ГЛАВА II. ПОДГОТОВКА К ПУТЕШЕСТВИЯМ

ГЛАВА II. ПОДГОТОВКА К ПУТЕШЕСТВИЯМ

Пребывание в Варшаве.– Педагогическая деятельность.– Отношение к ученикам.– Образ жизни.—Перевод в Главный штаб.– Командировка в Уссурийский край.– Плавание по Уссури.– Экспедиция в Южно-Уссурийский край.– Весна на озере Ханка.– Восстание хунхузов.—Жизнь в Николаевске-на-Амуре.– Возвращение в Петербург.– Результаты путешествия.– Книга об Уссурийском крае.– Проект экспедиции в Центральную Азию

В Варшаве Пржевальский мог пополнить пробелы в своем образовании: тут к его услугам были и книги, и пособия, и общество специалистов. Двухлетнее пребывание в этом городе было теоретической подготовкой к путешествиям; последовавшая затем экспедиция в Уссурийский край – практической школой, в которой он испробовал свои силы и приобрел необходимый опыт.

Мечты об экспедиции в Африку пришлось оставить: она требовала слишком значительных средств. Внимание Пржевальского обратилось к Азии: здесь тоже открывалось богатое поле для исследований, и путешествие казалось более осуществимым.

В ожидании удобного случая он рьяно принялся за свои новые обязанности. Дело пошло как нельзя лучше. Лекции его имели огромный успех: юнкера из других отделений класса собирались послушать его живую, картинную, энергическую речь. Удивительная память позволяла ему цитировать лучшие страницы из авторов, писавших о трактуемом предмете. Он умел возбудить в своих учениках охоту к знаниям, так что многие из них поступали впоследствии в университет, земледельческую академию и тому подобное: результат красноречивый, если принять во внимание, что в юнкерское училище поступали молодые люди, скорее бежавшие от науки, чем стремившиеся к ней. Только некоторые из коллег Пржевальского были недовольны им и жаловались начальству, что он отбивает у них учеников. Он сформировал училищную библиотеку, руководил чтением юнкеров и пользовался среди них большой популярностью – как за преподавание, так и за безусловную справедливость.

“Система поблажки любимчикам находилась у него в полном отсутствии. Он был вполне беспристрастен и зачастую ставил единицу и нуль самым любимым юнкерам.

Часто посещавшему его и довольно близко к нему стоявшему юнкеру К. пришлось остаться на второй год за неудачу экзамена именно по истории и географии. Сам Пржевальский настоял на этом. Ни слезы матери, ни уверения К., что он будет учиться, ни просьбы за него товарищей и начальников не могли поколебать справедливого решения Пржевальского.

На все докучливые моления он отвечал нам: “Не буду ли я вам, юноши, смешон и жалок после такой уступки? Где же справедливость? Переправив К. двойку на тройку, во имя той же справедливости необходимо сделать это и для А., для Р. и других. Вспомните прекрасные слова: я знаю один народ – человечество, один закон – справедливость”.

Юнкера нередко собирались у него на квартире, состоявшей из трех комнат с очень простым убранством: несколько боковых стульев, простой стол, кровать, ружья и полка с книгами, на которые он тратил большую часть свободных денег. Он был очень радушным и хлебосольным хозяином, любил поесть и накормить гостей до отвалу. Водки не пил и пьянство ненавидел, но был большим охотником до шипучих вод – яблочных, грушевых и так далее, которые держал целыми бочонками. Любил также сладости – “услады”, как он выражался – и закуски. За чаем вместе с хлебом, вареньем, конфетами подавались у него колбасы, сыр, сардинки, яблоки, фиги, финики, а вместо ужина – сельди, семга и лососина.

Ел он много и быстро; копаться и смаковать кушанья по энергическому характеру своему не любил и часто удивлял гостей своих аппетитом.

“Николаю Михайловичу подали большую миску супа. По размерам посуды я думал, что он, вероятно, ожидает кого-нибудь из гостей; но каково было мое удивление, когда между разговорами он уничтожил все содержимое миски, затем налил полстакана красного вина, залпом выпил его, потом стакан сельтерской воды и приказал подать второе блюдо, которое заключалось в подобной же миске, но меньших размеров. В этой миске находилось три куска бифштекса, которые были уничтожены один за другим; при этом повторилось запивание их красным вином пополам с сельтерской водой”.

“Мы никогда не стесняли его и не мешали ему, да он и не принадлежал к числу таких лиц, которые церемонятся. Чутьем мы знали, когда он намеревался заниматься: тогда никто из нас не дерзал войти в ту комнату, где он сидел. В таких случаях брали мы с заветных полок книги и просиживали целые вечера за чтением. Случались и такие дни, когда мы уходили, не видав его, пробыв в его квартире 6—7 часов. Заикин (слуга Пржевальского) в такие вечера, подавая чай и всевозможные закуски, грозил нам пальцем и говорил беспрерывно шепотом: “Тише, тише, господа юнкаря, Николай Михайлович не уважают шуму, когда в книжку читают”. Затем он наливал чай, клал на тарелку яства и на цыпочках входил безмолвно к своему господину”.

За время пребывания в Варшаве Пржевальский составил учебник географии, по отзывам сведущих в этом деле людей, представляющий большие достоинства, и много занимался историей, зоологией и ботаникой. Среднерусскую флору он изучил очень основательно: составил гербарий из растений Смоленской, Радомской и Варшавской губерний, посещал зоологический музей и ботанический сад, пользовался указаниями известного орнитолога Тачановского и ботаника Александровича. Мечтая о путешествии в Азию, он тщательно изучил географию этой части света. Гумбольдт и Риттер были его настольными книгами.

Погруженный в занятия, он редко ходил в гости, да и по характеру своему не любил балов, вечеринок и прочего. Вообще, это была замечательно цельная натура. Человек дела, он ненавидел суету и толчею; человек непосредственный и искренний, он питал какую-то органическую ненависть ко всему, что отдавало условностью, искусственностью и фальшью, хотя бы самой невинной. Это отражалось на его вкусах и привычках. Общественная жизнь с ее сложным кодексом условных правил отталкивала его, театра он не выносил, беллетристику недолюбливал. Ему нравилось только безыскуственное, неподкрашенное, простое, как сама природа.

Любимое развлечение его – охота – в окрестностях Варшавы оказалось почти недоступным вследствие смутного времени; однажды, охотясь в штатском платье, он был арестован и просидел в части, пока полиция не убедилась в его благонадежности.

Изредка навещал он своих сослуживцев, с которыми играл в карты, преимущественно в азартные игры, причем “собирал с товарищей иногда почтенную дань, которая совместно с деньгами, вырученными за издание учебника географии, послужила основанием скромного фонда при поездке в Сибирь”.

Кроме юнкеров, с которыми, как мы видели, возился он очень заботливо, собирались иногда у него товарищи, офицеры генерального штаба и юнкерского училища, студенты университета и другие. В таких случаях засиживались иногда до поздней ночи, коротая время в разговорах, предметом которых были естественные науки или история.

Образ жизни он вел довольно правильный: вставал в 6 часов и занимался до 8, затем отправлялся в училище, около 12 часов уходил и, позавтракав где-нибудь в городе, шел в зоологический музей или ботанический сад; к трем часам возвращался в училище и занимался служебными делами. Вечера по большей части проводил дома и в 9 часов ложился спать, если не было гостей.

Между тем время шло, и мысль о путешествии преследовала Пржевальского все неотвязнее. Но как осуществить ее? Бедность, неизвестность, недостаток связей, наконец, польская фамилия являлись сильными помехами.

Наконец благодаря содействию некоторых важных лиц ему удалось добиться причисления к Генеральному штабу и перевода в Восточно-Сибирский округ.

В январе 1867 года Пржевальский выехал из Варшавы. С ним отправился немец-препаратор, Роберт Кехер; они условились делить пополам коллекции, которые соберут в путешествии.

Проездом в Петербурге Пржевальский познакомился с П. П. Семеновым, в то время председателем секции физической географии Императорского географического общества и, объяснив ему план своего путешествия, просил поддержки со стороны общества.

Это, однако, оказалось невозможным. Географическое общество снаряжало экспедиции из лиц, зарекомендовавших себя учеными трудами, и не могло довериться человеку, совершенно неизвестному.

Поэтому и поддержка его ограничилась рекомендательными письмами Семенова к важным лицам сибирской администрации и обещанием более существенного пособия в будущем, если путешествие в Восточную Сибирь принесет полезные плоды.

В конце марта 1867 года Пржевальский явился в Иркутск, а в начале мая получил командировку в Уссурийский край. Сибирский отдел географического общества оказал ему содействие выдачей топографических и астрономических инструментов и небольшой суммы денег, что было очень кстати при скудных средствах путешественника.

Восторженное настроение, в котором он находился, отразилось в следующем письме:

“Через 3 дня, то есть 26 мая, я еду на Амур, потом на реку Уссури, озеро Ханка и на берега Великого океана к границам Кореи.

Вообще экспедиция великолепная. Я рад до безумия! Главное, что я один и могу свободно располагать своим временем, местопребыванием и занятиями. Да, мне выпала завидная доля и трудная обязанность – исследовать местности, в большей части которых еще не ступала нога европейца.

Немец (Кехер), которого я привез из Варшавы, оказался никуда не годным и решительно не способным к перенесению каких-либо физических трудностей. Кроме того, каждый день плакал о своей невесте и о Варшаве, так что я наконец прогнал его от себя; последнее время он даже не хотел идти на охоту и ровно ничего не делал, говоря, что ничто его не тешит”.

Немца заменил некто Лгунов, шестнадцатилетний мальчик, топограф, который случайно зашел к Пржевальскому, понравился ему и согласился ехать с ним на Уссури.

Запасшись всем необходимым, в особенности охотничьими принадлежностями, они отправились через Байкал к реке Шилке, потом по Амуру в селение Хабаровка у устья реки Уссури; тут, собственно, и началось путешествие.

Плавание по Уссури, среди дикой, лесистой местности, продолжалось 23 дня. Путешественники большей частью шли берегом, собирая растения и стреляя птиц, в то время как гребцы-казаки, проклиная господ, замедлявших движение своими затеями, следовали за ними в лодке. Добравшись до станицы Буссе, Пржевальский отправился на озеро Ханка, представлявшее много интересного в ботаническом, а особенно зоологическом отношении: оно служит станцией мириадам птиц во время перелета. Собравши порядочную коллекцию растений, птиц, насекомых и прочего, он направился к побережью Японского моря, а оттуда, уже зимою, предпринял трудную и утомительную экспедицию в малоизвестную часть Южно-Уссурийского края. Приходилось блуждать по неведомым тропинкам, ночевать в лесу, на морозе, у костра, причем, по выражению солдат, с одного бока были Петровки, с другого Рождество (то есть с одной стороны пекло от костра, с другой – охватывало морозом),– словом, испытали много невзгод. Эта экспедиция, в течение которой было пройдено 1060 верст, продолжалась три месяца. 7 января 1868 года путешественники вернулись в станицу Буссе.

Весною Пржевальский снова отправился на озеро Ханка со специальной целью – изучить его орнитологическую фауну и наблюдать за пролетом птиц. Это был лучший период путешествия, несмотря на скверную материальную обстановку. С появлением первых проталин потянулись бесчисленные стаи птиц. Журавли, цапли, кулики, утки всевозможных пород тянулись не десятками, не сотнями тысяч, а миллионами; не стаями, а тучами, которые Пржевальский сравнивает с тучами саранчи. “Здесь столько пород птиц,– пишет он дяде,– что и во сне не приснится. Каких там нет уток и других птиц. Некоторые так красивы, что едва ли таких можно сделать и на картине. У меня теперь уже 210 чучел этих птиц. В числе чучел есть у меня журавль – весь белый, только половина крыльев черная; этот журавль имеет в размахе крыльев около 8 футов. Есть на Ханка еще кулик величиною с большого гуся и весь превосходного розового цвета; есть иволга величиною с голубя и ярко-желтого цвета, а свистит-то она как громко! Есть цапли белые, как снег, черные аисты и много-много есть редкостей как между животными, так и между растениями. Между последними в особенности замечательна огромная (величиною с шапку) водяная кувшинка, родная сестра гвианской виктории; она вся красная и превосходно пахнет”.

Покончив с наблюдениями на озере Ханка, Пржевальский собирался отправиться в Маньчжурию. Но в это время шайка китайских разбойников – хунхузов вторглась в наши владения на побережье Японского моря, истребляя русские деревни и подстрекая к восстанию местное китайское население. Пржевальский был оторван от своих занятий и отправился усмирять восстание, что исполнил быстро и успешно. За это получил он капитанский чин и был переведен в Генеральный штаб, “…чего до сих пор не делали по разным интригам” (писал он). Вообще, в это время он, кажется, многим не нравился. Особенно возмущались его самоуверенным тоном, когда он говорил о результатах своего путешествия. Эта уверенность проистекала от сознания своих сил и блистательно оправдалась впоследствии, но пока раздражала важных особ: как, мол, смеет зазнаваться такая мелкая сошка?

В то же время он был назначен старшим адъютантом штаба войск Приморской области и переехал в Николаевск-на-Амуре, где прожил зиму 1868/69 года.

Амурская жизнь вызвала крайне резкие отзывы с его стороны.

Впрочем, по крайней мере один из пороков этого общества – страсть к картежной игре – принес существенную пользу Пржевальскому. Он играл с местными купцами и офицерством – и всегда счастливо, почти не зная проигрыша, за что и получил прозвище “золотой фазан”. При выигрыше в 1000 рублей прекращал игру и никогда не имел при себе более 500 рублей.

“Я играю для того, чтобы выиграть себе независимость”,– говорил он. В зиму 1868 года он выиграл 12 тысяч рублей, “…так что теперь могу назваться состоятельным человеком и располагать собою независимо от службы”.

Впоследствии, уезжая из Николаевска, он бросил свои карты в Амур, сказав при этом: “С Амуром прощайте и амурские привычки”.

Кроме добывания независимости упомянутым способом он занимался канцелярскими делами, внушавшими ему глубокое отвращение, и обрабатывал для печати свои путевые заметки. Перед отъездом из Николаевска он представил в Сибирский отдел Географического общества статью “об инородческом населении в южной части Приморской области”, которая была напечатана в “Известиях” отдела и доставила автору его первую ученую награду: серебряную медаль.

Пополнив свои исследования новыми экскурсиями в течение весны и лета 1869 года, он отправился в Иркутск, где читал лекции об Уссурийском крае, а отсюда в Петербург, куда прибыл в январе 1870 года.

Здесь он был принят как свой человек в среде Географического общества. Путешествие его оказалось крупным вкладом в наши познания об азиатской природе. Уссурийский край – замечательная местность: тут смешиваются представители юга и севера, тропических стран и полярной области: тигр и соболь, полярная сова и южный ибис, виноград и ель… Пржевальский собрал здесь порядочную коллекцию растений, единственную в своем роде орнитологическую коллекцию, к которой все позднейшие исследования могли прибавить лишь весьма немногое; доставил интересные сведения о жизни и нравах зверей и птиц, о местном населении, русском и инородческом; исследовал верхнее течение реки Уссури, бассейн озера Ханка, восточный склон хребта Сихотэ-Алинь; наконец собрал тщательные и подробные данные о климате Уссурийского края.

Словом, его экспедиция превзошла всякие ожидания: командированный со специальной статистической целью, обладая ничтожными средствами, отрываемый от занятий служебными обязанностями, он произвел замечательно полное естественноисторическое исследование малоизвестного края. Результаты он изложил в прекрасной книге “Путешествие в Уссурийском крае”, обнаружившей в нем не только энергического и неутомимого путешественника, но и превосходного наблюдателя с широкими интересами, страстной любовью к природе и основательной подготовкой. Чувствовалось, что это – большой корабль, которому предстоит большое плавание.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.