Часть V Да-чу. Воспитание великим

Часть V

Да-чу. Воспитание великим

Мао Цзэдун разорвал отношения с Хэ в 1937 году. Но еще до этого он флиртовал с несколькими женщинами. Одной из них была, например, Лили By, актриса и переводчица. Называется еще несколько известных женщин, связи с которыми он не скрывал. При этом он всегда предпочитал эмоциональных и темпераментных женщин, которые не просто любили, а боготворили его.

Такой стала и третья (или четвертая, если считать детский брак) жена Цзэдуна. Свидетелем встречи Мао и молодой актрисы, выступающей под псевдонимом Лан Пинь (Голубое яблоко), была американская писательница Агнес Смэдли (помните скандальную сцену разрыва с Хэ?). В 1937 году она посетила «особый район» Яньань, контролируемый армией 44-летнего Мао Цзэдуна, одного из лидеров Коммунистической партии Китая.

«Свинья, мерзавец, не пропускаешь ни одной юбки! Как ты посмел пробраться сюда, чтобы переспать с этой буржуазной дрянью?!» — уже немолодая китаянка набрасывалась на мужа, норовя ударить его фонарем, а тот безуспешно пытался объяснить, что он-де «всего лишь говорил» с молодой актрисой.

Затем пришла очередь и невольной свидетельнице этой сцены услышать в свой адрес: «Империалистическая тварь! Ты всему виной, убирайся отсюда!» «Немолодой китаянкой», которую упоминала Агнес Смэдли, была 27-летняя Хэ Цзычжэнь, третья жена Мао Как мы уже упоминали, Цзэдун не простил ей публичного скандала и выслал за пределы Китая.

Поле боя осталось за Лан Пинь. Из Шанхая, откуда прибыла актриса, за ней тянулся след бурных романов, любовных скандалов и разбитых сердец. Так, в Яньане она оказалась после громкой истории, которая просочилась в шанхайскую прессу: ее второй муж, популярный актер Тан На, попытался покончить с собой после того, как Лан Пинь ушла от него к режиссеру. Тан На снял номер во гостинице, растолок спичечные головки в бутылке спирта, выпил смесь, но остался жив.

Шанхайские газеты склоняли имя Лан Пинь, изображая и актера, и режиссера жертвами расчетливой и хитрой деревенщины.

Лан Пинь действительно приехала в Шанхай из деревни. Ее настоящее имя было Ли Юньхэ. Она родилась в провинции Шаньдун в семье мелкого предпринимателя Ли в 1914 году. Ее мать была шестой женой Ли и, по китайским традициям, самой бесправной. Вскоре, не выдержав жестокого обращения, она ушла из семьи. Лан Пинь растили бабушка с дедушкой.

В 1928 году она поступила на театральные курсы. Через два года вышла замуж за торговца, но этот союз оказался недолгим. После развода она перебралась в Циндао, где познакомилась с деятелями кино и театра. Лан Пинь стали перепадать сначала эпизодические, а затем и более значительные роли. Но после развода с Тан На путь на экран ей оказался заказан.

Лан решила бросить все и начать жизнь с чистого листа в принципиально ином обществе, чуть ли не в другой цивилизации, — в той части Китая, власть в которой принадлежала коммунистам.

В Яньань стекалось много молодых красавиц, привлеченных небывалой для традиционного феодального общества эмансипацией и романтическим образом революционеров. Официально этот шаг объяснялся тем, что с 18 лет Лан Пинь была связана с компартией, выполняя разовые задания и поручения коммунистов.

Мао увидел Лан на одном из ее концертов — она исполняла популярные арии. Партийный лидер пригласил ее на свою лекцию по марксизму-ленинизму. Лекции оказались интересными — Мао умел держать аудиторию. Лан часто задавала лектору вопросы и прослыла одной из самых прилежных слушательниц, что не могло не сказаться на симпатиях учителя к способной ученице.

Они стали встречаться после лекций, и однажды Мао пригласил ее в свой дом-землянку.

* * *

Лан Пинь была не единственной актрисой, которой Мао увлекся в Яньане. Мао не скрывал своих увлечений ни от жены, ни от окружающих. Своему лечащему врачу он признавался, что в жизни мог обойтись без секса «самое большее несколько дней».

Хэ Цзычжэнь его давно уже не интересовала — ее тело было изуродовано тяжелым ранением, а трудности революционного быта повлияли на ее психику. Хэ отвезли в Москву для лечения. Состояние ее здоровья стало ухудшаться. В конце концов ее вернули в Китай и поместили в психиатрическую лечебницу в Шанхае.

Некоторые биографы Мао Цзэдуна полагают, что молодой карьеристке Лан Пинь с ее артистическим даром не составило труда соблазнить немолодого и огрубевшего в условиях походного быта мужчину. Другие резонно возражают, что по части артистизма Мао сам мог дать фору любому гениальному актеру, а по умению разбираться в людях с ним мало кто мог соперничать.

Те, кто общался с ним в это время, вспоминают, что в свои 45 лет Мао был еще вполне привлекательным мужчиной — «налитой силой, уверенный в себе, все время пошучивающий богатырь, ходящий вразвалочку, словно вставший на задние лапы медведь. Мощные плечи, проницательные глаза, мягкая улыбка и, самое главное, исходящая от него магия Лидера с большой буквы». Мао прекрасно умел и очаровывать, и стирать в порошок, и в деле манипуляций людьми достиг совершенства. При первой встрече он мог очаровать подданного, затем обрушить на него свою немилость, а потом, когда раздавленный человек ждал заключения или расстрела, помиловать и вновь приблизить к себе — и тот служил Мао верой и правдой, как преданная собака. Вряд ли могущественный вождь мог позволить играть собой.

Так что, скорее всего, со стороны Лан Пинь это была настоящая любовь, которая, похоже, так увлекла Мао, что ради нее он впервые в жизни был готов пожертвовать даже уважением товарищей по партии.

Лан Пинь с Мао переехали в Янцзялин, поселились в жилой пещере из трех комнат.

Лан постаралась превзойти предыдущих женщин Мао в искусстве обустройства домашнего очага. Несмотря на то, что в жилище не было ни водопровода, ни электричества, пещера преобразилась в уютное семейное гнездо: земляные стены облицевали камнем, пол вымостили кирпичом. Во дворе появилась утрамбованная площадка, на которой поставили стол и каменные скамейки. Лан Пинь взяла на себя все заботы о быте Мао. Она буквально благоговела перед ним и, как признавалась позже, никогда, даже в самые интимные минуты, не могла позволить себе назвать его по имени — только Председателем.

Оформив развод с Хэ Цзычжэнь, Мао объявил о том, что женится на актрисе. Соратники Мао, сочувствовавшие его бывшей жене, буквально завалили его коллективными письмами: «Председатель, мы надеемся, что вы не женитесь на этой артистке, у нее дурная репутация». Дело Мао обсуждали на заседании Политбюро ЦК КПК. Руководство волновал не столько тот факт, что намечающийся брак будет у Мао четвертым, сколько «буржуазность» невесты. И хотя с классовым происхождением у Ли Юньхэ все было в порядке, руководство смущали слухи о том, что когда националисты посадили ее в тюрьму, заподозрив в связях с коммунистами, она вышла оттуда, подписав отречение — акт, расцениваемый партией как предательство. Главную роль в урегулировании семейного дела сыграл Кан Шэн, начальник разведки коммунистов. Собранные им сведения о шанхайском прошлом избранницы Мао, хотя и не слишком убедительно, но опровергли слухи, и партии пришлось дать Мао разрешение на брак.

После свадьбы молодая жена взяла себе новое имя — Цзян Цин (Лазурный поток) и вступила в КПК.

Многие соратники Мао усмотрели в этом карьерные побуждения. «Ей нравилось чувствовать себя „в свете прожекторов", нравилось, чтобы ею восхищались, — вспоминал Ли Иньцао, телохранитель Мао. — Зимой все кутались в вороха теплой одежды, а Цзян обязательно ее перешивала, чтобы подчеркнуть свою тоненькую фигурку. У нее были иссиня-черные волосы, перехваченные лентой и падающие хвостом до середины спины, тонкие брови, ярко блестевшие глаза, аккуратный носик и крупный, щедрый рот.»

Как и Ли Иньцао, люди, хорошо знавшие Мао, отказывались верить, что к нему можно испытывать простые человеческие чувства. Тем не менее, это было именно так. Стараясь не расставаться с мужем ни на один день, она участвовала в боевых походах, стойко перенося невзгоды и не требуя для себя никаких особых условий.

В мире происходит прогресс, перспективы светлые, и этот общий ход развития истории никто не в силах изменить. Мы должны постоянно вести среди народа пропаганду, рассказывая ему о происходящем в мире прогрессе и о светлых перспективах, с тем чтобы он проникся верой в победу. Вместе с тем мы должны также сказать народу, сказать товарищам, что путь извилист[9].

* * *

К удивлению многих актриса оказалась прекрасной матерью. Когда у Цзян Цин родилась дочь, она перестала появляться на людях, целиком посвятив себя воспитанию маленькой Ли На.

В первые десять лет их совместной жизни, с сороковых годов до начала пятидесятых, Цзян Цин не участвовала ни в каких публичных мероприятиях. Она занимала рядовую должность заместителя заведующего сектором литературы и искусства в ЦК и была, по сути, личным секретарем Мао.

Переписывала его бумаги и с огромным удовольствием занималась детьми — Мао взял к себе в дом сыновей от предыдущего брака.

Близкие знакомые семьи отмечали, что Цзян Цин совсем не интересовало, что происходит вне дома, а Мао привык к ее заботам настолько, что без нее капризничал как ребенок, — отказывался принимать лекарства, если болел, и тиранил партийную обслугу.

Перемена в отношении к Цзян произошла у Мао внезапно. После того как у нее обнаружили рак матки и ей пришлось пройти стерилизацию, он перестал видеть в ней женщину. Мао признался своим приближенным: «Семейная жизнь у меня опять не сложилась. Цзян Цин моя жена, будь она лишь моей сотрудницей, я бы тотчас избавился от нее.»

С Цзян случилась тяжелая депрессия. Ее усугубило то, что муж перестал скрывать от нее своих молодых любовниц.

У Мао и раньше бывали «увлечения», но Цзян благоразумно закрывала на это глаза. Теперь, подойдя к шестидесятилетнему рубежу, Мао не пропускал ни одной юбки. По даосскому трактату «Секреты простушки», бывшему настольной книгой Мао, «тому, кто стремится продлить жизнь, следует обращаться непосредственно к ее источнику.

Мужчине необходим частый, постоянный контакт с молодым телом».

Мао, озабоченный продлением молодости, следовал советам буквально. Цзян Цин признавалась его личному врачу: «Доктор Ли, вы совершенно не знаете Председателя. Он очень любвеобилен и не пропускает ни одной женщины. Его мудрый разум никогда не восстанет против плотских утех, а девушек, готовых пожертвовать чем угодно, чтобы доказать ему свою преданность, более чем достаточно».

* * *

Дочь Хэ, брошенная ею в России, и по возвращении обласканная отцом, вспоминает о тех годах: «Что касается личных чувств Цзян Цин и моего отца, то это все отошло в прошлое, и меня больше не волнует, что Цзян Цин была моей мачехой и что она плохо относилась ко мне. Для меня осталось важным только ее отношение к отцу. По идее, Цзян Цин должна была дать моему отцу счастье, по меньшей мере позаботиться о том, чтобы отец на старости лет не чувствовал себя одиноким. Но в реальной жизни получилось наоборот».

В другом месте Ли Минь пишет: «Трагедия заключалась еще и в том, что Цзян Цин, все время преследовавшая мою маму, сама не дала моему отцу счастья и, главное, что ее амбиции принесли столько бед всей стране».

Ли Минь детально прослеживает перипетии политического самоутверждения Цзян Цин. В 1938 году, согласившись на брак Мао Цзэдуна с Цзян Цин, руководство КПК потребовало, чтобы последняя не вмешивалась в политическую работу супруга. И полтора десятилетия их совместной жизни это условие соблюдалось: Цзян Цин занимала рядовую должность. Первые (еще робкие) попытки ее вмешательства в партийнополитические дела относятся к середине 1950-х годов. А в 1966-м ее имя прогремело на весь мир: жена Мао стала запевалой «культурной революции», обернувшейся для страны экономическим хаосом, раздуванием антисоветизма (все «ивановцы» и все, кому довелось учиться в СССР, попали в «черные списки»).

* * *

В начале пятидесятых годов Мао Цзэдун вкушал плоды своих побед. Его главный враг и соперник Чан Кайши был разгромлен, весь китайский народ оказался вовлечен в строительство коммунизма, и во главе огромной страны оказался он, Мао, сын мелкого деревенского спекулянта, учитель начальной школы.

Но годы борьбы не прошли бесследно. Цзэдуна начали посещать параноидальные мысли — ему все время казалось, что его подсиживают, пытаются сместить. Возможно, отчасти так и было, ведь партия тогда еще не была столь однородна, как годы спустя. Но Мао не оставил оппозиции ни единого шанса.

С 1951 года в стране прокатилась новая волна репрессий — уже третья на совести Мао. По его предложению было принято «Положение о наказаниях за контрреволюционную деятельность». Этот закон предусматривал в числе прочих видов наказания смертную казнь или длительное тюремное заключение за разного рода политические и идеологические преступления.

В больших городах Китая проводились открытые показательные суды, на которых после публичного объявления преступлений «опасные контрреволюционеры» приговаривались к смерти. В одном только Пекине в течение нескольких месяцев состоялось около 30 000 митингов; на них в обшей сложности присутствовало более трех миллионов человек. Длинные списки казненных «контрреволюционеров» постоянно появлялись в газетах.

Что касается количества жертв, то в октябре 1951 года было официально указано, что за 6 месяцев этого года было рассмотрено 800 000 дел «контрреволюционеров». Позднее появились сообщения, что 16,8 % «контрреволюционеров», находившихся под судом, были приговорены к смертной казни.

Таким образом было подавлено всяческое инакомыслие, и уже никто не мешал Мао ставить его социальные эксперименты.

* * *

Для того, чтобы понять и оценить все последующие события, надо ясно видеть, что представлял собой Мао Цзэдун на пороге своего пятидесятилетнего юбилея. Наполненный идеями, представлявшими собой головокружительную смесь философских, религиозных и экономических систем, он был одержим мечтой создать империю, превосходящую по своему размаху все существующие до этого государства. Он жаждал оставить далеко позади СССР и США, ему претила мысль, что эти супердержавы, обладая значительно меньшим человеческим ресурсом, могли диктовать (или пытаться это сделать) свою волю.

Ему нравилось осознавать себя величиной. Он тренировал специальный взгляд и специальный тон. Приближенные, заглядывая к нему в кабинет (пока это еще можно было делать безнаказанно), часто заставали его в позе созерцания и размышления. Он смотрел вдаль, обдумывая недоступные простым смертным проблемы, и не реагировал на вошедшего. Такой образ подавлял людей и заставлял их раболепствовать.

Вместе с тем в глубине души Цзэдун оставался романтиком, которому претили заботы о бренном. Как и в раннем детстве, он не хотел утруждать себя подсчетом денег, решением бытовых проблем, заботой о дне сегодняшнем. Он видел себя Нефритовым императором, а разве достойно императора всматриваться в пыль под ногами! Он был безусловно умен, но вот обычной житейской или даже крестьянской хитрости и мудрости ему недоставало. Зная человеческую сущность, виртуозно играя на любви и страхе, он не хотел придавать значения обычным человеческим потребностям, не учитывал их в своих планах.

Во многом именно этим можно объяснить провал всех грандиозных начинаний, которые он проводил в послевоенные годы. К тому же плохую службу ему сослужила преданность соратников (точнее, отсутствие оппозиции и страх перед репрессиями). Каждое указание Мао воспринималось через лупу почитания и преклонения и, пройдя через слои чиновников, усиливалось стократно. Множились и ошибки. Все это со временем получило название «перегибов на местах», но людям от этого проще не стало — миллионы китайцев стали жертвами социальных преобразований в стране.

После победы народной революции Мао Цзэдун постоянно пытался, перешагнув через объективные факторы, форсировать развитие Китая. Жажда величия и национального превосходства привела его к наивной мечте: в короткий срок превзойти в экономическом и военном отношении СССР и США, а значит, и все страны мира. Страна превратилась в грандиозный полигон для эксперимента, испытания на практике его идей.

В декабре 1953 года ЦК коммунистической партии Китая объявил первую пятилетку. Основной ее задачей стало проведение в жизнь идеи кооперации. К 1957 году пятая часть населения Китая должна была войти в сельскохозяйственные кооперативы — аналоги советских колхозов.

Это было воспринято, разумеется, как указание, и кооперирование пошло полным ходом. Если в июле 1955 года в кооперативах было 16,9 миллиона крестьянских семей (14 %), то к июню 1956 года насчитывалось уже более 108 миллионов семей (90,4 %). Вот оно — наглядное проявление перегибов. Вместо 20 % населения кооперация объединила почти в пять раз больше.

В 1958 году в Китае началась очередная всенародная кампания. На этот раз ее объектом стали мухи, комары, воробьи и крысы. Каждая китайская семья должна была продемонстрировать свое участие в кампании и собрать большой мешок, доверху наполненный этими вредителями. Особенно интенсивным было наступление на воробьев. Стратегия заключалась в том, чтобы не давать воробьям сесть, держать их все время в воздухе, в полете, пока они не упадут в изнеможении. Тогда их убивали.

Но неожиданно все это обернулось экологической катастрофой. Жители Китая стали наблюдать что-то невероятное: деревья покрылись белой паутиной, вырабатываемой какими-то червями и гусеницами. Вскоре миллионы отвратительных насекомых заполнили все: они забирались людям в волосы, под одежду. Рабочие в заводской столовой, получая обед, находили в своих тарелках плавающих там гусениц и других насекомых. И хотя китайцы не очень-то избалованы, но и у них это вызывало отвращение.

Природа отомстила за варварское обращение с собой. Кампанию против воробьев и насекомых пришлось свернуть. Зато полным ходом развертывалась другая кампания. Ее объектом стали люди — 500 миллионов китайских крестьян, на которых ставился невиданный эксперимент приобщения к неведомым им новым формам существования.

* * *

Интеллигенты должны быть сразу красными и обученными. Чтобы быть красными, они должны полностью перестроить свои умы, преобразовав свое буржуазное мировоззрение. Им не нужно читать много книг, что они должны сделать, так это усвоить правильное понимание следующих вопросов. Что такое пролетариат? Что такое диктатура пролетариата?..[10]

В августе 1958 года по предложению Мао было принято решение Политбюро ЦК КПК о создании «народных коммун», и через 45 дней появилось официальное сообщение, что практически все крестьянство вступило в коммуны.

Организаторы коммун ставили задачу приобщить народ Китая к совершенно новым формам трудовых отношений, общественной жизни, быта, семьи, морали, которые выдавались ими за коммунистические формы. Предполагалось, что коммуна, которая впоследствии должна была распространиться на городское население, станет универсальной производственной и бытовой единицей существования каждого человека. Все существующее до этого общество и личные формы отношений были обречены на разрушение.

Даже семья — этот высокочтимый испокон веков в Китае институт — должна быть разрушена, а взаимоотношения внутри нее подчинены жестокому контролю со стороны властей. Но и эта затея потерпела крах.

Иногда Мао Цзэдуна одолевали сомнения в правильности и эффективности своих планов, но он считал, что следует продолжать их пропаганду, чтобы не остудить энтузиазм масс. И, чем хуже становилось положение в стране, тем сильнее раздувался культ Мао Цзэдуна, тем громче звучали слова о его мудрости. Мао следовал той традиции, которая утверждала, что император никогда не ошибается. Он может быть обманут чиновниками, которых и следовало винить, если мудрые советы императора провалились.

Впрочем, и провал он мог обратить на свою пользу. Так в 1959 году, после того, как стало понятно, что из идеи коммун тоже ничего путного не вырастет, Мао предпринял смелый шаг — он публично уступил место председателя республики своему коллеге Лю Шаоци. Правда, перед этим он опроверг резкую критику в свой адрес и репрессировал очередную партии оппозиции — маршала Пэн Дэхуая и его сторонников.

Добровольным отказом от места председателя КНР Цзэдун снял с себя обвинения в тоталитаризме — дескать, о каком засилье идет речь, если я всего-навсего скромный лидер коммунистической партии, а на пост председателя республики может претендовать кто угодно.

Но Мао и не думал уступать область внутренней политики Лю Шаоци или другим руководителям. Он и не собирался отказываться от особого положения в партии и государстве. Мао хотел возвыситься еще больше, стать императором. Уступив же свой пост Лю Шаоци, он возненавидел последнего за то, что тот действительно стал вести себя как глава государства и все реже обращался к Мао за советом и указаниями. Он не мог примириться, что в Китае появился второй председатель.

* * *

Интересные факты сообщает личный врач вождя Ли Чжисуй об известном совещании семи тысяч кадровых работников, проходившем в Пекине в январе 1962 года. Врач рассказывает, как Мао Цзэдун был буквально взбешен, когда услышал, что большую часть вины за экономические трудности и беды Лю Шаоци в своем докладе возложил не на природные условия, а на человеческий фактор, то есть на политику, автором которой был Мао Цзэдун. И хотя Мао Цзэдун выступил на этом совещании с некоторой самокритикой, виновным он себя в душе не считал. По мнению врача, которому Мао Цзэдун изложил свои истинные чувства, это была очередная тактическая уловка с целью удержать в руках руководство партией. Он злобно воспринял попытки участников совещания объективно проанализировать последствия «большого скачка», и, напротив, был восхищен речью Линь Бяо, который объяснил возникновение трудностей тем, что местные партийные работники не претворяли в жизнь указания вождя и не слушали его советов.

Именно поэтому Мао Цзэдун избрал Линь Бяо в качестве орудия для осуществления своих планов по разгрому партийного руководства и партийного аппарата, которые пытались поправить дела и тем самым отходили от его левацких установок.

Осенью 1962 года Мао начал новое наступление на оппозиционные ему силы в рядах КПК. На сей раз лозунгом стало преодоление «ревизионизма». Вновь в качестве средства борьбы были развернуты массовые кампании. Удар на этот раз пришелся по партийным кадрам. Свертывалась внутрипартийная демократия, нарушался Устав КПК. Как отмечалось позднее, самовластный стиль работы Мао «постепенно нарушил демократический централизм в партии, культ его личности все возрастал». То был пролог «культурной революции».

В 1965 году резко возросли тиражи изданий работ Мао Цзэдуна по всей стране, причем в некоторых провинциях в 20–40 раз по сравнению с 1963 годом. В одном только 1966 году было издано 3 миллиарда «цитатников» Мао Цзэдуна на многих языках мира.

Со второй половины 1962 года, как только наметились первые признаки стабилизации экономического положения в стране и ослабла висевшая над Китаем угроза голода, Мао Цзэдун и его сторонники взялись за раздувание культа «вождя» и военизацию жизни страны. С начала 1964 года эта кампания приняла особенно широкие масштабы и проходила под общим лозунгом «учиться у Народно-освободительной армии Китая».

С целью пропаганды культа Мао в 1963–1965 годах одно за другим развертываются движения «за социалистическое воспитание», «за революционизацию», «за изучение произведений Мао Цзэдуна», в ходе которых распространяются указания Линь Бяо о том, что чтение или изучение той или иной работы Мао Цзэдуна является священной обязанностью всех военных кадров.

В июле 1964 года было распространено указание Мао Цзэдуна о необходимости революционизации творческих союзов китайской интеллигенции, которая в последние годы находится «на грани перерождения в ревизионистов». В 19641965 годах было проведено «перетряхивание» руководства всех творческих союзов, входивших во Всекитайский союз работников литературы и искусства.

В зарубежную печать проникли сведения о том, что уже на секретном заседании ЦК КПК в сентябре 1965 года Мао Цзэдун провозгласил программу развертывания «культурной революции», состоявшую из нескольких этапов. На первом из них предполагалось нанести удар по определенной части деятелей литературы и искусства.

На втором этапе намечалось осуществить чистку в партии, государственном аппарате и других звеньях управления. На третьем этапе предполагалось полностью утвердить «идеи Мао Цзэдуна» в КПК, а возможно, и возобновить политику «большого скачка» в экономике, а также усилить экстремистскую внешнюю политику.

Социалистический строй в конечном счете заменит капиталистический строй — это объективный закон, независимый от воли людей. Как бы реакционеры ни пытались затормозить движение колеса истории вперед, революция рано или поздно произойдет и неизбежно одержит победу. У китайского народа есть выражение, характеризующее поступки некоторых глупцов: «Подняв камень, себе же отшибают ноги». Именно такими глупцами и являются реакционеры различных стран. Репрессии, проводимые ими в отношении революционных народов, в конце концов могут лишь стимулировать еще более широкую и еще более бурную народную революцию. Разве всякого рода репрессии русского царя и Чан Кайши против революционных народов не сыграли такой стимулирующей роли в отношении великой русской революции и великой китайской революции?[11]

* * *

Цзян Цин, чтобы доказать свою любовь и преданность охладевшему к ней Мао, была готова на любые жертвы. Когда в 1965 году Мао, для того чтобы избавиться от политических противников, потребовалось «разжечь пламя великой пролетарской культурной революции», он смог довериться только Цзян Цин. В обстановке строжайшей секретности готовила она кампанию против «каппутистов», «идущих по капиталистическому пути».

Затем, как того хотел Мао, она призвала молодежь «свергать буржуазные элементы» — интеллигенцию, старые партийные кадры. «С молотом в руке, подняв сжатый кулак, — подавала она пример молодежи, — я пошла в наступление на все старое».

Очевидцы рассказывают, что Цзян Цин сумела сыграть свою роль блестяще: среди китайских юношей и девушек 70-х она была популярнее любой киноактрисы. Вдохновленные призывами свергать отжившую буржуазную культуру, студенты и школьники организовывались в отряды хунвэйбинов — так называемых «красных охранников» новой революционной культуры. От их скорого суда и жестокой расправы не были застрахованы ни чиновники, ни профессура университетов, ни простые граждане.

Вряд ли Цзян Цин предполагала, что начатая ею «культурная революция» закончится гибелью, по некоторым данным, 20 миллионов человек. Как писал о том периоде один из самых авторитетных биографов Мао Филип Шорт, «никто, включая самых близких Председателю людей, не знал, что заставило его избрать такую непостижимо сложную и беспощадную тактику. Еще менее предсказуемым был ее конечный результат».

Разом превратившись из домохозяйки в главную «культурную революционерку», Цзян Цин была поднята подобострастными партийными функционерами на небывалую высоту. Ее мнением интересовались по всякому поводу, но она отвечала на вопросы неизменным признанием в любви к Председателю. По всему Китаю шли поставленные по ее наивным либретто оперы. Главными героинями в них, как правило, были женщины, у которых пусть даже и отсутствует личная жизнь, но зато есть Великий Кормчий. В кульминационный момент героиня пела: «Я думаю о Председателе Мао!» — и ее тут же осеняли светлые идеи, позволяющие преодолеть все трудности.

Мао как будто не замечал стараний Цзян Цин. В разгар «культурной революции» ее переселили из резиденции Чжуннаньхай, где остался Мао, в правительственный городок в западном пригороде Пекина. Дошло до того, что Мао установил такой порядок: если Цзян Цин пожелает встречи с ним, то должна получить разрешение Канцелярии ЦК. Впоследствии это позволило сохранить веру многих китайцев в то, что Великий Кормчий непричастен ко всем жестокостям, творившимся во время «культурной революции», и был попросту обманут своей женой.

В 1972 году, когда «культурная революция» выполнила свою задачу и противники Мао были уничтожены, Великий Кормчий выступил с критикой тех, кто ее так «неудачно» проводил. Цзян Цин он открыто не упомянул, но всем и так было понятно, о ком речь. Сразу же по стране поползли слухи о «кровавой Цзян». Самые обидные — о том, что она, оказывается, вовсе не любит Председателя и изменяет ему с многочисленными любовниками, среди которых и глава китайской госбезопасности, и красавец теннисист, и солисты балета.

Цзян Цин понимала, что все эти слухи распространялись с одобрения на самом верху. Они были тем более унизительны, что у Мао именно тогда появилась новая фаворитка Чжан Юфэн, о которой знал весь «ближний круг» Председателя. Эта восемнадцатилетняя проводница правительственного спецпоезда стала чуть ли не первым человеком в государстве. Никто не мог зайти к вождю без ее позволения. Цзян к тому времени могла бы стать и самостоятельным игроком на политической сцене, но, тем не менее, оставалась, возможно, самой верной из соратников Мао, уже деливших власть, ускользающую из рук слабеющего Председателя. Мао, все чаще отсутствующий по состоянию здоровья на заседаниях, присылал жене записки с указаниями: «Цзян Цин! Дэн Сяопин едет за границу по моему предложению. Ты лучше не протестуй. Будь осторожна». Она беспрекословно выполняла все его распоряжения..

* * *

Цзян Цин была горда тем, что Мао поручал ей то, чего не мог доверить больше никому. На Западе вовсю заговорили о «красной императрице», которая унаследует трон после смерти мужа. Мао отнесся к этим предположениям с небывалой ревностью. По крайней мере, так это выглядело на людях. Это была еще одна затеянная им игра, жертвой которой должны были стать те, кто надеялся использовать Цзян Цин, чтобы прийти к власти. Узнав, что известная американская феминистка Роксана Уитке издает о Цзян Цин книгу, он рассвирепел. Как оказалось, в основу книги были положены интервью Цзян, данные ею без разрешения Мао. «Она невежда и ничего не смыслит в делах, — кричал Председатель. — Немедленно вышвырните ее из Политбюро! Мы разведемся, каждый пойдет своим путем!» Кан Шэн, тот самый начальник разведки, который в 40-х годах помог Мао оправдать Цзян Цин перед Политбюро, понял Председателя слишком буквально. Как рассказывал Филип Шорт, уже через неделю он написал Мао письмо, в котором сообщал, что имеются неопровержимые доказательства принадлежности Цзян Цин к гоминьдановской агентуре. Говорили, что смерть помешала Кан Шэну отправить это письмо. Так ли это — неизвестно, потому что вскоре, 9 сентября 1976 года, умер Мао. Тем не менее, доклад Кан Шэна, похоже, попал в руки тех, кому он и предназначался. В ночь на 6 октября 1976 года вдова Мао и еще трое известных китайских политиков были арестованы. Против них было выдвинуто обвинение в том, что они готовили государственный переворот, чтобы возвести на пост председателя партии Цзян Цин.

В ноябре 1980 года начался процесс «банды четырех»: Цзян Цин, Чжан Чуньцяо, Ван Хунвэня и Яо Вэньюаня. По китайскому телевидению в течение многих недель вновь и вновь показывали документальные фильмы об ужасах «культурной революции». В прессе появились откровения когда-то обиженных Цзян Цин горничных, охранников. Были опубликованы и воспоминания доктора Ли Чжисуя. Из них читатели узнали, что у Цзян Цин на правой ноге было шесть пальцев — существенный психологический нюанс, позволяющий многое объяснить в ее поведении с точки зрения комплекса неполноценности. Суд, впрочем, такие мелочи не интересовали. Согласно обвинению, подсудимые лично приговорили к смерти 38 тысяч человек, еще 730 тысяч китайцев в ходе «культурной революции» были безосновательно осуждены на разные сроки.

Когда судьи обвинили Цзян Цин в том, что с целью захвата власти она готовила заговор против Мао, вдова не выдержала. «Я делала только то, что говорил Председатель Мао! — кричала она в ответ на обвинения. — Я делала это из любви к Председателю. Я была его верной собакой — кусала тех, кого он приказывал кусать!»

Процесс завершился в январе 1981 года. «Банда четырех» была приговорена к смертной казни.

«Да здравствует Мао!» — единственное, что сказала Цзян Цин, выслушав приговор.

Многие китайцы считают, что перед лицом смерти Цзян лишь играла роль преданной соратницы, а на самом деле эта женщина мечтала лишь о том, чтобы занять место своего мужа.

Западные биографы придерживаются мнения, что Мао, как опытнейший политик, сам создал оппозиционную группировку, возглавляемую полностью подчинявшейся ему женой. Пока оппозиционеры в партии дрались за власть между собой, он мог чувствовать себя в безопасности.

Как бы то ни было, но фактом является то, что авторитет Великого Кормчего после его смерти не пошатнулся, а все абсурдные жестокости «культурной революции» стали ассоциироваться, главным образом, с именем его вдовы.

О том, что вина Цзян Цин не столь уж велика, а Мао совсем не безгрешен, заговорили после того, как смертный приговор участникам «банды четырех» был неожиданно заменен на пожизненное заключение.

Цзян Цин поместили в особо охраняемый пекинский особняк, полностью изолировав ее от внешнего мира. Разрешили только встречи с дочерью. Возможно, именно она рассказала Цзян Цин, что в стране уже открыто разрешено говорить о том, что подлинным автором кровопролитной «культурной революции» был Мао. Для Цзян Цин это было крушением ее мира. Она была и оставалась фанатично преданной идеям своего «любимого Председателя». Все его измены она прощала только потому, что считала своего мужа по-настоящему великим человеком. Даже если, как ее обвиняли, она и намеревалась встать у руля страны после смерти мужа, то только для того, чтобы продолжить воплощать его идеи.

14 мая 1991 года вдова Мао сделала петлю из пояса халата и покончила жизнь самоубийством. Среди ее вещей нашли короткую, как признание в любви, записку, написанную Мао незадолго до его смерти: «Я был несправедлив к тебе».

Послесловие к мемуарам содержит такую констатацию: «В октябре 1976 года была разгромлена «банда четырех». Цзян Цин начала отбывать срок в тюрьме, своей свободой поплатившись за те десять лет смуты, которые она принесла Китаю и всему народу. Свет победил тьму, и тюрьма явилась для нее наилучшим местом пребывания. Не одна я такого мнения о ней, и эти мысли родились не на почве личных обид.»

* * *

Особенность «культурной революции» заключалась в том, что проводилась она меньшинством, хотя и возглавляемым лидером партии, против большинства в руководстве ЦК КПК.

Только в августе 1966 года был созван 11-й пленум ЦК КПК для рассмотрения вопроса о «культурной революции».

Во время работы пленума Мао Цзэдун опубликовал свою доцзыбао под названием «Огонь по штабу». Он в ней, по сути дела, призывал к разгрому центральных и местных партийных органов, объявленных буржуазными штабами. В резолюции съезда содержалось беспрецедентное даже для нравов КПК положение, согласно которому революционные учащиеся освобождаются от ответственности за все совершенные в «ходе движения преступления и правонарушения, кроме убийств, отравлений, поджогов, вредительства, хищения государственных тайн и контрреволюционных преступлениях».

В 1966 году развернулась «великая культурная революция», длившаяся 10 лет. Многие старые кадры стали объектом гонения и нападок. С 1966 по 1976 год было репрессировано около 100 миллионов человек, уничтожены многие старые коммунисты и деятели культуры. Репрессии велись по спискам, составлявшимся органами государственной безопасности.

18 августа 1966 года, выступая на митинге, Мао Цзэдун перед сотнями молодых людей объявил о создании организации хунвэйбинов.

Через каких-то несколько дней сотни тысяч юных участников организации буквально наводнили всю страну, объявив беспощадную войну «старому миру».

Хунвэйбины писали в своем манифесте: «Мы — красные охранники Председателя Мао, мы заставляем страну корчиться в судорогах. Мы рвем и уничтожаем календари, драгоценные вазы, пластинки из США и Англии, амулеты, старинные рисунки и возвышаем над всем этим портрет Председателя Мао». Хунвэйбины разгромили многие книжные магазины в Пекине, Шанхае и других городах; отныне они могли торговать исключительно произведениями Мао Цзэдуна.

Подвергая разгрому семьи и дома противников «идей Мао Цзэдуна», хунвэйбины помечали дома «преступников» специальным знаком, совсем как во время печально известной Варфрломеевской ночи.

Вскоре фразы о «социалистическом воспитании трудящихся», о «новой пролетарской культуре» были отброшены в сторону. С предельной откровенностью заявлялось, что «великая культурная революция вступила в этап борьбы за всесторонний захват власти».

Были разогнаны партийные комитеты, руководящие органы комсомола, всекитайского федерального профсоюза. Затем маоисты стали захватывать руководство в центральных и местных органах печати, в провинциальных органах власти. Наконец дело дошло до ЦК КПК.

В начале 1967 года, когда было официально объявлено об установлении военного контроля над партийными и государственными органами, эра хунвэйбинов подошла к концу. Их миссия была выполнена, и с ними быстро и безжалостно расправились, Что же стало с 25 миллионами хунвэйбинов, которые служили верной опорой Мао в 1966 году? Активисты, около 7 миллионов человек, были сосланы на физические работы в отдаленные провинции в соответствии со следующим указанием Мао: образованных молодых людей крайне необходимо направлять в деревню, чтобы крестьяне-бедняки и низшие середняки могли перевоспитывать их.

Великий бунт в Поднебесной достигает великого упорядочения в Поднебесной. Так происходит каждые семь-восемь лет. Рогатые черти и змеиные духи выскакивают сами. Это определяется самой их классовой природой, они непременно выскакивают[12].

С момента прихода к руководству в 1935 году Мао стал все более возвышаться над другими руководителями, так что в конце концов он смог безнаказанно игнорировать волю большинства ЦК КПК, волю партии и народа. Только в такой обстановке Мао сумел в период «культурной революции» отстранить не только ЦК КПК, но и всю партию, комсомол, профсоюзы и другие организации от решения коренных проблем политики.

Режим личной власти Мао Цзэдуна существовал не на пустом месте. Он имел широкую социальную опору, прежде всего в лице «ганьбу» — функционеров, занятых в партийном, государственном, хозяйственном, военном аппаратах управления. В состав этой группы входили примерно 20–30 миллионов человек. Они назначались исключительно сверху на основе строгого отбора, причем главным критерием отбора считалась преданность идеям Мао Цзэдуна.

В апреле 1969 года на IX съезде КПК был принят новый устав, в котором «идеи Мао Цзэдуна» вновь провозглашались теоретической основой деятельности компартии.

Подозрительность Мао принимала маниакальные формы. Он боялся заговоров, покушений, опасался, что его отравят, и потому во время своих поездок останавливался в специально построенных для него домах. Не раз он со своей многочисленной свитой, с наложницами и охранниками неожиданно покидал отведенную ему резиденцию, если она казалась ему подозрительной. Мао остерегался купаться в сооруженных для него местных бассейнах, боясь, что вода в них может быть отравлена. Исключением был бассейн в Чжуннаньхае. Во время поездок он часто менял маршрут, сбивая с толку железнодорожное начальство и путая графики движения поездов. Вдоль пути его следования выставляли многочисленную охрану, на станции не пускали никого, кроме местных боссов и работников службы безопасности.

Официальная пропаганда усиленно насаждает мысль о том, что Мао Цзэдун не раз высказывал недовольство деятельностью жены и других подручных, известных как «банда четырех», что он якобы подготовил их арест и смещение с ответственных постов после своей смерти.

И здесь проявилось лицемерие Мао Цзэдуна, который, критикуя отдельные поступки Цзян Цик, старался спасти ее и ее сподвижников, укрепить их власть в партии и государстве.

* * *

Проповедуя аскетизм, скромность и умеренность, сам он себе не отказывал ни в чем. Особенно развратный образ жизни Мао вел в следующие годы. Во время поездок по стране, которые дорого обходились государственно-партийной казне, он не знал удержу в удовлетворении своих плотских вожделений, и местные кадры, чтобы угодить вождю, подбирали молодых девушек. После его смерти большое число женщин обращалось в ЦК КПК с просьбой о выдаче им пособий на воспитание детей, отцом которых был Мао Цзэдун. Создание специальной комиссии по рассмотрению этих прошений свидетельствует, что заявления женщин о своей близости с вождем были правдивыми.

Аморальность натуры Мао Цзэдуна выражалась и в равнодушии к судьбам людей, в отсутствии жалости и сострадания. Врач рассказывает, как в шанхайском цирке, когда во время представления упал и разбился насмерть молодой гимнаст, все зрители закричали от ужаса, и лишь на лице Мао Цзэдуна не отразилось ничего. Грубым цинизмом отличалось и его обращение со своими наложницами.

Отличительной чертой Мао было лицемерие. Он постоянно призывал своих подчиненных к честности, правдивости, подчеркивал, что он противник лжи и обмана. На практике же Мао Цзэдун злобно обрушивался на тех, кто пытался открыть ему глаза на истинное положение дел в стране, правдиво рассказать о страшных последствиях его политики, о голодной смерти миллионов крестьян. И, наоборот, тех, кто, желая угодить вождю, приукрашивал действительность, бесстыдно врал, докладывая ему о великих успехах, он поощрял, повышал в должности, ставил в пример другим. Мао добился того, что ложь стала господствовать во всех звеньях партии. Один из помощников Мао Цзэдуна заметил, что в стране играется многоактная китайская опера, поставленная для одного зрителя, которого радуют вымышленные героические сцены.

Мао Цзэдун скончался 9 сентября 1976 года в 0 часов 10 минут. Его смерть не была неожиданной. Уже более трех месяцев Мао не появлялся на публике. Во второй половине дня поступило официальное сообщение, началась траурная церемония. Она длилась девять дней и закончилась 18 сентября.

Годы его правления отмечены непрерывными беспорядками, гибелью миллионов людей от голода и репрессий («большой скачок» унес в могилу свыше 50 миллионов человек, а «культурная революция» — более 20 миллионов), превращением Китая в большую тюрьму. Беспощадный приговор выносят Мао Цзэдуну многие китайские демократы. Одни из них склонны признать его заслуги в ликвидации гоминьдановского режима, но все единодушны в том, что он оказался неспособным управлять страной после победы и совершил величайшее преступление, развязав «культурную революцию». В этой связи китайские публицисты напоминают, что Мао Цзэдун любил хвастаться своим умением бороться с Небом, Землей и Человеком. «Разве могут 800 миллионов людей жить, не борясь?» — заявлял Мао. Он говорил, что испытывает радостное удовлетворение от этой борьбы. Один из китайских авторов замечает по этому поводу, что из-за этой борьбы Китай не стал ни сильной, ни богатой страной, не сумел воспользоваться плодами научно-технической революции и в своем развитии отстал от многих стран Азии, не говоря уже о Японии.

* * *

Мао, если верить слухам, отличался гиперсексуальностью. Среди его любовниц немало признанных красавиц, поэтесс, актрис. Однако ближе всех великому вождю была Чжан Юйфэн, простая уроженка Дунбэя, где женщины, по китайским меркам, не отличаются ни красотой, ни утонченностью.

Во второй половине 1950-х годов, когда в Китае под воздействием доклада Хрущева на ХХ съезде КПСС начались масштабные мероприятия по укреплению власти, Мао познакомился с проводницей Чжан, обслуживавшей спецпоезд. Чжан Юйфэн внезапно срочно вызвали в Пекин, в государственную резиденцию Чжуннаньхай. Там ей предложили стать новой сотрудницей в штате прислуги вождя.

Частная жизнь Мао Цзэдуна не обсуждалась, более того — было недопустимо даже намекнуть на какие-либо отношения вождя с женщинами. Когда один из секретарей Мао, отстраненный им и попавший в опалу, в разговоре с приятелем стал рассказывать о сексуальном поведении хозяина, вождь отдал приказ расстрелять его за клевету. Благодаря ходатайству других руководителей незадачливый болтун был спасен от смертной казни.

К концу жизни подозрительность Мао стала приобретать маниакальные формы. Совершая поездки по стране, он останавливался в специально построенных домах. Мао никогда не купался в бассейнах, опасаясь, что вода в них отравлена. Если Мао путешествовал железнодорожным транспортом, то в стране сбивался график движения, а на станциях, на которых останавливался вождь, могли появляться только сотрудники охраны и приближенные.

Мао, который проповедовал аскетизм и скромность, не отказывал себе ни в чем. Во время поездок по стране специальные агентства выбирали девушек для его плотских удовольствий. После его смерти многие женщины обращалось в ЦК КПК с просьбой выдать им пособия на воспитание детей, отцом которых был Великий Кормчий.

После знакомства с Юйфэн Мао затосковал. Он потерял интерес к делам. Грустный, молчаливый бродил он по вагону спецпоезда. На данный момент не выяснено, было ли это так на самом деле, но никому не известная девушка вдруг стала личным секретарем Мао, а затем — секретарем политбюро «по важным делам». Работать с Мао, по словам Юйфэн, было нелегко: днем он спал, а ночью работал.