Не счесть алмазов

Не счесть алмазов

Я приехал в Останкино и предложил сделать серию фильмов, посвященных российской истории. Фильмы эти должна была объединять общая тема: становление российской государственности. Снимать их могли разные режиссеры и в разных жанрах. Это мог быть и фильм о государственном деятеле, и фильм, рассказывающий о каком-то ключевом, переломном моменте истории. Это могли быть и приключенческие картины, и мелодрамы, и трагедии, и даже комедии. Из такого калейдоскопа должна была складываться некая общая эпическая картина. Такой подход давал возможность объединить для решения общей задачи многих питерских кинематографистов, предложить им на будущее ясную творческую перспективу. Дворцы, музеи, сам облик Питера – это уже готовая универсальная декорация. Сначала на ТВ воодушевились, а потом побоялись «неуместных параллелей» и «аллюзий». Мы долго спорили и даже ругались.

Всякая скандальная информация распространяется по Москве мгновенно. В тот же вечер мне позвонил сценарист Вадим Трунин – автор сценария «Белорусский вокзал».

– Слушай, – мне понравилась твоя затея с историческим сериалом. Надо бы встретиться, – сказал Вадим.

– Когда? – спросил я.

– Сегодня.

– А где?

– В ресторане, конечно! – удивился Вадим.

Время было уже позднее, но я жил в гостинице «Пекин», рядом с Домом кино, и мы встретились. Наш ресторан в то время являл собою удивительную картину. По случаю очередной антиалкогольной компании спиртное было запрещено, но весь ресторан к вечеру был уже фундаментально пьян. Спиртного на столах, конечно, не было, но на каждом стояли бутылочки с напитком «Байкал». Напиток этот был изобретен в разгар холодной войны для сокрушения конкурента – американской компании «Кока-кола». Враждебный напиток мы не победили, но «Байкал» все же пригодился – по цвету он походил на коньяк. В бутылочках из-под «Байкала» именно коньяк теперь и маскировали.

– Мне «байкальчика» и лимончик, – заказывали официанту, и официант исправно выполнял заказ. Если спрашивали «чего-нибудь попить», официант приносил фужер водки-«андроповки». Мы с Вадимом чокнулись «байкальчиком», и беседа началась. Чтобы заинтересовать сериалом, Трунин предложил для почина снять одну подлинную, но завлекательную историю.

– Ты про Василия Лебедева что-нибудь знаешь? – спросил Вадим.

Я сказал, что не знаю. Тогда, путая екатерининские времена и елизаветинские, перевирая имена вельмож, Вадим с энтузиазмом рассказал следующее.

В середине восемнадцатого века, в Ярославле, в знаменитом театре Волкова служил артист Василий Лебедев. Особыми талантами он не отличался, но был импозантен, красив и хорошо пел. Не добившись в Ярославле успеха, Василий отправился в Петербург и стал певчим в хоре графа Разумовского. Пользуясь особым вниманием дам, он быстро продвинулся и стал у Разумовского кем-то вроде затейника – шоумена.

Впоследствии Разумовский почему-то отослал Василия в Лондон, в русское посольство. Это «почему-то» объяснялось тем, что Россия давно уже подумывала о том, как бы омыть русские сапоги в Индийском океане. Для этого посольство пыталось подослать лазутчиков в Ост-Индскую компанию и разведать об Индии побольше. Ост-Индская компания, между тем, действовала замкнуто и чужаков к себе не допускала. Василий Лебедев приехал и сразу же очаровал ост-индских дам. Потребовалось некоторое время, но Василий все же был приглашен в компанию уже в качестве служащего с функцией затейника. Англичанам в Индии жилось скучновато.

Лебедев получил секретные инструкции у нашего посольства и отбыл на место службы. В Петербурге стали ждать с нетерпением вестей от лазутчика. Но Василий вдруг повел себя странно и несуразно. Он до беспамятства влюбился в Индию, в ее музыку и танцы. Он на собственные деньги организовал театр, где, к ужасу англичан, туземцы разыгрывали пьесы Шекспира, а новый служащий братался с населением и, в конце концов, скандально женился на туземке. Ост-Индская компания была разочарована. Разочарованы были и в Петербурге. От несуразного лазутчика, вместо сведений о торговом обороте англичан и количестве судов на рейде, поступил черновик русско-санскритского словаря и ноты с какими-то дикарскими напевами. Британия была оскорблена, а Россия возмущена.

Лебедева быстренько выперли из Индии. Он тут же был препровожден в Петербург, посажен, было, в Петропавловку, но по причине слабоумия и безвредности прощен и умер в нищете и забвении где-то на Голодае. Там он бредил в беспамятстве «далекой Индией чудес». Все было в этой истории: и экзотика, и любовь, и российский характер с его неизбывной тоской о прекрасном. Не было только денег и благословения начальства.

– Вот в том-то и дело! – кричал Трунин. – Будет и благословение, и деньги!

Он, оказывается, уже побывал в индийском посольстве и получил «добро». Как раз в это время мы крепили дружбу с Индией.

Через неделю я получил приглашение от индийского посольства с предложением посетить и т. д.

До Калькутты лететь долго и всю дорогу мы прорабатывали с Труниным фантасмагорические планы, касательно исторического сериала и его реализации.

– Ну, о деньгах для «Лебедева» я не беспокоюсь, – уверял Вадим, – «не счесть алмазов в каменных пещерах»!

Мы прилетели в Калькутту втроем. К нам присоединился новый директор «Ленфильма» Виталий Аксенов. В тот же день состоялась и встреча с будущими партнерами. Это был руководитель одного из местных театров и его труппа. Руководитель сказал, что в нашем распоряжении все его актеры. Это будет их вклад в общее дело, а за финансами дело не станет. «Помогут коммунисты», – доверительно добавил наш партнер, и при этом заговорщицки понизил голос. В переводчики нам определили некоего Джо. Это был не тот Джо, с которым я общался на Маврикии, а другой, калькуттский, но такой же бестолковый. Он недоучился в университете имени Лумумбы, потому что его быстренько женила на себе бойкая девушка Надя. Джо без акцента ругался по-русски, но в остальном, запас слов у него был скудный.

Выяснилось, что компартий в Индии целых пять и нам с ними предстоит поочередно наводить контакты. Наутро мы поехали по компартиям. От компартии до компартии добирались часами. На улицах Калькутты царило столпотворение и бестолковщина. Рядом с водителем всегда сидел специальный человек, который должен был отгонять священных коров и ругаться в пробках на перекрестках. Джо нам объяснил, что такое безобразие происходит оттого, что Советский Союз до сих пор не построил в Калькутте метро. В первой компартии нас крепко обняли и попросили денег на укрепление дружбы. Во второй произошло то же самое. О сериале и о «Лебедеве» даже речи не было.

Тогда мы поехали в «Совэкспортфильм». В особнячке «Совэкспортфильма» проживал гостеприимный паренек с военной выправкой. О кинематографическом уклоне этой организации напоминал только засиженный индийскими мухами плакат с Бондарчуком в роли Пьера Безухова. Зато жена паренька накормила нас огненным украинским борщом и напоила горилкой с перцем. Обед происходил при сорока градусах в тени. Паренек объяснил нам, что это очень полезно, и поставил нам в пример англичан, которые с утра начинают выравнивать температуру тела и температуру внешней индийской среды.

О «Лебедеве» и сериале он сразу сказал, что ни черта не получится, и поддержал Аксенова в том, что нужно нажимать на «культурную программу».

– Индусы будут волынить, пока у вас не кончатся суточные, – предрек наш хозяин.

Из чувства долга мы съездили в третью компартию и опять получили фигу с маслом.

– Наконец-то начнется культурная программа, – облегченно вздохнул Аксенов, и мы поехали в зоопарк.

Аксенов пришел на «Ленфильм» с научно-популярной студии, и у него был какой-то нездоровый интерес к животному миру вообще и к пресмыкающимся, в частности. Весь день он бродил по зоопарку и искал серпентарий. Попутно выяснилось, что калькутцы никогда слонов не видели и разглядывали их с большим интересом. Надпись: «Осторожно, слоны!» нужно здесь понимать буквально, потому что первый же слон ловко вытянул хоботом из аксеновского пиджака десятидолларовую бумажку.

– Я же говорил, что нужно идти в серпентарий! – рассердился Аксенов.

На следующий день, после бесплодного посещения четвертой компартии, мы снова отвлеклись на «культурную программу». На этот раз командовал парадом Джо. Они долго шептались с Труниным, и в машину был загружен вместительный рюкзак. Планировалась поездка к Гангу и последующая речная прогулка. На берегу Джо разогнал нищих, которые принялись было выклянчивать у Трунина рупии – он здорово походил на белого саиба и от него, как от настоящего саиба, попахивало спиртным. Потом нас загрузили в утлую лодчонку и выгрузили на отмель посреди Ганга. Джо торжественно извлек из рюкзака кастрюлю, обмотанную для сохранения тепла толстым пледом, а Трунин извлек раскаленную на здешнем солнце бутылку водки. Начался пикник.

В качестве сюрприза русская жена Джо приготовила тушеную картошку с мясом.

– А откуда мясо? – с подозрением спросил Трунин. – Священных коров у вас не едят.

– Эта не священная, – заверил Джо.

Выпили и закусили коровой. Мясо было совершенно несъедобное, но уточнять его происхождение как-то не хотелось. Заговорили о наших проблемах. Джо подтвердил, что все коммунисты нищие и ничего хорошего ждать от них не приходится. Отхлебнув теплой водки, Джо взял инициативу в свои руки.

– К магарадже надо ехать, – сказал Джо, – я знаю одного богатого магараджу.

– Магараджей не бывает! – заявил Аксенов.

– Нет, бывает, – настаивал Джо, – я сам повезу вас к магарадже! Все равно компартии у вас уже кончаются!

И тут я почувствовал, как снизу подбирается ко мне какая-то влажная прохлада. Оказывается, мы давно уже сидели чуть ли не по пояс в воде. К нам подобрался океанский прилив, и теперь мы оказались, практически, посреди Ганга. Вода быстро прибывала, и на нас с интересом глядели с берега многочисленные ротозеи. Помогать нам никто не собирался. Видимо, считалось, что белые саибы знают, что делают.

Джо кинулся спасать кастрюлю, Трунин водку, а мы с Аксеновым удерживали рвущуюся в океан лодку. С трудом погрузившись, мы принялись грести какой-то палкой к берегу. Вспомнив, что он когда-то служил на флоте, Трунин закричал: «Табань!» Но Джо подумал, что это незнакомое русское ругательство и упорно греб в противоположную сторону. Наконец, мы кое-как добрались до берега, хозяин, как ни в чем не бывало, привязал лодку и попросил на чай.

Таким образом, мы сохранили свои драгоценные жизни для посещения магараджи.

Магараджа действительно существовал, и у него был огромный мрачный дворец. На ступеньках дворца сидело множество людей в рваных хламидах. Они слизывали с банановых листьев какую-то еду.

– Это у них час ланча, – пояснил Джо.

Потом мы вошли во дворец. В сумрачных огромных залах стояли каменные чудовища и звери. По ранжиру, как русские матрешки, выстроились Будды. Джо перешел на шепот.

– У магараджи тоже час ланча, – почтительно пояснил он и удалился. Через некоторое время, распугивая летучих мышей, он явился снова. Джо отворил маленькую, незаметную дверцу, и мы вошли. В каморке на потертом коврике сидел красивый седой человек в белоснежной чалме и выжидательно на нас смотрел.

– Поклонитесь, – шепнул Джо.

Мы неуклюже поклонились и плюхнулись на коврик. Магараджа отодвинул банановый лист с ланчем и заговорил. Джо переводил. Выяснилось, что род этого магараджи уже полтораста лет находится в несколько стесненных обстоятельствах. Глава рода некогда чудом выжил после какой-то эпидемии и дал обет раз в месяц кормить всех сирых и голодных. Но условия обета были не точные – неизвестно было, скольких страждущих он берет на прокорм и на какой срок. Это привело к быстрому разорению рода. Магараджа, конечно, честно выполняет завет предка, но наличных у него давно уже нет. Есть только дворец и бесценная скульптура. Он сдает дворец киностудиям как декорацию для съемок и продает кое-что из семейных реликвий.

– Когда у вас будут съемки, – пообещал старец, – вы сможете снимать здесь бесплатно. Пусть это будет мой вклад в совместную постановку.

Джо был прав. Магараджи в Индии все-таки есть, но безденежные. Вскоре и у нас тоже кончились суточные.

Я прилетел в Москву в морозный солнечный день и явился в Госкино. Там сменился главный редактор. Им стал вгиковец, толковый киновед и критик Армен Медведев.

По правде говоря, я не очень надеялся на успех. В кино все чаще прекращалось финансирование, возникали долгие простои. По всей стране не хватало простейших товаров первой необходимости. Останавливались заводы и шахты. Было не до кинематографа. Новый главный редактор сидел в своем кабинете в полном одиночестве. Я рассказал Медведеву, не вдаваясь в подробности, о нашем плане касательно исторических фильмов. Он поддержал его, но заметил, что, конечно же, в телевизионном исполнении это интересно и правильно, но что касается кинематографа…

Каждый исторический фильм – это тяжелый труд и огромные деньги. Замахиваться сейчас на серию фильмов – просто безумие. Я решил, было, что разговор окончен, но Медведев меня остановил.

– Вот если попробовать сделать какой-нибудь пилотный фильм, – сказал он, – проверить, что сейчас возможно, что невозможно экономически и организационно. Тогда, в случае удачи, можно наращивать постепенно вокруг этой картины фильмы-продолжения, как растут солевые кристаллы.

Я поблагодарил и сказал, что подумаю. Новый редактор мне понравился. Он был сдержан и деловит.

В объединении мы принялись искать тот первый кристалл, для серии будущих фильмов. Прежде всего, нужна была крепкая, уже готовая сценарная основа. Подготовка оригинального сценария отняла бы много времени. Решили остановиться на пьесе Леонида Зорина «Царская охота». В основе действия – борьба Екатерины Великой за власть и похищение графом Алексеем Орловым возможной претендентки на трон, княжны Таракановой. Пьеса с успехом шла в театре Моссовета. Зорин был известным драматургом, имевшим опыт работы и в кино. Я подумал, что необходимо сразу же сориентироваться и по поводу соседствующих «кристаллов». Так появилась идея постепенно и параллельно готовить сценарии еще для двух картин. Мы решили, что одна будет экранизацией романа Мережковского «Петр и Алексей», а другая – пьесы того же Мережковского «Бедный Павел». Таким образом, замаячил проект трилогии, которую можно объединить названием: «Империя. Начало». Пугать перспективой такой трилогии никого пока не следовало – дай бог разобраться хотя бы с «Царской охотой»!

С Леонидом Зориным мы быстро нашли общий язык. Если объединяющей темой трилогии становится «человек и власть», то и в пьесе нужно сделать некоторые изменения и иначе расставить акценты. Зорин согласился и на это. Но как решать финансовые проблемы? Кто-то из московских плановиков, чтобы увеличить смету, предложил искусственно раздуть метраж картины. Надежда на съемки как появилась, так и пропала. Многие успокаивали меня, что это даже к лучшему. Виданное ли дело: в смутное, переходное время ввязываться в такую работу? Да и кому это сейчас нужно? И тут, в который раз, мне помог случай. Даже два!

Первым можно считать появление в Госкино Армена Медведева, а вторым – то самое «смутное, переходное» время. К параксизмам нашей перестройки за рубежом присматривались и приценивались. Все-таки, происходило в России нечто невиданное. О затее с «Царской охотой» узнали через «Совэкспортфильм» в Праге, на студии «Баррандов», и в Риме, на студии «Чина-чита». На сближение будущие партнеры пошли с большой осторожностью. Итальянцы поглядели «Женитьбу», пошушукались и пригласили нас в Рим для продолжения переговоров. Но дело вдруг неожиданно и быстро наладилось как в Риме, так и в Праге. Приятно было увидеть, как изменились отношения с чешскими коллегами на «Баррандо-ве». Если в прежние приезды, я всегда чувствовал затаенную недоброжелательность, то теперь нам помогали искренне и по-товарищески. Сложнее и смешнее все происходило в Италии.

Основная съемочная группа была у нас все та же: оператор Векслер, художник Белла Маневич и замечательный художник по костюмам Лариса Конникова. Фильм получался дорогостоящий, и мне предложили на картину неизвестного мне директора Беню Путикова. Его рекомендовали, кажется, в студийном профкоме.

– По сегодняшним перестроечным временам, – сказал наш профсоюзный вождь, – Путиков самый честный человек на «Ленфильме»! Вождь так говорил не зря, потому что на студии уже начались первые лукавые «приватизации»: бесследно исчезали реквизит, аппаратура, костюмы. Все это прикрывалось самыми прогрессивными и красивыми лозунгами. Беня, видимо, был честным человеком, но директором он оказался никаким. Сказывалось и то, что работать ему пришлось в непривычной обстановке. Перед нашим отъездом в Италию Бене вручили в банке сорок тысяч долларов наличными – никто не знал толком, как оформлять чеки и вообще, что это такое. Беня сложил иностранные тыщи в старую женину сумочку, положил сумочку в полиэтиленовый пакет с портретом Че Гевары и прибыл в Шереметьево. Ознакомившись с содержимым сумочки, таможенники лишились дара речи и поспешно отпустили Беню – на заре перестройки они тоже не знали, как поступать в этих случаях. Их потрясла еще и беспечность, с которой Беня разгуливал по воровской перестроечной Москве. Так, помахивая Че Геварой, Беня Путиков прибыл в аэропорт имени Леонарда да Винчи. Начались сложности. Во всех банках и обменных пунктах служители пугались странного человека с советским паспортом и портретом вооруженного до зубов Че Гевары. Ни одного итальянского слова Беня, конечно, не знал.

Даже когда Беня явился в банк уже в сопровождении переводчицы, его все равно отказались обслуживать. Что происходит в России, никто не знал, и, на всякий случай, его отфутболивали. Ситуация оказалась неожиданной и для итальянцев, которые взялись нам помогать. Теперь им пришлось, до выяснения обстоятельств, платить за нас в гостиницах и, в целях экономии, кормить нас макаронами в своем офисе. Эти итальянцы когда-то работали с Никитой Михалковым на картине «Очи черные» и привыкли уже, что с русскими всегда что-то случается. Они окружили нас трогательной заботой.

Помреж Анита передавала нам новости с родины. Анита сообщала то, что узнавала из газет, но пересказывала по-своему.

– У вас очень плохо! – сообщала Анита. – Ваш толстый Пабло отнял у вас все деньги!

Речь, оказывается, шла о денежных реформах премьер-министра Павлова. Однажды она пришла в слезах:

– У вас отобрали всю водку! Что вы теперь будете кушать? – видимо, до Аниты дошли слухи об очередной антиалкогольной кампании.

После общения с русскими кинематографистами Анита считала, что водка – наш основной пищепродукт. Путиков похудел и спал на ходу. По ночам он стерег пакет с Че Геварой. Оказывается, сорок тысяч долларов – смехотворная сумма, вскоре уже и охранять-то стало нечего. Не советуясь с итальянцами, Беня часто совершал разорительные ошибки. Для съемок на рынке он заказал искусственные морепродукты. Рыбу и всяких каракатиц сделали очень похожих, но во много раз дешевле было просто купить все это живьем в супермаркете.

На съемках потребовался артист, изображающий кучера. Платить нужно было, конечно, валютой. Тогда вызвали артиста-кучера из Москвы, чтобы все расходы были в рублях. Прилетел Стас Садальский, но выяснилось, что лошадь понимает только по-итальянски – Стаса она не слушается. Когда Стас выучил два необходимых итальянских ругательства, лошадь его поняла, но стала шарахаться от кинокамеры. Оказывается, Беня подрядил по дешевке тупую крестьянскую лошаденку, предназначенную для перевозки навоза. Пришлось гнать из Рима дорогостоящую коневозку с учеными лошадьми и важным, как профессор, конюхом. Снимали в Пизе около знаменитой башни. Стас Садальский предупредил Путикова, что если башня повалится, то платить придется ему. Путиков испугался. Он теперь был уже опытным финансистом и понимал, что оставшихся долларов на ремонт башни не хватит.

Съемки в Италии были хоть и дорогостоящими, но кратковременными. Нам предстояла еще Прага, Крым и Ленинград. Здесь, в ленфильмовских павильонах, мы должны были снять основные, сюжетообразующие сцены. В главных ролях снимались: Анна Самохина, Николай Еременко-младший и Светлана Крючкова. Еще на пробах к «Женитьбе» я в шутку пообещал Светлане, что когда-нибудь сниму ее в роли Екатерины Великой. Прошло каких-то десять лет, и я сдержал слово. Бывает в кино и такое. Роль Екатерины, формально не главная, была по сути ключевой, несущей основной смысл и конфликт картины. По-моему, Светлана справилась с этой работой блестяще.

Декорации для нас строили долго – не хватало материалов, тканей и всяких неожиданных мелочей. Дворцовые фактуры наши художники имитировали только за счет изобретательности и всякого шаманства. «Ленфильм» постепенно, но неуклонно разваливался. Приватизированные цеха гонялись только за прибылью, аппаратура выходила из строя. Поскольку у нас реформы обязательно начинают с переименований, Первое творческое объединение теперь называлось: «Голос». Я был назначен худруком, но руководил только самим собой и нашей съемочной группой. Потом фильмопроизводство вообще прекратилось – не было пленки. Я взялся было монтировать картину, но выяснилось, что искусственно завышенные метражи я теперь не имею права сокращать. Это сработала прежняя плановая система.

Итальянцы просили сделать фильм покороче, а Госкино – подлиннее, «чтоб совпали отчетные плановые показатели». Я пытался сокращать картину с упорством и остервенением. Я был убежден, что из фильма нужно убрать двадцать три минуты и картина станет значительно лучше, динамичнее, но плановики и бухгалтеры только улыбались. Неожиданно фильм пригласили на международный фестиваль и меня вытолкнули с несокращенной копией в Монреаль. «Потом сократите!» – пообещали в Госкино.

Когда-то мои приезды в Москву постоянно сопровождались всякими политическими неприятностями – то Брежнев умирал, то Сталин. На этот раз я сработал по-крупному – развалился Советский Союз! Я прибыл в столицу девятнадцатого августа девяносто первого года. Никаких признаков катастрофы не было видно. Люди шли по своим делам, работали магазины. Мимо покрытого утренней росой Маяковского ползли по улице Горького автобусы и троллейбусы. Перефразируя этого поэта, можно было сказать: «по Горького дули авто и трамы уже при капитализме». Никто этого не замечал, только где-то на Пресне погромыхивали танковые моторы. Самолеты тоже летали. Без всяких приключений я улетел в Монреаль.

Здесь все были увлечены фестивалем, шла своя жизнь. Только группки канадских украинцев требовали от кого-то «незалежности», да иногда по улицам Монреаля проносились вереницы машин, украшенных литовскими флагами. Литовская диаспора уже праздновала свою независимость. Около фестивального центра слонялись безработные русско-еврейские эмигранты. Не зная никаких языков, они предлагали себя в переводчики и гиды. Таковы были далекие отзвуки наших потрясений. Фильм собрал полный зал – сказывался все-таки возросший интерес к российским делам. Иностранные коллеги картину хвалили, но при этом добавляли, что хорошо бы покороче. Тем самым, они нечаянно, но густо посыпали мою рану солью.

Дома меня ждали новые неприятности. Хейфиц отошел от дел Союза кинематографистов, и я снова попал в начальники. Положение здесь было ужасающим. Безработные, обнищавшие кинематографисты по привычке приходили в Союз за помощью, а помочь было нечем. Гордо голодали в одиночестве всенародно любимые, известные артисты. Заходили сюда и коллеги, из тех, кто быстро адаптировался к перестроечной конъюнктуре. Они выясняли, нельзя ли тут что-нибудь «приватизировать». От этих посещений становилось еще паршивее на душе.

Разваливался лучший в стране репинский дом творчества кинематографистов. Я приехал в занесенное снегами Репино, чтобы ознакомиться с обстановкой. Обстановка была блокадная – тишина, темнота и холод. Старенькая библиотекарша, которую я знал много лет, сопровождала меня в моем печальном походе по комнатам, холлам и закоулкам. Она привела меня в библиотеку, в единственное помещение, где еще было тепло и светло. Аккуратными рядами стояли там книги с аккуратно подклеенными корешками, лежали позапрошлогодние журналы про кино. Библиотекарша ждала своих постоянных читателей, которые долго теперь сюда не придут, а может, не придут и никогда. У нас с ней получился стихийный вечер воспоминаний. Библиотекарша знала всех своих великих и не великих абонентов.

– А помните этот шеститомник? – спрашивала библиотекарша и смеялась.

Я смеялся тоже, потому что хорошо помнил историю с шеститомником. Владимир Венгеров, известный питерский режиссер, был постоянным обитателем дома творчества, а библиотечный шеститомник Пушкина Володя переселил к себе в комнату на постоянное жительство. Без преувеличения можно утверждать, что Пушкина он знал наизусть. Особенно Володя любил читать Пушкина вслух и с выражением в дни студенческих каникул, когда в Репино приезжали молоденькие девочки-студентки. Володя приглашал их к себе в комнату, угощал сладостями, сам угощался коньяком и вдохновенно декламировал любимого поэта. Девочки с восторгом внимали. Мужская половина студенчества была Венгеровым очень недовольна.

Однажды, пока Володя витийствовал в одном из холлов, студенты похитили из соседнего дома отдыха огромную гипсовую девушку с веслом, перенесли ее за три километра в Репино и поместили в комнату Венгерова. Поздно вечером не очень трезвый режиссер пришел в свой номер и увидел в ванне хладное обнаженное тело. Боюсь описывать первую реакцию режиссера. Вторую я увидел сам утром. Венгеров спозаранку будил всех знакомых и умолял вынести сообща гипсовую девушку и спасти его от позора. Но девушка была невероятно тяжелой и очень мешало намертво закрепленное весло. Девушка была отвратительна еще и потому, что была синяя – экономный завхоз дома отдыха покрасил ее синькой. Ночью, с помощью автокрана, Володю от девушки освободили, но уже утром перед входом красовалась вылепленная из снега точно такая же девушка и тоже синяя. Студенты поддерживали статую в сохранности до самой весны.

Прежде в воскресные дни дом творчества «Репино» был всегда переполнен, потому что съезжались родственники и знакомые из соседних дач. Постоянно за одним и тем же угловым столиком появлялась Анна Ахматова в сопровождении Алексея и Гитаны Баталовых. Бывали питерские поэты и писатели: Орлов, Дудин, Берггольц, Гранин. Я помню и тот мрачный день, когда Алеша Баталов своими руками мастерил здесь крест для Ахматовой, потому что никто не знал, где и как вздумают начальники похоронить великую поэтессу.

Москвичи тоже любили наше Репино, здесь было написано и придумано немало прославленных, замечательных картин. Я помню здесь Тарковского, Кулиджанова, Визбора, Гребнева и Габриловича. Помню Николая Крючкова, Окуневскую, Ладынину и многих, многих. Это было дружное, веселое сообщество – можно сказать, семья. Здесь проходили и казенные мероприятия, но они почему-то не удавались или оканчивались не так, как задумывало начальство. Помню семинар, организованный горкомом партии. Семинар был посвящен проблемам кинокомедии. В Репино согнали всех прославленных комедиографов. Приехал и Райкин. Секретарь горкома сделал доклад с призывами и указаниями. Потом дали слово Райкину. Райкин подошел к трибуне и вдруг напялил на себя парик, пенсне и произнес пародию на оратора из какого-то своего эстрадного номера. Это было настолько смешно и похоже на повадки секретаря, что зал онемел. Потом все мы сделали вид, что ничего не произошло, и стали дружно аплодировать. Секретарю ничего не оставалось делать. Он тоже аплодировал и криво улыбался.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.