«Да исправится молитва моя»

«Да исправится молитва моя»

В этот заголовок я вынесла название песнопения русского композитора Павла Чеснокова, которое в числе других произведений мы записали в 1987 году на пластинку «Русская духовная хоровая музыка» вместе с Камерным хором Министерства культуры СССР под управлением Валерия Полянского. Произведения подобного жанра смогли появиться в моем репертуаре лишь в конце 80-х годов, когда русская православная церковь готовилась отметить 1000-летие крещения Руси, а также благодаря изменениям в нашем обществе, известном под названием «перестройки».

До того огромный пласт русской духовной музыки долгое время почти не знали вне пределов церкви, петь эту музыку в светских концертах было немыслимо — она находилась как бы под негласным запретом. Такова была реальность нашей недавней жизни.

Но при этом существовала и другая, в определенном смысле парадоксальная ситуация — в филармонических концертах часто звучала европейская духовная музыка: реквиемы, мессы, оратории… Ее не только исполняли в залах — она входила в обязательную программу музыкальных учебных заведений. Получалось, что «не нашу» духовную музыку петь не только можно, но и нужно, а свою — ни в какую. Может быть, те, кто «не рекомендовали» к исполнению русскую церковную музыку, принимали во внимание то, что в произведениях Баха, Генделя, других европейских композиторов библейские тексты были на латыни, которую никто из музыкантов по-настоящему и не понимал. Пели только ноты, а что за смысл в латинских словах, знать было необязательно.

Для студентов-вокалистов музыка старых мастеров тоже была обязательна, они начинают петь ее с первых курсов консерватории. Пользуясь архитектурным образом, можно сказать, что классическая музыка — это фундамент, на котором потом возводится вокальное здание. Если фундамент прочный, то и здание можно строить крепкое, высокое, красивое. Классическая музыка внешне совсем не эффектна, все ее достоинства и значительность — внутри. Несмотря на такую кажущуюся простоту, петь ее непросто и получается она не у каждого. Строгая, благородная, эта музыка требует от исполнителя его собственной внутренней содержательности, душевной зрелости, она как бы поднимает вас до своего уровня. Поэтому произведения Баха, Генделя входят в число обязательных произведений для исполнения на первом туре многих вокальных конкурсов. Если молодой певец может продемонстрировать ровность звучания, выразить глубокий смысл и значительность произведения, передать сдержанный и благородный стиль этой музыки — он действительно перспективный мастер. Вокальные конкурсы сразу это выявляют.

Я, как и все студенты-вокалисты, с первого же курса начала петь музыку старых европейских мастеров, которую мне предлагал мой педагог Леонид Филиппович Савранский. И у меня как-то сразу стало все получаться, наверное, потому, что эта музыка мне очень нравилась и петь ее доставляло удовольствие. А когда делаешь что-либо с радостью, это всегда сказывается на результатах. Как-то к нам в консерваторию приехал из Англии педагог по вокалу. Он услышал, как я исполняю Генделя, композитора, которого англичане знают очень хорошо, поскольку он более полувека прожил в этой стране. Английского педагога поразило — откуда у русской студентки такое чувство стиля? А нас всех в классе поразила его оценка моих скромных успехов. Особенно неожиданным это было для меня — откуда мне было знать о стилевых особенностях исполнения Генделя, я просто пела, что было написано композитором, строго следуя нотному тексту.

Но похвала педагога из Англии сделала свое дело — у меня появилось еще большее желание петь музыку старых мастеров. Я уже упоминала выше, что в нашем классе Л. Ф. Савранского концертмейстером работала Екатерина Николаевна Терновец. Человек уже немолодой, но очень живой, беспокойный, эмоциональный, она, при некоторых странностях своего характера, была очень интересной личностью, принимая близко к сердцу успехи своих студентов. Она сразу же загоралась, когда встречала что-то такое, что поражало ее или могло заинтересовать, и тут же стремилась поделиться этим своим «открытием», чтобы и другие оценили то, что понравилось ей. Опытный концертмейстер, Екатерина Николаевна услышала, как на наших занятиях у меня звучат старинные арии, и решила показать меня профессору консерватории, замечательному органисту Александру Федоровичу Гедике, чтобы он дал нам кого-нибудь из своих студентов, с которым бы я спела под орган.

Когда мы пришли к Александру Федоровичу, он выслушал мое пение, потом позвал своего студента, очень способного молодого органиста Гарри Гродберга (одновременно с классом Гедике он учился в классе нашего выдающегося пианиста Александра Борисовича Гольденвейзера). Мы все пошли в Большой зал консерватории, где стоит знаменитый орган, чтобы Гарри саккомпанировал мне. Сам Гедике сел в зале, чтобы слушать нас оттуда. Я начала петь, а Гарри играть, но, не дослушав нас до конца, Александр Федорович, чем-то недовольный, поднялся на сцену и стал что-то говорить своему ученику. Оказалось, что Гарри, еще не имевший достаточного опыта совместных выступлений с солистами, сосредоточившись на своей партии, не слышал партнерши, поэтому слаженного ансамбля у нас не получалось. Тогда Гедике сам сел за орган, и мы исполнили с ним подготовленную мною арию. Потом Александр Федорович похвалил меня и сказал: «Первый раз слышу певицу, которая точно выдерживает все длительности, все паузы, все точно…» А с Гарри Гродбергом мы потом не раз репетировали, он даже аккомпанировал мне во время моего дипломного концерта в Малом зале консерватории, где я пела под орган арию альта из мессы Баха.

В первые годы после окончания консерватории у меня не было больших выступлений с органом — меня приглашали только для исполнения отдельных номеров в своих концертах такие мастера, как Леонид Ройзман, Исай Браудо. Этот ленинградский органист познакомил меня с большим числом удивительных произведений Баха, Генделя, Глюка, Пёрсела. Впоследствии мне посчастливилось работать с латышскими органистами Петерисом Сиполниексом и Ольгертом Циньтынем. Сейчас я довольно регулярно выступаю с прекрасным органистом и талантливым композитором Олегом Янченко.

За годы выступлений с произведениями органной музыки и записей ее на пластинки я пела под органы в Москве и Ленинграде, в Свердловске и Кишиневе, в кафедральном соборе в Вильнюсе и в польском костеле в Киеве… Но особое отношение у меня к знаменитому Домскому собору в Риге. Именно с Риги начались мои настоящие концерты старинной музыки европейских мастеров, в этом городе и его соборе я пела ее особенно много. Здесь же была записана моя первая пластинка арий эпохи барокко под аккомпанемент органа Домского собора. Впоследствии выступать с органом стало необходимым для меня, а исполнение старинной музыки я считаю «очищением от вокальных грехов».

О Домском соборе и о богатстве звучания его органа я узнала от Жермены Гейне-Вагнер еще во время нашего знакомства на фестивале молодежи в Варшаве, где мы вместе с ней участвовали в конкурсе вокалистов, — Жермена венчалась в главном соборе Риги. В 60-е годы здесь открыли концертный зал, и на проводившиеся в-соборе концерты органной музыки приходило очень много публики. Это были не только рижане, но и приезжавшие отдыхать на Рижское взморье люди со всего тогдашнего Советского Союза. Рекламные щиты с изображением Домского собора встречали отдыхающих уже на вокзале, поэтому многие стремились попасть в собор, осмотреть его монументальную архитектуру и услышать его масштабный орган (у него 127 регистров, 4 мануала), тем более что не все могли посещать концерты органной музыки в своих городах — эти инструменты были только в нескольких крупных центрах.

Надо сказать, что в 60-е годы возник прямо-таки «бум» интереса к органной музыке. На концерты органистов ходило очень много слушателей, особенно молодых, большинство из которых, попав впервые на такие вечера, стремились приходить снова и снова. Записи органной музыки шли нарасхват. Так же было и с моей пластинкой, записанной мною впервые под орган Домского собора. Мне потом рассказывали, что эту запись продавали даже в Югославии, но не в магазинах, как у нас в стране, а «из-под полы». Наша фирма «Мелодия» потом делала дополнительные тиражи этой пластинки, чтобы удовлетворить спрос на нее.

А записать ее в Домском соборе мне предложил редактор Рижской студии Александр Грива. Мы познакомились с ним в Москве, когда он пришел на фирму «Мелодия», где я в то время писала другую пластинку, кажется, романсы немецких композиторов. Услышав, как звучит мой голос (московская студия «Мелодии» размешалась в здании бывшей англиканской церкви, славящейся великолепной акустикой, это на улице Станкевича), А. Грива пригласил меня в Ригу, чтобы мы записали старинные арии под орган. Очевидно его выбор именно меня был не случаен. Уже в Риге этот высокопрофессиональный музыкант сказал мне: «Ваш голос удивительно соразмерен по масштабу Домскому собору и тембрально подходит к его акустике».

Выступать с сольными концертами в Домском соборе я стала благодаря директору Рижской филармонии Ф. О. Швейнику. Об этом удивительном человеке стоит рассказать подробнее. Это была по-своему замечательная личность в нашей музыкальной культуре, просветитель в самом полном смысле слова. По образованию Филипп Осипович был пианист, но жизнь его сложилась так, что он не смог работать по своей профессии и нашел себя в другом — в деятельности на посту руководителя филармонии. Здесь он оказался на своем месте — его художественный вкус, его интуиция, но при этом и высокая требовательность при выборе артистов для концертов, сделали Рижскую филармонию одной из лучших в те годы. При всей своей неуемной энергии Ф. О. Швейник был очень организованным человеком: я помню его внушительного формата дневник-кондуит, где по дням, на недели и месяцы вперед, в квадратиках были проставлены фамилии артистов, а еще пустующие клеточки быстро заполнялись, по мере того как он, приезжая в Москву, договаривался с исполнителями об их выступлениях в Риге.

Под стать своему руководителю были и многие работники Рижской филармонии. Особенно добрые отношения сложились у меня с Валдой Балоде, и длились они много лет. Всегда, когда я приезжала в Ригу — петь ли в Домском соборе или в оперном театре, — я неизменно видела среди встречающих меня на вокзале милое лицо Валды с неизменной доброй улыбкой. В свои приезды в Москву Валда часто останавливалась в нашей семье, где была почти родным человеком. Ее неожиданная кончина была для всех, знавших и любивших ее, страшных ударом. Памяти Валды я посвятила один из концертов в Домском соборе.

С Ригой у меня связана не только определенная часть моего творчества, но и самые добрые воспоминания. Этот красивый старинный город, с его высокой музыкальной культурой и интеллигентной публикой не может вызывать у меня других чувств. В моей памяти навсегда останутся и его архитектура (особенно теплые воспоминания у меня от прелестной треугольной площади перед Домским собором и удивительно уютного внутреннего дворика, превращавшегося во время концертов в своего рода фойе), и замечательный оперный театр с его прекрасными старыми традициями, и люди, окружавшие меня во время моих приездов сюда.

А ездила я на Рижское взморье, в Ригу часто — на протяжении десятков лет почти каждое лето выступала и в концертном зале «Дзинтари», и в оперном театре, но главное, в так любимом мною Домском соборе. Мне довелось побывать в знаменитом Кёльнском соборе, но это величественное, великолепное, потрясающее по своей архитектуре сооружение осталось для меня чужим — в отличие от ставшего таким родным собора в Риге. В Домском соборе я давала концерты со многими органистами, участвовала там неоднократно в исполнении «Реквиема» Верди с разными составами солистов, с разными дирижерами. Там же я записывала на пластинку «Глорию» Вивальди… Мне приятно, что даже сейчас, после стольких изменений в жизни наших стран, меня по-прежнему узнаю! когда я приезжаю на Рижское взморье.

Я пела европейскую духовную музыку много и с удовольствием, но все чаще приходила мысль о том, что ведь я могла бы петь и нашу, русскую духовную музыку, в которой столько неизвестных широкой публике шедевров. Достаточно назвать знаменитые «Литургию Иоанна Златоуста» и «Всенощное бдение» С. Рахманинова, духовные произведения П. Чайковского, С. Танеева, А. Гречанинова, А. Кастальского… А сколько было музыки безымянных творцов… И все это огромное духовное богатство народа было отторгнуто от этого же народа в силу довлевших над ним идеологических догм.

Подобные мысли посещали не только меня — многие в те годы, предшествовавшие началу первых попыток что-то изменить в нашей жизни, приходили к этому. О том, что в этом плане намечаются какие-то пока очень робкие шаги, свидетельствовал такой факт. В Большом зале консерватории должен был состояться концерт, который был не для «широкой публики», так как его организовывала русская православная церковь, отмечавшая один из своих больших праздников. И вот один из организаторов концерта обратился ко мне через Анатолия Ивановича Орфенова (он был заведующим оперной труппой у нас в Большом театре) с предложением выступить на этом концерте. Необычность этой просьбы была в том, что обратились к солистке официального, «правительственного» театра, кроме того, они знали, что я была членом партии. Я же со своей стороны очень обрадовалась и согласилась сразу и с удовольствием, но потом все же решила «подстраховаться» — время было еще не очень «вольное». И я пошла к заместителю министра культуры В. Ф. Кухарскому (который относился ко мне хорошо), чтобы «посоветоваться», а проще говоря, заручиться своего рода разрешением. Человек мудрый и опытный, он выслушал мой рассказ о столь необычном (тогда) для народной артистки СССР предложении выступить на «церковном» концерте и сказал: «Ты что, с ума сошла?!» Я поняла этот намек и с сожалением отказалась от этой единственной (как мне думалось) возможности спеть русскую духовную музыку.

К счастью, то первое предложение оказалось не единственным. С середины 80-х годов русская духовная музыка все чаще стала исполняться в филармонических залах, звучать по радио, записываться на пластинки. И среди тех коллективов, кто одним из первых стал включать ее в свой репертуар, был упомянутой мной в начале главы хор под управлением Валерия Полянского. К нему-то и обратились с предложением записать лучшие произведения духовной музыки, когда русская православная церковь готовилась в 1988 году отмечать 1000-летие принятия христианства на Руси. Результатом нашей совместной работы стала запись «Всенощного бдения» С. В. Рахманинова и других произведений.

Когда возникла идея записать эти пластинки, стали думать, где осуществить все это: ведь подобная музыка должна звучать в той обстановке, для которой она предназначена, — в церкви. Мысленно перебрав все знаменитые храмы, остановились на Успенском кафедральном соборе города Смоленска.

Мы выехали в этот прекрасный старинный русский город. Одновременно в Смоленск отправился огромный тонваген, буквально напичканный самой совершенной звукозаписывающей аппаратурой. Мне запомнилось, как он стоял у подножия холма, на котором возвышается Успенский собор, а провода тянулись по склону, к вершине, и уже в самой церкви поднимались высоко-высоко, почти к куполу. Все исполнители размещались тоже высоко, на специальном помосте, подниматься на который каждый раз было не слишком удобно. Но все эти вынужденные сложности искупились великолепным звучанием на пластинке.

Я не раз была в Смоленске и прежде, меня прекрасно знали и мои слушатели, и руководители местного управления культуры, всегда старавшиеся мне помочь, если возникали какие-либо затруднения во время моих гастролей. Поэтому, когда наша группа приехала записывать русскую духовную музыку в их главном храме, я, как бывало не раз прежде, позвонила в местный отдел культуры, чтобы решить какие-то вопросы, кажется, связанные с размещением артистов хора в гостинице. Когда я рассказала, что приехала не для концертов, а для того, чтобы записать духовную музыку, то встретила совсем не то, что ожидала: со мной разговаривали весьма сухо, как-то настороженно. Позже все разъяснилось. Министерство культуры, принявшее заказ на выпуск пластинки к празднованию 1000-летия принятия христианства, то есть давшее «добро» на исполнение церковной музыки, не успело сообщить работникам управления культуры в Смоленске об этой акции, поэтому они были как бы шокированы: как это так, Архипова, народная артистка, будет петь духовную музыку, да еще в церкви… Вот и решили отреагировать на столь необычное событие в духе старых, «атеистических» времен. Потом, правда, отношение ко мне изменилось к лучшему и все стало, как и прежде.

Со Смоленском у меня связаны многие добрые воспоминания. Здесь еще в 60-е годы на одном из моих концертов присутствовал первый космонавт Юрий Гагарин. Юрий Алексеевич был родом из этих, смоленских мест, поэтому не раз бывал в родных краях. Пришел он и на тот мой концерт, который проходил в лучшем зале города, располагавшемся в историческом здании, где когда-то было местное Дворянское собрание, а потом, уже в советское время, разместили медицинский институт. Но зал, который помнил многих русских композиторов и музыкантов прошлого, продолжал использоваться под филармонические концерты. (Позже это несоответствие — странное соседство медицины и симфоний — было устранено. В Смоленске с 1969 года первым секретарем обкома партии работал И. Е. Клименко — настоящий хозяин и патриот своей области. Не берусь судить о его деятельности на этом посту в целом, но для культуры при нем было сделано немало: концертный зал и все здание, рядом с которым стоит памятник великому Глинке, уроженцу смоленской земли, было передано музыкантам, а мединститут получил новое, специально построенное; кроме того, под Смоленском было возрождено к жизни имение М. И. Глинки, где постарались все воссоздать в таком виде, как было при композиторе.)

Возвращаюсь к концерту, после которого я познакомилась с Ю. А. Гагариным. Зал был полон, принимали нас прекрасно (моим концертмейстером был замечательный музыкант Семен Стучевский). Публика долго не отпускала нас, требуя исполнения «бисов», больше всего было просьб спеть «Хабанеру» (тогда еще были свежи воспоминания о моих недавних выступлениях в «Кармен» в Италии вместе с Марио Дель Монако). Но каждый раз перед очередным «бисом» Юрий Гагарин (он сидел во втором ряду в окружении местных руководителей) говорил: «Нет, сейчас она не будет петь «Хабанеру». И оказывался прав, потому что объявлялось другое произведение. Сидевшие рядом с ним удивлялись — откуда это он знает, что будет петь Архипова. А все объяснялось тем, что Юрий Алексеевич, оказывается, не просто был моим почитателем, но и прекрасно знал мой репертуар, видимо, не раз посещая мои концерты, на которых я пела знаменитую «Хабанеру» только в самом конце «бисов», как говорится, под занавес.

От той встречи в этим удивительно светлым и мужественным человеком у меня осталась фотография, которую Юрий Алексеевич подарил мне уже в поезде, на котором мы возвращались в Москву и оказались в одном вагоне. Из очень хорошей надписи на этом портрете космонавта я и узнала, что он давний поклонник моего пения…

Когда мы приехали в Смоленск с хором Валерия Полянского, нас познакомили с настоятелем Успенского собора, в котором мы должны были записываться. В разговоре со мной священник задал хоть и смутивший меня, но вполне справедливый вопрос: «Вот вы поете много западноевропейской музыки, а почему же не исполняете русскую духовную музыку? У нас ведь тоже есть немало прекрасных произведений». Он много рассказывал, какая у нашего народа древняя и богатая певческая культура. Сам того не желая, настоятель собора как бы пристыдил нас, что мы недостаточно хорошо знаем свою музыку. В разговоре с ним я тоже поделилась своими мыслями на этот счет, рассказав об интересе к этой музыке, который возник у меня давно. Конечно, настоятель понимал, что в том, что духовная музыка не звучала вне церкви, не было вины певцов, как не были они виноваты и в том, что не знали в полной мере всего богатства этой музыки: всех нас сознательно изолировали от нее на протяжении длительного времени.

После того разговора в Смоленске прошло десять лет и за эти годы многое изменилось коренным образом: духовная музыка стала частью нашей культурной жизни. Лучшие ее призведения исполняются в огромных залах и в скромных аудиториях, ее поют и знаменитые коллективы, такие, как Московский камерный хор под управлением Владимира Минина или Певческая капелла им. Глинки из Санкт-Петербурга под руководством Владислава Чернушенко, и менее знаменитые, но не менее талантливые, такие, как, например, мужской камерный хор «Православные певчие» под управлением Георгия Смирнова. С этим молодым еще коллективом я часто выступаю в концертах. В феврале 1995 года мы исполняли русскую духовую музыку в Грановитой палате Московского Кремля. Этот концерт, где в первом отделении я пела с хором «Православные певчие», а во втором — арии из опер русских композиторов (в сопровождении Президентского оркестра под управлением Павла Овсянникова), проходил в рамках программы «Звезды в Кремле». Совсем недавно с хором Георгия Смирнова мы записали на компакт-диск произведения русской духовной музыки.

После нашего артистического «десанта» в Белгороде, когда с помощью благотворительных концертов нам удалось собрать определенные средства в фонд возведения храма Петра и Павла на Прохоровском поле, нас благодарили не только руководители Белгородской области, но и представители местной епархии. Очевидно, резонанс от той нашей акции дошел и до церковных кругов в Москве. Однажды к нам в Международный союз музыкальных деятелей пришли две женщины, одна из которых была в монашеском облачении. Их проводили в мой кабинет. При знакомстве оказалось, что это настоятельница возрождаемого Новодевичьего монастыря мать Серафима со своей помощницей. Так я узнала эту удивительную русскую женщину.

У матери Серафимы необычная судьба. В миру это Варвара Васильевна Чичагова, ученый, доктор технических наук, профессор, автор многих изобретений, лауреат Государственной премии, представительница старинного дворянского рода. Немало Чичаговых оставили свой заметный след в русской истории. Достаточно назвать В. Я. Чичагова, адмирала времен Екатерины II, его сына П. В. Чичагова, морского министра России, участника Отечественной войны 1812 года… Среди предков матери Серафимы и известный церковный деятель митрополит Серафим Чичагов, расстрелянный в декабре 1937 году в возрасте 80-ти лет… В 1988 году Варвара Васильевна добилась реабилитации своего деда.

И вот эта уже немолодая, очень хрупкая на вид женщина с необыкновенно одухотворенным лицом обратилась в наш союз с просьбой помочь в сборе средств для завершения реставрационных работ в главном храме московского Новодевичьего монастыря — соборе Смоленской иконы Богоматери, где еще с середины XVI века сохранились бесценные фрески. Я предложила матушке Серафиме оказать помощь в этом святом деле в такой же форме, как это было сделано для храма Петра и Павла, — дать благотворительный концерт в Успенской церкви монастыря. На мою просьбу принять участие в этой акции сразу же откликнулся Владимир Николаевич Минин со своим замечательным коллективом, согласились и «Православные певчие», и музыканты ансамбля «Концертино»… Вел концерт и комментировал исполняемые нами произведения Святослав Игоревич Бэлза. Русская духовная музыка, звучавшая в тот вечер в этом древнем храме (Успенской церкви более 300 лет), приобретала особую выразительность и значимость.

Тот концерт прошел в начале июня 1995 года, а уже 10 августа, когда русская православная церковь празднует день Смоленской иконы Богоматери, я была приглашена на торжество освящения Смоленского собора Новодевичьего монастыря. На этот большой праздник собралось огромное число верующих, приехало много почетных гостей. Божественную литургию служил Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II… Теперь к каждому большому церковному празднику я получаю поздравления от матушки Серафимы.

1995 год оказался для меня памятным еще одним ярким воспоминанием, связанным с исполнением произведений духовной музыки. Весной я получила приглашение из Петербурга участвовать в пасхальном фестивале — я должна была выступить в двух благотворительных концертах. Один из них проходил в очень красивом зале Мариинского дворца, где вместе со мной выступали приехавшие из Москвы молодые певцы, которых я представляла петербургской публике. Второй концерт был для меня особенно знаменательным, так как он проходил 9 мая, в день, когда все мы отмечали еще один великий праздник — 50-летие Победы. И пела я в необычном для себя месте — в огромном Казанском соборе, этом храме русской воинской славы. Устроители концерта нашли очень интересное режиссерское решение — я должна была стоять в центре собора, как раз под куполом, а по сторонам этой круглой площадки расположились четыре хора. По мере того как каждый хор заканчивал свой номер, а потом наступала моя очередь петь с ним, я поворачивалась к нему. Все было очень торжественно, красиво — и величественный собор с его особой акустикой, и прекрасная духовная музыка, и огромное число слушателей, пришедших на этот концерт…

Через месяц, в июне, меня снова пригласили в Петербург — на этот раз спеть на празднике открытия летнего сезона в «столице фонтанов» Петергофе. И снова мне привелось выступать среди удивительной красоты (в этом прекрасном городе иначе и не может быть) — концерт проходил в великолепном Тронном зале Большого Петергофского дворца. Залитый светом, льющимся из расположенных в два яруса огромных окон, а по вечерам весь в ярких огнях огромных хрустальных люстр с «аметистовыми» подвесками, зал поражает своим великолепием и торжественностью. Обилие белоснежной лепки, портреты русских царей и императоров, живописные полотна, алые пятна драпировок на окнах, обивка трона — все создавало особо приподнятое настроение. На праздник открытия были приглашены многие потомки старых русских дворянских фамилий, еще живущие в северной столице.

Стояли знаменитые «белые ночи», мы дождались двенадцати часов, когда включили знаменитые фонтаны и заиграли изумительные цвета подсветки. Артисты балета в костюмах прошлых веков спускались от дворца по лестницам в Нижний парк под шум фонтанов Большого каскада. Красота была несказанная. Но наш восторг от всего виденного омрачали буквально тучи комаров, от которых мы отбивались как могли… Все-таки нет на земле полного счастья…

Русскую духовную музыку, которую почти не знают в Европе, я исполняла и в других странах, в основном там, где живут православные христиане. С мужским хором Издательского отдела Московской Патриархии мы ездили по Югославии, посетили несколько городов, в том числе и Белград, где выступали в зале столичного университета. Помню, как к нам подходили после концертов слушатели и говорили, что теперь, после того как они услышали в исполнении артистов из Москвы церковную музыку, так долго бывшую под запретом, они поверили, что в России действительно происходят значительные изменения. Хотя из газет они узнавали о ходе нашей «перестройки», но не слишком-то верили, что в жизни нашей страны могут произойти заметные сдвиги к лучшему.

Буквально через несколько недель после тех гастролей я снова приехала в Югославию, чтобы участвовать в рождественских концертах. С нашим замечательным органистом Олегом Янченко мы исполняли русскую духовную музыку не только в концертных залах, но и в соборах. Обе эти мои поездки в Югославию состоялись незадолго перед теми трагическими событиями, которые истерзали эту несчастную землю.

Другой страной, где русская церковная музыка особенно близка слушателям, была Греция. Приглашение приехать и выступить там с концертом из произведений духовной музыки я получила, когда в очередной раз принимала участие в работе жюри Международного конкурса имени великой греческой певицы Марии Каллас. (На этом конкурсе в тот раз Гран-при получил наш певец из Башкирии Аскар Абдразаков.) Мы приехали в Афины вместе с хором «Православные певчие». С регентом Георгием Смирновым мы составили очень интересную программу, включив в нее и древние церковные песнопения, что для греческой аудитории было особенно интересно. Наш концерт проходил в огромном зале «Мегарон». В зале было очень много врачей — очевидно, наше выступление совпало с каким-то их форумом. На этом же концерте присутствовал и мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков, который находился тогда с визитом в греческой столице по приглашению мэра Афин. Юрий Михайлович после концерта пришел к нам за кулисы, поздравил с успехом. Затем мы были приглашены на прием, который устраивался в честь московского гостя. Мне запомнилось, как оба мэра сидели рядом, а «хозяин» Афин что-то очень долго рассказывал Юрию Михайловичу о проблемах своего города. Гость из Москвы терпеливо слушал, а я, сидя неподалеку от них, и переводчицы, подумала: «До чего же одинаковы заботы у обоих мэров».

В Греции я бывала неоднократно, и всегда эти поездки оставались надолго в моей памяти. Так было и в 1983 году, когда я была приглашена в качестве члена жюри конкурса вокалистов имени Марии Каллас. Конкурс проходил весной, а вскоре мне предстояло выступление в новой постановке Большого театра — опере X. Глюка «Ифигения в Авлиде». Я была вся в мыслях о роли греческой царицы Клитемнестры, о том, что сразу же после возвращения из Афин мне надо будет петь генеральную репетицию, а через день — премьеру. Но отказаться от участия в работе жюри я не могла, поэтому, несмотря на большую занятость на конкурсе, все же каждое утро пропевала свою партию Клитемнестры в местной музыкальной школе. Мои греческие друзья, узнав об этом и о том, что я вскоре должна буду выступить в этой роли впервые, посоветовали мне: «В таком случае вы непременно должны побывать в Микенах и посмотреть ворота в город, где Клитемнестра встречала Агамемнона». Эта идея очень понравилась не только мне: работники нашего посольства в Афинах помогли организовать поездку в столицу античного царя.

В перерыве между турами конкурса мы отправились за сто пятьдесят километров от Афин, в древнюю Арголиду. Уже по дороге в «богатые златом» Микены, как говорил о них Гомер, все настраивало на то, что впечатления будут необыкновенными: и живописный ландшафт — равнины и гряды гор, уходящие за горизонт; и сам холм, на котором в незапамятные времена возвели укрепленный город, обнесенный стеной из огромных каменных блоков; и пришедшие на память прочитанные еще в детстве легенды и мифы Древней Греции…

И вот они Микены… Мы прошли через знаменитые Львиные ворота, украшенные рельефом с изображением двух львиц, миновали коридор и оказались на круглой площади, обнесенной стеной. Именно в этом месте в 1876 году Генрих Шлиман раскопал древнейшие гробницы, выдолбленные в скале. Здесь сохранились и более поздние «купольные гробницы», к которым относится и «гробница Агамемнона». Монументальность этой постройки поражает: массивный вход, высотой более пяти метров, перекрыт двумя громадными каменными блоками; над ними расположено треугольное отверстие, призванное облегчить нагрузку огромных камней на дверной проем; внутри усыпальницы — величественный купол, выложенный из трех десятков каменных колец… Среди этих сооружений нетрудно представить себе жителей этого древнего города, вышедших встретить своего царя Агамемнона, возвращающегося с победой и богатой добычей после падения Трои. Вышла ему навстречу и его неверная жена Клитемнестра, хотя и повелевшая устелить весь путь к царскому дворцу пурпурными тканями, но только и ждавшая момента, чтобы убить мужа и царствовать вместе со своим возлюбленным Эгистом… Мое воображение перенеслось в те неправдоподобно далекие времена…

Все увиденное и услышанное мною в эту сказочную поездку в Микены добавило много нового к почти уже готовой роли коварной царицы Клитемнестры. И не только это — я до сих пор храню в памяти те потрясающие впечатления от вполне реального прикосновения к миру древней Эллады.

Запомнилась мне и другая поездка в Грецию, правда, была она на этот раз очень краткой: я прилетела в Афины всего на один день прямо из Лондона, сразу после спектакля «Трубадур» в театре «Ковент-Гарден». Это было в том же 1983 году, в сентябре, когда Греция чтила память своей великой дочери Марии Каллас. Тогда ей открывался памятник, и во время церемонии открытия над городом звучал несравненный голос этой выдающейся певицы современности, многие не могли скрыть слез от волнения.

В тот свой приезд в Афины я должна была петь на сцене Одеона Ирода Аттика, античного театра под открытым небом, концерт в память великой Марии. Я была знакома с ней: в 1970 году Мария Каллас приезжала к нам в Москву, чтобы принять участие в работе жюри вокалистов на IV Международном конкурсе им. П. И. Чайковского.

Этот концерт значил для меня многое: петь в память легендарной певицы было для меня большой честью, и я старалась быть достойной этой одной из самых ярких представительниц вокального искусства нашего столетия. Моим концертмейстером был Важа Чачава, который потом описал наше тогдашнее выступление в большом очерке, опубликованном в прессе. Мне хочется привести здесь несколько отрывков, наиболее ярко передающих атмосферу, в которой проходил тот концерт:

«Я прилетел в Афины за несколько дней до концерта. Архипова была в Англии, она пела с труппой «Ковент-Гардена» спектакли «Трубадур» в Манчестере и должна была приехать чуть позже… Утром в день концерта Архипова не прилетела — мне сказали, что самолет из Лондона опаздывает. Тут уж я перепугался — или концерт сорвется, или Архипова прилетит за несколько часов до выступления, — а представляете, что такое прилететь на следующий день после спектакля, покрыв довольно солидное расстояние, прямо на ответственное выступление?

Наконец-то самолет прилетел, Архипова легла отдохнуть, мне передали, что она приедет прямо на концерт… Расскажу о месте, где этот концерт происходил и как была составлена программа…

Амфитеатр редкой красоты, огромный. Я пришел в недоумение — как же тут выступать с камерной программой? Я спросил устроителей концерта: «А будет ли нас слышно?» — потому что все это было больше похоже на стадион в нашем понимании, чем на концертный зал. Никаких микрофонов! Как будет звучать программа русской камерной музыки — не такой уж легкой для восприятия «чужого» уха — на многотысячной аудитории? Но мне сказали: «Не волнуйтесь, слышно вас будет прекрасно. Даже наоборот — будьте внимательны, если что-то захотите сказать певице: говорите шепотом, потому что весь зал будет отчетливо слышать каждое слово…»

Теперь о программе. В первом отделении были шесть романсов Глинки, а потом «Гопак» и «Песни и пляски смерти» Мусоргского. Второе отделение включало романсы Чайковского и Рахманинова. Но не надо забывать, что концерт проходит в Греции, а аудитория состоит из нескольких тысяч человек! Как-то они примут жемчужины русской вокальной лирики? Все же это не «шлягерные» оперные арии, не виртуозные «штучки», а произведения, предполагающие в слушателе сопереживание, чуткость к тончайшим нюансам настроения!..

Пока что приходит довольно напуганная Архипова. Накануне пела «внепланового» «Трубадура», сегодня сидела несколько часов в аэропорту, уставшая, измученная. «Не знаю, что будет», — говорит она мне. И вид действительно измученный. Но начала распеваться — и сразу голос зазвучал прекрасно. По-настоящему хорошо. Но нагрузка предстоит огромная…

Концерт исполнялся на русском языке, но в программке, в отличие от большинства концертов за границей, не было полных переводов романсов. Насколько помню, переводы просто не успели сделать — идея концерта памяти Марии Каллас возникла как-то спонтанно, не успели толком подготовиться.

Должен сказать — с полной ответственностью! — что концерт этот был особенный. Бывают выступления, которые просто невозможно забыть. Таким был и тот афинский концерт Архиповой! Просто удивительно: от первой до последней вещи, включая «бисы», все было спето на высшем уровне исполнительского мастерства!..

Одним словом, успех грандиозный. Ирина Константиновна еще раз доказала высочайший уровень мастерства — все же не каждый день ей приходилось петь камерную программу в такой обстановке… Вызвать такой шквал аплодисментов, такие неистовые овации в камерном концерте здесь — это было огромное артистическое достижение. И, конечно, это был успех не только певицы — это был еще и триумф русской музыки. Многие вещи были неизвестны греческим слушателям, но они захватили людей до глубины души…

Концерт проходил 14 сентября. Кстати, сцена была украшена корзинами белых гвоздик — любимых цветов Марии Каллас. На 16 сентября было назначено возложение венков к памятнику Марии Каллас под эгидой министра культуры Греции Мелины Меркури: 16 сентября как раз был день рождения певицы… Ирина Константиновна на следующий день после концерта улетела в Лондон. Она не могла остаться на церемонию, поэтому наутро после концерта огромные охапки цветов, преподнесенные восторженной афинской публикой, она в сопровождении представителей «Атенеума» — фактических устроителей нашего концерта — отвезла к памятнику великой певицы…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.