«Ледяной» триумф
«Ледяной» триумф
Новый, 1740 год открылся чередой торжеств. После новогоднего праздника двор 19 января отмечал десятую годовщину восшествия Анны Иоанновны на престол. В ее честь звучали русские и немецкие вирши (приводим подстрочный перевод аннинского времени):
Благополучная Россия! посмотри только назад,
На прошедшую ночь давно минувших времен.
Вспомни тогдашнюю темноту:
взирай на нынешнее свое цветущее щастие.
Удивляйся премудрости Великие Анны.
Рассуждай ее силу, которая ныне твою пространную империю
Славой своего оружия одна защищает.
Ее величие везде и во всем равно.
То и двор ее своим великолепием все протчие превышает,
Свет ее славы пленяет слух и сердце чужестранных народов.
Они числом многим бегут сюда спешно, живут с удовольством.
Кто не ее подданный, тот подданным быть желает.
Сие златое время России
По желанию сердец наших именем Великие Анны назвали.
Следом шли празднование дня рождения императрицы и приготовления к торжеству по случаю подписанного недавно мира с турками. Кабинет-министр Волынский готовился поразить столицу невиданным зрелищем — свадьбой царского шута князя Михаила Голицына и шутихи-калмычки Евдокии Бужениновой в специально выстроенном по этому случаю на Неве «Ледяном доме».
В столичные и местные учреждения империи полетели указы, подобные тому, что получила Канцелярия от строений: «Повелели мы учинить нашему кабинет министру и обер егермейстеру Волынскому некоторые приуготовлении, потребные к маскараду. Того ради прислать к нему от оной Канцелярии архитектора Бланка, тако ж, сколько к тому потребно будет, мастеровых и протчих людей, лесных и других материалов; то все по требованию его отправлять немедленно». Закипела работа, и в короткое время рядом с царским дворцом вырос причудливый дом из ледяных плит с ледяными окнами.
Вокруг всей крыши тянулась галерея, украшенная столбами и статуями. Крыльцо с резным фронтоном вело в сени, из которых можно было попасть в две симметрично расположенные комнаты. В одной комнате размещались два зеркала, туалетный стол, шандалы со свечами, большая кровать, табурет и камин с ледяными дровами; во второй — стол, два дивана, два кресла и резной поставец со стаканами, рюмками и блюдами, на столе стояли часы и лежали карты. Все эти вещи были сделаны из льда и «выкрашены приличными натуральными красками». Ледяные дрова и свечи, намазанные нефтью, горели. Имелась даже ледяная баня, которая несколько раз топилась, и желающие в ней парились.
Перед домом стояли шесть ледяных пушек и две мортиры, которые могли стрелять. На ледяных воротах были укреплены горшки с ледяными ветками, на которых сидели ледяные птицы. У ворот красовались два ледяных дельфина, с помощью насосов выбрасывавшие из челюстей огонь из зажженной нефти. Неподалеку находился ледяной слон в натуральную величину с фигурой персиянина-погонщика. «Сей слон внутри был пуст и так хитро сделан, что днем воду, вышиною на 24 фута, пускал, которая из близко находившегося канала Адмиралтейской крепости трубами приведена была, а ночью, с великим удивлением всех смотрителей, горящую нефть выбрасывал. Сверх же того мог он, как живой слон, кричать, который голос потаенный в нем человек трубою производил», — описывал чудесное зрелище профессор Академии наук Георг Крафт.
Свадьба должна была состояться на фоне грандиозного маскарада, главную роль в котором должны были играть представители разных земель бескрайней империи. От Академии наук царский указ потребовал «подлинное известие учинить о азиятских народах, подданных ее императорского величества, и о соседях, сколько оных всех есть, и которые из них самовладельные были, и как их владельцы назывались, со описанием платья, в чем ходят, гербов на печатех или на других, на чем и на каких скотах ездят, и что здесь в натуре есть платья и таких гербов, и например: мордва, чуваша, черемиса (марийцы. — И. К.), вотяки (удмурты. — И. К.), тунгусы, якуты, чапчадалы (камчадалы. — И. К.), отяки (вероятно, остяки — ханты. — И. К.), мунгалы (одна из территориально-родовых групп бурятов. — И. К.) башкирцы, киргизы, лопани, кантыши, каракалпаки, арапы белые (арабы. — И. К.) и черные (негры. — И. К.), и протчие, какие есть, подданные российские и четырех частей земли: Европы, Азии, Америки, Африки, генеральное их описание народа и скота, на чем ездят, герба и платья».
Ученые рекомендации пришлось выполнять местным властям. Так, посланный в Казань указ требовал в спешном порядке выбрать «из татарского, черемисского и чувашского народов каждого по три пары мужеска и женска полы пополам и смотреть того, чтобы они собою были не гнусные, и убрать их в наилучшее платье со всеми приборы по их обыкновению, и чтоб при мужеском поле были луки и прочее их оружие и музыка, какая у них употребляется». Такие же распоряжения были отправлены на Украину и в северный Архангельск{373}.
Не были забыты и великорусские мужики — в подмосковных дворцовых волостях, ямских селах, Калужской провинции местные власти срочно отыскивали игравших на рожках пастухов и «баб молодых и столко ж мужей их, умеющих плясать, для отсылки в Санкт Питер Бурх ко двору ее императорского величества». Перепуганных крестьян конвоировали в Московскую губернскую канцелярию, где сортировали на «годных» и «негодных». В итоге нашли шесть пастухов-рожечников и отобрали восемь пар крестьян-плясунов, которых за казенный счет одели, обули и отправили в Петербург{374}.
Шутовская свадьба с этнографическим парадом состоялась 6 февраля 1740 года. Под руководством Волынского был разработан церемониал маскарадного шествия и нарисованы эскизы маскарадных костюмов. Торжество удалось на славу. В день свадьбы участники церемонии собрались на дворе министра — главного распорядителя праздника; оттуда процессия прошла мимо императорского дворца и по главным улицам города.
Открывал шествие римский бог Сатурн на колеснице, запряженной четырьмя оленями с позолоченными рогами. Вслед за ним двигались играющие на рожках пастухи верхом на коровах, три колдуна с накладными носами; сказочный богатырь, потешная «гвардия» жениха — 24 воина в вывороченных заячьих шубах верхом на козлах, музыканты с гудками, волынками, «рылями» (лирами), балалайками и рожками, за ними линейки и сани, запряженные быками или собаками, на которых ехали вотяки, лопари (саамы), камчадалы, просто ряженые «под видами разных диких народов», Бахус верхом на винной бочке с двумя сатирами и Нептун, в роли которого выступал шут Иван Балакирев.
За «жениховой конюшней» — оседланными ослом, козлом и бараном — ехал в санях, запряженных шестью оленями, сам жених — «дурак самоятской ханской сын Кваснин» князь Голицын, свахи, управитель маскарадного поезда верхом на слоне, 12 арапов на верблюдах, главный жрец торжества с изображением солнца, «которого идолопоклонники за бога почитают», и, наконец, в «качалке» на двух верблюдах «невеста блядь Буженинова» со свитой из мордвинов, чувашей и черемисов на санях, запряженных свиньями{375}.
«Когда поезд объехал все назначенное пространство, людей повели в манеж герцога Курляндского. Там по этому случаю пол был выложен досками и расставлено несколько обеденных столов. Каждому инородцу подавали его национальное кушанье. После обеда открыли бал, на котором тоже всякий танцевал под свою музыку и свой народный танец. Потом новобрачных повезли в Ледяной дом и положили в самую холодную постель. К дверям дома приставлен караул, который должен был не выпускать молодых ранее утра» — так, по воспоминаниям адъютанта Миниха, капитана Манштейна, завершилось это мероприятие.
Одним из главных участников шутовского действа был поэт и секретарь Академии наук Василий Тредиаковский, которого за два дня до праздника поколотил разгневанный Волынский. Министр потребовал написать стихи на шутовскую свадьбу; Еропкин забыл передать его приказание поэту, и тот, вызванный в неурочный час дежурным кадетом на «слоновый двор» (штаб подготовки «фестиваля»), возмутился. Волынский же никак не мог допустить какой-либо помехи торжеству и лично «вразумил» стихотворца. Как писал в слезной челобитной сам Тредиаковский, «его превосходительство, не выслушав моей жалобы, начал меня бить сам перед всеми толь немилостиво по обеим щекам; а притом всячески браня, что правое мое ухо оглушил, а левый глаз подбил, что он изволил чинить в три или четыре приема», а потом «повелел и оному кадету бить меня по обеим же щекам публично».
После избиения Тредиаковскому дали «на письме самую краткую материю, с которой должно было ему сочинить приличные стихи», и отпустили. На следующий день поэт явился с жалобой в присутствие, где Бирон принимал посетителей — «пасть в ноги его высокогерцогской светлости и пожаловаться на его превосходительство», но, на беду, столкнулся там с обидчиком, и истязание продолжилось: «…увидев меня, спросил с бранью, зачем я здесь, я ничего не ответствовал, но он бил меня тут по щекам, вытолкал в шею и отдал в руки ездовому сержанту, повелел меня отвести в комиссию и отдать меня под караул, что таким образом и учинено. Потом, несколько спустя времени его превосходительство прибыли и сами. Тогда браня меня всячески, велели с меня снять шпагу с великою яростию и всего оборвать и положить и бить палкой по голой спине столь жестоко и немилостиво, что, как мне сказывали уже после, дано мне с 70 ударов».
Поэт, сидя под стражей, написал стихи, а затем в маске и потешном платье читал шутовское приветствие («срамное казанье») новобрачным:
Здравствуйте, женившись дурак и дура,
еще и блядочка, то-та и фигура.
Теперь-то прямое время вам повеселит<ь>ся,
теперь-то всячески поезжанам должно бесит<ь>ся,
Кваснин дурак и Буженинова блядка
сошлись любовно, но любовь их гадка.
Ну мордва, ну чуваша, ну самоеды,
Начните веселые молоды деды.
Балалайки, гудки, рошки и волынки,
Сберите и вы бурлацки рынки,
Плешницы, волочайки и скверные бляди,
Ах вижу, как вы теперь ради,
Гремите, гудите, брянчите, скачите,
Шалите, кричите, пляшите,
Свищи весна, свищи красна.
Не можно вам иметь лучшее время,
Спрягся ханской сын, взял хамское племя.
Ханской сын Кваснин, Буженинова ханка,
Кому того не видно, кажет их осанка!
О, пара! О, нестара!..
Можно посочувствовать и побитому Тредиаковскому (его рапорту о побоях, поданному в Академию наук 10 февраля, хода не дали), и несчастному жениху Михаилу Голицыну (внуку боярина князя Василия Васильевича — начальника Посольского приказа и фаворита царевны Софьи) и посетовать на грубость шутовских развлечений, но следует признать, что «шоумейкером» Волынский оказался хорошим. Его представление имело успех как раз потому, что отвечало вкусам не только императрицы, но и прочей публики. «Поезд странным убранством ехал так, что весь народ мог видеть и веселиться довольно, а поезжане каждый показывал свое веселье, где у которого народа какие веселья употребляются, в том числе ямщики города Твери оказывали весну разными высвистами по-птичьи. И весьма то было во удивление, что в поезде при великом от поезжан крике слон, верблюды и весь упоминаемый выше сего необыкновенный к езде зверь и скот так хорошо служили той свадьбе, что нимало во установленном порядке помешательства не было», — вместе с народом искренне радовался забаве капитан гвардии Василий Нащокин{376}.
Что же касается Тредиаковского, то кабинет-министр видел в нем не поэта и ученого, а подобного мичману Мещерскому шута и прихлебателя своего соперника князя А.Б. Куракина — и обошелся с ним соответственно. Отпустив последние десять ударов палкой посредством караульного капрала, Волынский милостиво разрешил обиженному жаловаться, «…а я де свое взял, и ежели де впредь станешь сочинять песни, то де и паче того достанется», — заявил он стихотворцу, по заказу «патрона» писавшему на него обидные «басенки и песенки»:
Набрала ворона перышек от прочих птиц;
Убралась всеми снизу вверх без мастериц.
Величаться начала сею пестротою,
Презирая птичек всех в том перед собою.
Или еще хуже:
Во львиную осел как нарядился кожу,
И ею он покрыл зад, ноги, спину, рожу,
То в той он устрашал, как лев, везде зверей.
А инде приводил чрез то в страх и людей{377}.
Одиннадцатого февраля «народы» были приглашены во дворец для прощальной аудиенции, где танцевали перед императрицей. 14-го числа Анна Иоанновна принимала приветствие от «государственных чинов», которое поднесли князь Черкасский и фельдмаршалы Миних и Ласси; «иностранные министры», дамы и придворные были допущены к целованию руки императрицы. Прием закончился раздачей милостей по случаю заключенного мира с турками; государыне были представлены пленные турецкие офицеры, и Артемий Петрович проводил их к столу.
После этой церемонии, по свидетельству французского посла, «два герольда верхами, в великолепном убранстве… отправились в различные кварталы города, возвещая о мире; при них находились два секретаря, которые читали договор, и четыре унтер-офицера, бросавших в народ деньги». 15 февраля при дворе был маскарад, который завершился далеко за полночь. 17-го в заключение торжеств императрица раздавала золотые медали иностранным дипломатам и придворным, а потом «пошла в апартаменты принцессы Анны (племянницы императрицы. — И. К.), выходящие на площадь, и сама стала бросать оттуда деньги в народ». Для подданных было выставлено угощение, в том числе два зажаренных целиком быка и вино из фонтанов, наполнявших огромный бассейн. За народным «удовольствием» императрица и свита «смотрением из окон веселитца изволили»…
Наверное, доволен был и Артемий Петрович.
6 марта Анна Иоанновна подписала указ о выдаче изобретательному придворному «для нынешнего мирного торжества в награждение» 20 тысяч рублей{378}, однако сделано это было «по его прошению». Никаких же иных знаков отличия честолюбивый министр не получил, хотя у него не было ни ордена Александра Невского, ни Андреевской звезды. Это было последнее торжество Волынского.
Бирон уже готовился нанести ему удар. В собственноручно поданной челобитной (на имеющемся в следственном деле списке не проставлена дата, но в бумагах следственной комиссии указано, что она приобщена к делу 16 апреля 1740 года{379}) обер-камергер и герцог представал верным слугой, который «с лишком дватцать лет» несет службу, «чинит доклады и представления», что тем более важно сейчас, когда один министр Кабинета «в болезни», а другой, то есть Остерман, «за частыми болезнями мало из двора выезжает». Волынский же осмелился подать государыне письмо (о нем пойдет речь ниже. — И. К.) с наветами на тех, кто «к высокой вашего императорского величества персоне доступ имеет», и тем самым возвел «напрасное на безвинных людей сумнение». Как бы не понимая, о ком идет речь в этом письме, Бирон просил защитить его честь и достоинство и потребовать от Волынского, чтобы «не токмо с именованием персон точно изъяснено, но и надлежаще доказано, и показанные со злости и лукавства тех, на которых автор того письма доводить хощет, именно объявлены были».
Следом фаворит обвинил кабинет-министра, посмевшего «в покоях моих некоторого здешней Академии наук секретаря Третьяковского побоями обругать». Собственно, само избиение поэта Бирона не интересовало. Для него Тредиаковский тоже был вроде шута, но не из придворного ведомства; в другое время он сам вместе с Волынским посмеялся бы над забавным приключением. Но теперь это происшествие пришлось как нельзя кстати: кабинет-министр рукоприкладствовал по отношению к просителю, прибывшему в приемную «владеющего герцога», и, самое страшное, в «апартаментах вашего императорского величества»{380}, а это уже пахло оскорблением императрицы и могло подпадать под понятие «государева слова и дела».
Тут, пожалуй, интересными являются не сами обвинения, а причины, заставившие Бирона выйти из тени, предстать жалобщиком и вынести придворные склоки на публичное разбирательство. На первый взгляд неожиданное выступление фаворита против пользовавшегося его поддержкой министра, похоже, не было случайным. Эрнст Иоганн Бирон, обер-камергер и герцог Курляндский, к тому времени являлся фигурой весьма влиятельной, но отнюдь не всесильной. Как у любого «настоящего» фаворита, у него был свой круг обязанностей и полномочий — в качестве начальника придворного штата и личной канцелярии императрицы, дополнительного «канала» поступления информации от высших военных и штатских чинов, удобного неформального посредника в контактах с иностранными дипломатами, наконец, своеобразного лоббиста, ускорявшего принятие важных решений и игравшего роль влиявшего на раздачу наград и милостей. Но в текущее управление Сената и Кабинета он не вмешивался, а в иностранных делах вынужден был считаться с Остерманом. Только объединение этих двух фигур могло сокрушить Волынского.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.