5 Бесконечная темница

5

Бесконечная темница

– Да ты хоть что-нибудь знаешь?

Мириам пришла в ярость, убедившись, что о наших предках Ротшильдах я не знаю почти ничего. Мы обедали вдвоем с ней в Эштон-Уолде. Я допустила серьезный промах – попыталась блефовать. Надуть Мириам еще никому не удавалось.

– Я никогда особо не интересовалась, – признала я и добавила в жалкой попытке оправдаться: – До сих пор.

– Не интересовалась! До сих пор! Ты хоть понимаешь, что судьба человека формируется задолго до его рождения? Мы же не из воздуха заводимся. Что-нибудь знаешь о хромосомах, генетике? Даже Библия учит, что грехи отцов скажутся на четырех поколениях – как минимум! – отчитывала она меня, а я, чувствуя себя дурой, кое-как оборонялась.

Мне казалось, семейной историей люди занимаются на старости лет, тогда же, когда возделывают клумбы и думают о душе. К тому же Ника целиком принадлежала XX веку. Но оправдания быстро исчерпались, и я взяла билет на самолет до Франкфурта – в город, где начиналась семейная история Ротшильдов.

Влажным зимним утром я прибыла в Германию, вооруженная камерой и адресом. Собиралась отыскать дом, где жили первые Ротшильды, но нашла лишь бетон и гудронное покрытие на том месте, где прежде стоял этот дом. Во время союзнических бомбардировок 1944 года уцелела только часть одной стены. По узким переулочкам, где подрастал родившийся в 1744 году основатель династии Майер Амшель, ныне проходит автобан. С помощью музея и архива Ротшильдов я начала понемногу складывать семейную историю.

В 1458 году император Фридрих III издал указ: евреям разрешается пребывать во Франкфурте лишь за плату и с условием, что они будут селиться на огороженной, битком забитой улочке на северо-восточной окраине города. Еврейская улица, вернее, узкий переулок длиной в сто с небольшим метров поначалу предназначался для ста жителей, но к XV веку там теснилось более пятисот семейств. В XVIII веке в Judengasse каким-то образом умещалось три тысячи человек. Предпринимались попытки ограничить еврейское население: разрешалось играть не более двенадцати свадеб в год, и то при условии, что и жених, и невеста достигли двадцатипятилетнего возраста. Поскольку евреям запрещалось владеть землей, заниматься сельским хозяйством, появляться в парках, гостиницах или кофейнях, а также приближаться на сто футов к городскому собору, у евреев оставался довольно-таки скудный выбор профессий за исключением ростовщичества и немногих ремесел.

Поскольку законы страны, где они жили, не давали им защиты, еврейские общины вырабатывали собственные системы правосудия, здравоохранения, молитвы, образования, традиций. По сути дела, они представляли собой государство в государстве, что еще более отчуждало их от немецкой общины, с подозрением относившейся к евреям. Ростовщичество принадлежало к числу немногочисленных занятий, которые дозволялись евреям. Иудейская религия не запрещает иметь дело с деньгами и наживать их – напротив, евреям предписывается обогащаться для блага всей общины. Каждый должен был отдавать не менее 10 % годового дохода на благотворительность.

Вплоть до XVIII века евреям разрешалось покидать Judengasse только в одежде с двумя желтыми кольцами на камзоле, а женщины должны были закрывать лицо. При виде христианина еврей должен был обнажить голову, опустить глаза и прислониться спиной к ближайшей стене, пропуская его. У входа в дом Ротшильдов красовалось граффити «Еврейская свинья»: изображались два раввина, сосущие вымя свиньи, а третий совокуплялся с этим животным. Сверху был нарисован маленький мальчик, весь в крови от ножевых ран, – вероятно, святой Симеон, якобы «убитый евреями». Согласно популярному стереотипу, кровь невинных христианских младенцев требовалась евреям для приготовления мацы.

Чем дальше я читала, тем острее сознавала правоту Мириам. Еще бы ей на меня не сердиться: я принимала семейное богатство за что-то само собой разумеющееся и не потрудилась узнать, как мои предки мучились и боролись в начале пути. Их достижения кажутся тем замечательнее, чем внимательнее читаешь старинные описания переулка, где выросли первые Ротшильды, – трущобы столь убогой, что иностранные туристы, в том числе Джордж Элиот, считали обязательным осмотр этого места во время большого европейского путешествия. Гете писал: «Грязь, теснота, раздраженные голоса – все в совокупности производит неприятнейшее впечатление даже на прохожего, который мельком заглянет за ворота». Когда же Гете собрался с духом и вошел в Judengasse, он с изумлением убедился в том, что обитатели Еврейского переулка – «тоже люди, трудолюбивые и приветливые, и остается лишь восхищаться упорством, с каким они держатся за свои традиции». Другой путешественник, побывавший в этой дыре, отозвался не столь позитивно: «Даже те, кто находится еще в цветущем возрасте, похожи на ходячих мертвецов. Смертельная бледность угнетающе выделяет их среди прочих горожан». Неудивительно, что средняя продолжительность жизни в гетто была на 58 % ниже, чем у живущих на соседней улице христиан.

Наш родоначальник Майер Амшель остался сиротой в 1756 году, двенадцатилетним: в Еврейский переулок наведалась чума. Когда он вырос, то удачно женился на Гутле Шнаппер, дочери придворного поставщика герцога Саксен-Мейнинген, и на приданое жены открыл небольшой монетный бизнес. В возрасте сорока с лишним лет Майер Амшель занимал одиннадцатое место среди богачей Judengasse и сумел купить довольно большой дом – по фасаду всего четыре с половиной метра, зато шестиэтажный. У супружеской четы родилось девятнадцать детей, десять из них дожили до совершеннолетия. Имя «Ротшильд» по-немецки означает «Красный щит» – так назывался дом в XVI веке.

Гутле и Майер Аншель все еще жили в Judengasse и пытались сохранить и вырастить своих детей, когда немецкий поэт Людвиг Борн описывал этот переулок так:

«Бесконечная темница, куда еще не заглядывал восхваляемый свет XVIII столетия… Перед нами простиралась длиннейшая улица, а по бокам оставалось слишком мало места, чтобы мы могли по своей прихоти развернуться. Над головой уже не видно неба на ту ширину, которая требуется солнцу, – неба не видно, хотя виден солнечный свет. Дурной запах окружал нас со всех сторон, одежда, которая должна защищать от заразы, впитывала также и слезу сострадания – или скрывала злорадную усмешку – глазевших на нас евреев».

А ведь среди глазевших на Борна могли быть и Гутле и Майер Амшель. Они, должно быть, ломали себе голову в поисках выхода из Judengasse, думали, представится ли их детям шанс прожить жизнь за тесными пределами этого переулка. В ту пору эта мечта казалась безнадежной – сколько уже поколений, сколько талантливых, отчаянно мечтавших о лучшем евреев так и сгинули! Возможно, дети, которых описывает ниже поэт, были дети Ротшильдов, и даже тот самый Натан Майер, который возглавит лондонский филиал банка:

«Мы усердно пробираемся по грязи и замедляем шаг, чтобы как следует все разглядеть. Ноги ставим осторожно, не наступить бы на ребенка. Дemu бултыхаются в канаве и ползают в грязи, бесчисленные, словно мухи, вызванные солнцем к жизни в навозной куче. Как можно отказывать этим малышам в их самых невинных желаниях? Если детские забавы – прообраз взрослой жизни, то жизнь этих детей кажется могилой для всякой надежды, всякой радости, дружбы, любых наслаждений. Вы опасаетесь, как бы нависающие над головой дома не обрушились? Не бойтесь! Они стоят надежно: клетки для пленников с подрезанными крыльями на краеугольном камне злой воли».

«Родилась бы ты там, только и думала бы о побеге», – меланхолично обронила Мириам.

Я развернула на полу рисунок нашего генеалогического древа. Девять поколений отделяют отца-основателя от самого младшего члена рода. Меня от Judengasse отделяет семь поколений, Нику – всего пять. Она родилась через сто лет после смерти Майера Амшеля, но ее с теми временами непосредственно связывала бабушка Эмма, родившаяся во Франкфурте в 1844 году и нередко бывавшая в гостях у прабабушки Гутле – та до самой смерти в 1849 году жила в Еврейском переулке. Мне вообразилось, как маленькая Ника сидит у ног Эммы и слушает ее рассказы о том, как маленькая Эмма когда-то слушала рассказы Гутле. Из поколения в поколение передавалась память, и никто не смел забывать.

Гутле Ротшильд, сильная, гордая женщина, не пожелала покинуть гетто даже тогда, когда ее муж, дети и внуки нажили огромное состояние. Другой наш родственник, Фердинанд, описывал визит к старухе, которая приняла его в «убогом маленьком жилище», где она возлежала «на кушетке в маленькой темной гостиной, окутанная плотной белой шалью, лицо в глубоких морщинах пряталось в закрытый белый чепец, весь в ленточках». Гутле на тридцать семь лет пережила мужа, но, несмотря на такое долголетие и наличие собственных средств, жизнь Гутле, как и жизнь многих других женщин из ее рода, определялась условиями завещания, составленного ее мужем.

У Гутле имелись также особые убеждения, или суеверия. Она полагала, что если покинет Judengasse, то в ее детях и внуках померкнет память об истоках семьи. По мнению Гутле, страх перед возвращением в гетто мог послужить наилучшим стимулом, чтобы младшие Ротшильды старались и дальше преуспевать. Страх лежал в основе семейного честолюбия. Только деньги и власть могли защитить от антисемитизма, от прежней жалкой участи. Сотни лет гонений превратили Ротшильдов в замкнутую и держащую свои секреты про себя семью. Чужакам они не доверяли и не думали, что другие люди в состоянии понять, через что они прошли. Талант наживать деньги в сочетании с маниакальной секретностью – это-то и нужно банкиру. Ротшильды предлагали своим клиентам самые драгоценные услуги: тончайшее знание финансов и безусловную конфиденциальность.

Покинуть свой тесный переулок и смешаться с внешним миром Ротшильды смогли только в 1790-х годах, когда французы, обстреливая Франкфурт, разнесли Judengasse, лишив две тысячи человек крыши над головой. К тому времени семейный бизнес охватывал уже не только монеты, но и зерно и хлопок. С началом промышленной революции, с развитием технологий и транспорта Ротшильды стали импортировать более дешевый и лучшего качества хлопок с севера Англии. Майер Амшель понимал, что костяк любого бизнеса составляют опытные, сведущие и надежные сотрудники. Ему не пришлось далеко искать таких помощников – он сам их выращивал. Из десяти выживших детей пятеро были мальчики. Амшель, Натан Майер, Карл, Соломон и Иаков жили в одной комнате своего скромного обиталища и на всю жизнь сохранили близость.

Покинув Еврейский переулок, добившись первоначального успеха, Майер Амшель расхрабрился и предпринял следующий дерзкий шаг – отправил пятерых сыновей в пять европейских столиц и таким образом основал первое международное партнерство. С 1820-х по 1860-е годы эти пятеро утверждали свой банк в Европе. Во Франкфурте после смерти Майера Амшеля бизнес перешел к его старшему сыну Амшелю, парижским филиалом руководил самый младший, Иаков, Карлу достался Неаполь, Соломону – Вена, а Натан Майер (известный под инициалами НМ) основал отделение в Лондоне.

– В сущности, они создали прообраз Евросоюза, – рассуждала Мириам. – Порой они спорили, в каждой семье случаются споры, но они расселились по миру и продолжали вместе трудиться ради общей цели.

Историк Найл Фергюсон в канонической биографии Ротшильдов утверждал:

«В период с 1815 по 1914 год это был крупнейший в мире банк. XX век не создал ничего равного ему, даже современные международные банковские корпорации не обладают тем превосходством, каким располагали Ротшильды в пору расцвета». Основную часть своего состояния, поясняет историк, Ротшильды нажили на правительственных займах и облигациях.

Первым серьезным испытанием для банка стало финансирование армии Веллингтона в 1814 году. Рискованные обменные операции, спекуляции на стоимости облигаций и комиссионные по займам позволили семье получить огромную выручку. Записи указывают, что в 1818 году совокупный капитал составлял 500 000 фунтов, а к 1828-му достиг 4 330 333 – почти в четырнадцать раз больше, чем у второго по величине банка Baring. В отличие от многих других банкиров Ротшильды возвращали прибыль в дело. Для правительств, которым требовался надежный источник финансирования и крупные займы, Ротшильды оказались незаменимы. Позабыв об антисемитизме, короли и премьер-министры устремились в банк на Сент-Суизин-лейн.

Ротшильды создали систему кредита и дебета, которая освобождала и частных лиц, и государства от традиционных форм расчета. Прежде любая транзакция подразумевала переход какого-то предмета – земли, металлов, собственности – из рук в руки, но облигации не привязывались к физическому обладанию, достаточно было обещания уплатить деньги. «Ротшильды не только сместили старую аристократию, – пишет Фергюсон, – они положили начало новой материалистической религии».

Эти пятеро евреев, которые всю молодость прожили как парии, сумели обосноваться в совершенно чужой стране, без каких-либо связей, без знания языка и завоевать доверие правителей. Мой дед Виктор считал, что все дело в твердом характере и решимости и что из всех пятерых в наибольшей степени обладал этими качествами Натан Майер.

НМ поныне накрывает своей тенью историю британских Ротшильдов. Его портреты висят в холлах наших домов, его имя произносится почтительно и боязливо. Четвертый ребенок Гутле и Майера Амшеля родился, как и все прочие, в Judengasse. В 1799 году, в 22 года, он прибыл в Манчестер – без образования, ни слова не говоря по-английски. Но план у него имелся. Он выяснил, что торговцы тканями не общаются между собой, и уговорил их объединиться и вместе добиваться справедливой цены. Эту же модель бизнеса его братья внедряли в других городах Европы.

Как и все его родичи, НМ обладал истинным талантом конфиденциальности. На вопрос журналиста «Как вы достигли такого успеха?» НМ едко отвечал: «Занимался своим делом и не лез в чужое». Однажды он забыл в манчестерском дилижансе свой саквояж и, разумеется, хотел получить свои вещи обратно, однако не мог выдавить из себя более подробное их описание, нежели: «Темная шляпа и плащ».

22 октября 1806 года Натан Майер женился на Ханне Барент Коэн, старшей дочери Мозеса Монтефиори, ведущего лондонского финансиста. Через этот брак НМ приобщился к кругу влиятельных единоверцев – Монтефиори, Соломонов и Голдшмитов. А вот любовь к музыке Ника унаследовала никак не от него: на вопрос о том, как он относится к этому виду искусства, НМ, запустив руку в карман и бренча монетами, отвечал: «Предпочитаю такую музыку».

Стремительный взлет Ротшильдов породил догадки и сплетни. Откуда ни с того ни с сего взялись эти люди? В чем их тайна? Какими трюками или мошенничеством стяжали они богатство? Казалось невероятным, чтобы за одно поколение семья из безвестности вознеслась до уровня королевских финансистов и советников. Они даже переписывались на непонятном языке, на идише – специфической смеси иврита и немецкого.

И хотя от Еврейского переулка они освободились, но от враждебного окружения отнюдь не избавились. В 1891 году Макс Бауэр обличал их в памфлете: «Дом Ротшильдов – бесформенная структура, нечто паразитическое, расползшееся по земле от Франкфурта до Парижа и Лондона, словно перепутанные телефонные провода». Антисемитская болтология Эдуарда Дрюмона «Еврейская Франция» оказалась настолько популярна, что ее переиздавали двести с лишним раз. «У Ротшильдов, при всем их богатстве, вид старьевщиков», – писал он. А позднее добавил: «Господин Ротшильд обладает всеми преимуществами власти и ни каплей ответственности, он в личных целях распоряжается всеми правительственными структурами, всеми ресурсами Франции». Уильям Теккерей, бывавший в гостях в Тринге и Уэддесдоне, добавлял: «НМ Ротшильд играет с новыми правителями, как юная девица с куклами».

Рассказы «очевидцев» о действиях НМ в 1815 году после Ватерлоо (сочиненные, разумеется, задним числом) представляют собой типичный пример тех нелепых слухов и теорий заговора, которыми окружена эта таинственная семья. Одни утверждали, что банкир отправился на поле боя с почтовыми голубями и выпустил их, когда исход боя стал ясен. Птицы полетели прямиком к его агентам на бирже и принесли им распоряжение: «Покупайте английские, продавайте французские».

Французский журналист Жорж Матье-Дейрнвелл сообщал, что НМ в момент прибытия голубей сам находился в Лондоне. Он вышел в торговый зал биржи, притворился, будто разорен, разыграл банкрота с разбитым сердцем. При виде всемогущего Царя Евреев, простертого во прахе, дрогнули все и кинулись продавать свои акции, а хитрый старый НМ обежал вокруг здания и скупил все акции по дешевке. Его обвиняли также в подкупе генералов, в том, что он затевал крупные спекуляции в пользу своего банка.

Подлинную историю НМ и Ватерлоо исследовал и опубликовал Виктор. Он доказал, что НМ в этот момент находился в Лондоне и весть о победе англичан получил от служащих своего брата. Передав эту новость премьер-министру, лорду Ливерпулю, НМ прямиком отправился на биржу и скупил акции по заниженной цене. Прибыль составила миллион – в ценах сегодняшнего дня более двухсот миллионов.

В скором времени британское правительство стало обращаться к семейству Ротшильд за кредитом. Когда премьер-министру Дизраэли понадобилось финансировать строительство Суэцкого канала, он обратился к своему другу Натану Ротшильду, сыну НМ, только что возведенному им в пэры.

– Сколько? – поинтересовался лорд Ротшильд.

– Четыре миллиона фунтов, – ответил Дизраэли.

– Когда?

– Завтра.

– Кто поручитель?

– Правительство Британии.

– Деньги будут.

Некоторые еврейские семьи крестились, желая ассимилироваться. Ротшильды оставались иудеями, они гордились принадлежностью к этой древней религии, хотя мало кого из британских Ротшильдов можно назвать верующими. Ника вовсе не обучалась еврейским законам и обычаям. Не казалось ли ей это странным: носить фамилию Ротшильд, считаться из-за этого еврейкой, знать, что такое антисемитизм, но при этом понятия не иметь о собственно еврейской культуре? Все четверо детей Чарлза и Розики попали в зазор между двумя мирами, не сделались христианами, не понимали иудаизма. Они оказались на ничейной земле, между неевреями, для которых Ника была чужой, и настоящими евреями, которые сразу же видели, что молодые Ротшильды – не из их числа.

Прежние поколения Ротшильдов сумели создать для своих детей самодостаточный мир, основанный на иудейской вере, приверженности семье и общих амбициях. Когда же эти стимулы стали значить гораздо меньше прежнего, исчез корень, скреплявший различные ветви семьи, и как раз на уровне Никиного поколения семья начала распадаться.

В поколении ее дедов четырнадцать браков из девятнадцати были заключены между членами рода. Прадед Ники Лайонел женился на своей кузине Шарлотте, ее бабушка Эмма тоже состояла в родстве с ее дедом Натти. Заключались и союзы между дядьями и племянницами. Причину этих внутрисемейных браков одни видят в желании сохранить нетронутым капитал, другие – просто в отсутствии других еврейских семей того же уровня, где можно было бы найти невест. Возможно также, что эти истово работающие мужчины не имели времени, да и особого желания, знакомить дочерей с ухажерами. Они трудились вместе, жили одной семьей, а больше ни с кем не общались.

К тому же кто, кроме Ротшильдов, заслуживал доверия? Кто мог понять, из какой убогости они поднялись? Женщины рода разделяли это прошлое, как и стремление мужей обеспечить детям лучшее будущее, свободное от бедности и преследований. Они держались кучно, словно олени, бегущие от хищника: в этом была их лучшая защита, отбившийся от стада погибал. Тесные, до инцеста, семейные связи стали важным ингредиентом в рецепте успеха, но с генетической точки зрения это была бомба замедленного действия.

Христиане с VI века запретили близкородственные браки – и правильно сделали. Наука подтверждает, что инбридинг повышает вероятность проявления определенных видов душевных расстройств. Мириам называла это «настроениями», но более откровенные члены семьи говорили о шизофрении. Медицинские записи, оставшиеся от прошлых поколений, уничтожены, а современные засекречены, так что диагноз не поставишь, однако известно, что имеются физиологические причины умственных расстройств и эта склонность может быть наследственной. Например, для шизофрении вероятность заболевания составляет один к ста, но шансы повышаются до одного к десяти, если этим недугом страдает кто-то из ближайших родственников. Шизофрения, вопреки распространенному мнению, это не раздвоение личности. Среди симптомов значится неупорядоченность мышления, бред, зачастую галлюцинации. Спровоцировать проявление этой болезни может какое-то событие, стресс или наркотики. Каждый случай индивидуален, панацеи не существует. Эта болезнь будет преследовать Нику в разные периоды ее жизни – подчас весьма неожиданным образом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.