12
12
Аксенов уже задумывался об отъезде из Америки.
Возможно, впервые всерьез, когда его и всю семью постигло тяжкое горе.
В 1999 году погиб Иван – внук Майи и друг Василия Павловича. В книге «Американская кириллица», где Ивану посвящена отдельная глава, Аксенов зовет его сыном.
Почти через десять лет после трагедии, беседуя с Ольгой Кучкиной[251], он скажет: «Ему было 26 лет… Мы с ним дружили замечательно. Я хотел взять его на Готланд. Я, когда жил в Америке, каждое лето уезжал на Готланд, в Швецию, там есть дом творчества наподобие наших, и там я писал… На вершине горы, а внизу церковь святой Марии. Когда поднимаешься до третьего этажа, то видишь химеры на церкви, они заглядывают в окна. Я часто смотрел и боялся, что химера заглянет в мою жизнь. И она заглянула. Мне позвонил мой друг Женя Попов и сказал…»
Попав на Запад ребенком, Иван легко усвоил тамошние правила и нравы и, подрастая, всё больше являл собой красивый пример русского американца: учился, трудился, влюблялся, занимался спортом – великолепно освоил сноуборд и серфинг – и был к тому же, как считал Аксенов, очень способным поэтом. Словом, виделся ему юным и подающим надежды байронитом – вероятным наследником мировидения, образа жизни и творческого драйва самого писателя.
Оставив дом, он путешествовал по Штатам с друзьями – американцем и венесуэльцем. Рослые парни, рослый Иван (быть может, читатель угадает его черты в Нике Оризоне – удивительном ребенке из «Редких земель»). Подрабатывали на почте, спасателями на океане и в горах. У Вани была любовь с девушкой-немкой. Но у них что-то не склеилось, и троица двинулась в Сан-Франциско. Там он поселился на седьмом этаже. И однажды вышел на балкон…
В тот день у него были гости – две юные студентки. Они утверждают: ничто в его поведении не пугало и не настораживало, ничто не говорило о депрессии и принятом страшном решении. Он просто вышел на балкон…
Девушки увидели Ваню лежащим на земле. Когда они подбежали, он очнулся и сказал: «Я перебрал спиртного и перегнулся через перила». И умолк.
В 2000 году издательство «ИзографЪ» выпустило книгу его стихов. Тираж ее невелик. Как рассказал мне Виктор Есипов – друг и литературный агент Аксенова, – тексты для сборника переводили он, Михаил Генделев, Анатолий Найман, Татьяна Бек и ее студенты в Литинституте. Аксенов считал: это – поэзия предельного (или беспредельного?) одиночества, тоски по любви.
Она мой последний варяжский корабль.
Она торопится к ныряльщику в объятья.
Я поднимаю ее на своих плечах…
Моя возлюбленная, о да,
она – это всё, чем я обладаю,
что считаю лучшим в себе. <…>
О ком это? Не о той ли немецкой девушке, которую, как думал Ваня, он потерял?
– И она, – пишет Аксенов в рассказе «Иван», – призналась, когда мы в августе 99-го собрались оплакивать Ваню, что никогда не переставала его любить[252].
* * *
Уход Ивана впервые породил у Василия Павловича мысль об отъезде из Америки.
Теперь он думал о нем всерьез.
Но в Штатах его держали: университет (в России он бы никогда не заработал таких денег преподаванием); недвижимость (для человека с его доходами это было самое удачное вложение капитала), стабильность бытия (ни от кого не приходилось ждать подвохов, в то время как в России они могли возникнуть на ровном месте и по любой причине).
Он не был богат. По штатовским меркам, конечно. Но уютно жил в верхней части «среднего класса». Андрей Вознесенский вспоминал, как прилетел из Парижа в Вашингтон и приехал в гости к Василию в новом нейлоновом костюме с искрой. Аксенов показал ему свой «Ягуар»-кабриолет. Поэт подивился. При этом где-то вблизи маячил молодой человек, всё время смотревший на них, не решаясь подойти. Друзья решили: он, видать, любуется машиной.
Аксенов позвал: подходи, мол. И тот подошел. И спросил у Андрея: где вы купили костюм?
Конечно, представить себе Аксенова в костюме с искрой невозможно. Это был не его стиль. Он предпочитал тонкую шерсть, твид, фланель, вельвет, лен и хлопок, джут, парусину, кожу и холст… Главная роль отводилась не лейблу, хотя часто марка одежды или машины сама по себе гарант высокого качества: Brooks Brothers, Barberry, Jaguar – не часто вызывают сомнения. Потому-то Аксенов и сажал героев в эти машины, облачал их в эти одежды: «Элегантный господин… Плащ при ходьбе обнаруживает бербериевскую[253] подкладку. Шарф демонстрирует родство с подкладкой плаща, а… пиджак и брюки явно напрашиваются в родственники восьмиклинному кепи, что же касается… туфель цвета старого бургундского с пунктирным узором, то они говорят сами за себя, то есть завершают этот почти совершенный облик в его динамической гамме». Само собой – в динамической гамме. Ибо именно «мягкого твида кепи-восьмиклинка легким скосом предлагает взгляду некую ненавязчивую дерзновенность».
Дерзновенность не чужда и автору описания. Ведь всё это куплено в «Once is not enough»[254] – в комиссионке. Однако вспомним джазовое верблюжье пальто! И многое прояснится.
Другое дело, смог бы Аксенов разъезжать в «Ягуаре», преподавая литературу в Московском университете? И сравнил бы он МГУ с Парфеноном? Да и хотел ли он жить в Москве?
Да, жилище в столице имелось.
Мэрия предоставила его писателю за десять лет до выхода в России романа «Кесарево свечение»[255]. Взамен изъятой квартиры в Котельниках он получил квартиру в том же доме. №?56. Подъезд, кажется, «В». Помню только, переступал с трепетом.
Мэрия не знала, что дарит писателю нового героя. А заодно и главное место действия будущего романа. Целый этаж! В таком доме. Сталинский небоскреб на брегах Яузы и реки Москвы. Ведь это здесь, а не на Боровицком холме рождался когда-то славный град. Здесь гарцевала средь дубрав княгиня Улита. Здесь возводил частоколы боярин Кучка. Отсюда есть пошла быть матушка-Москва. «Москва-ква-ква». Очередной роман.
Но написан он будет не завтра.
А сегодня, в один из cветлых дней 1999 года, Аксенов – почетный гость на арт-фестивале в Тулузе. После его завершения он едет в Биарриц – курортное местечко, заповедник сёрферов и русских эмигрантов. Здесь жил Чехов. Провел детство Набоков. Бывал Стравинский. И до того там Аксенову понравилось, что захотелось вернуться. Желание это чудесно совпало с отказом Random House печатать «Кесарево свечение». Так вот, в Биаррице, внимательно исследуя витрину агентства недвижимости, писатель нашел себе дом. На холме. Белый, с чудным садом: пальмы, магнолии, камелии, вид на Бискайский залив, равнину с черепичными крышами, отроги Пиренеев. В центре – православный собор Пресвятой Богородицы и святого Александра Невского. Русский ресторан. Приглашают: «Заходите на старый Новый год, будут одни русские». Аксенов и Майя заходят. Русские лица, французская речь. Третье поколение эмигрантов. Русские французы.
Отчего не поселиться в этом краю? Не сократить полеты в Москву на пять часов над Атлантикой? Профессор Аксенов решил себе это позволить. В 2004-м он оставляет университет, продает дом в Вирджинии и едет в Биарриц – на обрыв, к цветущим гортензиям и петуниям.
Работа здесь идет прекрасно. Никакого шума, кроме океана. Встал – и за рабочий стол. Потом – в кроссовки и бегом марш. Прогулка с «главой семьи Пушкиным Васильевичем» – тибетским спаниелем. Баскетбол с тенью. И снова – за стол. За новые книги: «Десятилетие клеветы», «Американская кириллица», «Зеница ока», «Вольтерьянцы и вольтерьянки», «Москва-ква-ква», «Редкие земли», в которых Биаррицу отведено особое место.
* * *
Порой наезжают гости. Скажем, Виктор Есипов. Идут гулять. Вдруг Аксенов как бы невзначай хвать друга за руку:
– Ты видел, как она на тебя посмотрела?
– Да кто же?
– Та мулатка?
– ???
– Беги за ней!
– Куда ж я побегу? Я ж языка не знаю!..
– Ну, смотри…
* * *
В Америке всё меряют. Длину дорог. Высоту небоскребов. Тиражи. Вес сограждан. В том числе и социальный – то есть рейтинг. Everybody who’s somebody[256]: политиков, бизнесменов, журналистов, спортсменов, ученых, дипломатов, звезд шоу-бизнеса. А агентство Washington ProFile замерило рейтинг влиятельных эмигрантов из СССР. Строго в канун отъезда Аксенова.
В стартовый список, составленный с участием российских журналистов, работающих в Вашингтоне, включили более ста имен жителей США в первом поколении, чей родной язык – русский. Разбили их на пять групп. Из них американские эксперты – ученые, журналисты, специалисты по культуре, экономике, истории и политике, фактически формирующие общественное мнение, – выбрали произвольное число самых влиятельных, на их взгляд, персон. Их место в списке зависело от простого большинства голосов.
И Аксенов занял третье место в пятерке самых влиятельных иммигрантов – деятелей искусства. Два первых места получили Михаил Барышников и скрипач Исаак Штерн. Два последних – Андрон Кончаловский и Эрнст Неизвестный.
Так распределились места влиятельных мастеров культуры на берегах Потомака. На берегах океана в Биаррице такие вещи никого не волновали. Но вот любопытно: если бы кто-то взялся учинить такой рейтинг в Москве, какое место занял бы Аксенов?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.