2

2

Где именно и когда познакомились Аксенов и джаз?

Думаю, впервые они встретились в Казани. Быть может, когда патефон или кто-то живой напел ему про Джона Грэя, силача-повесу? Ведь фокстроты играли в основном джазовые коллективы, и даже в устном дворовом исполнении они звучали в характерной манере. Галина Котельникова считает, что эта музыка пришла в его жизнь из кино, куда он бегал на «Серенаду Солнечной долины» и «Джорджа из Динки-джаза» – то есть еще до отъезда в Магадан.

А быть может, первое их свидание случилось там – на Колыме. Беседуя с главным редактором журнала «Октябрь» Ириной Барметовой, Аксенов рассказал, как ходил на концерты эстрадного театра Маглага: «В нем все были заключенные. Весь биг-бенд. Играли и оперетту Никиты Богословского "Одиннадцать неизвестных", сюжет которой основан на славном послевоенном туре футболистов "Динамо" по Англии, где они "уделали" три из четырех местных клубов, с которыми играли. Песенки Богословский взял из английских поп-программ».

Годы спустя на коктейле в Вашингтоне писатель рассказал кому-то эту историю, напевая:

Кто в футболе Наполеон? —

Стенли Метьюс.

Как выходит на поле он —

Стенли Метьюс?

Кто и ловок и толков из английских игроков,

Кто первый? —

Стенли Метьюс.

Заслышав мелодию, к нему в изумлении бросился Роберт Конквест – знаменитый автор «Большого террора»: «Ты поешь нашу песенку? Откуда ты можешь ее знать? Это же песенка 45–46-го годов». А Аксенов отвечал: «В Магадане услыхал. Зэки пели…»

Может, они здесь – истоки большого и красивого романа Аксенова с джазом?

Эту музыку гнали в дверь, она влетала в окно. Точнее – лилась с киноэкранов, из радиоприемников и с пластинок, некогда записанных в СССР или привезенных из-за рубежа.

Приходила она и через пародию. Со слов Аксенова я знаю о Бобе Цымба – советском чернокожем артисте, который под дикий рев как бы джаза исполнял обличительные куплеты, клеймя капитализм, колониализм и «агрессивные происки Запада», а также его лидеров, рисуя толстым грифелем на бумажных полотнищах карикатуры на Черчилля и Трумэна. И что интересно: Трумэна публика пропускала мимо ушей, а вот от «как бы джаза» балдела.

В СССР всегда имелись граждане, «умевшие жить» и любившие посещать рестораны. Где и выступали «шанхайцы». Случалось, рассказывал Аксенов, выступал там и Боб Цымба.

Он запечатлен в книге Аксенова «В поисках грустного бэби» как Боб Бимбо, весь такой как бы лиловатый и в подштанниках, якобы американский угнетенный негр…

Тут, как говорится, за что купил, за то и продаю: смело ссылаюсь на Аксенова – его рассказ столь колоритен, что грех им не воспользоваться. Однако в доступной информации об артисте Бобе Цымба про это ничего не сказано, поэтому направлю читателя к книге «Поиски грустного бэби» и к сведениям об артисте, которые мне удалось найти[26].

Как бы то ни было, а с возвращением из Магадана в Казань отношения будущего писателя с «музыкой толстых», как звали этот жанр советские газеты, стали стремительно развиваться.

В знаменитой «Московской саге» некий казанский провинциал Василий, кадря юную москвичку из почти высшего общества, увлекательно рассказывает ей об играющем в Казани джазе Лундстрема: «Помнишь, во время войны такая картина была, "Серенада Солнечной долины"? Вот они в такой манере играют!.. Еще недавно играли в клубе русских миллионеров…»

И впрямь – едва стало ясно, что в гражданской усобице в Китае верх берут красные, музыканты оркестра Олега Лундстрема, несколько лет успешно выступавшие в Шанхае, решили: пора в Россию. Да, там коммунисты и чекисты. Но свои – не китайские…

Прибыв в 1947-м в Москву, они всем на удивление отправились не в лагерь, а в отель «Метрополь». Где, согласно легенде, дали два сногсшибательных концерта под овации крупных партийцев и бравых военных. А потом, рассказывал Аксенов, где-то решили, что ни этой музыке, ни этим музыкантам делать в столице нечего, и их «р-раз – и прямо в смокингах – в Зеленодольск, городишко под Казанью. Там они и чахли от тоски. Но музыканты были высокого класса, и кто-то перебрался в Казань. Дальше – больше. <…> Мы бегали на танцы, где играли шанхайцы. Молодежь их обожала. А Зосим Алахверди сшил длинный пиджак, купил саксофон и стал лабать блюзы. Так появились "малые шанхайцы"». О Зосиме, скрытом под псевдонимом, Аксенов писал: «Вечерами там играл золотая труба Заречья – Гога Ахвеледиани, по слухам, входящий в десятку лучших трубачей мира, сразу после Луи Армстронга и перед Гарри Джеймсом…»

Рядом жил Эрик Дибай – студент-астроном, будущий замдиректора Крымской обсерватории, – игравший на саксофоне и кларнете. В Доме ученых и общаге мединститута выступал коллектив Юры Елкина. А Аксенов, не владевший музыкальными инструментами, просто танцевал, кадря девчонок под заводные мелодии. Упивался, так сказать, «джазом-как-образом-жизни». Сейчас бы сказали – тусовался. И позже жизнь свою той поры потраченной зря не считал, а в беседе с Игорем Шевелевым[27] сказал о ней так: «…в этой забубенной хаотической жизни возникало… спонтанное сопротивление: "Да катитесь вы все к чертовой матери. Ничего я не боюсь"». То есть любовь к джазу была не только праздником, но и протестом. Как и стремление жить, как бы танцуя свинг – легкий танец свободного человека.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.