Несколько страниц от автора

Несколько страниц от автора

Город обжигала жара, нещадно и каждодневно, испаряя последние капли влаги, оставшиеся после многоводной весны; жару нагоняли суховеи, именуемые антициклоном, они разрывали в клочья повисшие было над городом облака, и те трусливо уплывали за тридевять земель. В конце дня город тонул в душном вечернем мареве, обеспокоенный тем, что ждет его завтра. А назавтра начиналось все то, что было вчера, позавчера, неделю, месяц назад и чему, казалось, не будет конца. Сводки погоды слушали так, как в войну сводки Совинформбюро, только тогда ожидали Победу, а сейчас, с тревогой, засуху, и она надвигалась неотвратимо. Люди понимали, что стихию может одолеть только стихия. Так оно и случилось: в Москву ворвался ураган.

Но это было уже позже, а в жару, в июне, работая над этой книгой, я сидел в переполненном читальном зале одной из московских библиотек, шла сессия в институтах, и студенты, не замечая жары, усердно трудились. Жары не замечал и я, потому что тоже усердно перелистывал подшивки старых журналов и газет, где с каждой нужной мне страницы смотрело милое лицо с застывшей улыбкой (артисты на фотографиях всегда бывают приветливы), с четко обозначенными ямочками на щеках — Майя Кристалинская. Вот она в фас, вот в профиль, вот она с пластинками, а вот с друзьями, с любимым пуделем Муром, прическа — ровная стрижка или «бабетта», но особого разнообразия в прическах не было, в костюме — тоже, на черно-белых фотографиях он казался одним и тем же, одного фасона, одного стиля и с одной и той же деталью — косынкой вокруг шеи. О косынке Кристалинской ходили легенды, но она оставалась всегда и уже никого не удивляла — значит, такой у певицы вкус, имеет же она право на свой, как теперь говорят, «имидж»; но особо любознательные не верили никаким имиджам, они пытались узнать истину и, видимо, преуспели в этом — по Москве пополз слух, что у Кристалинской на шее большое темное пятно.

Откуда оно взялось — никто не знал.

Ее лицо мелькало и исчезало, когда передо мной бежали строчки, и отрываться от него, чтобы читать статью дальше, не хотелось, на фотографиях был живой человек — пусть с ним нельзя разговаривать, дотронуться, но он — живой, вот только равнодушный фотообъектив остановил его движение в какой-то момент. А в статьях этого не было — критики, правда, еще могли что-то подметить, могли посоветовать, похвалить и очень редко — поругать, а вот журналисты, не скупясь на превосходную степень, были однообразны, особенно в интервью — одни и те же вопросы, одни и те же ответы, непременные пожелания читателям, — будто существовало где-то предлагаемое журналистам одно клише, вот только названия газет менялись.

Сквозь стекла в окно просачивался зной, а когда через несколько часов я вышел на Страстную, она жарко дышала перегаром бензина и разогретого асфальта, который становился под ногами отутюженным торфяником.

Я шел, не замечая толпы, двигавшейся мне навстречу, передо мной было только Ее лицо, и оно выплывало из белого света, залившего Страстную, из потока холеных машин, слепивших солнечными всполохами, из пестрого разноцветья рекламных щитов на бывшей «России», и мне не хотелось избавления от него, да и невозможно это было, хотелось только поскорее спрятаться от сошедшего с ума солнца. Впереди темнела арка метро, спасительного в жару и мороз, лучшего в мире (дворцы-то все же лучше трущоб).

Я съехал вниз, прошел по платформе и сел на скамью. Из черной пасти тоннеля дохнуло прохладой, которой так не хватало на изнуренной земле.

И в ту же секунду я услышал тихий женский голос:

— Простите, пожалуйста, вы не подскажете, как проехать к Александровскому саду?

Возле меня стояла девушка, я не сразу взглянул на ее лицо, так, что-то общее — серенький костюмчик, сумка через плечо, в меру коротенькая юбочка, пухлый пакет с белозубой топ-моделью и стеснительность в голосе, свойственная провинциалкам.

— До Александровского сада? Очень просто…

Я лихорадочно соображал, что ответить, как обычно бывает в таких случаях, когда хочется помочь, показать себя знатоком своего города, и не дай бог, если тот, кто вопрос задает, усомнится в тебе и обратится к другому. И тогда, собравшись сразу же послать девушку к этому самому саду, я взглянул в ее лицо… Наваждение, что ли? Передо мной стояла юная Майя Кристалинская… Десятиклассница…

Ну да, жара, в голове — фантасмагория из газетно-журнальных снимков, вот и привиделось то, что невероятно, померещившееся сходство — продукт воспаленного мозга, одно лицо отпечаталось в голове, и теперь ему подобным могут оказаться и другие лица, если не всматриваться в них.

Но я все же не ошибся. Еще раз взглянув на нее, понял, что невероятное не привиделось, не пришло с небес и я не схожу с ума, как бывает, когда из-за перегрузки наше воображение может выкинуть все, что угодно.

Да нет, на платформе все как обычно: электронное табло над тоннелем показывает время и интервалы движения поездов, платформа постепенно заполняется людьми, и певучими колокольчиками рассыпается сигнал о прибытии очередного поезда, и вот уже он вылетает из тоннеля.

Все — обычно. Девочка со знакомым, милым лицом — реальность. Двойник, да и только. Несколько лет назад она была бы находкой для телеэкрана, на который хлынул поток двойников. Им устраивали всевозможные лихие шоу, в которых копии, не щадя оригиналов, изгалялись над ними. Что же, сам принцип двойника — это уже пародия, никуда от нее не денешься.

Но здесь другое. Майя Кристалинская не оставляет шанса пародии, слишком трагична ее судьба. В свое время ей посвящали много эпиграмм, но добрых и улыбчивых. Ни у кого не поднималась рука метать в нее ядовитые стрелы, без которых жить не могут сатирики. И не потому, что ее жалели. В самом облике Кристалинской не было ни единой черты, дававшей повод больно поддеть ее, на что большие мастера поэты-острословы.

…Она вошла в вагон и села напротив. Я изучал это симпатичное наваждение, не в силах перевести взгляд хотя бы на рекламные плакатики, висевшие на стенах вагона. Это становилось уже неприличным, и девушка помогла мне. Она улыбнулась, как бы прощая, как бы говоря: ну смотрите, смотрите, я не против. Потом улыбка исчезла, и она прямо взглянула на меня.

И тут я понял, что копия совсем не похожа на оригинал. Черты совпадали, но вот глаза… Как и у Майи, они были большими, серо-зелеными и так же широко распахнуты, вот только… пустые. Они ни о чем не говорили, а ведь глазами человек может выразить даже больше, чем голосом. И правильно они считаются зеркалом души, недаром расхоже это выражение.

Фотографии Кристалинской — это прежде всего ее глаза, а не позы, не красивые повороты головы, анфас или в профиль. На фотографиях улыбаются чаще всего губами. «Внимание, сейчас вылетит птичка, смотрите на меня, улыбочку!» — весело требовали когда-то фотографы, стоя у светло-коричневого ящика на треноге с торчащей черной гармошкой перед объективом. И улыбки мгновенно озаряли губы. Но только — губы.

Кристалинская, если улыбалась, всегда улыбалась глазами. Она могла быть серьезно-молчаливой — и серьезность отражалась в ее глазах. Могла быть печальной — и печальными становились глаза. А когда губы растягивались в широкую улыбку, в глазах появлялась легкая игривость и немного кокетства.

Проницательные критики, знатоки эстрады, видавшие на своем веку немало эффектных див, знавшие наизусть их многочисленные маленькие хитрости, сулившие успех, терялись, когда писали о Кристалинской, отчего и бывали скупы на строки, в которых острые наблюдения соседствовали бы с информацией к размышлению. Чего там писать, все же просто: да, хорошо поет, проникновенно поет, а голоса все равно нет, и жеста нет, прилипла к микрофону, а в него можно такое нашептать!

И не каждый давал себе труд задуматься: откуда же тогда такой шквальный успех, такая неподдельная любовь к этой бывшей студентке технического вуза, на концертах которой залы взрывались овацией, будто в руках у нее волшебная палочка, которой она заколдовала зал?

А правильнее сказать — околдовала, потому что взрывался он не аплодисментами, а овацией: слушателя не проведешь, маленькие хитрости способны вызвать аплодисменты, и это уже успех, но естественность и чистота рождают искренность, а искренность — единение зала, вот вам и истоки «волшебства» Кристалинской.

У Кристалинской было много поклонников, и более всего поклонниц, ведь поклоняться «звезде» — удел более эмоциональной прекрасной половины. Все зависит от того, насколько женщина на сцене трогает именно женские сердца, умеет затронуть своей, подчас невеселой, песней чуткие струны женских судеб.

И вот письмо из Петербурга, от женщины, которая не владеет профессиональным пером, — Кристалинская жила в ее душе днем и ночью, во сне и наяву около двадцати лет, и доверие к автору письма у меня намного больше, чем к иным понаторевшим на эстраде специалистам. Цитирую письмо, не приглаживая, редакторское прикосновение здесь кажется мне неуместным.

«Мне было 12 лет, когда я впервые услышала Майю, а может, одновременно услышала и увидела. Не помню, что первое меня поразило — глаза или голос. Но думаю, что глаза. Когда человек сам чуткий и ранимый, он ощущает чужую боль. Глаза, конечно, это — зеркало-целитель, зеркало-проявитель, увеличитель и магнит! Это глаза, которые все понимают, потому что многое узнали и испытали. А голос ее — это все то же, только в звуке. Такой мягкий, бархатный, теплый и очень печальный голос, может быть, поэтому к ней так тянулись люди с грустной судьбой, в чем-то обделенные и легкоранимые, которым не хватало тепла и ласки. Они как бы грелись в лучах ее голоса и глаз. Я жила в многодетной семье как будто нормально. Отец и мать — порядочные люди, дети всегда были ухоженными и чистыми, но я всегда о чем-то тосковала, и какое-то детское глубокое одиночество крепко сцепило мою душу. И Майя Кристалинская — это был первый человек, на кого откликнулось мое сердце».

Делала ли она себя? Нет, конечно. Зачем? Все имевшееся в ней дала природа, всевидящий Бог, который таланты раздает не столь уж щедро, но если остановится на ком-нибудь, то награждает россыпью их. Потрясающая — суперпрофессиональная! — музыкальность певицы, никогда не учившейся ни музыке, ни пению, не знавшей даже нотной грамот ты, но никогда «мимо нот» не певшей. Песню, только что предложенную композитором — и не в виде листочков с клавиром, а наигранную на рояле и спетую стертым авторским голосом, могла Кристалинская тут же, без подсказки, воспроизвести, да так, что ошеломленный сочинитель считал, что создал нечто замечательное, шедевр, уже готовый к записи.

Но ничего этого не знали залы, и тысячи влюбленных в нее людей встречали певицу громовой овацией, еще не видя Кристалинской, а только услышав, что сейчас она будет петь, вот-вот выйдет, и все счастливо напрягались — ну, скорее выходи, Майя, озари зал улыбкой, как тебя не хватало с тех пор, как последний раз мы слушали тебя.

И она не торопясь, не летя на сцену (как часто бывает нынче, когда после приказа «встречайте!», брошенного в зал ведущим, иная певица выбегает на сцену, демонстрируя при этом развязные манеры и дурной вкус в одежде), а скромно, даже стеснительно появляется на ней, и зал гремит, зал вот-вот встанет, и она улыбнется так, как могла улыбаться лишь Кристалинская, и ее тихая приветливость только подстегнет зал, и он будет греметь до тех пор, пока она не возьмет со стойки микрофон и не скажет несколько первых слов. Вот тогда по залу разольется тишина и тоже будет выражением любви к ней тех сотен, а то и тысяч людей, приготовившихся ее слушать…

Почему так случилось, что о Майе Кристалинской не написано ни одной книги, а есть только статьи и количество их невелико? Все внимание пишущих об эстраде отдано персонам значительным, нашим общим любимцам, я это не осуждаю, но круг этот очень ограничен. И, на мой взгляд, к нему должна принадлежать и Кристалинская.

Она из тех, кто, уходя из жизни, остается в нашей памяти. Навсегда.

…Материалом для книги послужили примерно пять десятков встреч с людьми, знавшими Майю и имевшими самое непосредственное отношение к ее жизни и судьбе.

В книге не могло не отразиться время, в котором жила Кристалинская, она была дитя его — и его заложница. Это время проходило и на глазах автора; вполне возможно, что какие-то оценки не совпадут с восприятием тех читателей, что знают о нем не понаслышке. Но, надеюсь, они меня не осудят.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.