Лики Акинфия Демидова: Акинфий Грозный?

Лики Акинфия Демидова: Акинфий Грозный?

Размышляя над секретом успешности Акинфия Никитича, потомки нередко отмечали присущую ему жесткость.

Мамин-Сибиряк писал о свойственных ему «неистощимой энергии, железной воле, самодурстве, жестокости». «Хищный приобретатель и эксплоататор», «жесткий и энергичный делец»[780] — так характеризовал его Б.Б. Кафенгауз, исследователь, хорошо знакомый с документами и не склонный к фантазированию (хотя, конечно, как и всякий, не защищенный от влияния стереотипных трактовок в случаях, когда документ их допускает).

По мнению И.М. Шакинко, Акинфий на протяжении жизни эволюционировал в сторону усиления в нем отрицательных качеств. «Что-то безобразное произошло с Акинфием Демидовым к концу жизни. Он всегда был суров, но садистский оттенок, какое-то злодейское презрение к людям проявилось именно в последние годы… Он стал деспотичнее и мелочнее. Наряду с широкими замыслами он погряз в десятках судебных свар, дрязг, тяжб со своими конкурентами, братьями[781], сестрой, их детьми и другими людьми, что повстречались на его пути. Когда просматриваешь эти документы и видишь, как грозный горный царь сутяжничает, крохоборничает, мелочится, словно Плюшкин, становится даже обидно за эту безусловно крупную личность….Этот талантливый человек, гений своего горного дела, творец, созидатель явно душевно деградировал»[782].

Эти слова словно вдохновлены фильмом 1983 года «Демидовы», в котором Акинфий претерпевает именно такую нравственную эволюцию и, прощаясь со зрителем, крепко сжимает в руке ставшую для него талисманом золотую фигурку из когда-то ограбленного им языческого капища. Но насколько этот портрет соответствует оригиналу?

Да, как и всякий предприниматель, использовавший (то есть эксплуатировавший) наемный труд, Акинфий вполне обоснованно может быть назван эксплуататором. Но использовать труд — не значит драть с работника три шкуры. Драл бы — не бежали бы к нему работные люди с казенных заводов и не пришлось бы Демидовым и Геннину договариваться о взаимном неиспользовании у себя таких беглецов[783]. Ненавидевший пьянство и лень, Акинфий принуждал трудоспособного к труду и платил за него. Вот отрывок из его письма в заводскую контору с ответом на просьбу возчиков увеличить им оплату: «В пророческих книгах напечатано: "Не прелагайте предел, я же положиша отцы ваши"[784]. А вы откуда взяли такую премудрость и для какой выгоды затеваете? Я всем вашим обывателем плату произвожу не по силе плакату. Как вы и сами известны, во всех работах производится от нас плата против плакату в полтора и вдвое. Зачем же мне им прибавлять?»[785]

Да, возобновление споров вокруг Верхотулицкого завода (случай, который Шакинко, возможно, подразумевал, говоря о сварах и дрязгах с родственниками) не красит стареющего Акинфия. Но обратим внимание: не он спровоцировал тот конфликт. Всё началось с попытки пользователя закрепить завод за Акинфиевой, собственника земли, спиной.

Да, известно о множестве судебных тяжб Акинфия последних лет его жизни. В списке спорных дел последних лет, составленном около 1744 года, дел продолжавшихся — около трех десятков[786], а ведь были еще и другие — решенные и потому в этот реестр не включенные. Но и в прежние годы Акинфий тоже немало судился, однако отражающих это сводных данных просто нет. Как сравнивать?

Факты жестокости по отношению к людям… Были такие факты. Но мягче ли поступал его отец, у которого он учился разуму? Едва ли — примеры этому мы приводили, их нетрудно умножить.

Еще недавно мне виделось такое объяснение этих фактов. Акинфий к концу жизни так высоко взлетел, такими планами ворочал, что ему постепенно становилось уже не до отдельных людей. Всегда входивший в детали, он не мог охватить их все, детали жили своей, иногда и «безобразной» жизнью. (Разве не могло быть склонных к садизму приказчиков? Наверняка были.) Да и вообще, человек становился песчинкой в огромной вселенной, наконец покорившейся ему, вселенной, которую он с наслаждением строил и перестраивал по собственному плану. Безразличие к отдельному человеку, отношение к нему как материалу, глухота к боли — всё это, наверное, у него было. И у Петра I было. Но «садистский оттенок»… Если принять эту гипотезу, один шаг до включения в биографию Акинфия легенды о мастерах, затопленных в подземельях Невьянской башни.

Внимательное знакомство с письмами Акинфия не подтверждает этой модели. Приведем фрагменты из двух относящихся к 1741 году его писем, так выразительных в каждой детали, что рука не поднимается их сокращать. Оба посвящены вопросам, для нас настолько незначительным, что мы даже не уговариваем читателя входить в их суть. Главное в этих текстах не объект и предмет, а то, в каком стиле и тоне Акинфий осуществляет пресловутое ручное регулирование.

Итак, письмо первое, от 21 июня, адресованное главному тагильскому приказчику Григорию Сидорову:

«Ты же пишешь, что у вас тележных колес не имеетца. И сему веема я удивляюсь, что вы живете, забыв Бога. И как тебе, бедняку, об оном не стыдно ко мне писать, понеже колесных мастеров из крестьян наших имеется у вас доволно, и они что у вас делают, и у чево вы живете — я не знаю, что о таком нужном инструменте не хотите возыметь попечения. А я тебе свидетельствуюсь живым Богом: у нас (на Невьянском заводе, откуда писал Акинфий. — И. Ю.) колесной мастер имеется один да двоя, которыя делают колясочныя колеса, и то делают их тогда, в которое время, когда на плотине работы никакой не имеетца. Также и к починке ветхих колес берем плотника на время ж. А колес у нас имеетца, как тебе известно, великое множество и довольствуем мы такими колесами многие заводы без всякой нужды. А ты, бедной, с таким множеством колесных мастеров от доброго своего радения и одного завода удовольствовать не мог.

Я бы от тебя и тем доволен был, кабы ты не разтерял и старых наших колес. А ныне видно, что ты старые наши колеса отпустил в слободы гулять, или вами и обывателями вашими они переломаны да лежат в груде без починки. О том к тебе от меня писано было зело заблаговремянно. Можно бы с того времяни доволствоватца вам, хотя б и вновь делать таким людством, какое вы имеете у себя. А здешним заводам удовольствованы наш завод, Бынговской, Шуралинской, Черноисточинской, Уткинской, Шайтанской, Ревдинской, вновь строящейся Рождественской. А ты со всяким безделным дрязгом в глаза дересся как мошка»[787].

Второе письмо, написанное 19 июля того же года к нижнетагильским приказчикам Веденею Терентьеву и Мирону Попову, касается какого-то сена, по мнению Акинфия, незаконно скошенного при попустительстве адресатов. Сообщив, что письмо «о следствии выкошенного сена» получил, автор продолжает:

«Толко оное ваше следствие учинено весьма неправедливо. Я надеясь, к тебе писал, что ты от оного чист явисься и правду в том Божескую к нам сотворишь. А ныне, как видно, что и ты к тому причастен явился, то на кого уже мне надежду иметь в правде. И [поскольку] в том вы следствии явились все подлинными сообщниками, то так и учинено несправедливо. Тому примеру подобно: кто человека убиет, а другой то убивъство видел, а не донес или в привод не привел — чему он достоин? Не той же ли казни, яко же и злодеи? Или вы на то надеясь, что собралась вас кампания в том хорошая? Нет ли вам ныне в том стыда? Да уже мимошедшаго не возвратить, толко прошу не слукавить, то подкошеное сено во оной нашей поскотине перевести и причислить с казенным нашим сеном и о том нас отрепортовать со всякою праведливостию, чтоб я в том остался от вас с покоем».

Далее приписки, сделанные другим почерком, — свидетельство того, что Акинфий, и продиктовав ответ, не перекипел:

«А кони наши где будут довольствоваться — о том вам печали нет; то за что ж вы у Бога хлеб кушаете?

Мочно ль вам очювствоватся? Надлежало б вам в том меня обранить (оборонить, защитить. — И. Ю.) от других, а вы сами то первые других зделали»[788].

Во всех адресованных на Тагил письмах 1741 года самые грубые слова — «дурак» и производные от него. Представить, что это писала холеная манерная рука, изображенная на гроотовском портрете, трудно. И этот взывающий к Богу, совести и стыду, избегающий брани, тем более грубой брани, человек — жестокий тиран? кровопийца? садист? С ним произошло «что-то безобразное»? Как хотите, но эти дефиниции здесь явно неуместны.

Подозревать, что Акинфий рисуется, хитрит, ханжит, прячет звериный оскал под маской, не приходится. Это ему и не нужно, и других, похожих на приведенный текстов более чем достаточно. Уж скорее смягчился Акинфий на старости лет, чем ожесточился.

Эти наблюдения в общем согласуются с мнением историка Н.С. Корепанова, который идет даже дальше: пишет, что Акинфий и «противозаконные действия» — вещи несовместимые, что тот «по своим человеческим качествам просто не был на них способен». Он противопоставляет сына отцу (корепановскую оценку последнего мы уже приводили), заявляя, что «А.Н. Демидов был человеком совсем иного склада»[789].

А как же многочисленные тяжбы с близкими и чужими, с богатыми и не очень? Как же борьба с конкурентами?

Нам кажется, что большинство таких фактов отношение к Акинфию имеют разве что опосредованное. За тяжбами и сварами стоит исправно работающая машина отстаивания бизнес-интересов, созданная еще комиссаром Никитой, отлаженная им и сыном и с какого-то момента действовавшая почти без участия хозяина. Тяжбы вел не Демидов, а с его ведома приказчики. Тяжб было много — а вы приказчиков сосчитайте. Только при заводах человек двести, а ведь были поверенные в городах, работавшие по найму Чем было им заниматься, как не защищать интересы хозяина в борьбе с конкурентами?

* * *

Анонимная биография рассказывает:

«Кончина Акинфия Никитича последовала во время обратного его из Петербурга путешествия в заводы в устроенной барке водою на реке Чусовой против берега, образующаго высокую каменную скалу. На сей горной возвышенности по приказанию покойнаго меньшаго его сына Никиты Акинфиевича в 779 году воздвигнут высеченной из камня с изображением Креста памятник»[790].

В целом так приблизительно и было, однако в деталях — неточности и неясности. Акинфий ехал, знаем это точно, не из столицы, а из нижегородской вотчины. Точное место смерти, в полном согласии друг с другом и противореча биографии, называют два современных событию исторических источника. Уже упоминавшийся нами указ императрицы Елизаветы Петровны от 30 сентября 1745 года начинается словами: «Известно Нам, что действительной статской советник Акинфей Демидов в прошедшем августе месяце, будучи в пути от Казани и до Сибирских своих заводов, на Каме реке под селом Ицким, коликою умер»[791]. (Обратим внимание на причину смерти. Расплывчато, но лучшего нет.) То же и в письме вдовы Е. И. Демидовой А.В. Беэру от 21 января следующего, 1746 года: она сообщает о намеченной в ближайшие дни поездке сына Никиты «в село Ицкое Устье для привезения сюда тела покойнаго мужа моего»[792]. В согласии с этим указывают место смерти Акинфия Никитича большинство биографов: река — Кама, село — Ицкое Устье[793] (вариант — Яцкое Устье[794]).

А памятный крест на Чусовой действительно был поставлен. Он отмечал место, где родился сын Акинфия Никита[795]. В надписи на кресте было указано, по чьей инициативе (Никиты Акинфиевича) и когда (1779 год) его поставили. Возможно, на искаженную информацию об этом и опирался аноним, перенесший в своем тексте место смерти Акинфия с Камы на Чусовую[796].

Смерть наступила, по одним данным, 5-го, по другим — 18 августа 1745 года[797]. Основатель династии умер на семидесятом году жизни. По нынешним временам не старость. Старший сын и до этих лет не дожил.

Отец скончался на заводе. Сын — на пути с одних заводов на другие.

Акинфий принадлежал к личностям, которые, самоутверждаясь через свое Дело, грандиозностью свершений борются с неизбежностью личного разрушения. Борются, снова и снова побеждая, до поры, пока единственная, последняя, решающая победа не достается противнику. Такие всегда умирают в пути, всегда не вовремя.

И сам он, казалось, всё не мог успокоиться, соединившись с землей. Его тело долго ожидало своей могилы — не могли решить, где его похоронить. Наконец, с высочайшего позволения, «по жительству их» (Демидовых. — И. Ю.) он был перевезен в Тулу[798]. Акинфия Никитича положили рядом с отцом в склепе построенного им храма. Эпитафии на надгробии или не было, или, вероятнее, она относительно скоро была вместе с памятником утрачена. Ее не знал даже Г.И. Спасский, издавший в 1833 году первую книгу об Акинфий[799]. Мы помним, какой образ Никиты Демидова запечатлела надпись над его гробом. Каким представал Акинфий в словах над его могилой?

Немало загадок оставил после себя Никита Демидов.

Его великий сын — не меньше.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.