Елизавета. Повелитель мира Фридрих Второй

Елизавета. Повелитель мира Фридрих Второй

Им было позволено встретиться всего дважды[2]. Провидение решило не давать им третьего шанса, который, быть может, изменил бы многое не только в их судьбах, но и в судьбах мира.

И если о первой встрече до нас дошли хоть какие-то крохи воспоминаний, вернее, полунамеки, которые можно случайно встретить в разных хрониках, дневниковых записях и в церковных книгах, то вторая встреча больше похожа на историческую загадку. Однако сами герои нашего повествования куда откровеннее — и их поведение приоткрывает завесу тайны много честнее, чем сотня язвительных летописцев.

Двое его старших братьев умерли, не дожив до года. Только поэтому он, третий сын, и стал не просто принцем, но наследником престола. Престола Пруссии, будущей грозы всей Европы.

Ее история в чем-то похожа — при жизни родителей ей, младшей и любимой дочери, была уготована дивная судьба. Она была призвана соединить долгосрочным мирным союзом Россию с одной из держав Европы.

В его жизни смерть с первых дней сыграла свою роль, и ее будущее смерть перелицевала до неузнаваемости. Быть может, сложись все иначе, их чувства друг к другу можно было бы не скрывать. Более того, эти чувства послужили бы фундаментом самого прочного и милосердного для Европы союза. Увы… встреч было всего две. И воспоминания о них они оба хранили в самой глубине сердца — там, где хранятся лишь заповедные сердечные тайны.

Если твой отец — король, тебе многое может сойти с рук. Но если твой отец — король Пруссии с негласной, но честной кличкой Король-солдат, тебе предстоят не годы спокойной роскоши, а годы муштры, лишений и страха. Таким и было его детство — детство принца Фридриха, третьего сына и наследника престола Пруссии.

Отец видел вокруг одних лишь солдат, в той или иной мере усердных в несении службы. И потому для сына он не считал нужным делать хоть какие-нибудь поблажки. Зачислив пятилетнего мальчика в полк, он следил за его рвением по службе, не обходя чинами, но и не балуя оными. Поэтому в четырнадцать мундир офицера был не карнавальным костюмом, а заработанной годами муштры и вполне заслуженной наградой.

Фридрих иногда чувствовал себя оловянным солдатиком из сказки, а иногда — двуликим Янусом, вынужденным смотреть в обе стороны и угождать двум, совершенно непохожим друг на друга, людям. Иногда его это удручало, но чаще радовало — ведь вторым человеком была терпеливая матушка, обожающая музыку и литературу, матушка, с удовольствием слушающая его игру на флейте, матушка, готовая если не защитить его, то хотя бы понять и утешить. А что для любого из нас ценнее, чем понимание и сочувствие?

Должно быть, из-за того что Фридрих рос не принцем, а первым из солдат армии отца, был он не по возрасту крепким и не то чтобы высоким, но определенно выше своих сверстников. Парадный мундир, сшитый накануне того самого памятного путешествия, сидел на нем как влитой. Матушка, увидев сына, даже прослезилась:

— Мальчик мой, ты совсем взрослый…

Фридрих кивнул — он был взрослым лет с семи. Тогда, не выдержав придирок отца и его гнева (королю пришло в голову сжечь в камине спальни сына его же французские книги и заставить мальчика о колено сломать любимую флейту), шестилетний Фриц сбежал из дома. Сбежал вместе с другом — таким же шестилетним бунтарем, состоявшим у принца ординарцем. Поймали их только на границе и препроводили на гауптвахту. Судил их король лично и приговорил обоих к смертной казни. Камера юного Фридриха выходила на плац, где уже на следующий день друг Фрица был казнен. Мальчик, не отрываясь, следил за страшным действом. А за ним, в свою очередь, через глазок в двери следил король Фридрих-Вильгельм. Довольная улыбка играла на его губах.

И только когда мальчик без чувств упал на каменный пол, король позволил лекарям войти в каземат. Горячка принца длилась две недели. Придя в себя, он узнал, что помилован, но лишен звания наследника престола. Лишь по истечении трех мучительных лет, пройдя через все круги ада солдатской службы, вернув себе офицерское звание, Фридрих вновь стал наследным принцем.

— Что поделать, сынок. — Матушка говорила едва слышно, так, чтобы слуги-соглядатаи не могли донести королю, что она вообще побывала в комнатах принца. — Отец суров со всеми. Ты это видишь сам. Однако для тебя он желает лишь одного — прекрасного будущего. Тебя он видит своим преемником и потому готов на все, чтобы ты вступил на престол самым сильным, мудрым и решительным из всех принцев, которые когда-либо становились королями Пруссии.

— Самым сильным, матушка? — также вполголоса спросил Фриц. — Самым сильным из выживших…

Королева только качнула головой — ее сердце порой просто разрывалось. Она сочувствовала сыну, но сделать ничего не могла.

— Потерпи, Фриц. Король готовит тебя к великой миссии. Потерпи…

Слова о великой миссии показались Фридриху смешными, но спорить с матушкой он не стал. Да и зачем? Ведь отец ни от одного из своих решений никогда не отказывался. Так отчего же надеяться, что откажется сейчас?

Поэтому Фридрих покорно выслушал приказ отца и стал готовиться к путешествию в совсем близкий Дрезден, к дядюшке Августу Сильному, курфюрсту Саксонии. Вместе с ним, Фрицем, отец скомандовал готовиться и двоим племянникам.

— Фриц, зачем мы едем?

— Король не сказал.

— Но ты же знаешь?

— Догадываюсь. Мы едем на смотрины.

* * *

Карета покинула весеннюю столицу и устремилась на запад, в неведомые новые страны… Именно так: в этих словах нет ни грана преувеличения — она, Елизавета, впервые за всю свою жизнь покинула пределы империи и устремилась в Европу. Ту прекрасную и мудрую Европу, куда папенька старательно рубил окно, а потом не менее усердно мостил дороги дружбы.

Матушке нездоровилось, но откладывать поездку она решительно отказалась. Нынче же, сидя рядом с младшей дочерью, глядя в окно, она раз за разом повторяла:

— Все хорошо, милая… Я просто волнуюсь. В первый раз мне повезло вывозить дочь в свет, представлять королевским домам… Я просто немного волнуюсь…

За стенками кареты цвел май. Ухоженные поля сменялись садами. Окованные колеса то стучали по мостовым городков, то отмеряли дороги, укрытые лишь слоем пыли. Пейзажи — бесконечно успокаивающие и удивительно непривычные — радовали глаз и успокаивали душу. Отчего же непривычные, спросите вы. Оттого, что дороги бескрайней России и в июльскую жару могли порадовать огромной лужей, сходной с озерцом и верстами непролазной грязи, особенно если июнь был дождливым. А здесь… Нет ничего удивительного поэтому, что карета летела, как на крыльях. Елизавета ничуть не удивилась, когда матушка указала ей на узкие каменные башни, вздымающиеся высоко в небо.

— Смотри, Лизанька… Вон там, видишь шпили? Это Дрезден.

— Дрезден, матушка? Так скоро?

— Да, дитя мое. Вскоре откроется и дворец курфюрста…

Голос матери удивил Елизавету — странная мягкость, даже мечтательность звучали в нем. Должно быть, здесь оставались жить самые нежные, приятные матушкины воспоминания. Может быть, то была встреча, изменившая ее судьбу, может быть, какая-то весть… А может быть, просто воспоминания о милом друге…

Однако Елизавета не решилась задать вопрос. Она вновь повернулась к окну, попыталась всмотреться вдаль, но в утреннем мареве контуры зданий колыхались, а подробности скрывала дымка. На плечо принцессы легла теплая матушкина рука, поиграла локонами дочери, выбившимися из-под шляпы, поправила особо непослушную прядь. Елизавета с улыбкой обернулась, царица ответила ей мягкой полуулыбкой. Девушка подумала, что давно не видела такого чудного света в матушкиных глазах…

За окном промелькнула городская застава. Теперь улицы стали торопливо сменять друг друга. Принцесса любовалась тем, как повороты плавно перетекают в площади, чтобы потом вновь стать поворотом, переулком или узким проездом, зажатым с обеих сторон глухими стенами домов.

— Сейчас, милая… Вон там, слева, — матушкина рука дрожала, — нам откроется дворец…

Да, сомнений не оставалось: этот город оставил в матушкином сердце глубокий след. Чем-то необыкновенным он ей памятен … Иначе отчего бы так бурно вздымалась ее грудь, так часто билось сердце, столь заметно дрожали пальцы?

За поворотом, Елизавета уж и со счета сбилась которым, и впрямь раскрыла объятия дворцовая площадь. Удивительно светлая, хоть и закованная в камень, она выводила ко дворцу, словно взлетающему ввысь. Башенки и балкончики, шпили и колоннады… Серый камень словно светился, с удовольствием подставляясь утреннему солнцу. Струи фонтанов рассыпались в прозрачном воздухе всеми цветами радуги, а широкая спокойная река, что была видна чуть в стороне, во всем великолепии отражала просыпающийся город.

— Ох, какая красота! — принцесса не удержалась от возгласа.

— Да, душа моя, город прекрасен. Не менее прекрасен и его властитель, курфюрст Август Сильный.

— Прекрасен? Матушка, от тебя ли я слышу эти слова? Ты хвалишь иноземца? Чем же так хорош повелитель сего города?

— Детка, ты увидишь все сама. Могу спорить, что ты влюбишься и в этот город, и в этот дворец, и в курфюрста. Августа не любить невозможно, поверь мне.

Царица Екатерина оказалась права: у прекрасного города оказалась живая душа — его курфюрст, Август Второй. Он оказался и в самом деле человеком необыкновенным. К счастью, не только своим правителем был прекрасен Дрезден, не только фонтанами и улочками, садами, тонущими в цвету, и медлительной Эльбой. Елизавета влюбилась в роскошь придворных праздников — немыслимой красоты и уюта дворец, казалось, был открыт любому, кто пожелал бы в него войти.

К удивлению Елизаветы, она почти мгновенно подружилась с детьми курфюрста. Они были такими же удивительными, как и их батюшка. «Ох… Если бы мы жили здесь, в Саксонии, нам бы с Анной никто не цедил вслед презрительное «бастарды»…» — эта мысль посещала Елизавету тем чаще, чем более она общалась с Анной, дочерью курфюрста, и ее матушкой, невыразимо прекрасной графиней Анной Козель. Графиня была возлюбленной курфюрста, не его женой. Однако с ней обращались именно как с женой Августа, ведь он сам вел себя подобным образом и сумел приструнить не только ретивых ревнителей нравственности, но и церковников.

«Если бы батюшка был жив… Быть может, и он бы смог поменять отношение мира к нам… Или мир бы к нам переменился из боязни, что отец наш прогневается… Хотя что толку нынче об этом думать?»

Но вернемся в Дрезден. Старший сын графини, Мориц Саксонский, весьма серьезный юноша, более, чем к иному, склонный к военному делу, был признан Августом как его наследник. Средняя дочь, Анна, всего двумя годами старше Елизаветы, мгновенно стала ее лучшей подругой.

«Ах, как она не похожа на мою сестрицу, как мила, оживленна, свободна… Сколь легко смотрит в грядущее…» — Елизавета любовалась новой приятельницей.

Девушки шушукались, гуляя в саду, придумывали беззлобные розыгрыши. К примеру, они по сто раз на дню менялись платьями, заставляя матушек хвататься за сердце и мороча прислугу. Сам же курфюрст пал жертвой розыгрыша всего раз: девушки попытались его разыграть, но он лишь нежно улыбнулся дочери, поцеловал руку Елизавете и сказал:

— Ах, мои прекрасные… Только слепцы могут вас перепутать. Мое же сердце радуется каждой вашей затее…

Анна скорчила гримаску:

— Отец мой, ну как можно быть таким мудрым?.. Отчего вы не спутали нас друг с дружкой? Отчего не приказали слугам сей же час навести порядок во дворце?

— Доченька, да разве любящее сердце не разглядит мгновенно любимое дитя, разве спутает его с точно таким же шаловливым бесенком, но выросшим не у него на глазах? Полагаю, твоя матушка тоже прекрасно все видит. Она, умница, вам просто слегка подыгрывает…

Анна чуть не заплакала.

— Батюшка, вы испортили нам радость от игры… испортили навсегда!

— Не печалься, душа моя. — Курфюрст ласково улыбнулся дочери. — Впереди прекрасная возможность наверстать упущенное, наверстать с лихвой. К исходу третьего дня мы ожидаем в гости нашего венценосного брата, короля Пруссии Фридриха-Вильгельма. Вместе с ним должен прибыть к нашему двору и его сын, а также двое его племянников. Я полагаю, что юноши, воспитанные строгим королем в духе любви только к воинской науке, напрочь лишены чувства юмора. Вот с ними-то куда веселее будет шутить. Как и с твоим братом, милая моя дочь…

Анна ахнула:

— Третьего дня? И вы, коварный родитель, только сейчас сообщаете об этом?! Матушка, должно быть, просто обиделась бы… Мы же теперь ни нарядов новых сшить не успеем, ни куафера призвать, ни даже…

Тут Анна запнулась, не зная, какую бы еще «беду» припомнить. Елизавета пришла к ней на помощь:

— Ни даже каверзы для противных мальчишек придумать…

Август гулко расхохотался:

— Да-да, вот и думайте о каверзах, сударыни. А о нарядах пусть позаботятся ваши матушки, полагаю, они уже этим и заняты. Думаю, они уже беспокоятся обо всем, о чем может беспокоиться дама в ожидании гостей. Вам же остается самое трудное — придумать, что сделать, чтобы наши гости не заскучали. Так что отправляйтесь в сад и без славной задумки не возвращайтесь!

Девушки переглянулись. Анна как-то неуверенно кивнула Елизавете, при этом не сводя с отца вопрошающих глаз.

— Да-да, дитя мое, я даю свое дозволение, — почти серьезно ответил Август на безмолвный вопрос дочери. — Бегите уж, непоседы…

Девушки поспешили повиноваться. В саду суетились слуги, а вот в оранжерее было тихо — и можно было без помех посоветоваться.

— Аннушка, неужели ваш венценосный батюшка позволил нам?..

— Вы же сами слышали, милая!

Елизавета не просто была изумлена. Трудно сказать, что она почувствовала, едва Август закончил говорить. Чтобы властитель Саксонии, сколь бы гостеприимным хозяином он ни был, позволил учинять каверзы над ожидаемыми венценосными гостями? И не просто позволил, а позволил с видимым удовольствием! Нет, в это невозможно поверить. Однако слух вряд ли ее обманывал. Да и сама графиня Анна… Уж очень подозрительно блестели ее глаза — девушка явно что-то задумала.

— Давайте прогуляемся по саду, цесаревна.

— Давайте, душенька графиня.

— Полагаю, мы все придумки и каверзы оставим до прибытия наших гостей. Надо же посмотреть, кого нам судьба пришлет. Что, если это и впрямь маленькие зольдатики, ничего не смыслящие ни в балах, ни в шутках? Для таких каверзы устраивать просто глупо, да и радости никакой…

Елизавета кивнула. Она не была во всем согласна с графиней Анной, но разумное зерно в словах принцессы присутствовало. И в самом деле — сначала надо бы понять, что за люди эти прусские гости.

К счастью, три долгих дня ждать не пришлось — да они бы и не смогли. Целых три дня придумывать каверзы… Немыслимо! Уже на следующий день на закате королевский поезд втянулся в распахнутые полуденные ворота дворца. Едва карета остановилась, одетый в наглухо застегнутый мундир король Фридрих-Вильгельм, недовольно оглядевшись, поспешил в гостевые покои. Из второй кареты, повторяя его движения, на камни дворцовой площади шагнули двое юношей. Их мундиры тоже были наглухо застегнуты, но по движениям можно было догадаться, что им и светское платье отлично знакомо.

Из мансардного окна прямо над покоями графини Анны выглядывали две девичьи головки. Можно не сомневаться, что девушки с удовольствием выскочили бы на площадь, чтобы встретить прусс?ков. Но, увы, это было невозможно! Такой поступок наверняка назвали бы совершеннейшим презрением к этикету и протоколу. Но как же поступить? Выход подсказала прекрасная матушка графини Анны. Вернее, не подсказала, а показала… две комнатки в мансарде, откуда открывался изумительный обзор дворцовой площади.

— Ма-а-атушка, какое чудо… Но откуда вам известно об этих комнатах?

— Много лет назад, дитя мое, именно отсюда я выглядывала, ожидая с охоты вашего отца… Вышивала и посматривала в окошко. Но иногда, напротив, не отрываясь, глядела вниз, с крайней неохотой возвращаясь к вышиванию…

Анна погладила мать по плечу. Цесаревна уже не раз замечала необыкновенное сходство между возлюбленной курфюрста и ее дочерью. Тем более вот так, стоя лицом к лицу и улыбаясь друг другу, они куда более походили на сестер, чем на мать и дитя. Графиня Анна-старшая, еще раз улыбнувшись, теперь уже обеим, покинула юных проказниц, и те, не медля ни минуты, заняли места на наблюдательном пункте.

— Но батюшка говорил о троих… — в голосе Анны звучало настоящее раздражение. — О сыне прусского короля и двоих его племянниках…

— Думаю, графиня, не следует торопиться с выводами, — ответила цесаревна. — Перед нами, могу спорить, рекомые племянники. А сын короля наверняка отсиживается в карете. Не дело ему, как простому ефрейтору, выскакивать на плац по первой команде.

Елизавета чрезвычайно удивилась тому, что оказалась права. Не прошло и нескольких минут, как из той же кареты выбрался третий юноша. Мундир расстегнут, шейный платок, который должен плотно обнимать шею, и вовсе болтается за спиной… Юноша сладко потянулся и хлопнул вытянувшихся по струнке кузенов по плечам. Что-то им сказал и вместе ними расхохотался.

— Вот он, наследник… — Анна потерла руки. — Наши гости прибыли.

— Полагаю, душенька, достойными розыгрышей окажутся только племянники короля. Уж они-то, как миленькие, будут пугаться наших преображений и доносить страже о том, что во дворце привидения.

— Да-а, — согласилась Анна. — Даже отсюда видно, что принц орешек потверже. Наверняка он и сам не прочь при случае поиздеваться над простаками… А уж над братьями, думаю, шутил всю дорогу.

Елизавета пожала плечами. Ей картина была не так ясна. Но даже двое глупеньких солдатиков, исправно пугающиеся призраков, все же куда лучше, чем матушки или слуги, которые к любым шуткам давно уже привыкли.

Девушки вошли в покои принцессы. Первой заговорила Анна:

— Интересно, зачем король взял с собой принца и племянников?..

Елизавета удивилась этому недоумению принцессы. Что же неестественного в визите одного монарха к другому? Тем более, в обществе собственного наследника? А племянники, можно не сомневаться, служат у него ординарцами или посыльными…

— Что вас удивляет, Анна?

— Лизанька, друг мой, я боюсь, что планы Фридриха-Вильгельма касаются нас с сестрой…

— Вы полагаете?..

— Я почти уверена, душенька. Подобный брак соединил бы Пруссию и Саксонию, сделав сильными обе страны. Об этом нам с графиней Эльзой учителя чуть ли не каждый день напоминают, особенно старается учитель истории. А мне так не хочется быть… шахматной фигурой в чьей-то высокой игре…

Елизавета пожала плечами. Она подумала, что уж ей-то подобное предложение польстило, ведь ее воспитывали именно как будущую невесту наследного принца, хотя пока неясно, какой именно страны… И ей это вовсе не претило.

Анна с досадой продолжила:

— Да, я понимаю, замуж по любви ни мне, ни сестре не выйти. Но столь… неприкрытые смотрины…

Принцесса скорчила досадливую гримаску.

— Что же вам так неприятно?

— Лизанька, друг мой, подумайте сами. Разве Пруссия, погрязшая в муштре, достойна прекрасной Саксонии? Вот если бы Франция…

«Да уж, графиня, у вас губа не дура! Но, быть может, к вам кардинал Флери будет милостивее, чем в свое время был ко мне…» Цесаревна молча улыбнулась.

Анна порывисто улыбнулась гостье:

— Друг мой, какое счатье! Только теперь я поняла, для чего судьба привела вас с сестрой и матушкой в прекрасный Дрезден именно сейчас!

Цесаревна подняла на графиню Анну недоуменные глаза. Лицо той светилось радостью открытия.

— …О, какое счастье! Я придумала, как мы сможем воспользоваться этой милостью госпожи Фортуны. Клянусь, вы посланы мне милосердным господом!

— Вставайте, милая Лиза, вставайте! — Принцесса вскочила и захлопала в ладоши. — Столько дел невпроворот, а временя-то потеряно!

— Анна, что вы задумали?

— Вставайте же! Мешкать некогда! — Графиня уже тянула Елизавету за рукав.

— Принцесса, объяснитесь! Иначе я не сдвинусь с места!

— Будь по-вашему! — Графиня опустилась на козетку. — Несколько минут и вправду ничего не изменят. Вот что я придумала… Мы с вами сверстницы, мы одного роста, даже голоса слегка похожи. Одним словом, Лизанька, вы станете мною, а я вами!

Цесаревна с трудом удержалась, чтобы не открыть от изумления рот. К счастью, привычка молча обдумывать странные слова и поступки перевесила все иные порывы.

«Забавно, но и в самом деле в этом нет ничего невозможного… Сие не противозаконно, не противу морали. Да и протокол молчит о том, что дозволено монаршим детям при встрече со сверстниками одного положения… Но Анне-то это зачем? Неужели для того, чтобы сорвать сватовство? Бедняжка, она еще не знает, что в делах матримониальных все решено заранее, и никакие каверзы этому воспрепятствовать не смогут… Брак состоится, даже если жених с невестой терпеть друг друга не могут. Живы-здоровы — и сего довольно…»

— Я знаю, — Анна досадливо поморщилась, поняв, о чем думает визави, — знаю, что решения королей неизменны. Тем более на прощание надо как следует пошалить!

«Ну если она сама понимает… Я не могу с ней спорить, не могу ей препятствовать — не по чину мне сие. Да и впрямь, отчего бы не пошалить, ежели сие никого не заденет?»

— Будь по-вашему, графиня.

— Душенька! — Анна вскочила. — Так поспешим же, нам столько всего нужно успеть!..

Елизавета недоумевала, чему так радуется принцесса.

Бал, как и следовало ожидать, начался на закате. О переговорах, даже если таковые и велись, девушкам ничего известно не было. Что вполне понятно: матушек они и не искали, занятые подготовкой к грядущему празднику и задуманным маскарадом. А более им никто ничего рассказывать бы не стал.

Елизавета и Анна терпеливо высидели застолье, стараясь одинаково и есть, и двигаться, и говорить, и даже молчать. Лиц они решили за вуалями не прятать, но воспользовались таким количеством сурьмы, пудры и мушек, что их проще было принять за оживших фарфоровых кукол.

Курфюрст, сие было понятно, что-то заподозрил, однако здравого смысла и чувства юмора ему хватило для того, чтобы терпеливо насладиться комедией до конца. Август склонился к царице Екатерине, сидевшей от него по правую руку, и что-то прошептал. Царица согласно кивнула, улыбнувшись кончиками губ.

— Графиня, мне думается, — Елизавета обернулась к Анне, — что ваш батюшка все понял.

Цесаревне на миг почувствовала дурноту — она словно с собственным отражением беседовала. И отражение сие, склонившись к ней навстречу, ее же голосом ответило:

— Я согласна с вами, душенька. Да и ваша маменька что-то заподозрила. Но догадливость наших родителей не помешает нам веселиться, верно?

Цесаревна в ответ лишь пожала плечами — особого веселья не наблюдалось. Хотя бал-то едва начался.

— Смотрите, милочка, как пристально смотрят господа прусс?ки.

«Господа прусс?ки», сиречь наследник престола Фридрих и оба его двоюродных брата, и в самом деле более чем пристально разглядывали девушек. Наверняка они пытались понять, к кому на смотрины их привез король Пруссии и кого прочит в жены наследнику. Сам Фридрих-Вильгельм сидел по левую руку Августа Второго, преизрядно раздосадованный таким нарушением протокола. По правую восседала царица Екатерина, и он счел это жестокой насмешкой на своим высоким положением. Однако сделать ничего не мог — он был гостем. Таким же, как эта выскочка «царица», которую короновал императрицей царь Петр Первый.

«Был бы он моим солдатом… Клянусь, на гауптвахте бы и сгнил!»

— Да и пусть смотрят. Они, поди, лучшего нашего ведают, зачем в Дрезден пожаловали.

Елизавета равнодушно пожала плечами:

— Дружочек мой, Лизанька, не след нам задумываться об этих скучных вещах! Политику оставим мужчинам — а мы лишь слабые дамы…

Цесаревна недоуменно взглянула на Анну. Политика недостаточно важная вещь? Из-за нее рушатся судьбы, проливается кровь, гибнут люди…

Впрочем, Елизавете хватило ума промолчать — она была всего лишь гостей, к тому же гостьей, принятой весьма радушно. В любой ситуации разумно оставлять свои мысли при себе. Она поправила бархотку, украшенную скромной жемчужной булавкой, неотличимую от той, что украшала шею графини. Гости же не просто не сводили взгляда с девушек — глаза молодого Фридриха горели. Племянники короля — это было очень заметно — чувствовали себя куда более скованными. Но тут в соседней зале зазвучали первые такты контраданса.

— Могу спорить, стоит нам подняться из-за стола, как молодой Фридрих бросится приглашать вас, милочка.

— И спорить нечего, бросится, — кивнула Елизавета. — Правда, мне думается, что его цель вы, милая графиня…

— Ужасно, если так. Но давайте же проверим!

Девушки грациозно встали и одновременно присели в реверансе. Курфюрст, усмехаясь, кивнул, позволяя им выйти из-за стола.

— Поспешим же, душенька, батюшка нас отпустил. Идемте!

Елизавета послушно поспешила следом за графиней. Перед девушками, словно по волшебству, распахнулись двери бального зала, оттуда хлынул настоящий водопад света. Вместе с ним на девушек обрушились бравурные звуки. Анна не отпускала руки цесаревны, тянула ее за собой и успокоилась лишь тогда, когда обе оказались в линии танцующих дам.

Нынче строгий и обязательный на любом балу, этот танец — простой и деревенский всего столетие назад, был дополнен самыми разными па. Линия дам напротив линии кавалеров, каждые четыре шага перед красавицей новый партнер… Четыре шага — еще один, потом четыре шага — и вновь смена партнера…

Елизавета с удовольствием отдалась танцу — здесь можно было сбросить любые маски и следовать течению музыки, забыть и о шалостях, и о политике, и даже о послушании. Глаза Анны тоже горели от удовольствия, а румянец смог пробиться и сквозь толстый слой пудры.

На четвертой перемене пары перед Елизаветой вырос Фридрих, наследник прусского престола. Молодой человек склонился чуть ниже, чем предписывали бальные требования, и задержал руку цесаревны почти на целый такт дольше. В этот момент четыре шага вместе завершились, должен был появиться новый кавалер… Но перед Елизаветой опять стоял Фридрих.

Принцесса отчетливо хихикнула. Она танцевала рядом, да и смех бальными правилами не запрещен… Пальцы Фридриха в тончайшей перчатке чуть сжали пальцы цесаревны. Два шага, поворот, два шага, книксен на прощание и…

И опять перед цесаревной был Фридрих. Теперь уже не оставалось никаких сомнений — наследник престола Пруссии не стал бы открыто выражать свой интерес просто так, для шутки. Два шага, поворот, еще два шага… Цесаревна и не пыталась более освободить руку из руки принца.

Не пыталась и не хотела, говоря по чести. Впервые она радовалась не просто танцу, но и партнеру. Радовалась тому, как легко и уверенно держит он ее руку, как ведет…

Цесаревна оглянулась на графиню Анну. Та, не таясь, следила за Елизаветой и наследником прусского престола. Следила с видимой радостью. Похоже, у дочери курфюрста были вполне определенные планы на будущее — и ни принц Фридрих, ни оба его двоюродных брата в этих планах не упоминались вовсе.

Елизавета же планов никаких не строила. И о большой любви тоже не мечтала, отлично понимая, что принцесса, тем более незаконнорожденная, никаких мечтаний себе позволить не может. Сейчас она просто позволила себе с удовольствием принимать поклонение принца Фридриха.

За контрадансом последовала кадриль, за ней мазурка, за ней аллеманда, за ней менуэт… Па каждого следующего танца позволяли партнеру все ближе подходить к своей даме. Дамы, то ли устав, то ли подчиняясь неписаным правилам игры, все свободнее вели себя с кавалерами, уже не кокетничая тайком, а флиртуя в открытую. Насколько это было вообще допустимо на балу.

Улыбки становились шире, объятия ближе, взгляды теплее. Из распахнутых в сад стеклянных дверей в зал вливался мягкий и сиреневый весенний вечер — упоительный и волнующий. В дыхании едва слышного ветерка огни свечей танцевали, повторяя движения пар.

Голова цесаревны кружилась. Ей сейчас было совершенно неважно, отчего это происходит. Виной ли тому духота в бальном зале или нежные объятия кавалера, непривычно теплый вечер или затянутое по последней моде платье… Она чувствовала себя настоящей принцессой из сказки, вернее, принцессой, вернувшейся в сказку. И рядом был самый настоящий прекрасный принц — чуткий и сильный.

Церемониймейстер гулко опустил посох в пол — первая половина бала истекла, танцующие приглашались к накрытым в саду столам освежиться напитками и мороженым.

Но Фридрих решительно потянул девушку в темноту дальней аллеи. Цесаревна, не оглянувшись на графиню, последовала за принцем. Сейчас она менее всего думала, кто рядом с ней — наследник прусского престола или сын крестьянина. Ей было хорошо, волшебно… Сердце стучало в груди, пальцы дрожали, щеки горели …

Принц уверенно вел девушку по зеленому лабиринту аллей. Наконец они были совсем одни. Окрыленный Фридрих стал необыкновенно, удивительно решительным.

О, первый поцелуй!!! Ему, нежному и робкому, опаляющему и возносящему к вершинам мечтаний, можно посвятить не один десяток романов. Когда-нибудь великая ода любви начнется именно с его истории. Но сейчас, в дальней аллее, произошло настоящее чудо: двое, казалось бы, навсегда разлученные расстояниями, временем рождения, традициями, прозой династических установлений, вдруг обрели друг друга…

Когда, каким образом попала в свою комнату, Елизавета не помнила. На губах жил вкус бесчисленных поцелуев Фридриха, за еще минуту в его объятиях она готова была отдать половину жизни, от одного воспоминания о его признаниях сладко замирало сердце.

Не успела цесаревна накинуть просторный шлафрок, как в дверях показалась принцесса Анна, тоже одетая по-домашнему.

— Как вам показался принц Фридрих? — спросила графиня, заранее зная ответ.

— Ах, душенька, он подлинное чудо. Сколь прекрасным был бы удел женщин, ежели б все мужчины были таковы!

— Душенька, да вы совершенно очарованы им! Влюбились, признайтесь?

— В него невозможно не влюбиться, графиня! Он столь умен, начитан, хорош и в танце, и в стихах…

— Крепки ли его объятия? Если ли в нем мужская сила? Довелось ли вам ее ощутить?

Елизавета покраснела. О да, она чувствовала его силу, чувствовала, какое желание сжигало его.

— Ду-ушенька, — с улыбкой и без зависти протянула Анна. — Да ведь вы в него влюбились, думаю с первого же взгляда! А он? Очарован вами?

— Ах, графиня. — Румянец на щеках Елизаветы стал гуще. — Если верить его словам, он просто голову потерял.

— Ну, такую голову и потерять не жалко… Однако я так рада за вас, цесаревна, так рада.

— Благодарю вас, милочка.

Девушки обнялись.

— Спите сладко, душенька. Вы и завтрашний день намерены подарить своему герою?

— Сомневаюсь… Не смею и подумать, что скажет матушка. Боюсь представить, каково будет мнение вашего батюшки о моем поведении.

— Нынче уже ни о чем не тревожьтесь! Утро вечера мудренее: мы найдем вполне разумное объяснение тому, что наследники разных стран не соблюдают протокол буквально. Ибо наследники молоды и не отягощены памятью о старых обидах, что камнем виснет на старшем поколении. Ложитесь, Елизавета. И пусть сон посетит ваш прекрасный принц!

За Анной закрылась дверь. Елизавета перекрестила девушку вслед:

— Добрых снов, милая графиня! Пусть злые мысли не найдут путь к вашей светлой душе.

* * *

Принцесса Анна оказалась права — ни курфюрст Сансонский, ни царица Екатерина не имели никаких возражений против встреч Фридриха и Елизаветы. Цесаревна была уверена, что милая хозяйка немало постаралась, чтобы объяснить столь вопиющее нарушение протокола.

Елизавета была на седьмом небе. Быть может, впервые в жизни никто не оценивал ее достоинства или поведение с точки зрения брака — ни пристойного морганатического, ни протокольного династического. За веселой семнадцатилетней девушкой красиво ухаживал юноша — по виду сверстник, хотя и двумя годами моложе. И никто не интересовался, принц это ухаживает за наследницей престола или некий прусский гость расточает знаки внимания юной саксонской красавице.

Цесаревна была увлечена обширными знаниями принца — не только в военном или фортификационном деле, но и в делах светских. Фридрих одинаково легко мог пуститься в размышления о различии в древнем и современном театре, о прогрессе в музыкальном искусстве и изготовлении инструментов … Хотя Елизавете были интересны рассуждения принца об армии и фортификационном деле — том самом, одно название которого так пугало милую Анну.

Как-то вечером та спросила цесаревну:

— Милочка, но отчего вас столь увлекают все эти непонятные предметы? Отчего вы не просите принца беседовать с вами о предметах более простых и для нас, девиц, более интересных?..

— Оттого, милая Аннушка, что мне интересны его рассказы! В них чувствуются и знания, и вдумчивые размышления. Принц, похоже, сам прошел все то, о чем рассказывает, прошел как обычный солдат, а не как балованный наследник престола. Его рассказы убеждают меня в том, что он способен защитить всех, кому повезет прожить жизнь с ним рядом.

Анна сморщила носик:

— Думаю, я бы уснула после первого же такого рассказа…

Елизавета погладила Анну по плечу:

— А если бы вам был интересен сам рассказчик?..

— Да, неведомо, как бы тогда я себя вела…. Выходит, вам интересен сей рассказчик?

Елизавета задумалась — не хотелось открывать душу. Но и лгать не хотелось тоже.

— Да, душенька, интересен. Рядом с ним жизнь для меня была бы прекрасной…

— Это же замечательно, милая Елизавета! Думаю, король не просто так не противится вашим встречам…

Что-то в голосе и в выражении глаз Анны насторожило Елизавету. Уж слишком она радовалась успеху гостьи, слишком интересовалась ее отношениями с юным Фридрихом. Видно было, что она готова спрашивать и о более интимных сторонах встреч. Хотя пока и сдерживается. Потому Елизавета и не торопилась раскрывать душу графине Анне.

Размышления Елизаветы были прерваны едва слышным стуком в дверь. Девушка подняла голову, но не успела сказать ни слова: узкая створка едва приоткрылась, и на пол упало письмо в конверте с вензелем курфюрста Августа.

— Что это? — пробормотала Елизавета.

Ответа не было, да и не могло быть. Девушка подошла к двери и взяла в руки сиреневый конверт. Она была почти уверена, что это не записочка от матушки и не письмо от Анны. Сердце Елизаветы предательски забилось.

— Это может быть только от него… — прошептала она и сломала печать.

«Душа моя, несравненная греза! Каждый день, проведенный с тобою рядом, смело могу я назвать праздником. Каждый же час, проведенный вдали от тебя, превращается в год невыносимых страданий. Стань же счастьем всей моей жизни, любимая! Согласись разделить каждый ее миг со мною — и ты никогда не пожалеешь о том мгновении, когда, собравшись с духом, решилась на сие изумительное деяние! Прошу тебя, молю — стань моею женою. К твоим ногам приношу я свое сердце, свою душу и все, чем владею! Прошу тебя, молю, скажи «да»!

Вижу слезы счастья на твоих глазах, единственная! Ежели сие не привиделось мне — буду ждать тебя в часовне Валентина Всемилостивого, покровителя всех влюбленных в десятый час пополудни. Ничего не бойся, ни в чем не сомневайся! И ты составишь счастье всей моей жизни!

Навеки твой принц Фридрих»[3].

Дрожь охватила Елизавету. О, она знала, что принц питает к ней самые пылкие чувства, но такого она и представить не могла. Чтобы наследник престола решился на подобное! Это будет даже не бунт, это будет скандал, который затронет половину царственных домов Европы!

— Господи, спаси и сохрани меня… Но что же делать? Согласиться? Отказать?

Ноги цесаревны подкосились, и она не столько села, сколько упала в кресло у окна. Всего миг назад она была простой мечтательницей… Всего миг… А теперь она желанная невеста. Единственная и любимая… Кто бы мог подумать, что сие вообще возможно?!

«Подумать… Подумать… Мне надо все хорошенько обдумать, взвесить… Я не могу вот так, без размышлений, как в омут, бежать в эту самую часовню, не могу назвать милого Фридриха своим единственным, не могу даже вслух такого произнести! И не могу ни с кем посоветоваться, вот что самое тяжкое!.. Что мне делать? Куда бежать? А если это просто розыгрыш?»

Часы на дворцовой башне пробили полдень. Солнце заглянуло в комнату цесаревны и заиграло в овальном зеркальце и милых хрустальных безделушках, расставленных на туалетном столике.

— Солнышко, ну хоть ты дай мне совет, прошу!..

Но солнце молчало, отказываясь давать советы в таком тонком и деликатном деле. Елизавет пыталась разобраться в своих чувствах, но никак не могла понять, чего же хочет, да и хочет ли чего-то вообще.

Отказать принцу — значит навлечь его гнев на всю страну — ведь Пруссия, пусть и состоит в родстве в домом Романовых, однако чаще выступает ее врагом. Согласиться стать женой принца и тайно обвенчаться? Ох… Пусть сейчас это кажется таким желанным и таким прекрасным … Но вот что будет, когда пройдут годы и острота чувств утихнет?

«Да и есть ли они те самые чувства, о которых я сейчас думаю? Или, быть может, это вообще чья-то злая шутка..»

Да, принц кажется по-настоящему влюбленным. Слова его пылки, руки горячи, объятия крепки. Но что, если это всего лишь умелое лицедейство? Что, если графиня Анна уговорила Фридриха изображать пылкую страсть?

Наконец колокола собора запели сложную вечернюю песню — этот бесконечный каторжно-тяжкий день подошел к концу.

— Ну что ж, — Елизавета встала, — не будем длить неприятное: что бы там ни было на самом деле, отсидеться не получится. Надо пойти и самой все увидеть, пусть даже готовится не свадьба, а фарс…

«Быть может, надеть свадебный туалет?» Девушка улыбнулась своим мыслям и взяла в руки шляпку — с широкими полями, отделанную черными страусовыми перьями и вышитую бисером.

— Пожалуй, со свадебным платьем подождем. Обычного голубого будет достаточно. Оно подходит по тону, не слишком яркое, однако вполне торжественное…

Цесаревна пыталась успокоиться, просто беседуя с зеркалом. Темно-сиреневая зеркальная гладь ее молчаливого собеседника была недвижима. Но вместо спокойствия Елизавета ощутила более чем сильный приступ волнения.

— Нет уж, матушка, так не годится! — одернула она себя. — Что ж это ты? Нешто и впрямь поверила в высокие чувства?

Цесаревна невидимкой выскользнула из калитки для челяди и затерялась в нарядной толпе на городской площади. Елизавета уже не раз удивлялась тому, что с приходом вечера горожане не прячутся по домам, за толстыми стенами и тяжелыми ставнями. На площади бродячие музыканты веселили гуляющих. Дамы смеялись, мужчины беседовали. У фонтана играли дети. Как любые дети любого времени и любой страны, они презирали окрики взрослых и считали себя умными, взрослыми и бесстрашными.

Эта картина, прекрасная в своей обыденности и непринужденности, лучше всяких слов успокоила Елизавету.

— Я должна появиться в этой часовне… — теперь голос цесаревны звучал куда увереннее, хотя бы для нее самой. — Должна, хотя бы для того, чтобы убедиться в искренности слов принца. Или убедиться в его двоедушии и коварстве!

Часовня Валентина располагалась совсем рядом с дворцом курфюрста, но все же не на главной улице. Высокие стрельчатый двери были распахнуты настежь, теплый свет заливал мостовую и крошечный садик у стен обители. Чуть слышно пел орган, напоминая о присутствии Всевышнего в каждом деянии, каждом мгновении и каждом сомнении.

Елизавета вошла в храм. Она убедила себя в том, что ничего хорошего здесь ее не ждет, и изумилась картине, что открылась ее взору. Сотни горящих свеч, цветы в вазах и на алтарном приделе, парадное облачение священника и… принц Фридрих, стоящий по правую руку от него.

«Неужели это не злой розыгрыш, отвратительная шутка или спесивая насмешка? Неужели сказка оказалась правдой? Неужели этот юноша и в самом деле ждет меня, в самом деле мечтает назвать своей женой перед богом и людьми, желает вместе дожить до того часа, пока смерть разлучит нас?»

Сердце Елизаветы стучало так громко, что она не слышала, как запел орган, призывая гостей ликовать при появлении новобрачной. Хотя гостей как раз и не было. Вот до алтаря остался десяток шагов, вот пять. Наконец цесаревна вложила замерзшие пальцы в теплую руку Фридриха.

— Я мечтал и не надеялся тебя здесь увидеть…

— Ты же сам позвал меня, мой принц. Как же я могла предать тебя, не ответить на твой призыв?

Священник откашлялся:

— Дети мои, вы ли припадаете к престолу творца нашего, дабы соединил он вас навеки, дав вам одну судьбу на двоих?

— Да, отец, — кивнул Фридрих. — Мы припадаем, мы ищем его совета и защиты.

Голос принца задрожал. Елизавета поразилась тому, каким глубоким и проникновенным он стал. Ее руке так было спокойно в руке Фридриха… «Неужели он и в самом деле готов назвать меня женой и спутницей своих дней? Неужели это правда?»

Священник поднял глаза на стоящих перед ним юношу и девушку, опустил глаза к раскрытой Библии. Он догадывался о том, что союз, который ему предстоит скрепить, — тайна от всего мира. Однако виду не подал — ибо за иным к нему и не обращались. Но это не имело никакого значения — эти двое припали к Господу, и он поддержал их в заветном желании. И потому не следовало противиться Его воле, а, напротив, следовало ее исполнить со всем возможным усердием и без ропота.

— Карл-Фридрих из рода Гогенцоллернов, сын Фридриха Вильгельма…

Принц стал еще более прямо, если вообще такое возможно. Пальцы его судорожно сжали руку Елизаветы, а глаза, не отрываясь, глядели в лицо старика пастора.

— Согласен ли ты взять в жены сию деву, стоящую передо мной и рядом с тобой? Согласен ли беречь ее, опекать и наставлять, как это положено мужу, защищать во всякий час дня и ночи, соблюдая обеты, которые дадите друг другу в этом святом месте?

— Да, отец, согласен. Я мечтаю об этом!

Священник, скупо улыбнувшись горячности Фридриха, кивнул и обернулся к цесаревне:

— Девица Анна из рода Орзель, сог…

— Нет, отец мой.

— Что «нет»? — священник опешил.

— Я не Анна Орзель.

«Похоже, шутка Анны удалась на славу — и мы оба попали в ее сети. Однако сочетаться тайным браком, назвавшись к тому же чужим именем, — это чистый фарс! Ох, графиня, втравили вы нас в историю…»

— Ты не Анна?! — воскликнул Фридрих.

— Нет, мой принц. — Цесаревна покачала головой. — Я Елизавета, дочь царя Петра, любящая вас всем сердцем Елизавета.

— Какая еще Елизавета? Та самая? Внебрачная дочь царя и портомои?

Цесаревна похолодела. «Да уж, Анна… Сумели вы повеселиться за наш счет. Но, клянусь, я, дочь Петра, вам этого не прощу!»

Взгляд Елизаветы стал тверже и холоднее.

— Да, я та самая дочь царя Петра и его жены Екатерины, которая имеет все права на российский престол и которую одни только напыщенные снобы из бедных, как церковные крысы, правящих домов рискуют называть незаконной и внебрачной!

Стоящий с раскрытой Библией в руках священник возблагодарил небо за то, что не успел заключить этот брак: дети великих домов Европы не могут, подобно простолюдинам, тайком повенчаться. Не могут и не должны… Тем более ежели назвались чужими именами… Тут и о браке-то речи быть не может!

Фридрих без сил опустился на пол и закрыл голову руками. Цесаревна присела и положила руку ему на плечо, но принц дернулся как от ожога.

— Пошла прочь! Ненавижу! Не смей меня трогать!

— Фридрих, что с вами?

— Все вы ничтожные лгуньи, отвратительные грязные твари! Батюшка строго наставлял меня — только Анна, только Анна… Предательница! Зачем ты назвалась ее именем?

Да, такие слова были куда привычнее. Они подействовали на Елизавету лучше всяких сахарных слов.

— Я никем не называлась и всегда была самой собой! — отчеканила она. — Если вы, юный глупец, изволили принять меня за кого-то другого, то это ваша вина! Моя совесть чиста!

— Твоя совесть не чиста! Она так же грязна, как совесть всех женщин и всякой женщины. Ты так же презренная, как вы все! Отныне никогда… Никто из вас…

Принц, спотыкаясь, бросился прочь из часовни, раз за разом повторяя: «Никогда… Больше ни одна…»

* * *

Как бы ни клялся Фридрих, но двадцати одного года женился-таки на Елизавете Христине Брауншвейгской. Злые языки, конечно, вскоре заметили, что брак этот заключен даже не по расчету, а именно по указке короля. Пруссия приобрела союзника — крошечное гордое Брауншвейгское княжество. Единственным достоинством этого союза были присоединенные земли княжества, на которых Пруссия, при необходимости, могла бы размещать свои войска или совершать маневры.

Елизавета, получив известие о монаршем бракосочетании, с удовольствием проговорила:

— Однако же взял в жены не кого-нибудь, Елизавету …

* * *

Неспокойный восемнадцатый век шумел войнами, дворцовыми переворотами, скандальными бракосочетаниями и открытиями. От событий, о которых мы уже рассказали, героев отделил не один десяток лет. Фридрих стал Фридрихом Вторым, королем Прусским, великим полководцем и великим стратегом. Елизавета, «привенчанная» и «незаконная» дочь царя Петра, взошла на российский престол. Монаршие депеши друг к другу были сухи и редки. Они касались самых высоких сторон жизни двух стран. Однако и Фридрих, и Елизавета все же помнили о весеннем Дрездене и тех клятвах, которыми обменялись в тиши дворцового парка.

Естественно, повзрослевшие монархи невероятно сильно изменились. Возмужали, выросли. Они привыкли держать собственную жизнь в своих руках. Между странами, конечно, не велось негласного соперничества, однако воспоминания о далекой Саксонии нет-нет, да и тревожили их покой.

Помнил Фридрих и о шумном, но уютном дворце курфюрста. Поэтому нет ничего удивительного, что он повелел выстроить для себя замок вдали от столицы. Он мечтал о месте, где можно было бы уединяться для работы или размышлений или просто ненадолго сбегать от изматывающее-неискренной жизни берлинского двора.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.