только что одержана. И соседний лес тоже кричит «ура» голосом гулкого эха.

Еще только десять часов утра, а солнце уже успело прогреть землю и воздух. Я иду к заливу купаться. На берегу меня догоняют Снигирев, техник по вооружению Самойлов и кто-то из летчиков. Они хватают меня и, как котенка, подбрасывают вверх. В чем дело? Я отбрыкиваюсь. Но ребята подкидывают меня еще выше.

Черти! Уроните — разобьете. Будет ЧП… Но они не унимаются.

Тогда скажите хотя бы, что это значит!

— Это значит, что мы поздравляем тебя со званием Героя Советского Союза!

Снова на весь остров гремит горластое «ура».

— Вы шутите?

— Нет, не шутим.

— А вы не ошиблись?

— Нет, не ошиблись. Передано по радио. Три новых Героя: ты, Семен Львов и Дмитрий Татаренко.

— Тогда и за них надо «ура», — предлагаю я.

Накричавшись до хрипоты, мы возвращаемся на аэродром. Я иду как во сне. Верится и не верится. А на аэродроме уже получено еще одно радостное сообщение. Его принесли газеты с опубликованным в них праздничным приказом командующего. Большая группа наших тружеников аэродрома награждена орденами и медалями. Это уже не первые их награды. Техникам Коровину и Андрианову будут вручены ордена Красной Звезды, Линнику (все мы по — прежнему называем его дядей Володей) — орден Отечественной войны первой степени, орденом Красного Знамени награжден мой ведомый Николай Шестопалов.

Важным событием отмечен и следующий день. Техникам Евсееву, Баранову и нашему писарю Дуку объявлено, что они едут учиться в летную школу. Это не было для нас неожиданным. Еще на тыловой базе, когда мы получали новые самолеты, поступило указание командующего ВВС выявить в полку лиц, окончивших аэроклубы, проверить, достаточно ли хорошо владеют они техникой пилотирования, и оформить на них необходимые документы. Я проверял летные навыки Баранова и Евсеева. Самолет У-2 они водили отменно. В ту же пору взмолился передо мной Женя Дук:

— Товарищ командир, научите меня летать.

— Легко сказать — «научите»!

— Но вы же обещали…

В общем, посадил я Женю в кабину. Сделали мы двенадцать полетов по кругу и два полета в зону (выполняли фигуры пилотажа). Потом я сказал Жене, чтобы он летел самостоятельно, а сам затаился, спрятался в передней кабине. Дук уверенно поднялся в воздух, сделал круг и сел. Радости его не было границ.

Оформляя на Женю документы, я написал в них, что в 1938 году он учился в Ленинградском техническом аэроклубе, не закончил его, но «техникой пилотирования владеет». Написал я также, что обучение его «желательно начать на самолете У-2». Заранее скажу, что Женя был принят в Ейское училище, так же как Евсеев и Баранов.

А в тот памятный для всех нас день 25 июля 1943 года мы устроили трем нашим товарищам теплые проводы. Они уехали, а мы остались на острове Сейскари и продолжали воевать. Сопровождая штурмовиков, Саша Шилксв сбил три вражеских истребителя, Петр Прасолов — два, Николай Шестопалов — один, Алексей Баранов уничтожил Ю-88. Этот «юнкере» прилетел к нам без истребителей. Время шло к вечеру, но было еще светло. Младший лейтенант Баранов (однофамилец уехавшего учиться техника) нес боевое дежурство. Он поднялся в воздух и, что называется, на глазах у нас отправил фашиста к праотцам.

Не могу не рассказать еще об одном любопытном случае, имевшем место в дни нашего пребывания на острове Сейскари, как-то я был срочно вызван в штаб. За несколько минут до вылета ко мне подошел работавший у нас авиационный инженер. Он осуществлял так называемую доработку на двигателе АШ — 82. Все, что надо было сделать на Сейскари, инженер сделал. Теперь он просил отправить его на Лавен — сари. Но у нас не было двухместного самолета.

— Вот разве что на истребителе, — говорю я. — Пожалуйста, через шесть минут будете там.

— Вы смеетесь, товарищ капитан, а я серьезно, — обиделся инженер.

— Нет, почему же? Я тоже серьезно, — говорю я. — Ложитесь под тягу управления, только руками за нее не беритесь.

Инженер посмотрел на меня, подумал и решительно шагнул к самолету. Это был высокий, сухощавый человек в коричневом костюме и в тапочках. С трудом протиснулся он в люк, кое-как развернулся там и лег. Я сел в кабину, запустил мотор, посмотрел сквозь заднее бронированное стекло. Видны были только ноги в белых носках и тапочках. В воздухе я еще раз взглянул на своего пассажира. Он лежал спокойно, не шевелясь. Самолет шел над самой водой. Приближаясь к аэродрому Лавенсари, я увидел над ним четверку МЕ-109. Они уже пикировали, пытаясь атаковать стоявшие на площадке самолеты. Я помешал им, и «мессершмитты» стали набирать высоту. Потом два из них пошли на меня, а два опять попытались нанести удар по нашим дежурным самолетам. Волей — неволей мне пришлось завязать бой с четверыми. В удобный момент я открыл огонь по одному из вражеских истребителей, и он, задымив, ушел в направлении Кургаловского полуострова. Между тем в воздух поднялось звено ЯК-1, и три остальных «мессершмитта» также поспешили на свой аэродром.

Взволнованный боем, я приземлился, зарулил, передал самолет технику и ушел в штаб. И вот, помнится, разговариваем мы с командиром, а в землянку вбегает матрос:

— Товарищ подполковник, обнаружен какой-то неизвестный.

Никитин удивленно поглядел на матроса:

— Но где же он?

Там… Мы нашли его в самолете товарища капитана. Только тут я понял, в чем дело, и с разрешения командира возвратился на стоянку. Мой пассажир, о существовании которого я непростительно забыл, пережив горячку боя, стоял под охраной вооруженного матроса. Волосы инженера были растрепаны. Лицо его покрывала бледность. Должно быть, и у меня в ту минуту был не менее жалкий вид. Я пытался что-то объяснить инженеру, просил у него прощения. Придя в себя, он не без юмора рассказал обо всем, что пережил, и мы от души посмеялись. Потом я привел его в штаб, представил командиру полка, и мы еще раз, теперь уже вместе, рассказали всю эту забавную историю.

Никитин сказал что-то укоризненное по моему адресу. Я чувствовал себя виноватым. Но все обошлось. Инженеру было предложено отдохнуть. А меня ожидало нечто совсем неожиданное. Я должен был сдать эскадрилью и отправиться в Москву, в распоряжение главнокомандующего военно — морской авиацией генерал — полковника С.Ф.Жаворонкова.

Приказ есть приказ, и 18 августа 1943 года, в День авиации, я покидаю полк. Эскадрилью я передал Ивану Ивановичу Цапову. Он выстраивает ее. Передо мной стоят недавние сержанты — летчики, ныне уже младшие лейтенанты. У каждого на груди боевой орден. Ордена и медали сияют на гимнастерках техников и младших специалистов.

— До свидания, товарищи! Спасибо вам за дружбу, за боевое умение и мужество. — Голос мой срывается (нервы, нервы — раньше я как-то не замечал этого). — Помните, всегда помните о тех, кто не вернулся с боевого задания. Терпеливо учите новичков. Не забывайте чапаевское правило, которому мы всегда были верны: «Сам погибай, а товарища выручай». Желаю вам всем дойти до светлого дня победы над фашизмом…

В полете меня сопровождают Саша Шилков (теперь он заместитель командира эскадрильи) и мой постоянный ведомый Коля Шестопалов. Мы делаем круг над островом, на большой скорости проносимся над стоянкой и «горкой» поднимаемся в голубое балтийское небо.

Перед самым Кронштадтом Шилков и Шестопалов по моему сигналу уходят в обратный путь. До свидания, друзья! Я смотрю им вслед. Когда-то еще мы встретимся?

В штабе соединения меня принимает новый командир дивизии подполковник Корешков. Я рассказываю ему о положении дел на островах.

— Что ж, за добрые дела островитян можно и дымок пустить. — Он достает свой портсигар: — Кури.

— Спасибо, не курю, товарищ подполковник.

— Так и не научился? А помнишь, как мы закурили за твой первый орден?

— Помню, товарищ командир. Вы тогда мне еще папиросу за ухо положили и сказали, чтобы я потом завторой орден дымюк пустил.

— Ну и как, не ошибся я насчет второго-то ордена? Вот так, — говорит Корешков, глубоко затягиваясь, и выпускает кольца сизого дыма.

В это время звонит телефон, и командир снимает трубку. Я осматриваю его скромно обставленный кабинет. На стене слева от меня висит портрет в черной рамке. С портрета смотрят живые, задумчивые глаза Петра Васильевича Кондратьева. Каким замечательным человеком был он, полковник Кондратьев. Четыре прямоугольника в петлице и Золотая Звезда Героя на груди. Меньше чем за два года прошел он путь от командира эскадрильи до комбрига. А 2 июня 1943 года, в день, когда 61-я авиабригада была переименована в 1-ю гвардейскую истребительную авиационную дивизию, ее командир погиб…

Корешков заканчивает телефонный разговор.

— Так вот я и говорю. — Он выходит из — за стола. — Пришла пора поздравить тебя с золотой звездочкой. — Командир дивизии крепко пожимает мне руку. — А по секрету могу сообщить, что награда твоя уже привезена из Москвы. Сейчас на истребителе перелетишь на «пятачок». А вечером член Военного совета на торжественном собрании по случаю присвоения 57-му штурмовому полку гвардейского звания вручит тебе орден Ленина и Золотую Звезду Героя. Так что не задерживайся. Завтра возвратишься сюда, и мы на У-2 отправим тебя в Вологду. Неделю дома, а потом в Москву к Жаворонкову,

Не буду подробно рассказывать о получении награды. Скажу только, что волновался я на этом вечере, как не волновался ни в одном из боев. Скромный товарищеский ужин, на котором контр — адмирал Н. К. Смирнов вручил мне орден Ленина и Золотую медаль Героя Советского Союза, прошел в обстановке удивительной сердечности и теплоты. Кто-то принес мне баян. Были песни, была пляска, были задушевные речи и добрые напутствия.

А назавтра мы снова встретились с подполковником Корешковым, и он, еще раз поздравив меня, подержал на ладони мою звездочку, как бы пробуя ее на вес.

— Порядок! И нельзя не закурить по такому случаю. Не забыл, как дым-то пускать из носа?

Мы взяли из его портсигара по папиросе и закурили. И я, конечно, закашлялся.

— Тоже мне герой! На войне курить не научился.

В это время к нам подошел невысокого роста офицер:

— Товарищ подполковник, машина готова, можно лететь.

— Знаете друг друга? — Корешков перевел взгляд с Саблина на меня.

— Знаем.

Я вспомнил, как однажды в дикую штормовую погоду старший лейтенант Саблин ночью доставил нам на остров почту. Мы уговаривали его остаться, заночевать, но он улетел к соседям («Там тоже ребята ждут писем»).

Вскоре я уже летел на самолете У-2, управляемом Саблиным, в родную Вологду.

Как всегда, дни побывки в родных краях промелькнули быстро. Согласно предписанию я через неделю прибыл в Москву и явился на прием к командующему ВВС Военно — Морского Флота генерал — полковнику С.Ф.Жаворонкову.

— Так вот вы какой, капитан Каберов! — меряя меня взглядом, сказал он с улыбкой, после того как я ему представился. — А мне почему-то вы виделись богатырем.

— Что делать, товарищ генерал! Не удался ростом.

— Ничего, зато кое в чем другом удались. Садитесь. — Он указал на кресло. Первым, на что я обратил внимание в кабинете Жаворонкова, был фотопортрет полковника Кондратьева — точно такой же, какой я видел у нашего комдива.

Наша беседа была непродолжительной. Жаворонков сообщил мне, что отныне я летчик — инспектор Ейского авиационного училища. Моя просьба оставить меня на фронте была вежливо выслушана и твердо отклонена.

— Повоевали, товарищ Каберов, и хватит, — сказал генерал. — В вашем боевом опыте нуждается молодежь. Позаботьтесь о том, чтобы курсанты, обучаясь, чувствовали себя как бы в боевой обстановке. Мы отправили в училище трофейный истребитель «Мессершмитт — 109». Вам придется полетать на нем. Всего доброго, товарищ Каберов!..

На этом можно было бы и завершить мою книгу, потому что вплоть до дня победы над фашистской Германией мне больше не довелось участвовать в боях. После года работы в Ейске я был послан на высшие офицерские курсы, а потом получил назначение на Дальний Восток. В послевоенное время закончил Военно — воздушную академию. Командовал полком, летал на чудесных реактивных истребителях.

Все это было захватывающе интересным. Но в последней главе своих воспоминаний я позволю себе рассказать лишь о двух мирных днях, которые всколыхнули в моей памяти все пережитое на войне.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.