II. Биографические данные

II. Биографические данные

Отряд жандармов ворвался в ночь после покушения на Столыпина в дом отца для обнаружения мифических революционеров, которых придумал Дм. Богров, чтобы получить билет на торжества и попасть в близость Столыпина. На заявление родственницы Дм. Богрова, что родители его, находившиеся тогда заграницей, будут страшно потрясены известием о случившемся, начальник отряда заявил следующее:

«Дм. Богров потряс всю Россию, а вы говорите о потрясении его родителей».

И действительно, с молниеносной быстротой весть о покушении на Столыпина распространилась по всей России, были произведены тысячи арестов людей, не имевших к Дм. Богрову никакого отношения, распространялись самые нелепые слухи как о событии, так и о личности Дм. Богрова, а политические партии всех направлений извлекали из этих слухов и сплетен без всякой проверки то, что им было полезно для продолжения своей политической игры в Государственной Думе и вне ее.

Правые партии переименовали Дмитрия Богрова в «Мордко» (под этим вымышленным именем он фигурирует в обвинительном акте) и требовали еврейского погрома и разгрома революционных партий; на это евреи отвечали, что Дм. Богров — крещен, что также не соответствовало действительности; левые — клеймили охрану и требовали ликвидации охранной системы; кадеты негодовали против террористических актов с одной стороны, но с другой стороны находили для них какие то объяснения; беспартийные требовали «привлечения к суду» виновных в попущении и допущении и пр., и пр.

Об истине никто не заботился, так как важно было лишь использовать событие в качестве политического трамплина для своих собственных целей.

Поэтому необходимо прежде всего установить главнейшие данные из жизни Дм. Богрова, которые должны нам помочь разобраться в его духовной эволюции и объяснить его характер.

Родился Дм. Богров 29-го января 1887 г. Отец был киевским присяжным поверенным, домовладельцем. Дед Дм. Богрова по отцу был весьма популярным в 60-х годах в еврейских кругах писателем, писавшим главным образом на темы из еврейской жизни («Записки еврея», «Еврейский манускрипт» и друг.) и принципиальным сторонником ассимиляторского течения в еврействе.

Отец был весьма состоятельным человеком — его имущество оценивалось в сумму около 500.000 рублей — был видным членом киевского общества, в частности еврейского, пользовался всеобщим уважением, как хороший юрист и весьма отзывчивый человек, всегда готовый прийти на помощь нуждающемуся.

Несмотря на господствовавший антисемитизм, он был долголетним членом киевского Дворянского клуба, где он и имел возможность встречаться с видными представителями киевской администрации и магистратуры. Благодаря этим знакомствам отцу нередко удавалось выхлопотать смягчение участи и освобождение арестованных или осужденных революционеров.

Так как эти услуги оказывались, конечно, бесплатно, то кабинет отца постоянно осаждался ищущими у него помощи. По политическим своим убеждениям отец ближе всего примыкал к левому крылу кадетской партии, хотя официально в нее записан не был.

Образование Дм. Богров получил наилучшее, какое было возможно: наряду с посещением гимназии обучался иностранным языкам и занимался самообразованием, составив себе обширную и ценную библиотеку по социальным наукам. В гимназический период он ежегодно уезжал на летние месяцы заграницу с матерью.

По окончании гимназии в июне 1905 г. Дм. Богров поступает на юридический факультет Киевского Университета, а в сентябре 1905 г., накануне киевских погромных дней, по настойчивому требованию родителей, отправляется учиться заграницу, в Мюнхен, где я также в то время посещал университет. С сентября 1905-го года по декабрь 1906-го года Дм. Богров с небольшим перерывом в один месяц, когда приехал в Киев на каникулы, находился совместно со мною в Мюнхене. Университет в Мюнхене он посещал мало, а занимался главным образом и очень усердно своим самообразованием, пользуясь обширной университетской библиотекой.

Пребывание заграницей чрезвычайно тяготило Дм. Богрова. Он не мог примириться с той мыслью, что покинул Россию в особо тяжелое время, в минуту напряженной политической борьбы, пред назревающими серьезными политическими событиями. Он рвется всеми силами обратно в Россию и уже в декабре 1906 года окончательно возвращается в Киев.

Через год, осенью 1907 года, у Дм. Богрова был произведен первый безрезультатный обыск. У производившего обыск жандармского офицера имелся приказ об его аресте, в зависимости от результата обыска. Дм. Богров арестован не был.

Об этом обстоятельстве я не встречал упоминания ни в одной из статей о Дм. Богрове, хотя оно имеет, как мы увидим далее, большое значение. В виду установленной за ним после этого обыска усиленной слежке, он решает в декабре 1907 года временно уехать в Баку, к дяде, откуда возвращается в феврале 1908 г.

В начале сентября 1908 г. Дм. Богров был впервые арестован и в конце сентября 1908 г. вновь освобожден. Дома у него был после ареста произведен самый тщательный, но также безрезультатный обыск.

В октябре 1908 г. он уезжает с матерью в Меран, оттуда один в Лейпциг и Париж и только в конце апреля 1909 г. возвращается в Киев. То обстоятельство, будто Дм. Богров из Лейпцига несколько раз ездил по революционным делам в Львов и даже два раза наезжал в Россию, никому из родных не было известно.

В мае и сентябре 1909 г. Дм. Богров сдает полукурсовые экзамены в университете, а в феврале 1910 года — окончательные. После возвращения из Парижа, в апреле 1909 г. Дм. Богров самым энергичным образом отдался университетским занятиям, твердо решив в возможно короткий срок окончить университет. В этот период, как мы увидим, Дм. Богров ушел совершенно от всякой подпольной политической работы. Он даже фактически, не мог иметь времени для таковой.

Окончив университет, в февраля 1910 г. он уезжает в качестве молодого помощника присяжного поверенного в Петербург, откуда возвращается в ноябре того же 1910 г. Чувствуя, что здоровье его пришло в расстройство, он решается последовать совету родителей и уезжает в декабре 1910 г. отдохнуть на Ривьеру, в Ниццу, откуда возвращается домой в феврале 1911 г. В Киеве пытается усердно заниматься адвокатурой, посещая ежедневно кабинет присяжного поверенного А. С. Гольденвейзера, однако адвокатская работа его явно не удовлетворяет.

С 22-го июня по 5-ое августа 1911 г. Дм. Богров находится с родителями на даче в местечке «Потоки» под Кременчугом, куда и я приехал с женой в середине июля из Петербурга.

После возвращения в Киев, родители 12-го августа 1911 г. уехали заграницу, я-же с женой 17-го августа выехал обратно в Петербург. Вскоре после моего отъезда, а именно начиная с 27-го августа, развернулись те события, которые завершились 1-го сентября 1911 г. террористическим актом Дм. Богрова, 5-го сентября — смертью Столыпина и 11 — го сентября казнью Дм. Богрова.

Уже из этих чисто внешних данных биографического характера видно, что Дм. Богров пользовался в родительском доме преимуществами человека, которому открыты все пути и возможности, не знающего отказа ни в одном сколько-нибудь разумном желании. Во время своих частых поездок заграницу и в России, равно как и во время пребывания дома, Дм. Богров получал от отца определенное месячное пособие, которое составляло от 100 до 150 рубл. в месяц, а после окончания университета, в Петербурге, 75 рубл. в месяц, так как тогда Дм. Богров имел еще и жалование по службе секретаря в Комитете по фальсификации пищевых продуктов при Министерстве Торговли и Промышленности — 50 р. в месяц, а также зарабатывал кое-что и по судебным делам.

В виду того, что Дм. Богров, как еврей, не мог получить в то время звания присяжного поверенного и был стеснен в праве на практику, отец неоднократно предлагал ему более крупную единовременную сумму для организации какого либо коммерческого дела. Однако от этого Дм. Богров отказывался.

Я должен отметить самым категорическим образом, что Дм. Богров вел самый скромный образ жизни. Никогда Дм. Богров не принадлежал к кругу так наз. «золотой молодежи» и, что очень характерно, никогда даже не имел соответственной парадной одежды — студенческого мундира, сюртука, смокинга.

Фрак он заказал себе впервые по окончании университета, так как это было необходимо для его адвокатских судебных выступлений. Поэтому смешно, когда Струмилло говорит о «картах, кафе-шантанах», которые будто бы играли крупную роль в жизни Дм. Богрова.

Это опять таки относится к области ложных предположений которыми так богата статья Струмилло. Хотя Дм. Богров и любил карты, как игру, как азартный спорт, так же, как любил шахматы или спорт, но ни разу в его жизни не было случая, чтобы из за карт он забыл о каких либо своих обязанностях, попал в денежные затруднения, имел неприятности… Тем более «кафе-шантаны»…

Для того, чтобы избежать обвинения в пристрастном отношении, я позволю себе привести выдержку из общей характеристики Дм. Богрова, помещенной в газете «Будущее» неизвестным мне автором:

«С ранних лет Дм. Богров выдается своим умственным развитием и начитанностью, интересуется историей, географией, войнами, биографиями великих полководцев, Суворовым и Наполеоном. Он упивается с детства игрой в солдатики, а впоследствии всеми видами спорта.

Он был прямо таки блестящий шахматист, но заметив, что шахматные увлечения мешают серьезным занятиям, решил внезапно бросить игру и бросил. На ряду с этими качествами он отличался душевной чуткостью, отзывчивостью и добротой…

Осенью 1905 г. Дм. Богров поступил в Киевский университет вполне сформировавшимся эсером. Во время избиения в литературно-артистическом обществе публики, собравшейся на реферат Водовозова, он чуть ли не один остался в зале, где неистовствовали городовые, защищаясь деревянной палкой от шашек, которыми таковая и была перерублена пополам.

Вся публика в панике ринулась из залы, а Богров не растерялся. Он сам рассказывал, что это был первый опыт самообладания. Действительно, перед лицом непосредственной опасности он не терялся: у него являлась поразительная выдержка. И замечательно: это качество сочеталось у него с большой экспансивностью его натуры.

Стоило ему увидеть перед собою какое-нибудь насилие, у него загорались глаза и он хватался за браунинг, который позже постоянно носил с собою… Все, кто когда либо имел дело с Богровым, беру смелость утверждать, все без исключения признавали неотъемлемую черту Богрова, его душевное благородство. Оно покоряло, может быть, потому что оно редкое и едва ли не самое ценное качество настоящего человека. Благородство, состоявшее в том, что он до глубины души ненавидел насилие и допускал его только в отношении насильников, которых признавал, однако, только среди патентованных врагов: имущих власть.

К товарищам же, и даже ко всем мирным обывателям, относился любовно, как бы прощая им все недостатки. Никогда против товарищей он не проявлял активной злобы — на все их промахи, на поступки их, которые шли в разрез с принципами, которые прямо нарушали понятия о человеческом достоинстве, о чести, честности, он отвечал… юмором и словами насмешки. В серьезных случаях сам уходил от таких. Тонкая духовная организация, душевная мягкость, отсутствие какой бы то ни было обывательщины, отсутствие рисовки, благодаря полной атрофии чувства тщеславия — вот что располагало к нему всех и делало его душою всякого общества, начиная с рабочего и кончая великосветским. К этому нужно добавить: огромную инициативу, блестящее остроумие и находчивость.

К собственной жизни он относился настолько же легко, насколько бережно (да, именно бережно) обходился с жизнью другого. Своя жизнь, говаривал он, не стоит, чтобы ее тянуть. И потому свою жизнь он сознательно прожигал. Зато когда к нему обращался товарищ-рабочий за рублем на жизнь, которого у самого Богрова не было, потому что он даже свои деньги отдавал на партийные нужды, он сам обегал всех знакомых, чтобы достать нужное. Это могут удостоверить многие.

Когда он отдавался делу, он отдавался беззаветно, всей душой, не щадя ни сил ни здоровья, ни карьеры, ни своего общественного положения, ни жизни, когда это понадобилось. И если все, кто только может, ищут теперь ответа на вопрос, ценой чего Богров получил пропускной в театр билет охранника, пусть знают, что только придерживаясь вышеуказанной характеристики Богрова, как человека, они найдут правильный ответ на интересующую их и всех продолжающую интересовать и волновать загадку» (Будущее, № 24 от 31-го марта 1912 г. «К характеристике Дм. Богрова».).

Соответственную характеристику дают Дм. Богрову его товарищи по революционной работе. То же самое слышим мы от его друзей и знакомых, которым его революционная работа вообще была неизвестна.

Далее приходится остановиться на развитии революционного мышления Дм. Богрова, т. е. на эволюции его революционной идеологии. Еще будучи учеником 5–6 класса гимназии, т. е. в период 1902–1903 года. Дм. Богров сближается с гимназическими кружками и партийными организациями средних учебных заведений и начинает теоретически и практически интересоваться политикой. В первый период своей работы он всецело подпадает под влияние своего старшего двоюродного брата, Сергея Богрова, жившего и воспитывавшегося также в доме отца. С. Богров был по убеждениям социал-демократ и в этом направлении он, конечно, старался воздействовать и на Дм. Богрова.

Однако уже очень скоро Дм. Богров начинает политически мыслить более самостоятельно и освобождается из под его влияния. Ко времени окончания гимназии и поступления в университет в 1905 году он является убежденным социалистом-революционером и при том определенно левого направления. Он отвергает одностороннюю экономическую и социальную теорию социал-демократии, а также их нерешительную, компромиссную тактику. В партии социалистов-революционеров он вскоре также занимает самую крайнюю левую позицию и входит в группу максималистов, сторонников самой решительной тактики, борьбы, связанной с революционными выступлениями, экспроприациями, террористическими актами.

В таком именно настроении Дм. Богров приезжает осенью 1905 г. в Мюнхен, где я, живя с ним вместе, имел возможность непосредственно наблюдать дальнейшую эволюцию его революционного мышления. Будучи искусственно устранен от практической революционной работы, Дм. Богров всецело отдается теоретическому изучению революционной литературы. Тут то он и знакомится с анархо-синдикализмом или с анархизмом-коммунизмом, именуемом так в отличие от анархизма-индивидуализма (учение Штирнера). Это последнее течение Дм. Богров отвергает, так как полагает, что оно в конечном итоге приводит к буржуазному, эгоистическому идеалу, к прославлению отдельной личности, как таковой, освобождая ее от всяких обязательств не только внешне-принудительного порядка, отвергаемых всяким анархизмом, но и от внутренне моральной связанности и необходимости служения социальному идеалу.

Теоретики анархизма — Кропоткин и Реклю — стали его настольными книгами, а у Бакунина и французских анархо-синдикалистов он искал руководства для дальнейшей практической деятельности.

Быть может искусственная изоляция от русской жизни оказала на Дм. Богрова влияние обратное тому, к которому стремились родители. Заняться общими науками, отказаться от русской действительности и спокойно сидеть заграницей оказалось ему не под силу. Развернувшиеся в России ужасные события — еврейские погромы, созыв и роспуск 1-й Государственной Думы, политические процессы и повсеместное господство белого террора, властно требовали возвращения Дм. Богрова на родину для того, чтобы принять активное участие в происходящей борьбе. К этому периоду относится письмо его к родителям, в котором он заявляет, что он «не может оставаться сложа руки заграницей, когда в России избивают людей».

После возвращения в Киев, в декабре 1906 г., Дм. Богров окончательно примыкает к группе анархистов-коммунистов и хотя в 1909 г. и прекращает подпольную революционную работу в этой группе, однако по своим убеждениям остается до смерти анархистом.

До настоящего времени мне памятны те теоретические споры, которые происходили зачастую между братом с одной стороны, и отцом и мною с другой. Отец и я выступали обыкновенно в защиту эволюционного развития, брат же требовал не только революционного изменения существующего строя, но полного уничтожения социальных основ существующего государственного порядка. Так как мы были вооружены большим запасом знаний, фактических и логических доказательств, то и оказывались обыкновенно «диалектически» победителями в споре. И в этот момент, когда брат вынужден был признать себя «логически» побежденным, у него на глазах наворачивались слезы отчаяния и было ясно, что пред нами фанатик, которого нельзя «переубедить», так как его верования глубже его логики. Его можно было только огорчить и озлобить непониманием.

Последний такой спор, запомнившийся мне, относится к 1908-му году. Он произошел по следующему поводу: Дм. Богров прочел в какой то газете статистику смертей от голода, происходящих ежегодно в разных странах. По этой статистике значилось, что в одном Лондоне за последний год скончалось от голода 10 человек. В этом поистине ужасном факте Дм. Богров усмотрел доказательство того, что не может быть места такому политическому и социальному порядку, при котором возможны подобные явления. Отсюда дальнейший вывод — необходимость полного уничтожения и переустройства современного государственного и экономического строя. Отец и я указывали, конечно, на то, что цифры той же статистики доказывают, что в разных странах погибает от голода различное количество людей, а потому социально-экономические условия Англии, где от этой причины умирает меньшее количество людей, чем в других странах, все же должны быть признаны лучшими, чем таковые в других странах.

А, следовательно, не обязательно стремиться к уничтожению современного государства, а возможно работать над улучшением и исправлением условий современной жизни.

Эту точку зрения Дм. Богров никак не соглашался признать правильной доказывая, что количественная разница не играет в данном случае никакой роли — безразлично умирают ли в современном государстве от голода сто или тысяча человек. Наоборот, если в такой стране, как Англия, среди окружающего избытка, богатства, роскоши, которыми пользуются некоторые классы населения, один человек погибает на улице от голода, то это свидетельствует о большем моральном и социальном разложении, чем когда в другой, бедной стране, гибнет тысяча человек, которых спасти было невозможно. Спор окончился так, как было указано выше.

Для того, чтобы и для непосвященных в учение анархизма было ясно дальнейшее, мне придется теперь вкратце изложить сущность той революционной идеологии, которая сложилась у Дм. Богрова, и которая являлась движущей силой во всех его дальнейших решениях и его дальнейшей революционной работе.

Анархизм-коммунизм является наиболее крайней и несомненно в идеологическом смысле наиболее высокой социальной теорией. Анархизм-коммунизм ставит себе целью освобождение человеческой личности от всякого насилия и принуждения, налагаемого на нее извне, как члена общежития. Поэтому анархисты являются принципиальными врагами государства — как общественно-принудительного, полицейского, порядка, собственности — как принудительно-охраняемого экономического института, церкви — как системы религиозного принуждения, общественной морали — как совокупности понятий о добре и зле, воспитываемых требованиями общественной традиции и обычая.

«Анархия есть общество без государства. Анархия есть порядок и организация индивидуальной, социальной и коллективной жизни сообразно согласованному усмотрению участников, однако, совершенно без всякого принуждения со стороны какой либо посторонней власти» (Pierre Ramus. Das anarchistische Manifest, Berlin S. 8.). Ни одна группа внутри этого нового общества не в праве принудительно изолироваться от другой. Однако, не какое либо писанное «право» запрещает ей это, а просто требования социальной необходимости, чувства социальной взаимности. «Таким образом выход из одной какой либо группы и вступление в другую или присоединение к нескольким совершенно свободны» (Там же, стр. 10.). Каждый член анархического общества может рассчитывать на то, что будет свободно располагать количеством благ, сообразно своим потребностям.

Доказательством того, что подобный строй практически возможен и осуществим служат следующие соображения. Взгляд на человека, как на существо по природе своекорыстное, ленивое и жестокое, по мнению теоретиков анархизма совершенно ошибочный. Современного человека сделали таким только ненормальные экономические условия, в которых он живет. Основные же, природные свойства человеческой натуры, как и вообще большинства живых существ, совершенно обратные. Общественный инстинкт и стремление к взаимопомощи гораздо примитивнее, чем стремление к обособлению и исключительности. Чрезвычайно интересны исследования Кропоткина в этой области.

Его наблюдения над миром животных имеют несомненно высокую научную ценность. Он приводит целый ряд примеров существования ярко выраженного социального инстинкта у животных. С тех пор, как человек существует, он существует в обществе себе подобных, и сознательно или инстинктивно признает, что только сотрудничество с другими людьми и взаимопомощь обеспечивают ему достижение его жизненных целей.

Поэтому альтруизм является совершенно таким же элементарным свойством человеческой природы, как и эгоизм, а эксцессы того и другого свойства, выражающиеся в современном обществе с одной стороны в фанатическом увлечении идеей самоотречения, а с другой стороны — в бессовестной эксплуатации социально слабейшего, являются лишь болезненными результатами современного уродливого общественного строя.

То же самое должно быть сказано и о мнимо «присущем» человеческой природе свойстве быть ленивым, избегать работы. Современный человек бывает ленив главным образом лишь потому, что переобременен работой или вынужден заниматься не тем, что ему по душе. Стремление к работе есть естественная потребность к упражнению своих мускулов. Посколько таковое не переходит за пределы физически здорового движения или напряжения, оно является элементарной потребностью всякого нормального живого организма. От подобной работы не станет уклоняться ни один здоровый человек. Работы в этом смысле и в этих пределах избегают лишь больные люди. Но эти последние патологические элементы нуждаются в лечении, а не в принуждении к труду.

«Принуждение» нормального человека к работе мыслимо лишь при современном общественном строе, когда работа производится свыше нормальных человеческих сил, когда выбор таковой производится в принудительном порядке, без согласования с желанием и способностями самого трудящегося, а плоды ее достаются не самому рабочему, а эксплуатирующему его труд хозяину. Больше всего жалоб на человеческую леность приходится слышать от людей, которые принадлежат к привилегированному классу бездельников и пользуются только результатами чужого труда. Естественно, что при таких условиях понятно с одной стороны стремление человека уклоняться от труда, а с другой понятно и опасение того класса людей, которые живут за счет продуктов этого труда, как бы не расплодилось слишком много «лодырей», «бездельников», «лентяев», т. е. таких людей, которые предпочитают жить так, как живут они сами — за счет чужого труда.

При анархо-коммунистическом строе «лентяев» не может быть и не будет, так как не безделие, а здоровая работа отвечает нормальным запросам человеческого организма.

Наконец, по поводу «жестокосердия» человека, присущих будто бы человеку преступных, злых инстинктов, для укрощения коих необходим закон и принуждение, анархисты указывают, что эти свойства развиваются в человеке лишь тогда, когда извращенные условия общественной жизни заставляют его отказаться от нормального пути согласования своих действий с интересами остальных членов общества. Человек теряет уважение к закону, когда убеждается в том, что государственный закон служит лишь интересам определенных привилегированных классов и не дает возможности обеспечить свое существование в равной степени всем членам общества. Все теории государственного права доказывают, что подчинение людей государственной власти необходимо потому, что в противном случае дикие и преступные страсти народа являлись бы угрозой для самого существования общества и государства, и привели бы несомненно к его уничтожению. А анархисты утверждают как раз обратное, а именно, что современный порядок государственного принуждения вызывает озлобление и протест в подчиненных массах, так как целью этого «порядка» является не водворение мира и добра, а как раз обратное — порабощение одних классов другими и монополизирование небольшой группой лиц большинства общественных благ.

При анархо-коммунистическом строе мир и порядок будут обеспечены не насилием, страхом пред властью государства, законом, а отсутствием поводов для нарушения морального закона, так как пользование всеми благами будет равно доступно для всех членов общежития.

Что касается тактики анархистов в их борьбе против современного государства и порядка общественного насилия, то я позволю себе процитировать некоторые выдержки из анархической литературы.

Постановления Лондонского Конгресса анархистов 1881 г. по этому поводу гласят так: «Конгресс постановил, что пропаганда словом и в печати недостаточна и рекомендует, как главное агитационное средство — пропаганду действием. Он объявляет, что одобряет полное и насильственное разрушение существующих учреждений; он объявляет, что считает нравственными все средства, которые служат для разрушения современного безнравственного общества; он объявляет, что час для выступления и для революционного действия наступил и требует полного напряжения всех сил для того, чтобы путем действий идея революции и революционный дух были подняты на должную высоту. Почва законности, на которой до сих пор в общем оставались, должна быть покинута, так как к революции ведет исключительно выступление на противозаконном пути» (Газета «Свобода», Нью Йорк, 30-го июля, 6 и 13 августа 1881 г.).

Анархисты стоят на той точке зрения, что для достижения их целей дозволено всякое средство, и отрицание закона — их высший принцип (Bericht des General-Anwaltes ?ber die anarchistischen Umtriebe in der Schweiz v. 21. Mai 1885.).

«Мы считаем всякое средство, которое способствует делу социальной революции, правильным и рекомендуем его. Наши враги никогда не были разборчивы в выборе средств для борьбы с народом. Разбой и убийство стали второй их натурой. Так пусть же будет: око за око!» («Свобода», Нью-Йорк, 7-го июля 1884 № 23.)

Если преступные деяния носят частный, не политический характер, т. е. относятся к разряду так наз. «уголовных преступлений», то они совершенно не интересуют анархиста ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Но «если преступления совершены в интересах революционного дела, то мы их одобряем, независимо от того, нравятся ли нам отдельные подробности или нет» («Свобода» Нью-Йорк 5 июля 1884 г. № 27.).

«Нужно нападать, где и как возможно! Чем бесшумнее лакеи порядка могут быть ликвидированы, тем меньше опасности при выступлении. Револьвер — хорош, когда угрожает крайняя опасность; динамит — нужно пускать в ход лишь при самых серьезных, политических выступлениях. А вообще, кинжал и яд весьма практичные средства пропаганды» («Свобода» Нью-Йорк 25 января 1886 г, № 4.).

Все приведенное выше относительно тактики анархистов в их борьбе с существующим правопорядком может быть формулировано в трех словах: «цель оправдывает средства». Это положение толкуется анархистами в самом широком, не допускающем никаких ограничений смысле. Отдельные, революционно настроенные личности совершают покушения на отдельных представителей государственной власти или экономического правопорядка, более значительные группы, запасшись оружием, поднимают революционные восстания, а рабочий пролетариат, сила которого заключается в его голых руках, объявляет всеобщую забастовку.

Однако, главным залогом для успеха анархического движения является не только проникновение каждого отдельного лица теоретическими лозунгами и не только практическое их выявление во внезапных, из ряда вон выходящих революционных выступлениях. Торжество идеи анархизма должно прежде всего проявиться в осуществлении его идеологии в повседневной, будничной жизни. Тот, кто не только выдает себя за анархиста, но и действительно является им, должен быть таковым во всем своем поведении и во всем образе жизни.

«В протесте индивидуума и группы лиц против существующего порядка заключается первый толчок к новому. Анархист это понимает; его протест имеет место каждый день. Он не подчиняется никакому закону, обычаю, традиции, морали; он подчиняется лишь требованиям своего разума и своего идеалистического принципа. И тем, что его образ жизни в духовном, материальном, моральном, интеллектуальном и психическом отношении отличен от образа жизни рядового {46} человека, он действует разлагающим образом на существующее, строя для будущего, для будущего свободного общества» (Pierre Ramus, «Das anarchistische Manifest», Berlin, S. 15.).

Таковой и была в общих чертах революционная идеология Дм. Богрова, когда он в конце 1907 г. вернулся из Мюнхена в Киев и ушел с головой в революционную работу.