Сексология
Сексология
Я хочу быть понят своей страной,
А не буду понят – что ж?
По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
Владимир Маяковский
Проблемами сексуальности я занялся в известной мере помимо собственной воли. Хотя в юности я, как всякий нормальный человек, интересовался ими, мой интерес был сугубо практическим, и его вполне удовлетворило знакомство с классической старой книгой Теодора ван де Велде «Идеальный брак». В научно-теоретическом плане сексуальность не казалась мне достойным предметом. Однажды у меня дома был даже небольшой спор с аспирантом нашей кафедры Сергеем Николаевичем Артановским (позже известным культурологом). Тот говорил, что эротика – увлекательный философский сюжет, а я с ним почему-то не соглашался. Однако вскоре мне пришлось не только изменить точку зрения, но и вплотную заняться изучением человеческой сексуальности.
Отчасти меня «совратил» мой аспирант Сергей Исаевич Голод, который еще в 1960-х годах вопреки моим советам (я предупреждал его, что эта тема в СССР недиссертабельна и даже опасна, и оказался прав – защитить эту диссертацию Голоду так и не удалось, несмотря на кучу положительных отзывов) занялся эмпирическим изучением сексуального поведения советской молодежи и тем самым вовлек меня в это «грязное дело».
Отчасти же действовала внутренняя логика научного поиска. Еще занимаясь историей позитивизма в социологии, я не мог не познакомиться с трудами Альфреда Кинзи, а затем – интересно же! – и с другими подобными книгами. А если знаешь что-то полезное – как не поделиться с другими? Моя первая большая статья на эти темы «Половая мораль в свете социологии» (1966) была написана по заказу редакции журнала «Советская педагогика». Никаких отрицательных последствий лично для меня эта статья не имела, но в 1997 г. завкафедрой социологии Самарского университета проф. Е. Ф. Молевич рассказал мне, что в свое время он и его коллеги, рекомендовавшие мою статью студентам, имели страшные неприятности с местным обкомом; ученых спасло только то, что статья была напечатана в центральном журнале, а автора продолжали печатать в партийных издательствах.
Несколько страниц о сексуальной революции и о психосексуальном развитии человека содержала и «Социология личности». Широкий общественный резонанс имела статья «Секс, общество, культура» в «Иностранной литературе» (1970), которая была первой и в течение многих лет единственной в СССР попыткой более или менее серьезного обсуждения проблем сексуально-эротической культуры. Затем эту тему подхватили И. С. Андреева и А. В. Гулыга в журнале «Студенческий меридиан».
Поворот от социологии сексуального поведения к теоретико-методологическим проблемам сексологии как междисциплинарной отрасли знания произошел в связи с подготовкой третьего издания Большой Советской Энциклопедии, в которой я был научным консультантом. В 46-м томе первого издания БСЭ, вышедшем в 1940 г., была весьма консервативная статья «Половая жизнь», в которой акцент делался на то, чтобы не вызывать «нездоровый интерес» и добиваться «разумного переключения полового влечения в область трудовых и культурных интересов»; заодно сообщалось, что в СССР нет полового вопроса.
Ко времени выхода второго издания БСЭ (1955 г.) в СССР не стало уже не только «полового вопроса», но и «половой жизни». В 33-м томе была статья «Пол», но она была посвящена исключительно биологии, человек в ней даже не упоминался. Стопроцентно медико-биологическими были и все прочие статьи, касавшиеся пола: половое бессилие, половое размножение, половой отбор, половой диморфизм, половой цикл, половые железы, клетки, органы. Единственный социальный сюжет – «Половые преступления». И правильно – чего еще ждать от такой гадости?
В третьем издании БСЭ, выходившем в 1970-х годах, «половую жизнь» решили восстановить, но когда мне прислали на просмотр весь блок статей, относящихся к полу, я пришел в ужас. В статье «Пол» не оказалось не только ничего социального, но даже и самого человека. Все сводилось к генетике пола, в основном на примере шелкопряда, которого плодотворно изучали советские генетики. Такие важные для понимания механизмов половой дифференциации дисциплины, как эндокринология и эволюционная биология, даже не были упомянуты. В список литературы не включена ни одна иностранная книга. Такими же монодисциплинарными были и остальные медико-биологические статьи. В материалах же, которые подготовили педагоги и философы, господствовала привычная морализация.
Чтобы спасти положение, заведующие редакциями философии, биологии и педагогики просили меня, совместно с Г. С. Васильченко, написать довольно большую статью «Половая жизнь» и как-то интегрировать разные подходы. Но где взять дополнительный объем, ведь буква «п» ближе к концу алфавита, а объем издания лимитирован? Заведующие редакциями обратились в главную редакцию, ждали отказа и даже приготовили на этой случай неотразимый аргумент: поскольку за несколько дней до того был увеличен объем статьи «Одежда», редакторы пошли к начальству под лозунгом: «Зачем одежда, если нет половой жизни?» Но главный редактор согласился и без нажима. В результате была не только расширена «Половая жизнь», но и появились отдельные статьи: «Сексология», написанная мною, и «Сексопатология», написанная Г. С. Васильченко. Поскольку эта проблематика давалась на страницах БСЭ впервые, мне пришлось задуматься о месте сексологии среди прочих научных дисциплин, причем не только медицинских.
В 1976 г. по просьбе А. Е. Личко я прочитал в Психоневрологическом институте имени В. М. Бехтерева лекционный курс о юношеской сексуальности, содержавший также ряд соображений общего характера. Лекции вызвали большой интерес, их неправленые стенограммы стали распространяться в самиздате, а ведущий польский сексолог Казимеж Имелиньский заказал мне главу «Историко-этнографические аспекты сексологии» для коллективного труда «Культурная сексология». Посылая ее в цензуру, я боялся скандала из-за семантики русского мата: прочитает эти страницы какая-нибудь бдительная цензорша – и начнется шум: вот, дескать, чем занимаются эти ученые, да еще за рубеж посылают! Но все обошлось.
После этого венгерское партийное издательство имени K°шута, переводившее все мои книги, заказало мне оригинальную книгу «Культура/сексология», которая была издана в 1981 г. и сразу же распродана (в Венгрии такой литературы тоже было мало). В 1985 г. новый ее вариант – «Введение в сексологию» – был издан в обеих Германиях.
Вначале я не воспринимал эту работу особенно серьезно, считая ее чисто популяризаторской, каковой она по своему жанру и была. Но в 1979 г. меня пригласили на Пражскую сессию Международной академии сексологических исследований, самого престижного международного сообщества в этой области знания, и по недосмотру партийного начальства (подумаешь, Чехословакия!) меня туда, вопреки всем ожиданиям, выпустили. Общение с крупнейшими сексологами мира показало, что некоторые мои мысли не совсем тривиальны и интересны также и для профессионалов. Это актуализировало вопрос о русском издании книги.
Поначалу я об этом вовсе не думал, рассчитывая исключительно на самиздат, который действительно стал ее энергично распространять. Все советские рецензенты рукописи, а их было свыше сорока (из-за мультидисциплинарного характера книги нужно было апробировать ее у ученых разных специальностей, среди которых были этнографы, социологи, антропологи, психологи, физиологи, сексопатологи, эндокринологи, психиатры и другие), плюс два ученых совета, дружно спрашивали: «А почему это печатается только за границей? Нам это тоже интересно и даже гораздо нужней, чем им!»
Изучение истории и антропологии сексуальной культуры оказалось сказочно интересным. В оперативной памяти воспитанного домашнего мальчика не было матерных выражений. Разумеется, я знал их значение, но они не были частью моей повседневной речи, если я уроню на ногу утюг, выражений крепче «черта» у меня не вырвется. А теперь меня вдруг заинтересовало, кто именно и зачем «… твою мать»? Подразумевается ли при этом моя, твоя или чья-то чужая мать? Куда именно надо идти, если тебя посылают «в» или «на», чем и почему отличаются эти адреса и т. п.? Пришлось разыскивать и читать специальную этнографическую и лингвистическую литературу (в советских словарях «нехорошие» слова попросту отсутствовали). Вот когда мне пригодилась работа в Институте этнографии!
Выступая на ученом совете с докладом о семантике русского мата, я увидел, что «это» интересно буквально всем, а поскольку этнографы – люди образованные, они подсказали мне массу данных о неизвестных мне языках. В частности, А. К. Байбурин указал мне на важную статью А. В. Исаченко, напечатанную в сборнике «Lingua viget», посвященном памяти А. И. Кипарского. В том, что статью по истории русского мата написал по-французски известный американский лингвист русского происхождения, а опубликована она была в Хельсинки в сборнике с латинским названием, было что-то мистическое.
Нещедрый на похвалы крупнейший африканист Дмитрий Алексеевич Ольдерогге (1903–1987), прочитав рукопись, написал мне большое письмо, в котором шутливо покаялся в своем застарелом викторианстве и не только одобрил мою работу, но и поделился ценными соображениями об африканских культурах и языках.
Очень внимательно прочитал рукопись выдающийся этнограф и фольклорист Кирилл Васильевич Чистов (1919–2007). Что его положительный отзыв не был вежливой отпиской (ученые не любят рецензировать работы, далекие от их собственной проблематики), я поверил только после того, как увидел его многочисленные карандашные пометки на полях рукописи. Кстати, из них я впервые узнал о существовании проблемы «нагого» и «голого», к которой вернулся много лет спустя в книге о мужском теле.
В числе поддержавших мою книгу ученых-гуманитаров оказались видные антропологи и этнографы (В. П. Алексеев, С. А. Арутюнов, А. Г. Козинцев, Б. Н. Путилов, Ю. И. Семенов, С. А. Токарев, А. М. Хазанов), философы (В. Ж. Келле) и социологи (В. А. Ядов, Б. М. Фирсов). Столь же дружелюбны и внимательны были биологи (В. Г. Кассиль, Е. М. Крепс, П. В. Симонов) и медики (А. М. Свядощ, Г. С. Васильченко, З. В. Рожановская, А. И. Белкин, Л. И. Спивак, В. Е. Каган).
Известный физиолог, заведующий Лабораторией сравнительного онтогенеза высшей нервной деятельности Института физиологии Виталий Григорьевич Кассиль (1928–2001) не просто написал отзыв, но настолько тщательно прочитал мою работу, что после него ни один биолог не нашел в ней ни одной ошибки. Одновременно он заставил меня задуматься и о некоторых гуманитарных вещах. Отчеркнув какую-то фразу, он спрашивал: «А откуда это известно и чем доказывается?», и нередко у меня не было другого ответа, кроме того, что так принято в нашей науке. С тех пор я всегда стараюсь пропускать свои книги через восприятие неспециалистов.
Изучение сексуальности заставило меня читать специальную биолого-медицинскую литературу. Я никогда не позволял себе халтурить и заимствовать информацию из третьих рук или ненадежных источников, но всего не прочитаешь, да и понимать «чужие» научные тексты нелегко. Отсюда – потребность в личных контактах. Наибольшую помощь, как всегда, оказывали зарубежные коллеги, с которыми я изредка общался на сессиях Международной академии сексологических исследований или, гораздо чаще, путем переписки, причем не было случая, чтобы на мой, даже наивный, запрос не ответили.
Не было особых проблем и с соотечественниками. Добрые отношения с некоторыми ведущими психиатрами страны сложились у меня давно, еще в связи с проблемами детской и подростковой психологии. Не могу не упомянуть в этой связи Виктора Ефимовича Кагана, замечательного детского психиатра, которого можно по праву назвать также основоположником российской детской сексологии, и прекрасного поэта. Теперь мне нужны были не только психиатры, но и представители других медицинских специальностей, особенно эндокринологи и сексопатологи. Увы, сплошь и рядом они не контактировали даже между собой. Особенно враждовали друг с другом Г. С. Васильченко и А. И. Белкин.
Советская сексологическая классика: Г. С. Васильченко и А. И. Белкин
Георгий Степанович Васильченко (1921–2006) не был первым российским ученым, который заинтересовался проблемами человеческой сексуальности. До 1917 года русские исследования в этой области знания ничем не уступали европейским, но в 1930-х годах все было запрещено и вытоптано. В середине 1960-х все пришлось начинать с нуля. Идеологически условия были трудными. К тому же урологи, гинекологи, эндокринологи и психиатры практически ни о чем не могли договориться друг с другом. Невропатолог Васильченко первым поставил вопрос о необходимости создания междисциплинарного раздела медицины, превратил скромное отделение сексопатологии Московского НИИ психиатрии во Всесоюзный научно-методический центр, написал первые советские руководства для врачей «Общая сексопатология» (1977) и «Частная сексопатология» (1983) и добился создания в стране хоть какой-то службы сексологической помощи.
Если бы Георгий Степанович был человеком более дипломатичным и энергичным, он, вероятно, мог бы добиться и большего, прежде всего – организации медицинского сексологического образования. Но дипломатичный и деловой человек никогда не стал бы заниматься столь неблагодарным делом. Когда Васильченко показал своим коллегам по Институту психиатрии привезенные им из Дании, где он некоторое время работал во Всемирной организации здравоохранения, школьные учебники, его обвинили в распространении порнографии. Против институционализации сексопатологии категорически возражали влиятельные урологи, убежденные в том, если «органом» занимаются они, то все остальное – от лукавого. Попробуйте спорить с докторами, имеющими непосредственный доступ к телам престарелых членов Политбюро…
У Георгия Степановича был тяжелый характер. Как часто бывает с учеными, он переоценивал значение собственной концепции, не умел слушать оппонентов, неосновательно и без знания дела ругал психоанализ. Однако он был подвижником своего дела. В отличие от некоторых современных медиков, превративших сексологию в доходный промысел, Васильченко видел в ней серьезную науку. Созданные им семинары и курсы по сексопатологии были единственной в СССР формой более или менее профессионального сексологического образования. Почти все ведущие современные российские сексопатологи – его ученики. Исключение составляют петербуржцы, где были свои асы.
Прежде всего, это Абрам Моисеевич Свядощ (1914–1997), крупнейший специалист по женской сексуальности (концепция Васильченко основывалась на мужском материале, применение ее к женщинам было проблематично), психиатр, автор лучшей советской книги о неврозах. Между прочим, сексологией он занимался, так сказать, в свободное от работы время, будучи по должности профессором кафедры биомедицинской кибернетики Северо-Западного политехнического института; по сексопатологии штатных мест попросту не было, а на кафедру психиатрии его не пускали недоброжелательные коллеги. Тесно сотрудничал с ним блестящий клиницист и лектор Сергей Сергеевич Либих, основавший первую в стране кафедру сексологии в Медицинской академии последипломного образования (МАПО).
Со всеми этими людьми у меня были отличные отношения. Васильченко и Свядощ рецензировали мое «Введение в сексологию» (1988), Георгий Степанович всячески поддерживал ее издание. После его выхода на пенсию бывшие ученики помогли ему не умереть с голоду, и тем не менее старый профессор умер в одиночестве и нищете. Я не нашел в Интернете ни одного нормального некролога. А ведь именно этому человеку россияне обязаны тем, что в стране существует хоть какая-то государственная медицинская сексологическая помощь…
Мое знакомство с Ароном Исааковичем Белкиным (1927–2003) началось необычно. В конце 1960-х годов я заведовал отделом в Институте конкретных социальных исследований, но жил в Ленинграде и приезжал в столицу раз в месяц. В один из моих приездов начальник нашего спецотдела (как потом выяснилось, у Арона Исааковича лечился какой-то его родственник) сказал мне, что со мной хочет познакомиться профессор Белкин, который в это время заведовал отделом психоэндокринологии в Московском НИИ психиатрии, там же, где и Васильченко, и занимался изучением транссексуализма.
До Белкина в СССР мало кто знал об этом явлении. Людям, чей образ «Я» не совпадал с их анатомическим полом, негде было искать не только помощи, но даже понимания. Лично мне о том, что половая принадлежность не так проста и однозначна, как кажется, первым рассказал однокурсник моего друга И. П. Лапина, блестящий молодой эндокринолог Леонид Либерман. Из специальной литературы он узнал, что пол наружных гениталий может не совпадать с гормональным полом и что эндокринологические методы определения биологического пола точнее визуального наблюдения. Но как убедить в этом хирургов?
Либерман рассказывал мне о своем первом опыте. Своими эндокринологическими методами он определил, что его пациент не мужчина, а женщина. В Военно-медицинской академии была назначена операция, пациент уже лежал на столе, но хирург, взглянув на его гениталии, сказал: «Что вы ерунду городите, это явный мужик, ничего резать я не буду!» Но Либерман был уверен в своей правоте: «Хорошо, если вы не хотите, я пойду на преступление. Дайте мне ваш скальпель, я у вас на глазах разрежу ему кожу, и вы увидите там яичники!» Под таким нажимом хирург сдался, и правота эндокринолога подтвердилась. Кажется, именно этот случай впервые заставил меня задуматься о природе биологического пола, я даже свел Либермана с Б. Г. Ананьевым, но вскоре Леонид эмигрировал (просто не вернулся из поездки к родственникам в Париж, после чего сделал отличную профессиональную карьеру в США), так что ничего из этого сотрудничества не вышло.
Что касается собственно транссексуализма (это гораздо более сложное явление), то я впервые узнал о нем из этнометодологии Гарольда Гарфинкеля (знаменитая «история Агнессы»). Сегодня эта работа переведена и ее «проходят» в любом приличном курсе истории социологии, но тогда о ней у нас никто даже не слышал (я ее знал именно потому, что занимался историей социологии). Даже такой сексологически сравнительно образованный и знавший иностранные языки человек, как Свядощ, часто смешивал транссексуализм с гомосексуальностью. Белкин стал первым известным ученым, который вместе с хирургом И. В. Голубевой начал диагностировать таких людей и изменять их гражданский пол, а если нужно – и тело.
Это было очень трудно не только медицински, но и административно. Чтобы изменить гражданский (паспортный) пол, требовалась виза двух союзных министров, здравоохранения и внутренних дел. Никакой иностранной литературы по этим вопросам в советских библиотеках не было, да и сам Арон Исаакович в то время почти не знал английского языка (позже он это восполнил). Не было в его команде и психологов, и взять их было негде. Советская психология была абсолютно бесполой, даже о тестах маскулинности и фемининности психологи знали понаслышке и применяли их (если вообще применяли) по собственному разумению.
Чисто эмпирическим путем Белкин обнаружил, что самое эффективное средство научить человека, которому предстоит смена пола, новым для него ролям и правилам поведения – поместить его в соответствующую среду. Например, если положить мужчину, которому предстоит стать женщиной, в женскую палату, он усвоит всю необходимую информацию гораздо проще и быстрее, чем при специальном обучении. Из моей «Социология личности» (1967) Арон Исаакович узнал о существовании ролевой теории личности и решил, что это именно то, что ему нужно.
После того как мы познакомились, он пригласил меня к себе в клинику, показал нескольких пациентов и дал прочитать несколько столь же увлекательных, сколь и трагических историй болезни, а позже – показал документальный фильм о смене пола. Первые же прочитанные истории болезней вызвали у меня вопросы. Я спросил:
– Есть у вас данные о психосексуальном развитии ваших пациентов, полученные из независимых источников – родителей, друзей и т. д.?
– Нет, это слишком трудоемко, у нас есть только самоотчеты.
– Но ведь самоотчеты пациента могут быть недостоверны. Сегодня он говорит, что всегда чувствовал себя или хотел быть мужчиной, а завтра будет утверждать прямо противоположное.
– Да, это так. Но откуда вы это знаете?
– Любая автобиография подстраивает историю жизни под наличный образ «Я».
Кроме того, я знал работы Г. Бенджамина и Р. Столлера.
Первой задачей Белкина стало знакомство с иностранной научной литературой, которой в Москве не было. Васильченко, после того как его обвинили в распространении порнографии, свою библиотеку держал под ключом, а мне коллеги книги присылали. Приезжая из Ленинграда на заседание своего отдела, я привозил с собой целый портфель специальной литературы, Арон Исаакович встречал меня у вагона «Красной стрелы», забирал книги, тайком ксерокопировал их у себя в институте, а через несколько дней, когда я уезжал, кто-то из его сотрудников привозил мне эти книги к поезду. Другого способа повысить профессиональный уровень научной работы в то время практически не было.
С первой же встречи у нас с Ароном Исааковичем сложились очень хорошие личные отношения. Он был одним из первых рецензентов моей книги «Введение в сексологию» (1988), а я внимательно читал все его статьи и книги. Хочу отметить, что работа Белкина с «трансами» была во многом подвижнической. В ней не было ни тени коммерции. Профессор не только профессионально помогал своим пациентам, но многие годы по-человечески опекал их. На Западе в то время этого почти никто не делал, соответствующий профессионально-этический кодекс был выработан много позже.
Иногда забота Белкина о пациентах распространялась на всю их семью. Был, например, такой случай. Одна транссексуалка, сменившая пол с мужского на женский, вышла замуж. Разумеется, жених знал, что детей у них быть не может, но дело происходило в Армении, в очень патриархальной среде, бездетный брак для многочисленных родственников был неприемлем. Как быть? Белкин посоветовал супругам имитировать беременность, а родственникам сказали, что из-за тяжелой беременности рожать придется в Москве. Молодые уехали в Москву, якобы в гинекологическую клинику, а на самом деле дожидались возможности усыновить новорожденного младенца, с которым потом вернулись в Ереван. Всем этим дирижировал Арон Исаакович.
Бывали и совсем фантастические истории. Обычно после смены паспортного пола человек уезжал в другой город, где его никто не знал, и начинал там новую жизнь. Но один человек (не помню, какого пола), причем публичной профессии, преподаватель вуза в большом сибирском городе, категорически отказался это сделать и решил вернуться на прежнее место. «Вас там затравят, весь город будет на вас пальцами показывать!» – убеждал Арон Исаакович. «Ничего. Полгода поговорят, а потом привыкнут и примут все как есть». Мужественный человек оказался прав. После первого шока, его/ее коллеги и студенты приняли его/ее новую гендерную идентичность. Видимо, это был не только сильный человек, но и хороший преподаватель.
Арон Исаакович был очень ярким, доброжелательным и оригинально мыслящим человеком. Кроме эндокринологии он серьезно увлекался психоанализом. Ему часто приходили в голову нетривиальные идеи, которые он не всегда успевал экспериментально проверить. У него было хорошее чувство юмора. Когда один из его сотрудников эмигрировал в Израиль, Белкина вызвали в партком и спросили, как он к этому относится. «Ну что же, – сказал Белкин, – это хороший специалист, нам не будет за него стыдно!»
В послеперестроечные годы Арон Исаакович, человек кипучей энергии и широкой культуры, в том числе гуманитарной, занимался многими разными вещами. Он был руководителем Федерального центра психиатрической эндокринологии и одновременно президентом Русского психоаналитического общества, соредактором возрожденной серии книг «Психологическая и психоаналитическая библиотека», первым вице-президентом Фонда возрождения русского психоанализа, почетным президентом Русского психоаналитического общества, вице-президентом Национальной федерации психоанализа, много бывал за границей, особенно в США. Опубликовал несколько увлекательных, ярких психоаналитических этюдов: «Почему мы такие?», «Судьба и власть», «Эпоха Жириновского», «Запах денег», исследовал психологию гениальности и т. д. Российские психоаналитики сохранили о нем добрую память.
Но главной его темой все-таки оставался транссексуализм. Его последняя книга на эту тему «Третий пол. Судьбы пасынков Природы» вышла в свет в 2000 году. К сожалению, его клинические данные, насколько я знаю, до сих пор опубликованы не полностью. Между тем собранные им сексуальные истории имеют самостоятельный научный и человеческий интерес. В отличие от научных теорий, документы не устаревают.
Многие коллеги и читатели восприняли мои сексологические штудии как уход из социологической и гуманитарной проблематики и пытались объяснить его какими-то личными причинами. На самом деле я ниоткуда не уходил. Новая работа была прямым продолжением моих исследований по социологии личности, молодежи, психологии юношеского возраста, антропологии детства и методологии междисциплинарных исследований.
Даже этнопсихология имеет свой «сексологический» аспект (и наоборот).
В связи с этим вспоминается забавный эпизод. Однажды меня пригласили в Ленинградский обком партии, сказали, что состоялось решение ЦК о расширении обучения в СССР иностранных студентов, и спросили, нет ли у меня в связи с этим каких-нибудь конструктивных советов. «А предусмотрено ли в постановлении ЦК открытие в стране легальных борделей?» – спросил я. «При чем тут бордели?» – удивились собеседники. «А как, по-вашему, африканские студенты будут удовлетворять свои сексуальные потребности? Только мастурбировать они не согласятся. Когда девушка не слишком строгого поведения приводит в коммунальную квартиру белого парня, соседи могут этого не заметить, а черный парень будет вызывать раздражение. Уличные конфликты на сексуальной почве также примут расовую окраску. Вам дали в ЦК указания по этому поводу?» «Нет, – ответили партработники. – Но мы думаем, что это как-то утрясется».
Не утряслось. Как только в стране появились иностранные студенты, советский интернационализм на подножном корму – «все народы хороши, но должны быть похожи на нас!» – стал превращаться в натуральный расизм, с уличными потасовками и последующими митингами протеста. Когда несколько лет спустя я пришел в обком, те же двое инструкторов радостно поведали мне, что накануне, в День Африки, они весь вечер простояли перед дворцом культуры и следили за расходившимися африканскими студентами, большинство из которых были с девушками, а остальным это, видимо, не требовалось. После чего партработники пошли спать с надеждой, что этой ночью никого не побьют, а утром в университете не будет антирасистского митинга. Как обстоит дело в России сегодня и как национальные проблемы связаны с сексуальными, обсуждать не хочется, поговорим лучше о холере в Одессе…
Главная трудность сексологической проблематики заключалась в полной невозможности реализовать сделанное. После того как моя «венгерско-немецкая» рукопись беспрепятственно прошла Главлит, я подумал: «А в самом деле, почему бы и нет, ведь все за, никто не возражает?» Для социолога моего возраста это была, конечно, непростительная глупость.
В начале 1979 года я предложил уже «залитованную» и принятую к печати за рубежом рукопись издательству «Медицина» – только оно могло печатать такие неприличные вещи. Заявку сразу же отклонили как «непрофильную для издательства». Тогда дирекция Института этнографии попыталась протолкнуть ее в издательство «Наука».
Важную роль в этом сыграл Евгений Михайлович Крепс (1899–1985). Мне было очень неловко затруднять старого академика, но он не только прочел биологический раздел моей работы и посоветовал смелее переводить специальные термины на общепонятный язык («не равняйтесь на специалистов, физиологи не будут учиться своей науке по вашей книге, важно, чтобы она была понятна максимально широкому кругу читателей»), но и рекомендовал подкрепить ее грифом солидного биологического института, например Института высшей нервной деятельности и нейрофизиологии, попросив для этого помощи у крупнейшего специалиста по нейрофизиологии эмоций Павла Васильевича Симонова (1926–2002). В официальном отзыве (22.12.1980) Крепс написал:
«Я прочитал рукопись книги доктора философских наук, профессора И. С. Кона с неослабным интересом… Эта книга – продукт очень большого, многолетнего и высококвалифицированного труда, опирающегося на изучение огромной и многосторонней литературы… Я поддерживаю идею об издании книги в издательстве “Наука” и могу свидетельствовать, что биологическая часть книги вполне отвечает своему назначению и не вызывает у меня возражений».
Звонить незнакомому Симонову, хотя он и читал другие мои работы, было мучительно. Я по собственному опыту знаю, как плохо ученые относятся к дилетантам, залезающим в чужие области знания, а тут еще в придачу речь идет о сексе, что всегда ассоциируется с какими-то личными проблемами. Но Симонов охотно согласился прочитать рукопись, добился утверждения ее на ученом совете и даже предложил быть ее титульным редактором, под нейтральным названием «Пол и культура».
Чтобы не дразнить гусей, я снял, вопреки совету Симонова, главу о гомосексуализме, оставив из нее только самое необходимое, убрал и многое другое. Не помогло! Вопреки обязательному решению редакционно-издательского совета Академии наук СССР, несмотря на кучу положительных отзывов и личный нажим Симонова, «Наука» книгу так и не издала. Главный редактор то ли не хотел, то ли боялся ее печатать. 1 января 1984 г. я написал официальное письмо директору Института этнографии академику Ю. В. Бромлею следующее письмо:
Глубокоуважаемый Юлиан Владимирович!
1. Как Вам известно, издательство «Наука» не выполнило решение РИСО об издании в 1983 г. моей монографии «Культура и пол», утвержденной к печати совместно ИЭ и ИВНД, рукопись пролежала два года без движения, и печатать ее не собираются.
2. Междисциплинарная сексология, введением в которую является данная книга, за рубежом развивается очень быстро, в СССР же, за вычетом сексопатологии и узкоспециальных биологических работ, она отсутствует; крупных исследований ни по психологии, ни по социологии, ни по этнографии, ни по истории пола и сексуальности не ведется, и специалистов по этим вопросам нет.
3. Поддерживать и далее информационное содержание книги на уровне высших мировых стандартов, которым она, безусловно, соответствует сегодня, у меня нет ни времени, ни возможностей. Всякая работа в этой области знания мною полностью прекращена.
Учитывая все вышесказанное, прошу Вас:
1. Рассмотреть совместно с П. В. Симоновым возможность депонирования рукописи в ВИНИТИ (ИНИОН работ по психологии и биологии не принимает). Это избавило бы меня от бесчисленных просьб разрешить ознакомиться с рукописью, а заинтересованных специалистов – от необходимости делать обратный перевод книги с иностранных языков или перепечатывать ее без ведома автора.
2. Если это окажется сложным, передать экземпляр рукописи и все относящиеся к ней документы (отзывы, протоколы ученых советов и т. д.) в научный архив института, куда я сдам также все свои остальные законченные неопубликованные рукописи по данной тематике (черновые, рабочие материалы мною постепенно уже уничтожаются).
Мне очень жаль, что серьезная, стоившая огромного труда попытка преодолеть многолетнее глубокое отставание отечественной науки в одном из фундаментальных, имеющих большое практическое и общекультурное значение разделов человековедения, поддержанная ведущими советскими учеными многих специальностей и высоко оцененная за рубежом, разбилась о некомпетентность, равнодушие и ханжество. Мои силы и возможности исчерпаны, возвращаться к этой теме я не собираюсь. Но так как архивные документы, в отличие от научных трудов, не стареют, навсегда оставаясь памятниками своей эпохи, их нужно сохранить для будущих историков науки.
Поскольку эта история широко известна, считаю своим долгом ознакомить с этим письмом ряд ученых, которые, как и Вы, помогали моей работе и заинтересованы ее результатами».
Тем временем моя рукопись все шире распространялась в самиздате. Постепенно стали публиковаться и статьи. Первая моя теоретическая сексологическая статья была напечатана в 1981 г. в «Вопросах философии» под заведомо непонятным названием «На стыке наук» (чтобы избежать нежелательной и опасной сенсации). Между прочим, первый вариант статьи редколлегия большинством голосов отклонила.
Один академик сказал, что ничего нового и теоретически значимого ни о поле, ни о сексе вообще написать нельзя, как нет и ничего философского в проблеме половых различий, тут все ясно. «Эта статья могла бы создать большой спрос и плохую славу нашему журналу». На Западе «создали псевдонауку сексологию. Этим должны заниматься врачи. А Кон подчеркивает, что он имеет в виду социологию, а не медицинскую науку, т. е. социологию секса, которая существует на Западе, которая носит антинаучный характер и имеет свою аудиторию. Но никаких серьезных имен и серьезных исследований в этой области по линии социологии нет».
О филогенетических истоках фаллического культа (в статье приводились данные о ритуале демонстрации эрегированного полового члена у обезьян) было сказано, что этот материал был бы хорош в отделе сатиры и юмора, но такового в журнале, к сожалению, нет.
И все это говорили, в общем-то, умные и образованные, хотя и не сексологически, люди; такова была инерция привычных табу. Помня свой старый разговор с Артановским, я ни на кого не обижался. Между прочим, вопреки правилам, ни один из членов редколлегии не вернул в редакцию рукопись статьи, все понесли ее домой, для просвещения домашних и друзей… Л. П. Буева рассказывала мне потом, что, когда рукопись прочитали ее муж-полковник и сын-студент, ей пришлось услышать о себе и своем журнале много нелестного. Следующий раз она голосовала уже не «против», а «за».
За публикацию статьи высказались В. С. Семенов, В. А. Лекторский («основная идея там совершенно правильная»), В. Ж. Келле («половое поведение нельзя рассматривать только с чисто медицинской точки зрения. Это и социальные проблемы, и проблемы очень важные. У нас стыдятся об этих вещах говорить»), А. С. Богомолов, Б. Т. Григорьян. Исправленная – и немного ухудшенная – статья была напечатана и, вопреки опасениям, никакого скандала не вызвала. Из ЦК позвонили только затем, чтобы попросить прислать им все оставшиеся экземпляры журнала. Там тоже интересовались сексом…
За «Вопросами философии» последовали статьи в «Социологических исследованиях» и «Советской этнографии» («Вопросы психологии» предложенную им статью отклонили). Все, разумеется, с трудностями, купюрами (кстати, их делали вовсе не цензоры, а ученые редакторы) и ссылками на «непрофильность». Глава о психосексуальном развитии и взаимоотношениях юношей и девушек в моих учебных пособиях по психологии юношеского возраста была написана с совершенно иных позиций, чем «нормальные» советские книги. Но чего все это стоило!
Мое интервью в газете «Московский комсомолец» (1984), где впервые в советской массовой печати появилось слово «сексология», носили согласовывать в горком партии. Там сначала думали, что сексология – то же самое, что порнография, но когда журналисты показали им том БСЭ с моей одноименной статьей, не стали возражать. Только удивлялись, почему эта тема так волнует молодежную газету, – ведь в жизни так много интересного…
Все хотели что-нибудь узнать о сексе, но не смели называть вещи своими именами. В одном биологическом институте Академии наук мой доклад назвали «Биолого-эволюционные аспекты сложных форм поведения». Название своего доклада на X Всесоюзной школе по биомедицинской кибернетике я даже запомнить не смог – очень уж ученые были там слова. А на семинаре в Союзе кинематографистов моя лекция называлась «Роль марксистско-ленинской философии в развитии научной фантастики»! И никто не понимал, что все это не столько смешно, сколько унизительно. Как будто я показываю порнографические картинки…
Забавная история произошла в Ростове. Меня пригласили прочитать три лекции по проблемам сексуальности в Институте повышения квалификации преподавателей общественных наук. Сбежался, разумеется, весь город. И вдруг передают личную просьбу первого секретаря обкома партии – прочитать лекцию для аппарата обкома, где таких слов сроду не произносили. Лекция была в зале, где обычно проходили заседания бюро. Все сидели с каменными лицами, вопросов не задавали, а когда я сказал, что на наскальных рисунках каменного века мужчин более высокого статуса изображали с более длинными и эрегированными членами, все головы повернулись в сторону стола, где сидели секретари обкома.
Я пробовал обращаться в высокие партийные инстанции. Писали в ЦК и некоторые мои коллеги (Б. М. Фирсов). Но аппаратчики, даже те, которые понимали суть дела и хотели, чтобы моя книга была издана, боялись, что их могут заподозрить в «нездоровых сексуальных интересах» (здоровых сексуальных интересов в стране по определению быть не могло). Зато я научился безошибочно отличать ученого на высокой должности от начальника с высокой ученой степенью: ученый, если он понимает значение вопроса, постарается что-то сделать, начальник же, будь он трижды академик, непременно уйдет в кусты. Судя по этому критерию, академики в ЦК КПСС были, а ученых не было.
Между прочим, должен сказать доброе слово о почтовой цензуре. Хотя присылаемые мне научные сексологические книги и журналы не содержали ничего антисоветского, при желании их можно было подвести под рубрику «порнография» и изъять. Но соответствующие ведомства (прежде всего, я благодарен упомянутому выше В. М. Тупицыну) знали, что я занимаюсь серьезным делом, книгами не спекулирую и в детские руки они не попадают, и препятствий мне не чинили. А могли бы… Те же самые книги до других адресатов зачастую не доходили. Патриарх отечественной этнографии, всеми уважаемый беспартийный Сергей Александрович Токарев (1899–1985), который увлекался нудизмом и состоял в соответствующей международной ассоциации, косвенно имел по этому поводу неприятности (точнее, звонили в дирекцию института, но там просто разводили руками, профессор был слишком стар и независим, чтобы давать ему уроки морали); незадолго до смерти Токарев хотел передать это наследие мне, но я от такой чести уклонился, хотя в книге «Вкус запретного плода» (1993, 1997) коротко рассказал об этом движении и даже привел красивые иллюстрации из культуристского журнала.
Короче говоря, множество разных, в том числе влиятельных, людей хотели выхода в свет «Введения в сексологию», но никто не желал брать на себя ответственность.
Когда ситуация с моей книгой приняла уже явно скандальный характер, чтобы задним число оправдать невыполнение решения академического редсовета, «Наука» послала мою рукопись в сектор этики Института философии, с твердым расчетом получить наконец отрицательный отзыв, так как с точки зрения нашей официальной этики всякая половая жизнь казалась сомнительной. И снова произошла осечка: не учли того, что и в области этики я не был посторонним человеком.
Институт философии дал на мою книгу положительный отзыв за четырьмя подписями (Л. П. Буевой, Л. И. Новиковой, А. И. Алешина и С. А. Никольского), определенно рекомендовал ее напечатать и подчеркнул, что «другого автора по этой теме в стране нет». Однако в порядке привычной перестраховки (по справедливости, все мы, советские обществоведы, должны были бы получать основную зарплату в Главлите, мы прежде всего «бдели», а все остальное делали как бы по совместительству) рецензенты (вполне достойные, уважаемые люди) пустились в размышления: на кого рассчитана книга? Если только на специалистов, то можно печатать все как есть. Но книга-то интересна всем, Кон – весьма читаемый автор, а «некомпетентный читатель» может чего-то не понять. Например, «положение о бисексуальности мозга может сослужить плохую службу половому просвещению в борьбе с половыми извращениями»…
Прочитав этот отзыв, я долго смеялся. Следуя его логике, астрономы должны засекретить факт вращения Земли, чтобы находящиеся в подпитии граждане не могли использовать его для оправдания своего неустойчивого стояния на ногах. Не следует и упоминать, что все люди смертны: во-первых, это грустно, во-вторых, врачи нас тогда совсем лечить перестанут! Тем не менее издательство Академии наук СССР стало именно на точку зрения предполагаемого «некомпетентного читателя», и 22 февраля 2005 г. рукопись книги была мне возвращена.
После этого я окончательно плюнул на возможность ее советского издания. Но случайно эту историю услышал покойный академик медицины В. М. Жданов. Он не имел никакого отношения к этой тематике и не читал рукописи, но написал письмо директору «Медицины» (там тем временем сменилось руководство). Издательство согласилось пересмотреть прежнее решение. Философский отзыв, который «Наука» сочла отрицательным, для «Медицины» оказался безусловно положительным. В августе 1985 г. рукопись еще раз отрецензировал Г. С. Васильченко и снова дал на нее положительный отзыв:
«…Книга, опирающаяся главным образом на литературные данные и поэтому вроде бы компилятивная, взламывает предназначенные ей рамки компиляции и, несмотря на минимальность собственных эмпирических данных… превращается в самостоятельный труд, отмеченный печатью высокой оригинальности. <…> Рецензируемая рукопись, в которой освещаются самые фундаментальные проблемы современной сексологии, отличается цельностью, оригинальностью, аргументированностью и высокими литературными достоинствами. В этой книге остро нуждаются представители различных медицинских и немедицинских специальностей… книга заслуживает быстрейшего опубликования».
Я восстановил и дополнил то, что относилось к сексопатологии, добавил и еще кое-что, необходимое именно врачам, – понимающим людям вряд ли нужно объяснять, что значит четыре раза переписать, без компьютера, толстую книгу, поддерживая ее на уровне мировых стандартов в течение долгих десяти лет! – и в 1988 г. «Введение в сексологию» вышло наконец в свет.
Годом раньше вышел и мгновенно разошелся его сокращенный эстонский перевод; он был сделан известным психологом Петером Тульвисте еще в 1981 г., но много времени заняли согласования с Москвой, без разрешения которой союзная республика не смела опубликовать книгу даже на своем собственном языке и на собственной дефицитной бумаге!
Вначале, чтобы не развратить невинного советского читателя, книгу хотели издать небольшим тиражом, без предварительного объявления и не пуская в открытую продажу. Затем коммерческие соображения заставили увеличить тираж до 200 тысяч, но ни один экземпляр не продавался нормально в магазине, весь тираж был распределен между медицинскими и научными учреждениями по особым спискам. Потом допечатали еще 100 тысяч, а в 1989 г. еще 250 тысяч, итого 550 тысяч, но купить ее все равно можно было только у перекупщиков. Между прочим, она не попала ни в одну библиотеку США, даже в Библиотеку Конгресса.
«Введение в сексологию» имело хорошую прессу как в СССР, так и за рубежом[56] и переведено на несколько языков, включая китайский.
«Книга И. С. Кона, много лет скитавшаяся по редакциям, вышла наконец в издательстве “Медицина”. Это первое советское издание, посвященное описанию и анализу становления, развития и состояния новой отрасли научного знания о человеке – сексологии, которая касается всех и каждого», – писала философ И. С. Андреева[57]. Известный американский культуролог Даниэль Ранкур-Лаферьер оценил ее как «веху в истории сексологии», подчеркнув, что это книга не о «сексе в СССР», а широкое исследование междисциплинарной отрасли знания. «Теперь, с появлением книги K°на (и предположив, что гласность выживет), можно надеяться, что сексологические исследования в Советском Союзе имеют будущее»[58].
В известном смысле я оказался заложником собственной книги. По своему духу и пафосу она была науковедческой: меня интересовала не столько сексуальность, сколько сексология, то, как на стыке нескольких разных наук возникает новая отрасль знания. Это безошибочно понимали читатели-философы, но только они одни. Массовый читатель искал и находил в моей книге совсем не то, что было важно для автора. Для читателя это была первая современная книга о человеческой сексуальности, и я не имел права уклониться от этой ответственности. Волею случая я оказался в роли просветителя, и перед лицом этой новой задачи мои собственные научные интересы отошли на второй план.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.