3 Вика Ермолина

3 Вика Ермолина

Вечер, да и вся ночь были кошмарными. Наутро шофер такси внимательно на меня посмотрел и сказал:

— Ты, девочка, наверное, хорошо отдохнула. Теперь надо долго отдыхать.

И попал же он мне под руку, я на него заорала:

— Требуешь червонец за две остановки, так вези и не рассуждай тут!

Он еще раз на меня глянул и больше ничего не сказал. Лох несчастный! Еще он будет плевать в душу! Хватило этих двоих вчера. Днем позвонил Жека и едва шевелящимся языком сказал, что надо быть при полной готовности и ехать к Чикину, мол, теперь уж, в этот вечер, все решится, ему вчера очень понравилось, он отметил, что я большая мастерица и таких он давно не видывал. Нужны мне его комплименты, слюнявая скотина. Изо рта запах, как из помойки, а лезет цёловаться, как колхозник. И что за привычка идиотская. Не знаю, кто там у него был и сколько, но очень малому обучили. А в свои сорок с гаком мог бы быть поприличнее. Я залезла в свой тайник, достала сто баков и покатила в «Березку». Набрала питья, фирменных сигарет, кое-что из жрачки и ровно в восемь вечера прикатила к Чикину на его замызганную квартиру. Встретили они меня с улыбочками. Жека стал вываливать на стол содержимое моей сумки и все время повторял, что Юра написал уже статью, остается ее только отшлифовать и она в скором времени выйдет, а также был разговор с замглавного музпрограмм телевидения, баба там крутая, ее с ходу не возьмешь, но у Чики хватка железная (насчет его хватки я была наслышана — одна строка не меньше стольника, тоже мне, Александр Сергеевич Пушкин нашелся!), он своего добьется, и я выйду, в эфир, если не на будущей неделе, то через две точно. Клип, конечно, у меня полупрофессиональный, с дурным налетом провинции, но ничего, сойдет. Знал бы Чика, идиот законченный, сколько я за этот клип выложила, у него бы сознание помутилось, с роду ведь денег таких в руках не держал и вряд ли уже подержит.

Жека все говорил, и время от времени они с Чикой, оба довольные, будто по сто тысяч выиграли, переглядывались. — Такой девочке не помочь — большой грех, — сказал Чика, наливая в рюмки «Белую лошадь». Теперь у нас религия в чести… Бога боюсь прогневить, значит, все сделаем в лучшем виде! За тебя, Вика, за будущую звезду эстрады…

Давай, давай, обещай, все равно я от тебя ни на шаг не отстану, а своего добьюсь, ты еще мало меня знаешь, те, кто узнал, уже поняли, что я своего добьюсь. Еще дома, в Воронеже, когда- в училище училась, я всем сказала, что стану певицей высшего класса, со мной никто не сравнится. Надо мной смеялись, мне лезли уже тогда под юбку и многое обещал и, а я им всем показала, когда в один прекрасный день просто-напросто слиняла из дому, прибрав вещички свои и немного денег на первое время, поехала в Москву, не зная куда еду, зачем… Теперь вот отпаиваю вас виски, кормлю икрой и стерлядью, купленными за СВОИ кровные бабки, и вы все для меня сделаете, потому что у меня, Вики Ермолиной, есть цель, и я не отступлюсь ни на шаг.

После первой рюмки они опьянели, и я стала подумывать, что неплохо бы их накачать сегодня, чтобы самой незаметно исчезнуть, чтобы завтра так долго не отмываться, как было сегодня. Болван и прожектер Жека начал готовить тост, но, слава богу, не в честь меня, а в честь своего друга Юры — «первого музыкального пера» страны, человека, совершившего настоящий переворот в сознании молодежи, повернувшего ее к настоящему року, настоящей попсе… Он еще что-то долго говорил, потом выпил и снова говорил. Я подумала, с чего бы это, и начала им наливать поактивнее, предлагая попробовать. после виски по глотку датского баночного пива, а потом и финского вишневого ликера. После такого коктейля они еще больше опьянели. И тут Жека снова сказал, что хочет произнести тост, и произнес его за их общий бизнес, который на этот раз удался, команда нашлась очень приличная, только надо ее раскрутить, как следует, и все будет в ажуре, он даже готов распрощаться |со своим главным делом (он таинственно на меня посмотрел) и пойти работать в эту команду директором, чтобы держать все нити и ДОХОДЫ в своих руках.

— Сегодня никому нельзя доверять, Юрочка, никому, поверь мне. Особенно когда светят большие бабки. Человек, любой человек, даже самый высокий, при их виде шалеет, ему хочется, чтобы они скорее поползли ему в карман. Сколько людей прогорело на доверчивости, и я не хочу, чтобы мы оказались в их числе.

И тут Чика захохотал, обнажив свои желтые крысиные зубы:

— А почему я должен доверять тебе, Жека? Ты человек слабый, станешь директором и будешь класть в карман львиную долю, а несчастный Юрочка будет вынужден писать копеечные заметки об успехах твоей команды?!

Жека возмутился:

— Ты брось такие шутки, мы друг друга не первый день знаем, я тебя никогда не подводил…

— Не подводил, потому что не было больших денег, — не унимался Юра.

Я не могла понять, шутит ОН или болтает всерьез.

— Пока что вы оба решили меня надуть. Какие еще раскрутки, какие команды, если есть я? — вставила я свои пять копеек.

Они переглянулись, решили, видимо, что дали лишку, и принялись вовсю меня обхаживать. Да, есть у них небольшой планчик, но это дело далекого будущего, а я готовенькая, меня бери, запускай, и все, в том числе и они, будут рады.

— Я в этом не сомневаюсь, только вы, птенчики, со мной: не шутите, я этого очень не люблю, — сказала я и почувствовала, что сама прилично опьянела, это не входило в мои планы, но завтра язык у меня развязался, и я могу сказать им сейчас все, что думаю.

— Если тебя многие. накалывали, то ЭТО не значит, что мы из их числа, — сказал Жека, пытаясь меня обнять. Но я вывернулась и стала над ним с бокалом в руках.

— Будь спокоен, меня накалывали немногие, — ответила я и хотела добавить: а уж таким двум уродам это никогда, не удастся сделать.

— Я лично не сомневаюсь в этом, ты очень умная и расторопная девушка, — попытался меня поддержать Чика.

Я допила свой ликер и очень хладнокровно отметила, что мне неважно, что он обо мне думает — дура я законченная или очень умненькая, лишь бы они не были трепачами, а сдержали свое слово, тем более, что от них ничего особого не требуется, я почти уже раскручена, меня знают в разных тусовках, но этого мало, нужен экран телевизора, несколько нормальных статей в газете Чикина, которая имеет самый большой тираж и которую фанаты зачитывают до дыр.

Они все выслушали, Чика даже начал звонить на телевидение, но я сказала, — что это напрасный труд, голос у него уже нетрезвый, язык заплетается, лучше продолжить приятную встречу, а все дела отложить на завтра. Мы еще выпили, потом Юрка поставил какую-то итальянскую запись, и мы стали танцевать, конечно же, при поцелуях, он вовсю слюнявил меня, а Жека из-за его спины показывал: хватит, мол, заниматься ерундой, пора пройти в опочивальню. Чикин распалялся все больше, он начал стаскивать с меня кофту, а затем юбку, я не противилась: чем раньше все произойдет, тем лучше. Жека пристроился рядом, и они оба поволокли меня во вторую комнату. Здесь было поприличнее, все-таки почти чистота и, главное, окно занавешено тяжелой бордовой шторой. Уже с дивана я их столкнула, сказала, что мне необходимо принять душ и им тоже не мешало бы. Жека после этих слов пробормотал что-то насчет того, что они не учли мой высокий международный класс, сейчас все будет в полном ажуре. Они оба ввалились в ванную комнату, стали меня купать, оба облились с ног до головы, тут же побросали свои вещи, и мы снова оказались на диване. Я с трудом все это вынесла. Мы вернулись к столу, выпили, закурили. Чика был не в духе. Жека меня подталкивал: «Сделай ему хорошо, я тебя очень прошу, ты сама не представляешь, как это важно для тебя». Ладно уж, выполню твою просьбу, будь он проклят, этот Чика, но он от меня не открутится, напишет статью, да такую, как ему скажу.

— Ладно, пошли со мной, — сказала я Юрке и обняла его за шею, — а ты, Жека, отдохни здесь, он парень стеснительный, он любит целоваться, ему нужны чувства. Ты нам будешь мешать…

И я устроила такой спектакль, какого Юрка в жизни не испытывал, мой лучший френд Мишель после подобного спектакля выложил не традиционные сто, а целых двести баков, сказав при этом, что в его родном Брюсселе такого с ним с роду никто не проделывал. А тут какой-то несчастный, возомнивший себя личностью, Чика. Да я бы к нему на пушечный выстрел не подо- шла, у него, не говоря уже обо всем остальном, денег не хватит даже на то, чтобы поздороваться, а он лезет в постель. Чика едва дышал во время нашего «свидания», время от времени он приговаривал: «Я о тебе напишу…» Это вселяло в меня силы и вдохновение. Может оказаться, что и в самом деле овчинка будет стоить выделки. Он со мной не промахнется, во время последней записи на студии композитор, к которому липли все звезды, сказал: «Из тебя, девочка, может получиться атасный человек, никто даже из самых-самых не требовал такой минимальной дрессуры». Я и в самом деле записалась быстро, у меня хоть понятие было о нотах, в отличие от других, у которых запись одного слова, фразы продолжалась сутками. Но за каждую песню я точно так же, как и, они, выкладывала по пять штук, после чего композитор, преспокойно положивший их в карман, ехал ко мне спать. Он ничем не отличается от Чики, который после публикации получит свои бабки, а все сегодняшнее — бесплатная любовная игра.

Когда мы, пошатываясь, вышли к Жеке, я прочла восхищение в его глазах: «Ты, старушка, молодец, добила Юрку вконец!». Потом я приняла душ, мы еще выпили, и с огромной ленцой я обслужила Жеку.

Чикин в это время сладко подремывал в кресле. Я собиралась уже уйти, как ему неожиданно пришла идея. Я, правда, ничего толком не поняла из его бреда. Чика говорил Жеке, что надо будет попробовать меня во главе этой тусовки, они, конечно, дворовые, угловатые, это и требуется, а что, если вдруг среди них появится фирменная чувиха, то есть я, это будет отвально. К тому же у меня имеются, как ни крути, профессиональный голос и манеры, которые у Верки и ее компании никогда не появятся. Жека тоже ухватился за эту мысль, а я им сказала: «Делайте все, что хотите, я должна быть первой, остальное, мальчики, уже ваши заботы». К полуночи я начала понимать, что из этого дерьма мне не так просто выбраться, они не остановятся, пока не допьют, не дожрут все принесенное мной. Тощие, а аппетит просто волчий, то ли с голодухи, то ли никогда подобного стола не видели. Они продолжали рассуждать о своих планах, Жека стал совать мне в нос красное удостоверение с гербом. Юрка его просил, чтобы он немедленно спрятал это удостоверение, он не хочет потом объясняться в комитете и отвечать за болтуна Жеку, но того было не унять, он кричал, что все у него схвачено, никто не сможет им помешать, иначе потеряет все, что имеет, кого бы это ни касалось.

— Ладно, давай не будем об этом, я знаю, что ты всесильный, но больше не трепись, прошу тебя, — едва шевелил языком Чика.

— Если ты волнуешься за Вику, то напрасно, это мой человек, скажи ему в ухо, что ты мой человек…

Я кивала головой, с Жекой бесполезно было спорить. Он и в самом деле появлялся иногда в «Космосе» или в «Национале», его знали многие девочки из нашей компании (я туда тоже иногда захаживала, пока не заимела квартиру и не перешла на надежную клиентуру), он их иногда припугивал, иногда чем-то выручал и, надо сказать, что какие-то крохи ему пере-падали.

— Давайте, мальчики, откроем еще одну бутылку. Хочу выпить за вас, — сказала я, и они с радостью согласились. Не прошло и часа, как оба уснули. Я приняла душ, откопала в шкафу чистое белье и улеглась в соседней комнате.

Утром отваливалась башка, и вообще было ощущение, что извалялась в грязи. Они продолжали спать, а я тихо затворила за собою двери.

С радостью оказалась в своей квартире, посмотрела на часы: в половине десятого должен звонить Мишель, я его никогда не подвожу. За последние месяцы он самый надежный. Все, что есть в квартире — и мебель, и ковры, и масса разных безделушек, — благодаря только ему, Я плачу за квартиру бешеные деньги, пятьсот рэ в месяц, но она лучше любого люкса в самом шикарном отеле. Таким, как Жека и Чика, сюда вход воспрещен, они полностью ошалеют от увиденного и начнут — не сомневаюсь в этом — тут же увеличивать свои ставки. Ста баками за вечер я никогда в жизни не отделаюсь, побывай они здесь и пронюхай кое-что о моей жизни поподробней. Я приняла душ, намазалась кремом и легла отдохнуть возле телефона-секретаря — подарка Мишеля. Стоило позвонить — и мой голос, записанный на пленку, мягко отвечал, когда я прибуду.

Я собиралась уже было задремать, как меня вдруг стало мучить вчерашнее предчувствие: что-то неладно дома, надо обязательно позвонить матери, давно с ней не говорила. Мама знает мой телефон, но сама звонить явно не станет, опять у нее какие-то обиды. Да, тогда, несколько лет назад, я выкинула фокус, когда вдруг бросила все и уехала в неизвестность, но теперь уже все, можно считать, позади. Она приезжала ко мне несколько месяцев назад, охала и ахала, когда ходила по квартире, приговаривала, что никогда подумать не могла бы, что вот так живут молодые певицы, а когда получила от меня массу нарядов, вдруг загрустила: «Откуда у тебя все это?» Я стала рассказывать о гастролях, показывала ей афиши, говорила, что скоро мои песни зазвучат по радио, телевидению, много работаю, деньги платят большие, на кого мне их тратить?

Я чувствовала, что ей очень хотелось, спросить о самом главном: о моей личной жизни. Там, в Воронеже, мною часто интересуется Генка Петров, мы с ним встречались несколько лет, он учится в медицинском, его мама говорит, что он ни с кем нё встречается, а все меня вспоминает.

— Мне не до этого, мама, — сказала я ей. — Липнут, конечно, всякие, но я их посылаю. Все будет позже, когда я чего-нибудь добьюсь.

Она увезла домой записи моих песен, давала их слушать знакомым, и те ее убеждали, что я сделала правильно, уехав из Воронежа, здесь бы мне светило лишь преподавание музыки в школе за несчастные копейки. Но мама, я это прекрасно чувствовала, думала совсем иначе. Я и сама часто вспоминала Генку, таких людей, как он, мало, его я прекрасно понимала, но он навсегда остался в прошлой, другой жизни, нам никогда не встретиться больше, никогда не поговорить, как раньше. Я стала совсем другой, и его счастье, что он не знает, какой…

Я протянула руку к телефону, не осмеливаясь набрать домашний номер, потом все же решилась. У мамы был тихий голос, она говорила так, когда была очень обижена.

— Ты здорова? — спросила я.

— Все в порядке, вот — только отец совсем сошел с ума. Ходит в какой-то клуб, марксистов, говорит, что мы не позволим продать идеалы социализма. У него собираются такие же отставники, до ночи спорят, составляют жуткие письма в инстанции…

— Это не самое страшное. Он сейчас не пьет?

— Почти, но ты же знаешь, иногда бывает, Как твои дела?

— Нормально, записала несколько песен. Тебе должны понравиться. Примерно через неделю будет большая статья в газете. И вся обо мне.

Она вздохнула:

— Я все время волнуюсь за тебя, сама не знаю почему. Тетя Валя слышала твою песню по радио. Прибежала ко мне, мы весь вечер плакали. Ты когда приедешь?

— Теперь уже скоро. Обещают две гастрольные поездки Коммерческие, по Сибири, потом несколько записей, и я обязательно приеду, — говорила я и ничуть не врала. Я наконец-то приеду домой, но уже такой, какой мне хочется быть, после телевидения, после статьи, я приеду в училище, и уже никто не сможет посмеяться надо мной. Пускай они завидуют, они ведь ничего не знают о моей жизни, о которой я ничуть не жалею, я уже никогда бы не смогла жить в том нищенском дерьме, в котором живут они.

Мы еще поговорили немного, на душе стало легче. Она и представить не может, что пришлось мне испытать за эти два года. Мне иногда казалось, что все происходило не со мной. Несколько дней я проболталась по вокзалам, наконец-то нашла койку в кооперативной гостинице и начала ездить по всем студиям, которые только знала, там на меня смотрели как на свалившуюся с Луны, говорили, что у тебя, девочка, быть может, и получится кое-что, но для этого слишком много надо — хорошие фонограммы, соответствующий репертуар. Они тогда еще не называли, сколько это будет стоить, но так закатывали глаза, что мне становилось все понятным. К тому же в коридорах я встречала много себе подобных, они тоже уходили ни с чем, но были и более уверенные. Одна из них, кажется, Марина, (больше я ее никогда не видела и не слышала, тоже мне солистка!) сказала мне:

— Сюда, милочка, без рекомендации не приходят. Если читала когда-нибудь в жизни книжки, то знаешь, что в старые времена существовали рекомендательные письма. Теперь тоже, только не письма, а телефонные звонки… Но и этого мало, надо, чтобы за душой немного звенело. Тогда с тобой, быть может, и поговорят, куда-нибудь пристроят. Сейчас немало вакантных мест, но их очень трудно занять… Ты не представляешь, чего мне стоило, пока я записалась. Слов таких не существует, чтобы передать все…

Сказала, ушла записываться и исчезла. Сейчас, может быть, ошивается где-нибудь в ресторане, не больше. Ни в одной тусовке ее нет, это я уж точно знаю. Но тогда мне от ее слов было не холодно и не жарко, я не знала, что мне делать, деньги, как я их ни экономила, стремительно улетучивались, домой звонить не могла, знакомых в Москве не было. Я стала вычитывать объявления и вдруг поняла, что я лимитчица, и на какую-нибудь самую- неприглядную работу, дающую кусок хлеба, меня могут принять. Я пришла в отдел кадров одного завода, где по объявлению в столовую требовались рабочие. Какой-то замшелый дед, видно, тоже из отставников, как мой папенька, долго меня рассматривал, потом улыбнулся и сказал:

— Что-то ты, девушка, не очень для такой работы подходишь, сбежишь ведь через два дня… Вон, даже музыкальное училище бросила, а тут грязные тарелки после работяг мыть. Точно сбежишь, а как сбежишь, так и из общежития выгоним. Порядок такой у нее…

Я развела руками:

— Что же мне делать? Денег нет, жить негде, домой возвращаться не могу. Буду работать, честное слово, буду.

Он еще раз внимательно на меня посмотрел, потом сказал:

— Посиди-ка ты здесь, я сейчас, — и вышел из комнаты. Через несколько минут он явился и спросил у меня:

— Ты мне честно скажи, зачем в Москву приехала… Ну там, с родителями поцапалась или по какой еще причине. Я поняла, что ему лучше не врать.

— Певицей хочу стать, настоящей, понимаете, эстрадной. У нас это невозможно, а здесь, мне сказали, можно пробиться, Но надо где-то работать, не подыхать же с голоду, да и крыша над головой нужна.

Он покачал головой:

— Значит, в Москву за песнями приехала, а здесь, поверь, не до песен бывает. Едет народ, едет, а потом страдает всю жизнь — ни квартиры тебе, ни прописки, Болтайся между небом и землей. Ну да ладно, раз уж приехала. В любой момент назад к себе в Воронеж, к мамке и папке сбежишь, а может, и выйдет что. Вид у тебя решительный, видно, не из трусливых… У нас тут есть один временный вариант для тебя… Только чёловек ты мне неизвестный, первый раз, как говорится, вижу…

Он рассказал, что у них в общежитии освободилось место воспитателя. Работала одна девушка, тоже лимитчик, комнату временную имела, да случились обстоятельства, что вынуждена уехать к себе в деревню, в декретный отпуск.:

— Родила, а замуж так и не вышла. Место за ней числится, нужен человек, пока она не выйдет, — сказал он и опять принялся меня разглядывать.

— Возьмите, я справлюсь…

— В общем-то ты подходишь. Споешь что-нибудь вечером, на пианино сыграешь, какого-нибудь артиста в гости позовешь или писателя… Да и в комнате одна, считай, целых полтора года, а там, может, и в певицы возьмут. А не возьмут, так уж извини, комнату придется освободить, идти в трехместную, если у нас останешься, и тарелки мыть на кухне… Зарплата небольшая, всего девяносто рублей, но это, извини, не я устанавливал.

Я чувствовала себя счастливой: у меня есть дом, крыша над головой почти в самом центре Москвы, есть деньги. Я — спасена!

С этими идиотскими воспоминаниями я уснула. Сквозь сон услыхала телефон. Позвонил Мишель и сообщил, что наконец-то завтра вечером он будет свободен, у него есть отличный план, мы проведем вместе целую вечность. Я сказала, что меня это устраивает. У него был довольный голос, удачно завершились какие-то долгие переговоры с нашей стороной, теперь все наконец решено, его бизнес будет у нас процветать, а значит, мы будем видеться часто и долго. Я положила трубку, отключила телефон (наконец-то можно будет выспаться) и подумала: сколько же таких слов я слышала за эти два года?: Началось все с того момента, когда в самом деле появился шанс записать песню в одной кооперативной студии. Песня была моя собственная, ее послушали, сказали, что готовы поработать со мной на самом высоком уровне, я в этом могу не сомневаться, ведь в студию приглашены известные композиторы, так что оркестровка и работа со мной как с вокалисткой обеспечены, только… Я понимала, что означает: «только». Нужны деньги и столько, сколько я еще просто не видела в своей жизни. Где их взять? Я рассказала о своих горестях Вале, воспитательнице того же заводского общежития. Она на меня выкатила свои большие серые глаза:

— Ты и в самом деле наивная. То-то я смотрю, что ты в задрипанных шмотках совкового производства ходишь. А еще хочешь деньжат для своих песен приработать…

Я сказала, что не совсем понимаю ее. У нее-то вид и в самом деле был фирмовый, а какие ароматы французских духов!

— Ты посмотри, что вокруг творится, как наши девчонки трахаются с пьяными, вонючими работягами. Ничего не попишешь, у них жизнь такая. И тебя она, девочка, засосет. Не таких обламывала. Пить начнешь, стелиться под каждого.

Я ей призналась, что тут один особенно настырный прохода не давал, и однажды я оказалась у него до утра. Валя рассмеялась:

— Вот-вот, а дальше пойдет такое, что тебе и не снилось. Я все это прошла, да вовремя остановилась. Теперь они ко мне на пушечный выстрел не приблизятся. Пускай поищут что-нибудь бросовое. Ты только не обижайся, ради бога… Завтра мы тебя прикинем получше, и пойдешь со мной в одну компанию. Очень пристойную, даю тебе слово.

— Что еще за компания?

— Я — же говорю, что хорошая. Побеседуешь с приличными мужчинами, потанцуешь. А там будет видно. Может, и заработаешь кое-что.

Назавтра я сидела перед зеркалом в ее комнате, и Валя наводила самый настоящий марафет — накручивала мне волосы, подводила глаза. Наряд мы уже выбрали. Я в нем себя не узнавала. Она тем временем о себе рассказывала:

— Я не так, как ты в столовую…. В цех оформилась, ученицей токаря. Работа такая, что в аду в тыщу раз приятнее. А тут крутился один замначальника цеха, все глазами на меня постреливал. И дострелялся, не могла я ему отказать. Так и стала воспитателем общежития. Денег нет, оборвана до нитки… Тут одна наша из моей ярославской деревни и говорит: пошли-ка вечером на Красную площадь, прошвырнемся.

Я в нее чуть не плюнула:

— Я что тебе, пионерка — цветы возлагать?..

Та небрежно покривилась:

— Деревня ты, говорит, навозом пропахшая. Сходим, а тал, ты поймешь, что к чему.

Порулили мы вечером к Василию Блаженному. Смотрю много вокруг девчонок вроде нас крутятся. Вчерашних-то деревенских я сразу могу узнать. А возле них представительны мужики топчутся, присматриваются, значит. Неожиданно к нал, прямиком двое подруливают. Один из них, седоватый уже но в форме, говорит: не хотите ли, мол, девочки, провести вече с нами. Люди мы командировочные, одинокие, второй меся в Москве сидим и очень скучаем. Неохота в ресторане одном шампанское икрой закусывать. Я посмотрела на свою подружку, а та и говорит седому: «Спасибо большое, но мы девушек молодые, перед сном стараемся много не есть и не пить, внешность свою можем подпортить…» Он в ответ: «Все понимаем, все закончится для вас хорошо, вы сможете купить себе наряды, духи». И мы с ними пошли, отужинали в ресторане потом оказались в люксе гостиницы «Москва». Этот седой к мне прилепился, он был намного обходительнее наших работяг не хамил/да по существу почти ничего уже и не мог. Промучилась я с ним до утра, а когда ушла, то у меня в кармане был моя месячная зарплата.

— Что, вот так и ходят к Василию Блаженному? — спросила я.

— А то нет, сходи полюбуйся. Туда слетаются важные птички, те, что девочек для капиталистов подбирают. У них своя система воспитания нашего брата, да и оплата другая. Только опасно это, в любой момент прихватить могут… Тут такое в газетах пишут. С нашими безопасно. Я сама туда больше не хожу. Мне, когда надо, звонят.

— А кто звонит?

— Тут недалеко школка есть такая, для партначальников. Учатся они тут по два-три года, или на курсы приезжают. Голодные, аж страх. А карманы полные денег. Все мужчины, как один, чистые, никакой тебе заразы. Расплачиваются и краснеют.

Она отошла от зеркала, сказала, что я вполне готова для первого выхода в свет, меня от ее слов слегка покоробился но я опять вспомнила работягу, затащившего меня к себе в комнату, и отбросила всякие дурные мысли. Через час мы уже стояли возле ресторана «Арбат», спустя несколько минут подкатила черная машина, и из нее вышли два человека, лет по сорок или чуть больше.

— Знакомьтесь, это моя лучшая подруга Виктория, — сказала Валя, они тоже назвали себя, и мы поднялись на третий этаж, в зал, увешанный зеркалами. Очень удобно, сидишь, смотришь вроде бы в одну точку, а видишь весь зал. На меня сразу клюнул (я это с ходу почувствовала) один из них, его звали Коля, он был невысокого роста, и костюм сидел на нем, как военная форма. Коля подкладывал в мою тарелку разные закуски, приглашал потанцевать, рассказывал о своей жизни, в основном о занятиях спортом, о том, что он был даже чемпионом, и если бы кому-либо вздумалось сейчас ко мне подойти, он мог ответить так, что будь здоров. Он пытался прижаться ко мне всем телом, при этом начинал тяжело дышать в самое ухо, и мне делалось щекотно. Несколько раз я громко рассмеялась, на весь ресторан, он даже чуть не обиделся. Заплатили они за столик очень приличную сумму, что-то около двух сотенных, Валя в момент расплаты мне подмигнула, мол, видишь, какие парни?! Мы поехали в высотный старый дом, оказавшийся общежитием, прошли через проходную, в которой сидели дядьки в фуражках с синими околышами. Дядьки не спросили никаких пропусков, они только подмигнули Коле и Василию (так звали дружка Вали), и мы оказались в корпусе с высокими мраморными колоннами.

Коля выставил на стол шампанское, бутерброды, открыл коробку конфет.

— Мне очень хочется, — произнес он, наполнив стаканы, — чтобы наша дружба длилась долго. Валю мы знаем давно, очень рады познакомиться с ее лучшей подругой Викой.

Еще он сказал, что они никогда нас не подведут, если и будут знакомить еще с кем-нибудь, то с очень солидными и надежными людьми, мы можем в этом не сомневаться.

Мы выпили еще, и Вася стал что-то нашептывать Вале. Наконец, он сказал, что они прощаются с нами, уже поздно, а им грешно укорачивать ночь. Коля вышел их проводить, а я разделась и легла в постель, закрыла глаза, мне было на все наплевать.

Они или их товарищи стали часто звонить, и мы проходили через проходную уже одни, старики в фуражках нас знали и весело кивали при встрече: Коля сказал, что им тоже достается они имеют здесь еще по несколько пенсий и чувствуют себе очень хорошо. Через несколько месяцев я пришла на студию и вручила необходимую сумму. Главный на студии рассмеялся, сказал, что я неплохо где-то разжилась, это редко удается; провинциалкам за такой короткий срок, и пообещал, что запишет мне не одну песню, а сразу две, пускай вторая будет как бы в долг, он не сомневается, что я расплачусь, зато теперь я см выезжать с какими-нибудь, конечно, пока не очень престижным тусовками на гастроли, зарабатывать, как минимум, по полтиннику за концерт, что для начала очень даже неплохо.

Я и в самом деле несколько раз ездила на гастроли, мы продолжали ходить с Валей к нашим друзьям до тех пор, пока какая-то подруга не свела ее с более солидными людьми, сред; которых был немец Франц, впоследствии укативший вместе с Валей, я же осталась здесь.

Мои воспоминания прервал звонок очень милого молодой итальяшки. Он недавно приехал в ихнее посольство, и общий знакомый устроил нам встречу. Итальяшка, атташе по культуре был похож на девушку — стройный, сероглазый, и я сразу поду мала, уж не «голубой» ли он. Но нет, оказалось, что в полном порядке, и даже более того, с ним я не только работала, был что-то большее… Я сказала ему, что у меня есть время сегодня вечером и завтра до обеда. Я ведь должна была как следует подготовиться к завтрашней вечерней встрече с Мишелем Пускай он, дорогой Мишель, не обижается на меня. Я должна вернуть хотя бы сто баков, ухлопанных на этих уродов, при воспоминании о которых тошнит, — Чику и Жеку. Итальяшка сказал что сегодня у него свободный вечер. Очень хорошо, я высплюсь схожу к массажистке, поплаваю в бассейнё и буду свеженькой, почти нетронутой.