3

3

Но, похоже, Аксенов намеки услышать не захотел. Как и «Юность». Журнал ответил смешной пародией Марка Розовского, озаглавленной «С кого вы пляшете балеты?». В ней посетившие «Лебединое озеро» птичники-ударники колхоза имени Чайковского, оскорбленные «историйкой безыдейной любви принца Зигфрида к птице из породы лебедей» и тем, что Зигфрид – «единственный, кто противостоит злу, заключенному в образе Злого Гения», требуют включить в балет хороших людей, которых «в жизни больше», не случайно «по крику наших петухов московские часовщики выставляют стрелки и проверяют время».

Видимо, эта публикация переполнила чашу терпения надзирателей за словом, и 26 января 1966 года через журнал «Смена» они изложили «Наши претензии к журналу "Юность". Списывать на молодость нельзя». Но полемика об очернительстве, обещавшая стать новым идеологическим погромом крамольников, так и не достигнув реальной остроты, постепенно сойдет на нет.

В феврале 1966-го отправят в лагеря писателей Андрея Синявского и Юрия Даниэля. «Шестидесятники» попытаются их защитить, напишут в «Литературную газету», западным коллегам. За них вступятся Антокольский, Ахмадулина, Богуславская, Домбровский, Левитанский, Нагибин, Рассадин, Самойлов, Шаламов, Арсений Тарковский, Эренбург и ряд других литераторов. Охранители ответят жестко. С трибуны XXIII съезда КПСС нобелевский лауреат Михаил Шолохов заявит: «Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные 20-е годы, когда судили не опираясь на строго разграниченные статьи уголовного кодекса, а руководствуясь революционным правосознанием… (бурные аплодисменты)… Ох, не ту бы меру наказания получили бы эти оборотни! А тут, видите ли, еще рассуждают о суровости приговора!»

Аксенов не желал иметь ничего общего ни с такими ораторами, ни с властью, которой они служили. Она же вела с ним непростую игру, частью которой было и письмо в «Известия».

Играли со многими. То «лупили» – запирали в стране, не давали публиковаться, то «ласкали» – приглашали, приручали, шептали заманчивое…

Гладилин вспоминал: «Я очень любил рассказ Аксенова о том, как его принимал министр культуры РСФСР. Огромный кабинет, чаек, "коньячку не желаете?". Товарищ вразумлял молодую смену ласково и доверительно: "Василий Палыч, твою мать, написали бы вы что-нибудь, на фуй, для нас. Пьеску о такой, блин, чистой, о такой, блин, возвышенной, на фуй, любви… У нас тут, блин, не молочные реки и не кисельные, твою мать, берега, но договорчик мигом, на фуй, подпишем. И пойдет, блин, твоя пьеска гулять по России, к этой самой матери».

Все нормативные слова Аксенов запомнил. Остальное запомнить было невозможно. Новым русским надо бы поучиться у старой партийной гвардии…»

Аксенов и сам, конечно, не забыл ни эту, ни подобные ей встречи и свел их в «Ожоге» в одну – аудиенцию писателя Пантелея у Верховного Жреца.

«Пантелей входит в кабинет. Жрец в исторической задумчивости медленно вращается на фортепьянной табуретке. На Пантелея – ноль внимания. Проплывают в окне храмы старой Москвы, башенки музея, шпиль высотного здания… Все надо перестроить, все, все… и перестроим с помощью теории все к ебеней маме…

– А-а-а-а, товарищ Пантелей… <…> А это что такое у вас?

На кисти Пантелея… голубенький якоречек….

Жрец таинственно подмигивает и <…> уже бегает по ковру без трусов. Засим показывается заветное, три буквочки «б.п.ч.» на лоскутке сморщенной кожи[84].

– В присутствии дам это превращается в надпись "братский привет девушкам Черноморского побережья от краснофлотцев Краснознаменного Черноморского флота".

Стриптиз окончен.

– Поедешь в Пизу, Пантелей. Устроишь там выставку… Потом лети в Ахен… А после, Пантелюша, отправишься к засранцу Пикассо. Главная задача – убедить… в полном кризисе его политики искажения действительности…А иначе – билет на стол!

– А если не положит? – спрашивает Пантелей. – Билет-то не наш.

– Не положит, хер с ним, а попробовать надо. Есть такое слово, Пантелюша – "надо"!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.