3. Шишковисты против карамзинистов
3. Шишковисты против карамзинистов
Н. М. Карамзин выступил первым. Правда, он ни на кого не нападал. Просто в начале XIX столетия в печати появились его статьи, в которых он высказывал свои мысли о патриотизме, о русском литературном языке, о будущем отечественной литературы. В 1802 году в статье «О любви к отечеству и народной гордости», напечатанной в «Вестнике Европы», им были высказаны соображения, под которыми могли бы подписаться многие патриоты:
«Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой, живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею, нежели французский; способнее для излияния души в тонах; представляет более аналогичных слов, то есть сообразных с выражаемым действием: выгода, которую имеют одни коренные языки! Беда наша, что мы все хотим говорить по-французски и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка: мудрено ли, что не умеем изъяснять им некоторых тонкостей в разговоре?»[253]
Еще Н. М. Карамзин писал о том, что «мы уже имеем столько знаний и вкуса в жизни, что могли бы жить, не спрашивая: как живут в Париже и в Лондоне? Что там носят, в чем едят и как убирают домы?»[254]. «Патриот, — замечал он, — спешит присвоить отечеству благодетельное и нужное, но отвергает рабские подражания в безделках, оскорбительные для народной гордости»[255].
В самом деле, зачем нам чужевластье мод, главным образом французских? Зачем нам засилье французского языка?
«Я, право, иногда боюсь, — заметил И. И. Дмитриев, — чтобы мужики наши заговорили по-французски, а мы по-ихнему. <…> Да мне уже и удалось послушать на улице пьяного каменщика, приветствовавшего своего товарища: „Бонжур, мусье“, а в гостиной крестьянку-кормилицу; она, поднося к ее сиятельству двухлетнюю Додо или Коко (не помню), толкала ее в затылочек и повторяла: „скажи, матушка, мерси, мерси“»[256].
М. А. Дмитриев вспоминал о допожарной Москве:
«Кстати повторить здесь, что до французов привязанность наша к ним и к их языку была что-то непостижимое! Довольно было хорошо говорить по-французски, чтобы быть приняту в лучших домах, но никакое просвещение, никакой ум без французского языка не давали почетного места в гостиной. <…> Вывески в Москве все были французские; разговаривали в гостиных по-французски! Не было порядочного дворянского дома, даже по деревням, где бы не было французского учителя; французские эмигранты принимались без разбору, как люди высшего образования; в богатейших русских домах учили и наставляли детей французские аббаты!»[257]
Всё это так. Но французский язык — это язык русского образованного общества. Да, Н. М. Карамзин считал, что «язык важен для патриота». Но почему же не присвоить отечеству из французского языка «благодетельное и нужное»?
Сегодня мы произносим и пишем слова «интересный», «влияние», «занимательный», «трогательный», «усовершенствовать», не вспоминая о том, что эти слова были придуманы, сочинены Н. М. Карамзиным по образцу французских. Они были нужны для того, чтобы описывать сложную душевную жизнь образованного дворянина, его мысли и чувства.
О словах ожесточенно спорили, более того — за слова воевали. «Всякое иностранное слово есть помешательство процветать собственному, и потому чем больше число их, тем больше от них вреда языку»[258], — полагал адмирал Александр Семенович Шишков, главный противник Н. М. Карамзина.
А. С. Шишков тоже был патриотом. Его заслуги перед Отечеством несомненны. Боевой морской офицер, в 1790 году он участвовал в войне со Швецией, был награжден золотым оружием с надписью «За храбрость». И заслуги перед отечественной словесностью у него — драматурга, поэта, переводчика — имелись. Заметим, что в 1783 году он перевел сочинение немецкого педагога И.-Г Кампе «Маленькая детская библиотека» и его перевод неоднократно перепечатывался до середины XIX века. А. С. Шишков переводил не только с немецкого, но и с итальянского, и с французского, которым владел в совершенстве. Особо нужно сказать о детских стихах адмирала.
С. П. Жихарев 9 января 1807 года записал в своем дневнике:
«Гаврила Романович (Державин. — Я. М.) представил меня А. С. Шишкову… <…> С большим любопытством рассматривал я почтенную фигуру этого человека, которого детские стихи получили такую народность, что, кажется, нет ни в одном русском грамотном семействе ребенка, которого не учили бы лепетать»:
Хоть весною
И тепленько,
А зимою
Холоденько,
Но и в стуже
Нам не хуже, и проч.[259].
Какая легкость в детских стихах А. С. Шишкова! Но одно дело — практика, совсем другое — теория.
В 1803 году в Петербурге вышло в свет «Рассуждение о старом и новом слоге» А. С. Шишкова. В этом и других сочинениях адмирал излагал свою лингвистическую и литературную теорию. Он полагал, что русский язык произошел от церковно-славянского, а потому и русский язык должен широко включать церковнославянскую лексику. Заимствования иностранных слов недопустимы. Недаром А. С. Шишков принципиально исключил иностранные слова из изданного в 1789–1794 годах шеститомного «Словаря Академии Российской».
«Слово трогательно, — писал он в „Рассуждении о старом и новом слоге российского языка“, — есть совсем ненужный для нас и весьма худой перевод французского слова toucher. Ненужный потому, что мы имеем множество слов, то же самое понятие выражающих, как например: жалко, чувствительно, плачевно, слезно, сердобольно и проч., худой потому, что ничего не значит»[260].
Зачем засорять русский язык чужеземными словами (в этом А. С. Шишков обвинял Н. М. Карамзина), если церковно-славянский открывает широкие возможности для словообразования? В самом деле, почему бы не включить в русский язык взамен иностранных новые слова, произведенные от русских корней: вместо анатомия — трупоразъятие, вместо оратор — краснослов, вместо аристократия — вельможедержавие, вместо биллиард — шарокат, вместо антипатия — противустрастие?
Время рассудило спор о словах не в пользу А. С. Шишкова. Впрочем, для А. С. Шишкова и Н. М. Карамзина это была полемика не только о словах, но о будущем русского литературного языка и отечественной словесности. Развивая учение М. В. Ломоносова о трех стилях, А. С. Шишков делил литературную речь на слоги: высокий, средний, простой, не допуская их смешения. Н. М. Карамзин и писатели его школы ориентировались на средний стиль, сближали литературный язык с разговорным языком образованного общества. А. С. Шишков боролся с украшенным стилем карамзинистов; приятности и правильности карамзинского слога противопоставлял простоту и ясность. В отличие от карамзинистов, разрабатывающих малые литературные формы, жанры дружеского послания и элегии, А. С. Шишков и его сторонники утверждали, с одной стороны, большие формы, высокие литературные жанры, оду, с Другой — басню, в которую обильно включалось просторечие.
Спор о словах был еще спором о просвещении, об идеологии, о политических и нравственных основах русской жизни. Шишковисты боялись, как бы с французской лексикой в Россию не пришли революционные идеи. Не нужно нам ни самого орудия убийства — гильотины, ни слова, его обозначающего. Не нужно нам «безумного умствования дидеротов, жанжаков, волтеров и прочих, называвшихся философами». Напротив, нужно противостоять пагубному воздействию на русское общество просветительских идей западноевропейской культуры. В противовес европеизму Н. М. Карамзина А. С. Шишков выдвинул принцип русского начала, народности.
Казалось бы, в литературной полемике негоже прибегать к политическим аргументам. Но ведь прибегали же! Шишковисты обвиняли своих противников в отсутствии патриотизма, преклонении перед иноземным, безверии. Н. М. Карамзину приписывалось вольнодумство, в нем видели чуть ли не революционера. Один из сторонников А. С. Шишкова сенатор Павел Иванович Голенищев-Кутузов не только перелагал псалмы, сочинял оды, а также, впрочем, и дружеские послания, стихи «на случай» и даже буриме, переводил Вергилия и Ювенала, итальянского поэта П.-А.-Д. Метастазио, французских авторов Ж. Делиля и Расина, немецкого писателя Г.-А. Бюргера. Он еще писал доносы на Н. М. Карамзина, доказывая, что все его сочинения надобно сжечь. Фанатичный руководитель масонской ложи «Нептун», он с не меньшим фанатизмом преследовал своего литературного противника. Когда А. Ф. Воейков в сатире «Дом сумасшедших» описал исступление Павла Ивановича, он, по существу, объективно отразил его ненависть к литературному противнику:
Вот Кутузов: он зубами
Бюст грызет Карамзина,
Пена с уст течет ручьями,
Кровью грудь обагрена.
Но напрасно мрамор гложет,
Только время тратит в том,
Он вредить ему не может
Ни зубами, ни пером[261].
Уже тогда, в начале XIX века современники говорили о двух партиях в литературе — А. С. Шишкова и Н. М. Карамзина. Пройдет четверть века, и карамзинист П. А. Вяземский признает только две партии в литературе: писателей талантливых и писателей бесталанных. Беспристрастие требует сказать о том, что в рядах как шишковистов, так и карамзинистов были и те, и другие. За Н. М. Карамзина выступали В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков, П. А. Вяземский, В. Л. Пушкин, а потом и молодой А. С. Пушкин. Но убежденным карамзинистом был П. И. Шаликов, чувствительные творения которого весьма уязвимы для критики. А. С. Шишков имел таких союзников как Г. Р. Державин, И. А. Крылов, А. А. Шаховской, награжденный А. С. Пушкиным в «Евгении Онегине» эпитетом «колкий» за его действительно очень остроумные комедии. Но соратником А. С. Шишкова был известный графоман граф Д. И. Хвостов, над творениями плодовитой музы которого кто только не потешался (в самом деле, одни «зубастые голуби», которые порхают в его стихах, чего стоят!). К тому же партийные ряды шишковистов и карамзинистов не были непроницаемыми друг для друга. Когда в 1811 году под председательством А. С. Шишкова было учреждено общество «Беседа любителей русского слова», ее почетным членом был избран Н. М. Карамзин. Когда в 1809 году К. Н. Батюшков написал сатирическое стихотворение «Видение на брегах Леты», он все же не утопил в реке забвения «славенофила» — А. С. Шишкова:
Один, один славенофил,
И то, повыбившись из сил,
За всю трудов своих громаду,
За твердый ум и за дела
Вкусил бессмертия награду[262].
Полемика между шишковистами и карамзинистами будет продолжаться не один год. Реформу русского литературного языка, начатую Н. М. Карамзиным, завершит А. С. Пушкин, но он учтет некоторые положения теории А. С. Шишкова, борясь против украшенного карамзинского слога за «нагую простоту». По-видимому, с учетом многолетней полемики о языке А. С. Пушкин даст свое определение вкуса (критерий вкуса был выдвинут карамзинистами):
«Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности» (XI, 52).
Вернемся, однако, к началу XIX века. Военные действия противоборствующих сторон нашли отражение в речах, книгах, статьях, комедиях, эпиграммах, посланиях. С критикой «Рассуждения о старом и новом слоге» выступил представитель старшего поколения карамзинистов, издатель «Московского Меркурия» П. И. Макаров. В «Прибавлении к сочинению „Рассуждение о старом и новом слоге“», вышедшем в свет в 1804 году, А. С. Шишков разразился бранью в адрес своих врагов, объявив их шайкой писателей, ополчившихся на славянские книги, с тем чтобы утвердить книги французские, — а отселе один только шаг до развратных нравов и пролития крови. В 1805 году А. А. Шаховской написал комедию «Новый Стерн», в которой осмеял Н. М. Карамзина и его школу:
«Граф. Добрая женщина, ты меня трогаешь!
Кузьминична. Что ты, барин, перекрестись! Я до тебя и не дотронулась.
Фока. Не грех ли клепать на старуху?
Ипат. Невежи все берут спроста; трогать не то, что трогать… а что бишь?»[263]
Конечно, все знали, что восторженные читатели и почитатели Н. М. Карамзина называли автора «Писем русского путешественника» «русским Стерном» или «нашим Стерном». Но под метким прицелом А. А. Шаховского оказались и В. В. Измайлов, автор «Путешествия в полуденную Россию», и П. И. Шаликов, сочинитель чувствительных стихов и прозы. Попытки В. В. Измайлова защититься успеха не имели. П. И. Шаликову ничего не оставалось делать, как признать несомненные достоинства комедии А. А. Шаховского. Н. М. Карамзин ничего не отвечал на задевавшее его произведение.
В 1808 году в Петербурге было напечатано сочинение А. С. Шишкова «Перевод двух статей из Лагарпа с примечаниями переводчика». Это был тяжелый снаряд, пущенный в Н. М. Карамзина и карамзинистов. Статьи авторитетного для карамзинской школы теоретика литературы Лагарпа были использованы А. С. Шишковым для утверждения своей лингвистической теории. К тому же адмирал знал, что Лагарп, некогда друг Вольтера и автор антиклерикальных сочинений, после французской революции изменил свои прежние убеждения, стал противником просветителей и ревностным католиком: чем не урок карамзинистам? С обстоятельным критическим разбором труда А. С. Шишкова выступил молодой карамзинист Дмитрий Васильевич Дашков. Будучи в Петербурге на службе в Министерстве юстиции (министром юстиции был тогда И. И. Дмитриев), он сделал все, чтобы объединить литературные силы приверженцев Н. М. Карамзина. Являясь с декабря 1810 года членом Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, он содействовал тому, чтобы в 1811 году в него вступили Д. П. Северин, В. Л. Пушкин, Д. П. Блудов, в начале 1812 года — С. П. Жихарев. Общество имело свой печатный орган — журнал «Цветник». В одиннадцатом и двенадцатом номерах журнала за 1810 год и была напечатана рецензия Д. В. Дашкова на книгу А. С. Шишкова: Д. В. Дашков аргументированно доказал надуманность изложенной в ней теории, заявил о ее дилетантизме.
Конечно, спустя более чем два века утомительно следить за всеми перипетиями литературной полемики. Но нам осталось совсем немного, чтобы дождаться выхода В. Л. Пушкина на этот театр военных действий.
Весной 1810 года Василий Львович написал послание «К В. А. Жуковскому»:
Скажи, любезный друг, какая прибыль в том,
Что часто я тружусь день целый над стихом?
Что Кодильяка я и Дюмарсе читаю,
Что логике учусь и ясным быть желаю?
Какая слава мне за тяжкие труды?
Лишь только всякий час себе я жду беды:
Стихомарателей здесь скопище упрямо.
Не ставлю я нигде ни семо, ни овамо;
Я признаюсь, люблю Карамзина читать
И в слоге Дмитреву стараюсь подражать.
Кто мыслит правильно, кто мыслит благородно,
Тот изъясняется приятно и свободно.
Славянские слова таланта не дают
И на Парнас они поэта не ведут (36).
Так в самом начале послания заявлена принципиальная позиция стихотворца. Названные имена Э.-Б. де Кондильяка, автора книг «Об искусстве рассуждения» и «Логика, или Начала искусства мыслить» и C.-Ш. Дю Марсе, автора трактата по риторике, не случайны. Поэт, если он, конечно, не стихомаратель, должен трудиться, изучать и логику, и риторику. Василий Львович отмежевывается от литературных староверов: ему писать «семо» вместо «сюда» и «овамо» вместо «туда» ни к чему. «Можно любить русский язык и быть истинно русским, — писал он в „Мыслях“, напечатанных в альманахе „Аглая“ в 1808 году, — однако ж не употреблять в сочинениях своих ни семо, ни овамо, ни абие»[264]. Отмежевываясь от шишковистов, В. Л. Пушкин заявляет о своих литературных учителях — Н. М. Карамзине и И. И. Дмитриеве. И еще — говорит о необходимости просвещения:
Талант нам Феб дает, а вкус дает ученье.
Что просвещает ум? питает душу? — чтенье (37).
Вот они — истоки стремления А. С. Пушкина к тому, чтобы «и в просвещении стать с веком наравне».
В. Л. Пушкин выступает против «собора безграмотных славян»; под именами Балдуса, Клита, Ариста сатирически представляет завистника Н. М. Карамзина А. С. Шишкова, высказывает намерение сражаться за просвещение:
Итак, любезный друг, я смело в бой вступаю,
В словесности раскол, как должно, осуждаю.
<….>
В славянском языке и сам я пользу вижу,
Но вкус я варварский гоню и ненавижу.
<….>
Слов много затвердить не есть еще ученье;
Нам нужны не слова — нам нужно просвещенье (38).
Конечно, В. Л. Пушкин познакомил со своим творением друзей. 7 июня 1810 года К. Н. Батюшков писал из Москвы П. А. Вяземскому в его подмосковное имение Остафьево: «Кстати, В. Л. Пушкин прислал послание к Жук<овскому>, которое, как и все его стихи, гладко и хорошо написано — а в мыслях, показалось мне, связи нет никакой — это его обыкновенный манер, да вот что необыкновенно: он тут так бреет Шишкова — без пощады! много забавных стихов»[265].
Мы вынуждены отказать себе в удовольствии согласиться с К. Н. Батюшковым: связь в мыслях есть!
9 июня 1810 года А. И. Тургенев отправил брату Н. И. Тургеневу стихи В. Л. Пушкина из Петербурга в Геттинген:
«Посылаю тебе также послание Василия Львовича <„К В. А. Жуковскому“>. Оно будет напечатано в Вестнике <Евр>опы. Изрядно написано. Оно теперь ходит по городу, и славенофилы собираются отвечать на него»[266].
Н. И. Тургенев, отвечая Александру Ивановичу на его письмо уже в июле 1810 года, заметил:
«Стихи Пушкина понравились мне потому только, что писаны по-русски. Жаль, что адресованы к В. Ан. Жук<овскому>. Не нужно говорить о том, о чем ничего не знаешь; и не хорошо без нужды нападать на Шишкова. Неумно будет, если Шишков будет отвечать Пушкину»[267].
И с этим суждением нам трудно согласиться.
Попытка В. Л. Пушкина напечатать свое послание в «Вестнике Европы» не удалась: издатель журнала В. Т. Каченовский не пожелал заводить ссоры, и В. А. Жуковский с ним согласился. «Шишкова почитаю суеверным, но умным раскольником в литературе, — писал он А. Н. Тургеневу 12 сентября 1810 года в Петербург из Муратова, имения Е. А. Протасовой в Орловской губернии, — мнение его о языке то же, что религия раскольников, которые почитают священные книги более за то, что они старые, а старые ошибки предпочитают новым истинам, и тех, которые молятся не по старым книгам, называют богоотступниками. Таких раскольников надобно побеждать не оружием Василия Львовича, слишком слабым и нечувствительным»[268]. И все же В. А. Жуковский включил адресованное послание в изданную им в 1810–1811 годах пятитомную антологию «Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских…». Послание В. Л. Пушкина было напечатано в журнале «Цветник» (№ 12 за 1810 год — этот номер вышел с опозданием, в марте 1811 года). Д. И. Хвостов в апреле 1811 года сделал такую запись:
«Послание Василья Львовича Пушкина, называемое защитниками Шишкова карусельное орудие, много потеряло своего блеску в печати. Сочинитель, мастер читать, и в его устах оно более нравилося. Сия пиеса сделает шум, поелику метила не в бровь, а в глаз на почтенного Ариста Шишкова, но сама по себе не заслуживает никакого внимания»[269].
Нет, не так! Заслужила пиеса В. Л. Пушкина внимание. На нее откликнулся эпиграммой «Ответ на послание Пушкина, где он жалуется, что не позволяют ни хвалить, ни читать Карамзина» шишковист Д. П. Горчаков, поэт-сатирик, член «Беседы любителей русского слова»:
Когда и от кого (скажи мне без притворства)
Хвалить Карамзина помеху ты встречал?
Тебе сам Буало в «Науке стихотворства»,
Окончив перву песнь, на это право дал[270].
Первая песнь «Науки стихотворства» Буало оканчивалась стихом «Глупец находит всегда еще большего глупца, который им восхищается». Так Д. П. Горчаков, отсылая Василия Львовича к известному трактату французского теоретика литературы, называет глупцами и Н. М. Карамзина, и В. Л. Пушкина. Между тем стих В. Л. Пушкина «Нам нужны не слова — нам нужно просвещенье» стал крылатым афоризмом. Его даже цитировал А. С. Шишков в официальном письме графу Аракчееву по делам Академии Российской. «Какая была бы радость и честь Василию Львовичу Пушкину, если он мог бы знать»[271], — писал П. А. Вяземский, обнаруживший это при чтении «Записок А. С. Шишкова» уже после смерти и А. С. Шишкова, и В. Л. Пушкина.
3 декабря 1810 года в Петербурге состоялось годичное собрание Российской Академии, на котором А. С. Шишков (в 1813 году он станет президентом Академии) зачитал «Рассуждение о красноречии Священного Писания». В «Присовокуплении к Рассуждению…» он обвинил В. Л. Пушкина в преклонении перед иноземным, приписал ему безверие и безнравственность и язвительно заметил, что есть стихотворцы, которые научались благочестию в «Кандиде», а благонравию и знаниям — в парижских переулках. «Рассуждение…» с «Присовокуплением…» было издано в 1811 году.
Первый отклик В. Л. Пушкина на «Рассуждение о красноречии Священного Писания» мы находим во французском стихотворении «Песня Островитянина», вписанном в альбом Е. А. Демидовой 10 декабря 1810 года, то есть всего неделю спустя после того, как А. С. Шишков произнес в Академии свою речь. Потому и появляются у Василия Львовича иронические стихи о тех, «чьи гениальны строки, / Кто Цицеронам лишь под стать». Называя себя всего лишь сочинителем куплетов, автор стихотворения недвусмысленно объявляет «ученой скукой» сочинения своего литературного противника:
Я в Академии уроки
Пойти бы мог, конечно, брать
У тех, чьи гениальны строки.
Кто Цицеронам лишь под стать.
Врата святилища науки,
Увы, закрыты для меня.
Я не пишу ученой скуки.
Куплетов сочинитель я[272].
(Перевод Н. Муромской)
Особую остроту полемическому выпаду В. Л. Пушкина придавало то, что стихотворение «Песнь Островитянина» было написано им на французском языке. Но всё же это — альбомное стихотворение, адресованное немногим, нигде не напечатанное. Однако обвинения, выдвинутые А. С. Шишковым, были слишком серьезны, чтобы оставлять их без внимания. Василий Львович отразил их, написав летом 1811 года послание «К Д. В. Дашкову», также задетому в шишковском сочинении:
Неужель от того моя постраждет вера,
Что я подчас прочту две сцены из Вольтера?
Я христианином, конечно, быть могу,
Хотя французских книг в камине я не жгу.
В предубеждениях нет святости нимало,
Они мертвят наш ум и варварства начало.
Ученым быть не грех, но грех во тьме ходить.
Невежда может ли отечество любить?
Не тот к стране родной усердие питает,
Кто хвалит все свое, чужое презирает,
Кто слезы льет о том, что мы не в бородах,
И бедный мыслями, печется о словах!
Но тот, кто следуя похвальному внушенью,
Чтит дарования, стремится к просвещенью… (39).
Знакомство с посланием «К Д. В. Дашкову» делает понятным, почему Д. П. Северин в письме П. А. Вяземскому от 18 августа 1811 года назвал его «Об истинном патриотизме».
В 1811 году послания В. Л. Пушкина «К Д. В. Дашкову» и «К В. А. Жуковскому» были изданы отдельной брошюрой с предуведомлением, подчеркивающим их полемическую направленность. Любопытно, что цензор И. О. Тимковский в донесении Санкт-Петербургскому цензурному комитету сообщал о том, что он рассмотрел и одобрил к напечатанию 3 октября 1811 года рукопись «Двух посланий Василия Пушкина» и «Речи, произнесенные при открытии Императорского Лицея», «…не нашед в них ничего противного Указу о Цензуре»[273]. Напомним, что А. П. Куницын, выпускник Геттингенского университета, лицейский преподаватель политических и нравственных наук, на торжественном открытии Лицея 19 октября произнес блестящую речь, в которой говорил о любви к Отечеству, о служении России. Оратор был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени. Наградой В. Л. Пушкину за его «Два послания» явилась их популярность: еще до публикации они широко распространялись в списках. И всё же, как нам представляется, они были недостаточно оценены современниками, наверное, потому, что «большое видится на расстояньи». «Два послания» вошли в историю русской литературы как первые манифесты карамзинской школы.
В 1811 году В. Л. Пушкину было суждено совершить свой литературный подвиг: в марте он сочинил поэму «Опасный сосед», также связанную с литературной борьбой, но, кроме полемической направленности, обладающую и другими несомненными достоинствами. Однако, прежде чем говорить об этом, прочтем ее по-настоящему увлекательный и мастерски написанный текст.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.