Ростовская весна

Ростовская весна

14 февраля 1943 года был освобожден Ростов, а через четыре дня мы приземлились на тамошнем аэродроме.

Зима стояла холодная, многоснежная, ветреная. Авиагородок встретил нас воем метели и черными стенами сгоревших зданий. Сотни ростовчан, кое-как одетых, обутых, расчищали стоянки для самолетов, разбирали кирпич на подступах к уцелевшим частям домов, засыпали и утрамбовывали воронки.

Штаб полка обосновался в одной из комнат разрушенного аэропорта. Нас, летчиков, разместили в ближайшем пригородном поселке.

В течение нескольких дней все мы занимались обезвреживанием снарядов и мин, брошенных противником, и обнаружили огромные запасы пороха. Кое-кто из ребят, шутки ради, стал устраивать опасные «фейерверки».

Один из таких «фейерверков» увидел командир полка. Но его приближение вовремя заметили не в меру разрезвившиеся летчики и все, как один, скрылись. На месте «преступления» он застал только Николая Остапченко, который случайно подошел туда ради интереса.

— Что здесь творится? — строго спросил Шестакон.

— Фейерверк, товарищ подполковник, — спокойно ответил старший сержант.

— А где же «фейермахеры»? — пошутил Шестаков.

— Разбежались, товарищ подполковник.

— Понятно. Но вы-то почему стоите? — строго взглянул командир на невозмутимого Остапченко.

— Даже сам не знаю…

— Не знаете? В следующий раз будете знать. Пять суток ареста! Можете идти!

Но первым ушел сам командир полка. Расстроенный Остапченко так и остался на месте, не ведая зачем. Когда товарищи подбежали к Николаю и стали расспрашивать, о чем беседовал с ним Шестаков, старший сержант замахал на них руками и только сердито выпалил:

— Пять суток ареста… Прощай мое офицерское звание!

Отчаяние Остапченко было понятно однополчанам. У нас уже знали, что в штаб армии послано наконец представление на присвоение ему офицерского звания. Остапченко заслужил это — он сбил вражеский бомбардировщик и безукоризненно выполнял обязанности ведомого. Но хорошо знали также крутой характер Шестакова. Ему ничего не стоило повернуть это дело вспять.

…Фронт стабилизировался — гитлеровские войска заняли оборону по реке Миус. Южнее Ростова они удержались на линии Батайск — Ейск и дальше — перед Таманским полуостровом. Южный и Закавказский фронты, сомкнув фланги, остановились, ослабленные продолжительным наступлением.

Мы летали малыми группами на перехват вражеских бомбардировщиков и парами — на разведку. Маршруты впервые пролегали над морем.

Поехали осмотреть город. В автобусе выяснилось, что многие хорошо знают Ростов. Шестаков после боев и Испании служил в Ростове командиром эскадрильи. Александр Карасев сразу заменил нам экскурсовода — он помнил все улицы и кинотеатры: перед войной здесь учился, здесь оставалась и его любимая девушка Надя. Услышав об этом, командир полка разрешил Карасеву ненадолго задержаться в городе.

Вечером весь полк облетела новость: Карасев разыскал родителей Нади. Узнал, что их дочь уже возвратилась из эвакуации и работает в райкоме комсомола. Но увидеться в тот день им не пришлось: девушка вместе с молодыми ростовчанами помогала расчищать аэродром… Наш товарищ был счастлив, предвкушая встречу, и все мы искренне радовались за него…

Ранняя южная весна вступала в свои права: длиннее становились дни, небо было ясным, безоблачным. Воздушные бон над Приазовьем принимали все более ожесточенный характер. Изгнанные с огромной территории юга, фашистские захватчики будто лишь теперь, с приходом тепла, до конца поняли, что им больше не видать богатств Северного Кавказа, не пользоваться урожаями степей и садов Кубани и Дона, и с бешеным ожесточением принялись бомбить южные города и железнодорожные станции.

Особенно доставалось Батайску. Именно на этой станции сходились эшелоны с резервами, вооружением и горючим для фронта, непрерывно поступавшие с железнодорожных линий Баку — Грозный — Ростов и Сталинград — Ростов. Весной 1943 года немецко-фашистское командование бросило сюда почти столько авиации, сколько в свое время бросало на Сталинград. Над Кубанью в то время стояла относительная тишина, и немецкие бомбардировщики с аэродромов Крыма, Донбасса, даже из Днепропетровска косяками тянулись к Батайску.

Не случайно в марте 1943 года на нашем аэродроме не раз звучал тревожный приказ, обращенный к летчикам, находившимся в воздухе и на земле: «Все — на Батайск!», «Все — на Ростов!»

В один из мартовских дней произошел, например, такой случай. С юго-востока из-под солнца показалось около семидесяти немецких бомбардировщиков. Шли они группами по 10-15 самолетов с интервалом в одну-две минуты. Причем шли на различных высотах — от 1500 до 3500 метров. А над каждой группой «Юнкерсов» или «Хейнкелей» кружили две-три пары истребителей.

Появление вражеских самолетов наши обнаружили своевременно. Сообщение о массированном налете подняло с различных аэродромов почти всех советских истребителей, находившихся в районе Ростова.

Наш полк взлетел по сигналу одним из первых. Подполковник Шестаков передал в эфир свой боевой клич: «Все — на Ростов!» Начальник штаба Никитин выслал по тревоге на поддержку основной группы самолеты, остававшиеся на земле. Истребители, находившиеся в воздухе и выполнявшие другие задачи, тоже немедленно повернули на Ростов.

Бой вспыхнул сразу в нескольких местах. Решающим для нашего успеха было то, что острие фашистской армады сломалось о наше сопротивление. Фашистские асы надеялись эшелон за эшелоном пройти над важными объектами и по очереди высыпать на них бомбы. Но ситуация сложилась так, что им пришлось отказаться от своего плана. Наши истребители так решительно напали на «мессеров», что те вынуждены были обороняться.

После нашей молниеносной атаки рухнули первые сбитые «Мессершмитты». В этот момент еще одна группа гвардейцев нанесла второй удар по ведущей девятке «Юнкерсов» (это была одна из тактических новинок, придуманных и осуществленных Шестаковым). В результате был сбит ведущий «юнкере», и тут же загорелись еще три. А те, кто все же приблизился к Ростову, сразу поняли, что у нас все подготовлено к встрече: над городом уже вертелся огромный клубок. Сбросив бомбы куда попало, «Юнкерсы» разворачивались и срочно ложились на обратный курс.

Неудача разъярила врага. На следующий день над Ростовом снова появилось несколько десятков бомбардировщиков, прикрытых истребителями. Теперь группы были больше, интервалы между ними тоже. Воздушная армада врага шла на город точно с запада.

Словно пытаясь сквитаться за неудачу, которая постигла их накануне, фашистские истребители вели себя исключительно активно. Они забирались на высоту, яростно нападали, делали все, чтобы не подпустить нас к своим бомбардировщикам. Нужны были немалая отвага и риск, чтобы пробиться сквозь заслон и нарушить строй «Юнкерсов» и «Хейнкелей».

И все же гвардейцы нашего полка и на этот раз сорвали все планы врага, не дали ему осуществить бомбежку важных объектов — Батайска, ростовского вокзала, аэродрома.

Воздушный бой истребителей на сей раз был особенно упорным и затяжным.

Только после того как в небе над Доном взорвался их пятый самолет, фашистские истребители, израсходовав горючее, ушли на запад. В тот день в результате атак только нашего полка противник потерял четыре самолета.

За ужином Шестаков сделал обстоятельный разбор двух последних боев, а в заключение особо подчеркнул, что, судя по всему, мы и впредь будем встречаться с крупными силами неприятеля.

Так оно и было в действительности. Особенно трудным оказался для нашего полка день 25 марта. Он запомнился нам навсегда.

День этот выдался по-настоящему весенний, с голубым небом и высокими белыми облаками. С утра было тихо, пригревало солнце. Только вчера над Батайском побывало 60 вражеских бомбардировщиков. Они зашли на город с различных направлений, намереваясь положить все бомбы на железнодорожный узел. Однако наши истребители сломали тактическую схему налета. Враг и на этот раз просчитался. Но мы предчувствовали: Батайску грозит новая беда.

Часам к одиннадцати на горизонте, под облаками, темной полосой обозначилась воздушная армада. «Юнкерсы» шли группами, на небольшом расстоянии друг от друга.

Мы увидели их с аэродрома, находясь у своих самолетов и в кабинах. Саша Карасев, стоявший на крыле, крикнул:

— Идут!

Истребители по команде быстро поднялись в воздух, чтобы встретить противника на подступах к городу.

На сей раз на Батайск шло не меньше ста бомбардировщиков. А над ними, еле видимые в просветах облаков, на высоте 6000-7000 метров летели «Мессершмитты». Они держались на такой высоте, где невозможно было обойтись без кислородных приборов.

Страшная опасность нависла над Ростовом и Батайском — подобного количества «Юнкерсов» и «Хейнкелсь» ни одному из нас еще не приходилось видеть в небе.

Все, кому было приказано взлететь, покинули землю. Я же с двумя товарищами стоял невдалеке от командира полка, который с помощью микрофона руководил взлетом.

Звено Дранищева уже набирало высоту. Шестаков волновался, так как в воздухе не видно было наших соседей. Все надежды командир полка возлагал в тот момент на решительного Дранищева: кому-то надо было немедленно напасть на ведущую группу «Юнкерсов». Чтобы сэкономить время, Дранищеву следовало развернуться влево, то есть в ту же сторону, откуда надвигались бомбардировщики.

— Разворачивайся влево! Разворачивайся влево! — методично повторял в микрофон Шестаков, прикипев взглядом к небу.

Дранищев наверняка слышал команду, но он уже отклонился вправо и, видимо, не хотел менять свой план. Однако голос командира отрезвил его — ведь это был приказ! «Ястребок» качнул крыльями. И все же, к нашему удивлению, Дранищев пошел вправо.

— Старая скрипучая дверь! — крикнул Шестаков, швырнув микрофон на землю. Это было его страшнейшее ругательство. Потом, оглянувшись на тех, кто стоял рядом (наши имена еще не были названы к вылету), он приказал:

— Всем — на Батайск!

«Всем» означало четырем последним летчикам и ему, Шестакову, в том числе. Все четверо помчались к машинам. Они еще не остыли после первого, утреннего вылета, но их снова заливали горючим.

Да, Дранищев немного опоздал — его опередили истребители соседнего полка, решительно атаковавшие «Юнкерсов».

Зенитки испятнали небо над Ростовом шапками разрывов. Вокруг нас мелькали крылья с крестами, а на земле уже рвались бомбы. Однако воздушный бой только начинался.

Амет-Хан повел свою эскадрилью на большую группу «Юнкерсов», отколовшихся от тех, что полетели на Батайск. Их было штук сорок, шли они на наш аэродром.

Никогда не робел Амет-Хан перед неприятелем, даже если он в несколько раз превосходил численностью отряд ого самолетов. Он побеждал врага изобретательностью, хитростью, бесстрашием и редко применял лобовые атаки (в полку знали их силу и слабость!). Не дрогнул командир эскадрильи и в том бою. Он видел, как приближались к центру Ростова в плотном боевом порядке «Юнкерсы». Понимал: вот-вот бомбы посыплются на вокзал, на аэродром. И потому повел свою группу прямо навстречу бомбардировщикам.

Увидев это, мы стали отсчитывать секунды.

От наших самолетов потянулись трассы. Ведущий «Юнкерсов» напоролся на них, и тяжелое тело машины взорвалось в воздухе. Однако немецкие истребители уже напали с высоты на отважную шестерку Амет-Хана. И начали прямо с ведущего группы. Но его надежно прикрывал напарник Борисов, успешно отбивавший атаки, пока не загорелся его «Як».

Борисов вынужден был воспользоваться парашютом. Его место тут же занял молодой истребитель Николай Коровкин. А Амет-Хан продолжал атаковать «Юнкерсы». Вслед за своим командиром в атаку бросился и Коровкин. Ему удалось сбить бомбардировщика. «Мессершмитта» же, который пытался напасть на Коровкина, на глазах у молодого истребителя свалил вездесущий Амет-Хан.

Бой достигал своего апогея: в него были втянуты над сравнительно небольшой территорией более 200 самолетов. Наши истребители перехватывали «Юнкерсов» на крутых вертикалях, вели поединки с «мессерами». Но главным объектом атак оставались «Юнкерсы»: страшную опасность таили в себе их бомбы.

Атмосфера накалилась до предела. Ради победы наши летчики шли на самые крайние меры. У Николая Коровкина кончился боезапас как раз в тот момент, когда он прицеливался по бомбардировщику. Что делать? Выходить из боя? Нет, не таков Коровкин! Я видел, как он довернул к «Юнкерсу», ударил его крылом, и обе машины стали падать на землю. Таран — оружие крайнего случая, оружие смелых. Удастся ли спастись Николаю? Кажется, все в порядке! Вот он покидает самолет, вот вспыхивает купол парашюта. Но к нему тут же устремляется «Мессершмитт», открывает огонь. Николаю грозит смертельная опасность. На выручку бросается вездесущий Карасев. Короткой очередью он поджигает фашиста, но уже поздно: тело Коровкина безжизненно повисает на стропах. В ярости Александр Карасев ринулся к другому «мессеру», но сам напоролся на встречную трассу, сбившую фонарь с его кабины. Осколки фонаря поранили ему лицо. Кровь заливала глаза летчика, однако он продолжал атаку и сразил еще одного фашиста.

Чуть выше Карасева вел бой с двадцатью «Дорнье-215» лейтенант Леонов. В другом клубке сражался молодой летчик Шапиро. Последними снарядами сбив «Юнкерса», он пошел на хитрость — имитировал лобовые атаки. И это дало неожиданный эффект — немецкие бомбардировщики стали шарахаться в стороны, подставляя себя под удар других наших истребителей.

День 25 марта стал для нашей дивизии днем большой победы и тяжелых потерь. Именно он круто изменил воздушную обстановку на нашем фронте. В тот день только 9-й гвардейский полк уничтожил 16 самолетов противника. Так состоялось боевое крещение наших новых «Яков».

До самого вечера в воздухе стояли столбы дыма — это за городом догорали сбитые вражеские самолеты. Наши потери были значительно меньше, но они тяжелой болью легли на сердце: мы потеряли чудесного парня — Николая Коровкина. Он мертвый упал с парашютом недалеко от аэродрома. В парке у аэровокзала мы и похоронили храброго летчика. На могиле его в ростовском аэропорту сразу поставили обелиск…

Жители Ростова и Батайска вздохнули с облегчением: советская авиация надежно прикрыла их с воздуха, обеспечив возможность нормальной жизни и работы.

…В Ростове буйствовала весна. А мы были молоды и даже в дни боев не могли не замечать ее. В свободную минуту всем хотелось вырваться в город, побродить по нему, отдохнуть. Ростов показывала нам Надя, ставшая вскоре женой Саши Карасева. Свадьба нашего друга была первой свадьбой в полку. Мы все очень радовались за молодых…

В апреле исполнилась годовщина с того дня, как наш полк стал гвардейским. Это событие решили отметить всей полковой семьей.

Общими усилиями подготовили к торжественному вечеру «актовый зал» вестибюль аэропорта, от которого остались только стены и колонны. Подполковник Верховец пригласил на вечер представителей местных властей, договорился о выступлении концертной бригады.

И вот собрались все авиаторы 9-го гвардейского ордена Красного Знамени Одесского истребительного авиационного полка. Это было внушительное зрелище: у каждого на груди сверкали боевые ордена, медали. Выступил замполит. Кратко напомнил дорогую каждому историю полка, назвал имена лучших из лучших, предложил почтить минутой молчания память погибших однополчан.

Потом начался концерт, первый концерт, который мы услышали в годы войны. Когда певица исполняла «Темную ночь», многие украдкой смахивали набежавшие слезы. Провожали певицу бурей оваций. Долго аплодировали мы и солдату полковому поэту, прочитавшему стихи, посвященные Льву Львовичу Шестакову. Я запомнил лишь одно четверостишие:

Наш орел расправил гордо крылья

Над грядою черных облаков,

В бой ведет гвардейцев эскадрилий

Командир бесстрашный Шестаков.

Пусть стихи были слабыми. Разве в этом дело?! Они нравились нам, потому что точно выражали наше отношение к любимому командиру.

Довелось в тот вечер и посмеяться — авиатехники Петр Косак и Сергей Домашний отлично исполнили знаменитый дуэт Одарки и Карася из оперы «Запорожец за Дунаем».

Весело прошел наш полковой праздник. Он явился для нас хорошей разрядкой. А такие разрядки были очень нужны на фронте…

Утром следующего дня мы с Остапченко улетали в Сальск на сбор летчиков-бомбардировщиков, организованный командармом. Зачем понадобилось наше присутствие, поняли, только прибыв на место, когда получили приказ провести воздушные бои с бомбардировщиками со всеми элементами сближения, атаки, выхода из нее. Это потребовалось для того, чтобы помочь летчикам и стрелкам-радистам «пешек» (как называли Пе-2) отработать навыки ведения боя с «Мессершмиттами».

— Атакуйте из всех возможных положений! Пусть отбиваются, — сказал нам руководитель сборов.

Мы с Остапченко постарались не ударить лицом в грязь. Такое выделывали в воздухе, что члены экипажей бомбардировщиков выходили из кабин мокрыми. И нападающие и отбивающиеся старались изо всех сил: ведь готовились не к параду — к бою. Эти полеты многое дали не только летчикам-бомбардировщикам, но и нам с Остапченко. Заслужив благодарность, оба накануне 1 Мая вернулись в Ростов. Город готовился к празднику: украшались улицы, площади. Руины постепенно закрывала зелень деревьев.

Первомай принес всем нам большую радость: многим были вручены награды. Наша дивизия одной из первых в Советских Вооруженных Силах получила почетное наименование «Донской». Я был счастлив вдвойне — мне присвоили звание Героя Советского Союза.

Первым меня поздравил Шестаков. В порыве радости и счастья мне очень хотелось обнять любимого командира. Но я вовремя вспомнил, что Лев Львович не любит бурного проявления чувств, и сдержанно поблагодарил его, пожав протянутую руку.

Потом примчался Василий Иванович Моисеев. Он попросту обхватил меня своими крепкими мозолистыми руками, начал восторженно трясти, целовать. Мы оба понимали: в моей награде немалая доля и его заслуг, его труда, добросовестности, верности долгу.

Поздравляли меня весь день. Лишь к вечеру удалось остаться одному, спокойно осмыслить происшедшее. Вспомнил своих командиров, вспомнил друзей, которых уже нет в живых, — Баранова, Серогодского, Тильченко… С глубокой благодарностью думал о Шестакове, Верховце, Амет-Хане, Алелюхине, Ковачевиче, Королеве, Головачеве. Многим я был им обязан. От каждого из них я взял для себя частицу ценного опыта, все вместе они помогли мне приобрести прочные крылья истребителя.

После праздничного ужина я долго бродил с друзьями по ростовским улицам. Мы пели, шутили, смеялись. Давно не было так хорошо, как в тот вечер.

А через несколько дней я вел эскадрилью на новый аэродром. Гостеприимный город, с которым у наших летчиков были связаны самые добрые воспоминания, остался позади. Мы летели навстречу новым боям.