Смехотворения и сатиры

Смехотворения и сатиры

Крупных ученых, мыслителей принято изображать убеленными сединами старцами или, по крайней мере, пожилыми людьми. А многие из них совершили свои открытия в молодости или в среднем возрасте.

Другое нередкое заблуждение: чем основательнее достижения данного человека, тем он более серьезен и замкнут. Мол, ему не до шуток. Однако остроумными бывают не только зубоскалы, шутники-потешники, но и люди умные.

Когда читаешь оды Ломоносова, их тяжелая поступь заставляет вспоминать, что писал высокий, мощный, крупный мужчина или как представитель крестьянского рода — мужик. Забывается о том, что он в Германии брал уроки фехтования и танцев. С одинаковым успехом он мог бы владеть и тяжелой дубиной, и острой шпагой.

Написал он немало сатирических сочинений, несколько эпиграмм. Одна из них — на ханжу — была приведена во введении. Столь же легок и весел перевод (там же) из Анакреонта.

В одной из первых своих эпиграмм Ломоносов потешается над словами королевы Гертруды в трагедии А.П. Сумарокова «Гамлет». Ее дали в октябре 1749 года на отзыв Тредиаковскому и Ломоносову, прежде чем отправить в академическую типографию. Уличенная как соучастница убийства первого мужа, отца Гамлета, королева восклицает:

Вы все! свидетели моих безбожных дел;

Того противна дня, как ты на трон взошел,

Тех пагубных минут, как честь я потеряла

И на супружню смерть не тронута взирала…

Здесь сразу два двусмысленных выражения. Во-первых, для женщины в те давние времена «потерять честь» означало, помимо всего прочего, потерю девственности до брака (о времена, о нравы!). Во-вторых, «не тронута» во время смерти супруга могло означать, что она так и не успела стать женщиной при его участии. Это и отметил Ломоносов:

Женился Стил, старик без мочи,

На Стеле, что в пятнадцать лет,

И, не дождавшись первой ночи,

Закашлявшись, оставил свет.

Тут Стела бедная вздыхала,

Что на супружю смерть не тронута взирала.

Наиболее серьезная сатира была посвящена противникам системы Коперника. Они в России (но не в Академии наук) все еще оставались в большинстве. Ломоносов нашел остроумное доказательство центрального положения Солнца относительно Земли:

Случились вместе два астронома в пиру

И спорили весьма между собой в жару.

Один твердил: Земля, вертясь, вкруг Солнца ходит;

Другой, что Солнце все с собой планеты водит;

Один Коперник был, другой слыл Птолемей.

Тут повар спор решил усмешкою своей.

Хозяин спрашивал: «Ты звезд теченье знаешь?

Скажи, как ты о сомненье рассуждаешь?»

Он дал такой ответ: «Что в том Коперник прав,

Я правду докажу, на Солнце не бывав.

Кто видел простака из поваров такого,

Который бы вертел очаг кругом жаркого?»

Это стихотворение Ломоносов представил в виде приложения к своей научной работе, в которой сделал крупное астрономическое открытие, доказав существование атмосферы на планете Венера: «Явление Венеры на Солнце, наблюденное в Санкт-Петербургской Академии наук 26 дня 1761 года».

Впрочем, в данном случае к месту припомнить эпиграмму Дениса Давыдова, написанную много позже и по другому поводу:

Остра твоя, конечно, шутка,

Но мне прискорбно видеть в ней

Не счастье твоего рассудка,

А счастье памяти твоей.

Дело в том, что Ломоносов рекомендовал в качестве учебного пособия для русских гимназий французскую грамматику де Пеплие, где, в частности, была приведена фраза писателя Сирано де Бержерака: «Было бы одинаково смешно думать, что это великое светило станет вращаться вокруг точки, до которой ему нет никакого дела, как было бы смешно предположить при виде жареного жаворонка, что вокруг него вертелась печь».

Отдадим должное Михаилу Васильевичу: он по достоинству оценил остроту Сирано де Бержерака, вспомнил о ней и придал ей своеобразную форму.

Выступления Ломоносова против геоцентрической системы вызывали среди приверженцев библейской системы Мироздания глухие протесты — не более того. Во второй половине XVIII столетия они в глазах просвещенной публики выглядели ретроградами. Но когда Ломоносов посвятил им язвительную сатиру «Гимн бороде», ему не поздоровилось.

Поводом для этого сочинения стал запрет Синода опубликовать поэму английского поэта-философа Александра Попа «Опыт о человеке», перевод которой выполнил ученик Ломоносова H.H. Поповский.

Как известно, Петр Великий беспощадно резал бороды боярам, следуя европейской моде. Для русских священнослужителей, работников церкви и крестьян она оставалась неприкосновенной. Остальным, согласно постановлению Сената, обзаводиться бородой запрещалось.

Борода как таковая вряд ли представлялась Ломоносову каким-то уродством. Она для мужчин естественна, и тут уж ничего не поделаешь. Это как бы знак мужского достоинства.

В эпоху Просвещения в моду вошла безбородость, показывающая отрешение от дремучего Средневековья. Гладкое лицо мужчины стало показателем его приобщенности к наукам и философии, к свободомыслию, а не к религиозным догмам.

Ломоносов, пребывая в странах Западной Европы, воспринял идеи Просвещения. Конечно же, возмущала его не борода как явление природы. Он представил ее как признак приверженности к суевериям и мракобесию, отрицающим достижения науки.

Не роскошной я Венере,

Не уродливой химере

В гимнах жертву воздаю:

Я похвальну песнь пою

Волосам, от всех почтенным,

По груди распространенным,

Что под старость наших лет

Уважают наш совет.

Борода предорогая!

Жаль, что ты не крещена

И что тела часть срамная

Тем тебе предпочтена.

Вот уж действительно не в бровь, а в глаз. То есть не вверх, а вниз. Ведь крестят младенцев, а мужское достоинство в виде бороды появляется значительно позже. Почему же ей отдают предпочтение верующие?

Ополчается Михаил Васильевич — по крайней мере, на словах — не столько на официальных служителей Церкви, сколько на старообрядцев, которые с особенным рвением сохраняли бороды:

Борода в казне доходы

Умножает по вся годы:

Керженцам любезной брат

С радостью двойной оклад

В сбор за оную приносит

И с поклоном низким просит

В вечный пропустить покой

Безголовым с бородой.

Сильно сказано — «безголовым с бородой»! И хотя Ломоносов подчеркивает, что клеймит суеверов, сектантов, его гнев обращался и на тех, кто, прикрываясь своей принадлежностью к Церкви, пребывает ханжой (вспомним эпиграмму о мышке в сыре), пройдохой, мракобесом:

Дураки, врали, проказы

Были бы без ней безглазы,

Им в глаза плевал бы всяк;

Ею цел и здрав их зрак.

И еще:

Если кто невзрачен телом

Или в разуме незрелом;

Если в скудости рожден,

Либо чином не почтен,

Будет взрачен и рассуден,

Знатен чином и не скуден

Для великой бороды:

Таковы ее плоды!

Отмечает он и то, что в бороде могут присутствовать остатки пищи (не говоря уже о нежелательных обитателях):

Я крестьянам подражаю

И как пашню удобряю.

««Гимн бороде», — пишет Евгений Лебедев, — этот выдающийся образец стихотворной сатиры XVIII века, сразу приобрел огромную популярность у современников, о чем свидетельствует множество списков с него, обнаруженных впоследствии в Петербурге, Москве, Костроме, Ярославле, Казани, а также в Сибири — в Красноярске и Якутске».

От такой популярности более других пострадал сам автор. Последовал донос на него императрице от четырех крупных церковных иерархов. Это был серьезный выпад против Ломоносова, грозивший обернуться для него репрессиями.

Архиепископ Санкт-Петербургский, епископы Рязанский и Переславский и архимандрит Донской сообщали: «В недавнем времени появились в народе пашквильные стихи, написанные: гимн бороде, в которых не довольно того, что пашквилянт под видом якобы на раскольников крайне скверные и совести и чести христианской противные ругательства генерально на всех персон, как прежде имевших, так и ныне имеющих бороды, написал; но и тайну святого крещения, к заразительным частям тела человеческого наводя, богопротивно обругал, и через название бороду ложных мнений завесою всех святых отец учения и предания еретически похулил».

Обвинения тяжкие, хотя и основанные на лжи. То, что не только раскольников высмеивал автор, — бесспорно. Но разве он оскорблял всех вообще «персон», имевших когда-либо бороды? Нет, конечно. Почему бы ему, скажем, осквернять память Феофана Прокоповича? До Петра Великого все русские мыслители, князья, цари были бородаты; то же можно сказать и о многих прославленных философах и ученых прошлого. Вспомним хотя бы Галилея или Леонардо да Винчи…

Именно авторы этого доноса сочинили «пашквиль». Будь это их личная инициатива — ничего особенного. Однако они выступали не только как частные лица. Их поддержал Синод, предложив сурово расправиться с Ломоносовым: «Из каковых нехристианских, да еще от профессора академического пашквилев не иное что, как только противникам православной веры и к ругательству духовного чина явный повод происходит и впредь, ежели не пресечется, происходить может». Они напомнили, что в подобных случаях сочинителей положено наказывать, а их пасквили должен сжечь палач.

Тут речи нет о христианском милосердии, воздании добром за зло или хотя бы презрительной насмешке над сатириком. И если этот памфлет вызвал злобную реакцию тех, кто почувствовал себя уязвленными, значит, сатира попала в цель!

Обращение Синода осталось без последствий. За Ломоносова заступился граф Иван Шувалов, фаворит Елизаветы Петровны. Решение было правильным, даже если судить с позиций Церкви. Надо ли было привлекать всеобщее внимание к этой сатире? А то получится, что ее признали как обличающую не только бородатых староверов и отдельных непорядочных и глупых попов, а все сословие священнослужителей.

В ответ на тот донос бесстрашный «Ломонос» второй удар нанес:

О страх! о ужас! гром! ты дернул за штаны,

Которы подо ртом висят у сатаны.

Ты видишь, он за то свирепствует и злится,

Дыравой красный нос, халдейска печь, дымится,

Огнем и жупелом исполнены усы,

О, как бы хорошо коптить в них колбасы!

Козлята малые родятся с бородами:

Коль много почтены они перед попами!

Язвительные нападки на бородатость имели целью, конечно же, не всех ее носителей (подавляющее большинство — крестьяне) и не всех попов. Поэта и мыслителя возмущали лицемеры и мракобесы, «дураки, врали, проказы», для которых принадлежность к христианству только способ благополучного существования.

Ломоносов прекрасно знал: есть честные бедные священники, христианские подвижники. Но тем возмутительнее образ жизни тех, кто спекулирует на христианских ценностях!

Отсутствие административных наказаний не избавило Михаила Васильевича от нападок анонимных и злобных. Одна из них была сочинена, возможно, дворянином, постаравшимся оскорбить Михаила Васильевича за его «мужицкое» происхождение:

Ты преподло был рожден,

Хоть чинами и почтен.

…Всех когда лишат чинов,

Будешь пьяный рыболов.

До сих пор точно не выяснено, кто написал на него еще один злобный пасквиль, подписанный «Христофор Зубницкий»:

Хоть глотку пьяную закрыл, отвисши зоб,

Не возьмешь ли с собой ты бочку пива в гроб?

И так же ли счастлив мнишь в будущем быть веке,

Как здесь у многих ты в приязни и опеке?

Никак там твой покров [Бахус] и сатана?

Один охотник сам до пива и вина,

Другой за то тебя поставит в аде паном,

Что крюком в ад влечет, а ты — большим стаканом.

Как видим, аноним не придумал ничего более остроумного, чем грозить адресату адом, язвить по поводу его внешности и пристрастия (якобы) к спиртным напиткам. Характерная деталь: аноним отмечает, что у Ломоносова есть влиятельные покровители. Мол, не будь их, расправились бы мы с тобой!

В ответ Ломоносов обрушился на анонима, имея в виду, что это или сам Тредиаковский, или некто, кому он помогал сочинять пасквиль:

Безбожник и ханжа, подметных писем враль!

Твой мерзкий склад давно и смех нам и печаль;

Печаль, что ты язык российский развращаешь,

А смех, что ты тем злом затмить достойных чаешь.

Наплюем мы на страм твоих поганых врак:

Уже за двадцать лет ты записной дурак…

Хоть ложной святостю ты Бородой скрывался,

Пробин, на злость твою взирая, улыбался:

Учения его, и чести, и труда

Не можешь повредить ни ты, ни Борода.

В данном тексте опущены насмешки Ломоносова над некоторыми нелепыми словами и неудачными выражениями Тредиаковского. Слово «дурак» в этом контексте означает «шут»: намек на участие Тредиаковского в шутовской свадьбе, устроенной на потеху Анны Иоанновны в Ледяном дворце на Неве 6 февраля 1740 года. Приветствовал их Тредиаковский стихами:

Здравствуйте, женившись, дурак и дурка,

Еще… тота и фигурка:

Теперь-то прямое время нам повеселиться,

Теперь-то всяческим поезжанам должно беситься.

…и т. д.

Литературным противником Ломоносова стал А.П. Сумароков, который поначалу был среди его почитателей. Одна из эпиграмм Сумарокова вполне подошла бы к положению Ломоносова (она совершенно верна для нашего времени):

Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.

Конечно, голова в почтенье меньше ног.

Имея в виду незавершенную героическую поэму Ломоносова «Петр Великий», он позволил себе ядовитую эпитафию ее автору:

Под камнем сим лежит Фирс Фирсович Гомер,

Который пел, не зная галиматии мер.

Великого воспеть он мужа устремился:

Отважился, дерзнул, запел — и осрамился,

Оставив по себе потомству вечный смех.

Он море обещал, а вылилася лужа.

Прохожий! Возгласи к душе им пета мужа:

«Великая душа, прости вралю сей грех».

Почему Сумароков превратился в злобного врага Ломоносова? Возможно, его, сторонника особых привилегий для дворян, раздражали слава и академическое звание у «мужицкого отродья». Но более всего, пожалуй, сказывались дворцовые интриги и политические причины.

По мнению историка П.П. Пекарского, в то время существовали две скрытно враждующие партии. Одна, при дворе, «находилась вполне в распоряжении Шуваловых; другая, менее значительная, состояла из приверженцев великой княгини Екатерины Алексеевны и считала своими покровителями графов Разумовских». Первые поддерживали Ломоносова, вторые — Сумарокова. И те и другие потешались, стравливая двух поэтов.

Сумароков, подобно многим современникам, не понимал, что в истории России Ломоносов соразмерен Петру Великому не столько в поэзии, сколько в науке. Хотя как поэт-философ Михаил Васильевич был великолепен, и странно, что Сумароков это не осознал. А может быть, сказалась и зависть к славе поэта Ломоносова?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.