Подводная тайга

Подводная тайга

Среди самых разнообразных работ, какие нам, водолазам, приходилось выполнять в послевоенные годы, пожалуй, самой опасной и трудной была работа на реке Оби, в местах крупных рыбных промыслов.

Слышали ли вы когда-нибудь о подводных лесорубах?

Нет, конечно, потому что такой профессии прежде не бывало. Нам первым пришлось пилить и выкорчевывать подводную тайгу.

Но это была не та известная всем лиственнично-кедровая сибирская тайга, в которой водятся пепельно-серая белка, шелковистый соболь, лисы — «огневка», «серебрянка» и «чернобурка», бронзовая куница и гибкий горностай.

Это была не та тайга, где бродят широкогрудый бурый медведь, рогатый лось и кричат целый день прожорливые кедровки.

Это была мертвая тайга. Зарывшись тяжелыми корневищами в донный песок, стоят здесь безжизненные, подводные деревья. Они как скелеты, кора на них обглодана, мелкие ветви сбиты стремительным течением, а крупные сучья торчат, как бивни доисторического мамонта.

Деревья эти прежде росли в живой сибирской тайге по берегам Оби и Иртыша. Некоторые из них обрушились в воду вместе с подмытым берегом, другие были сломлены бурей.

Местные рыбаки называют эти деревья «задевами» за то, что они рвут сети.

«Задевы» не всегда стоят на дне сплошной стеной, как живой лес. Между ними бывает расстояние в десятки и сотни метров.

Встречаются и путешествующие «задевы». Бороться с ними почти невозможно, потому что они неожиданно появляются в самых различных местах. То на середине реки течение забьет их в грунт, то навалит у крутого поворота в подмытые берега. Корни и толстые сучья «задев» подстерегают днища рыбачьих лодок под самой поверхностью воды.

Немало хлопот и убытков причиняла рыбакам подводная тайга. Невод в полкилометра стоит больших денег, а его приходилось то и дело чинить. Погибал при этом и улов — уходила обратно в Обь дорогая крупная рыба: нельма, навага, осетр, таймень, стерлядь, налимы, хариусы, щуки, сороги и рыбья мелочь вроде линя, пескаря, гольяна и бычка.

Рыбаки стремились дать стране как можно больше рыбы. Но при таком положении создавалась угроза плану, у рыбаков не было уверенности в том, что они смогут полностью выполнить свои обязательства.

Пытались они сами бороться с «задевами» при помощи стального троса с гирей на конце. Но тросы рвались, гири, которые они спускали для захвата дерева, тоже оставались под водой. Тогда и решили послать нас выкорчевывать этот подводный лес.

В середине лета наша водолазная станция прибыла на «пески». Они были совсем не похожи на те гладкие, золотистые пески, которые расстилаются на морских пляжах.

«Пески» в Оби, как вязкое тесто, устилают дно реки на глубине от десяти до сорока метров. Они схватывают и засасывают целые деревья в несколько обхватов, которые падают в Обь во время бурь и половодья.

По берегам реки стояла дремучая сибирская тайга. Некоторые деревья были так сильно подмыты, что видны все корни и можно было залезть под дерево, как в пещеру. Сверху лежит пласт чернозема, ниже — глина и песок.

Неподалеку расположились рыбачьи поселки с высокими домами, школами и больницами.

Всё было ново на Оби водолазам нашей станции: они до этого никогда здесь не бывали. Только я знал сибирскую тайгу. Отсюда я пошел учиться в водолазную школу.

Вечерами, по окончании подводных работ, наша база, размещенная на рыбачьем неводнике — прочной большой лодке с водолазной рубкой, становилась у берега, возле небольшой таежной поляны. И пока готовился ужин, под звон комаров и неумолкающий шум вечерней тайги, я рассказывал приятелям об охоте, рыбной ловле и осеннем промысле кедровых орехов.

На рассвете, когда птицы еще только заводили свою торжественную песню, я брал ружье и до начала работ успевал побродить в лесу.

Красные стволы лиственниц расступались передо мной и опять смыкались сзади в сплошную стену. Местами деревья были в три-четыре обхвата. Их широко раскинутые сучья походили на зеленые бархатные лапы. Серый лишайник свисал с них длинными бородами чуть не до земли, устланной густой хвоей.

Вот ствол-великан, поваленный бурей, и в его изломе, как стеклышки, сверкают капли янтарной смолы. Вот холмик, и взбежавший на него молодой осинник будто перешептывается своими круглыми листьями.

Но чудесней всего — неожиданная дорога среди тайги. Не рубленная ничьим топором, не мятая никем, дорога — сама по себе. А по ней среди свежей травы расстилаются насколько хватает глаз, белые ночные фиалки-любки.

Смотришь, и думается: «Куда ведет эта сказочная дорога?»

Вскоре я сманил в тайгу нашего старого водолаза дядю Мишу. Особенно его заинтересовал малинник, который рос на одной из ближних полян: дядя Миша малину любил.

И каждое утро, прежде чем мы успевали сесть за чай, дядя Миша появлялся из тайги. Пряча в усы довольную улыбку, он ставил перед нами на палубу полное ведерко крупной, сочной, бархатистой малины, которая будто светилась изнутри розовым светом таежной зари.

Мы грозились, что как-нибудь встанем пораньше и оборвем всю его малиновую кладовую. Но старик отшучивался, говоря, что, пока мы соберемся, вся малина уже отойдет.

* * *

Нам предстояло в трехмесячный срок обследовать несколько «песков» на Оби и постепенно срезать на них весь подводный лес.

Так как работа подводных лесорубов была для нас совершенно новой, то по плану нам задали очистить сначала наименее трудные «пески», а потом, когда мы освоимся, приступить к выкорчевке самого трудного участка.

Но вдруг нашего старшину Подшивалова срочно вызвали для переговоров.

Мы встревожились. И в самом деле, старшина пришел нахмуренный, серьезный и велел срочно готовиться к отплытию.

— Вот, ребята, — сказал он, — придется, видно, нам, что называется, брать быка за рога — начинать работу с самого тяжелого «песка». Сейчас получил срочное задание.

— Ого! — крякнул дядя Миша и почесал затылок.

Мы перебазировались к консервному заводу и сразу же приступили к работе.

У нас, водолазов, есть своя мощная техника. Гидромониторы сосут и роют нам грунт, водолазные электрические пилы заменяют ручные ножовки, огромные чугунные щиты, спущенные под воду, охраняют места наших работ на очень сильном течении.

Но всей этой техникой в условиях Оби воспользоваться нам не удалось из-за отдаленности «песков» и особой срочности задания.

Приходилось полагаться, главным образом, на свой водолазный опыт, умение и настойчивость.

«Пески» сразу преподнесли нам целый ряд неприятных неожиданностей.

Мне первому пришлось испытать их. Я спустился по стальной оттяжке с неводника в летнем водолазном костюме. Мгновенно бешеное течение подхватило меня и чуть не сорвало с оттяжки.

Я ухватился покрепче и, вглядываясь в желтый вьющийся полумрак, двинулся вниз. Буквально через три метра наступила полная тьма…

И вдруг я почувствовал, что кто-то схватил меня железными, как лед холодными, руками. От неожиданности я даже поджал ноги.

Это я вступил в полосу ключевой воды. Она обжигала меня, леденила подмышками, но я продолжал спускаться.

Хуже всего стало, когда я погрузился в нее весь. Я сделался сразу очень легким и, казалось, звенел, точно был из железа. А тут еще будто бритвой меня по щеке полоснули. Это я, наклоняясь, нечаянно пережал головной золотник и впустил к себе через шлем тонкую струю воды.

Руки у меня онемели. Хотелось на них подуть, но это было бессмысленно под водой. Я даже потереть их не мог одну о другую, так как нужно было изо всех сил держаться за трос, к тому же в руках еще была пила-ножовка с тяжелой металлической ручкой.

Когда я почувствовал, что руки мне больше не повинуются и меня вот-вот оторвет от троса, а это значило бы неминуемо разбиться о подводные деревья, я дал сигнал быстро поднимать меня.

Работать в летних рубахах оказалось невозможно. Рукава у них без рукавиц и кисти рук остаются обнаженными… Чтобы не проникала в костюм вода, руки на запястье туго обтянуты резиновыми манжетами. В теплой воде легче работать без рукавиц, удобнее держать в руках инструмент.

А теперь к манжетам летних рубах срочно пришлось подклеить зимние резиновые рукавицы.

Но река выкинула новую каверзу. Дядя Миша под водой на секунду выпустил оттяжку из рук, и его так стукнуло об одну из «задев», что целый месяц болело плечо и плохо слушалась рука.

Река словно мстила нам за то, что мы хотим отнять у нее подводный лес.

Рыбаки, видя наши трудности, всячески старались помочь нам. Могучий, с длинной светлорыжей бородой, бригадир рыбаков предложил соорудить для нас заслон из бревен на тросах и якорях. Но для этого потребовалось бы много времени, да еще неизвестно было, выдержит ли это сооружение напор воды.

А время не ждало. Уходили дни, лучшие дни для рыбной ловли, и мы решили обойтись своими силами.

* * *

Рыбаки окружили нас исключительным вниманием. На этот участок они возлагали большие надежды. Они кормили нас нежной нельмой и заливными осетрами Не было у нас недостатка и в отличной таежной дичи.

Но самые жирные гуси и утки не лезли нам в горло. А у Подшивалова так и совсем аппетит пропал.

Работа шла до обидного медленно, хотя мы и трудились, не жалея своих сил.

К каждой «задеве» требовался свой подход и особое приспособление. Одни «задевы» стояли на дне вертикально, доставая вершинами чуть ли не до поверхности воды. Другие были в наклонном положении. Третьи совсем лежали, полузасыпанные песком.

Толстые стволы деревьев укрывали водолазов от бешеного течения. Пилить их приходилось так, чтобы течение не зажало ножовку. Поэтому мы подпиливали ствол с разных сторон и поневоле выходили из-за дерева навстречу течению. А тут только следи, чтобы тебя не опрокинуло вниз головой и не унесло.

Затрудняло работу не только стремительное течение, но и ползучий грунт.

Начнешь пилить дерево, ляжешь для удобства на дно, а течение тебя покачивает, и пила попадает уже не в надпиленное место. То и дело рукавицей подпил нащупываешь.

А потом чувствуешь, как всё лучше и лучше становится пилить, течение уже совсем не мешает. Казалось бы, хорошо? Не тут-то было. Это тебя уже песок приковал. Сперва он кажется мягким, но поработаешь час — и уже не встать с грунта: присосался. Обский песок — из породы плывунов, когда его расшевелишь, — он, как грязь. А потом затвердеет, как цемент.

Пилить дерево надо было вровень с грунтом, чтобы пень не порвал невода.

Но песок мог переместиться и размыть корни спиленного дерева. Поэтому на пень мы набивали еще «подташни» — толстые стальные прутья — и выгибали их дугой.

По ним, как по салазкам, можно было без риска протащить рыбачий невод.

Очень мешала нам и полная темнота. Было очень просто зацепиться во тьме шлангом за подводные деревья.

Я лучше моих товарищей знал особенности живых таежных деревьев и поэтому легче справлялся на дне с «задевами», но и то раз чуть не поплатился жизнью.

Огромный ствол «задевы» был почти распилен, но почему-то не поддавался, сколько его ни дергали подведенным сверху стальным концом. Тогда я зашел с обратной стороны подпила, чтобы свалить дерево топором. Я успел ударить всего один раз, как дерево стало падать, сгибаемое течением. У меня сразу мелькнула мысль о шланге, который остался на той стороне и мог быть придавлен тяжелым, как чугун, давно уже потерявшим свою пловучесть, набухшим деревом.

Я кинулся в сторону, чтобы выдернуть шланг из-под падающего на грунт ствола, и тут же сам упал рядом с пнем. Ногу мою засосал донный песок.

Тогда я с силой рванул ногу, и калоша, сорвавшись с плетенок, осталась в грунте.

В этот миг меня поразила сразу наступившая в шлеме тишина. Слышно было, как шумит уносимый течением песок. Стало понятно, что шланг придавлен деревом и не поддавался. Дернул еще несколько раз, — не помогло.

Становилось тяжело дышать. Запас воздуха в шлеме быстро иссякал. Я знал, что достаточно только на секунду растеряться — и пропал. Надо было действовать.

Мне пришлось нащупать во тьме пень и подтащить на него шланг и сигнал, который тоже был зажат.

Сильным ударом топора я рассек пополам веревку, затем шланг вместе со спиральной проволокой внутри и, выронив топор, полез на коленях по грунту, нашаривая соседнее, еще не срубленное дерево.

Через обрубок шланга в шлем не могла попасть вода. Этого не допускал невозвратный клапан у соединения шлема со шлангом. Я мог обрубить калоши и груза, чтобы всплыть, но, помня случай с дядей Мишей, не сделал этого. Меня мигом расшибло бы о подводные деревья или унесло стремительным течением. Сберегая остатки воздуха, я ухватился за вросшее наклонно в грунт соседнее дерево, которое доходило вершиной почти до поверхности, и стал изо всех сил карабкаться кверху, хватаясь за редкие полуоббитые сучья.

У меня стучало в висках, перед глазами плыли красные круги. Я задыхался, но продолжал ползти. Наконец, увидел желтый свет верхнего слоя воды, но сознание уже помутилось.

Я пришел в себя на палубе нашего неводника и сказал водолазам, что в последний миг через стекло шлема видел подводного лешего с бородой цвета воды, который меня схватил, чтобы унести обратно вглубь.

— Не этого ли лешего ты видел? — спросил меня Подшивалов и указал на еще мокрого рыжебородого бригадира рыбаков, который, обмотав себя веревкой, с риском для жизни нырнул с неводника и поддел меня багром за шлемовый рожок.

Три дня я отлеживался. Дорогой ценой обходилось нам выкорчевывание подводного леса на важном рыболовецком участке. Сроки истекали, затрачено было много сил, а сделана всего лишь одна треть намеченных работ.

* * *

Наконец, были спилены толстые деревья, и мы принялись за тонкие.

Тут уже мы применили взрывы. Стали закапывать в грунт под самые корневища деревьев шашки тола и вырывали их целиком, даже не прибегая к помощи пил или топора. Теперь работа пошла быстро. Один за другим из тьмы, сквозь желтый полумрак, выходили обглоданные рекой деревья с железными плодами на ветках. То были гири, сорванные с тросов, которыми рыбаки пытались когда-то выдернуть «задевы».

Работали мы упорно и закончили всё в срок.

Рыбаки при первом же заходе поймали здесь столько рыбы, что даже не смогли сразу вытащить невод.

После этого трудного участка с остальными «песками» мы справились уже легко.

Вскоре на очищенных нами «песках» Оби и ее притока Иртыша рыбаки стали вытаскивать полные невода добычи.