Глава 3. Что такое выбрасывание флага?

Глава 3. Что такое выбрасывание флага?

Началась недолгая и ясная сибирская осень.

Сначала буйная и полнотелая тайга поблекла, притихла, стала задумчивой, будто углубленной в себя. «Она сейчас, как девушка, которая узнала, что скоро умрет, — говорил я себе. — Она поглощена внутренним ощущением обреченности!» Но прошла неделя — две, и настал черед моих двух любимых дней; каждый год я ожидал их с волнением, ждал и все же всегда неизменно дивился этому чуду: утром выйду на крыльцо амбулатории и за табличками с надписью: «Огневая зона. Часовой стреляет без предупреждения», позади черных костлявых сторожевых вышек вдруг вижу тайгу в нежно-розовом платьице, кисейном и до слез трогательном: умирая, девушка кокетничала, она приподнялась, взялась розовыми пальчиками за высокий забор, увитый ржавой колючей проволокой, и заглянула к нам в зону, улыбаясь и ожидая возгласа привета. В эти дни неизменно сияло солнце, воздух был синь и свеж, на дулах нацеленных на нас автоматов блестели и трепетали паутинки. Круглый год, любуясь сибирской природой, я не забывал повторять: «Судьба, верни меня в серые улицы городов, дай мне еще раз надышаться автомобильным чадом!» Но в эти розовые дни подумать такое казалось кощунством. Потом умирание природы шло быстрее, она старилась на глазах. Начались дожди и грязь: в косых полосах холодной воды рабочие бригады, нахохлившиеся и продрогшие, уходили в серое зыбкое никуда и растворялись в нем. Но и это длилось недолго. Наступили дни туманов, прозрачных, серо-розовых, сибирских — нашенских и родных, как эти таблички, и ржавая проволока, и вышка. И вдруг утром, идя на развод, я услышал, что земля, покрытая серебряным налетом изморози, гудит под ногами, как чугун. Зима идет… Как бодро дышится, как спокойно и твердо глядится вдаль, в безвозвратно потерянное. «Неужели это было? — объятый светлой печалью, повторяю я. — Я теперь болен и стар, мне сродни только вот эта одна призрачно-серебристая мгла. Но благословенно все, что было». И отставной строитель и борец улыбается, пожимает плечами и бодро ковыляет на развод. Что это — торжественный финал? Сцена под занавес? О, нет, они еще впереди: я верю в правду на советской земле, я додержусь! Если только сумею сохранить в себе человечество… Спасибо Сидоренко: он вернул меня к людям. Я опять не один! Еще считанные дни, еще — и наступит смиреннейший и тишайший серенький денек, и крупные хлопья снега повалятся к нам в зону: зима теперь уже всерьез вкрадывается в нашу жизнь, притворно ласковая вначале и такая неумолимо жестокая потом. Первый пушистый снежок покрыл заплаты на бушлатах и украсил втянутые в плечи головы, обернутые тряпьем, — теперь издали лагерники похожи на всяких людей, даже на иностранных богатых туристов… Почему нет? И как конец всем чудесным превращениям осени — мороз: без предупреждения, сразу, по-сибирски, так это градусов под тридцать и больше. Ура! Клопы исчезли! Сомнений нет, зима здесь!

Лагерная жизнь текла своим размеренным чередом, крепко подкрученным рукой войны: наше хозяйство перевели на выполнение жестких заказов военного ведомства, замедлить выполнение которых было нельзя. В основном лагпункт перестроился на поставку свиного мяса в тушах — свинарники были сильно расширены и продолжали расширяться, а зерновое хозяйство отошло на второй план. Ремонтно-механический завод начал поставлять детали в Мариинск, а тамошний РМЗ стал сдавать военведу готовые ударные механизмы для гранат и мин. Все подтянулись, почувствовав на своих лицах обжигающее дыхание войны. С другой стороны, резко сократились нормы снабжения пищепродуктами и усилилось воровство на складах и на кухне — недоедало все население по обеим сторонам заборов с вышками, но бесправные лагерники, не имеющие возможности защищаться, страдали прежде и больше всех. Кривая смертности удерживалась на высоком уровне. Лекарств хватало, но фон всех болезней был один — белковая недостаточность, а поэтому и лечебный эффект сводился к нулю. Внутри зоны посадили капусту и турнепс, для заболевших зелени было как будто бы достаточно, но белки отсутствовали, и диагноз у всех больных был одинаков. Одни падали, другие упорно тащились на развод и дальше — за зону, на десятичасовой труд. Война! Она вошла в наш быт…

Однажды в первый морозный день, когда строй черных бригад особенно четко рисовался на снегу перед воротами, начальник вдруг дернул меня за рукав. Мы прошли мимо мужских режимных бригад. По положению одежду лагерников из-за возможности побега на рывок полагается проверять перед воротами для того, чтобы отобрать вольные вещи, которые бежавший мог бы потом для маскировки надеть поверх форменной одежды. Практически это было бессмысленным, потому что на рывок бежали только малолетки, которых быстро ловили; успешные побеги совершались всегда ночью и в плохую погоду, прямо из зоны. Сидоренко это знал и зимой не допускал раздевания перед воротами. Но изредка на развод выходил Долинский, идеальный законник, и раздевал мужские режимные бригады и отдельных лагерников по своему выбору; женщин не трогали, потому что они на рывок не бегут. Долинский в таких случаях не руководил, а священнодействовал: в ладно сшитом белом полушубке и нарядном башлыке кавказского покроя с серебряной кисточкой, из которого приятно розовело круглое лицо, он стоял, молодцевато подбоченясь, среди голых людей, топтавшихся на снегу, поштучно тряс их тряпье и швырял в сторону все неказенные вещи, которые зимой лагерники одевали на работу, — рваные свитеры и жакеты, диковинные самодельные кацавейки, какие за две-три пайки хлеба в зоне шили из ветоши, украденной в каптерке или в слесарных мастерских, инвалиды и мамки. Желто-лиловые тощие тела будто плясали перед черными рядами рабочих, угрюмо застывших в немом бессилии.

В тяжелой тишине слышались голоса:

— Снимайте, снимайте, не задерживайте. Ведь вашим товарищам холодно. Неужели не понятно?

— Да я только прошу…

— Не просите. Вы не нищий: их при советской власти нет.

— Я больной, туберкулезный. Начальницу медсанчасти спросите или вон нашего доктора, он скажет.

— Давайте вашу кофту. Как вам не стыдно? Вырядились, как старая баба!

— Так не рвите же, гражданин начальник! Зачем же рвать? Я за нее хлеб отдавал!

Снятое с тела белье на морозе сразу коробилось, и дрожащие руки не лезли в рукава. Такой обыск всегда длился долго. Но на этот раз Долинского не было. Мы сразу подошли к женской режимной. На правом фланге стояла скрюченная от холода фигурка и держала веточку, на которой печально болтался кусок полотенца. На нем чернильным карандашом было старательно выведено: «ДОЛОЙ СТАЛИНА!».

Начальник схватил фигурку за шиворот и выволок из рядов.

— Такие слова на казенном рушнике! Тварюга! Ну, я ж тоби! Была отказчицей, а теперь лезешь в контру?!

Сидоренко несколько раз трепанул фигурку, ушанка покатилась по снегу, и я увидел знакомые вихры и большие серые глаза измученного животного.

— Я выкидываю флаг, гражданин начальник, — задыхаясь от рывков, сипела Сенина, но крепко держала ветку с тряпкой.

— Брось флаг, дурья голова!

— Не брошу! Вырвите сами!

Это соответствовало принятому порядку: если заключенная бросит флажок, то начальник, не желая связываться, составит акт, что тряпка с надписью просто была найдена на разводе, и в наказание лишит рабочие бригады трех дней отдыха, то есть получит сотни сверхплановых трудодней. Но если флажок вырван из рук — тут ничего не поделаешь, надо заводить дело и на время следствия посадить виновную в теплую подследственную тюрьму, а потом направить в суд. Так, смотришь, и зима прошла! А новый срок? О нем шпана не думает…

— Нарядчик, на ночь в холодный изолятор подлюку! Щоб вона не робыла з меня дурня — для цього ще молоденька… В изолятор! — скомандовал Сидоренко, оторвал с ветки тряпочку и сунул ее в карман. Он поднял девку за шиворот, как нашкодившую кошку.

— Как в ШИЗО? Вы не имеете права! — болтала в воздухе красными от холода руками Сенина. — Я политическая! Направляйте в ДОПР!

— Режимная, вперед! — закричал нарядчик, без слов понимая начальника. — Сколько?

— Тридцать! Освобожденных нет! — ответил бригадир.

— Пшел! Марш!

— Ты хочешь в ДОПР, паскуда? Думаешь меня тянуть на веревочке, куды тебе удобно, як молодого бычка? А такого не хочешь? Дулю видела? На!

Сидоренко поставил девушку на ноги, нахлобучил ей на голову шапку, крепко ухватил шапку за оба уха под самым подбородком, задрал лицо к небу и ткнул бунтарке в нос огромный костлявый кукиш.

— Шаг вправо, шаг влево считается побегом, конвой стреляет без предупреждения, слышали? — крикнул скороговоркой конвойный, подстраиваясь к тронувшейся бригаде.

— Слышали! — буркнуло несколько голосов.

— Задержать режимную! Начальник конвоя! Примите ще одного работягу!

Сидоренко подтащил девушку к воротам и сильно толкнул ее вперед, бригадир подхватил и поставил в ряды.

— Марш!

Лениво кружился мелкий морозный снег. На бледно-сером небе и белых сугробах четко рисовался квадрат уходившей бригады, откуда доносился плач и крики:

— Незаконно! Незаконно! Я хочу в тюрьму!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.