Тиф

Тиф

Однажды Козинцев не пришел на встречу, назначенную накануне.

Утром я отправился на Марино-Благовещенскую, где жила их семья.

Дверь открыл низенький доктор Козинцев. Он плакал.

– Сыпной тиф…

Сыпной тиф! Он косил в тот год беспощадно. Сыпняк обозначал почти верный смертный приговор.

Родители к Грише не пускали, и друзья постоянно топтались на лестнице, ожидая известий о его здоровье или какого-нибудь поручения – сбегать в лавочку, в аптеку…

И все-таки мы попали к нему, когда дома была одна только Люба.

Она выглянула на лестницу и сказала:

– Ладно, идите, только ненадолго.

Мы вошли, ступая на носки.

Электричества в Гришиной комнате не зажигали, хотя сквозь замерзшее окно едва пробивался серый свет ранних зимних сумерек.

В этом тусклом свете все казалось серым.

Все, кроме подушки. Она светилась ясно-белым квадратом. На этом квадрате лежала остриженная голова. Глубоко запавшие глаза закрыты, вены вздулись на тоненькой шее.

С запекшихся губ срываются какие-то бессвязные, невнятные слова, обрывки фраз.

Мы смотрели на своего друга, думая, что видим его в последний раз.

Он стал совсем маленьким – одеяло почти не было приподнято там, где лежало тело.

В бессвязном бормотанье порой звучали совсем детские интонации – так жалуется ребенок матери.

Неожиданно бормотанье сложилось в отчетливые, связанные фразы. Мучительно сдвинулись брови, и мы услышали:

Я думал, что сердце из камня,

Что пусто оно и темно…

Пускай в нем огонь языками

Походит – ему все равно…

Мы переглянулись и замерли.

Услышав голос, появилась в дверях, кутаясь в теплый платок, Любовь Михайловна.

А Гриша все продолжал, то задерживаясь на каком-нибудь слове, то убыстряя речь:

Я думал, что сердцу не больно,

А больно – так разве чуть-чуть.

Но все-таки лучше – довольно,

Задуть, пока можно задуть…

И снова невнятица, отдельные слова, бред…

Когда прошла самая опасная – третья неделя болезни и миновал грозный кризис, когда стало ясно, что друг наш выкарабкался, выжил, нас стали к нему пускать каждый день.

Мы рассказали ему историю с его неожиданной декламацией и показали записанный тогда же текст.

Козинцев хохотал и переспрашивал:

– А не врете? Не розыгрыш?

Просил еще раз прочитать текст и снова смеялся.

Любовь Михайловна подтвердила верность нашего сообщения.

– Да я никогда в жизни не знал таких стихов. И сейчас не знаю! И не слышал никогда…

Он говорил, конечно, правду.

Как, когда, каким образом неосознанно услышались и где-то в глубинах памяти сохранились эти строки Аннен-ского – такие неподходящие его вкусу, почему они возникли в бреду? Так все и осталось тайной.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.