[Ранние годы во Флориде, штат Миссури]

[Ранние годы во Флориде, штат Миссури]

Глава 1

Я родился 30 ноября 1835 года в почти невидимом селении Флорида, округ Монро, штат Миссури. Полагаю, что Флорида имела менее трех сотен обитателей. Там было две улицы, каждая длиной пару сотен ярдов; остальными проспектами были переулки с оградами из жердей и кукурузными полями по обеим сторонам. Обе улицы и переулки были вымощены одним и тем же материалом: плотной черной грязью в сырое время и толстым слоем пыли – в сухое.

Большинство домов были выстроены из бревен – в сущности, все, кроме трех или четырех, – эти последние были каркасными. Не было ни одного кирпичного и ни одного каменного. Имелась бревенчатая церковь с полом и скамьями из горбыля. Такой пол делается из бревен, верхние поверхности которых плоско стесаны по всей длине. Щели между бревнами не были заделаны, ковра тоже не было, таким образом, если вы роняли что-нибудь мельче персика, была высока вероятность, что оно провалится в щель. Церковь была поставлена на короткие обрубки бревен, которые поднимали ее на два-три фута над землей. Под ней спали свиньи, и всякий раз, когда собаки начинали гоняться за ними во время службы, священнику приходилось дожидаться, пока смута утихнет. Зимой сквозь щели в полу всегда доносился освежающий ветерок, летом было в избытке блох.

Так называемая скамья из горбыля сколачивалась из внешних срезок распиленного вдоль бревна, корой вниз; опиралась она на четыре бруска, загнанных в отверстия по краям доски. Спинки не было, не было и подстилки. Церковь тускло освещалась желтыми сальными свечами в висящих на стенах жестяных канделябрах. По будням церковь служила школьным зданием.

В деревне было две лавки. Мой дядя Джон А. Куорлс был обладателем одной из них. Это было очень маленькое заведение с несколькими рулонами ситца на полудюжине полок, несколькими бочонками соленой макрели, кофе и новоорлеанского сахара позади прилавка, множеством метел, лопат, топоров, мотыг, грабель и тому подобных вещей, расставленных здесь и там, множеством дешевых шляп, женских чепчиков и жестяных изделий, развешанных на веревках по стенам. А в другом конце помещения был еще один прилавок – с мешками дроби, кругом-другим сыра и бочонками пороха – перед ним стояла шеренга бочонков с гвоздями и несколько чушек свинца, а позади – бочонок-другой новоорлеанской черной патоки и местного кукурузного виски, в розлив. Если мальчик покупал чего-нибудь на пять – десять центов, то получал право на полпригоршни сахара из бочонка; если женщина покупала несколько ярдов ситца, то получала право на катушку ниток в придачу к обычному дармовому «прикладу»; если мужчина покупал какую-нибудь безделицу, то мог сделать глоток виски такой величины, какой хотел.

Все было дешево: яблоки, персики, сладкий картофель, ирландский картофель, кукуруза по десять центов за бушель[184], куры по десять центов за штуку, масло по шесть центов за фунт, яйца по три цента за дюжину, кофе и сахар по пять центов за фунт, виски по десять центов за галлон[185]. Я не знаю, каковы сейчас цены в штате Миссури (1877), но знаю, каковы они в Хартфорде, штат Коннектикут. А именно: яблоки по три доллара за бушель, персики по пять долларов, ирландский картофель (отборный бермудский) по пять долларов, куры от доллара до полутора за штуку, в зависимости от веса, масло от сорока пяти до шестидесяти центов за фунт, яйца от пятидесяти до шестидесяти центов за дюжину, кофе по сорок пять центов за фунт, сахар примерно по той же цене, местное виски, кажется, от четырех до пяти долларов за галлон, но я могу быть точен только в отношении того сорта, который сам употребляю, а именно, шотландского: оно стоит десять долларов за галлон, если берешь два галлона, и дороже, когда берешь меньше.

Тридцать – сорок лет назад там, в Миссури, простые сигары стоили тридцать центов за сотню, но большинство людей даже не пытались себе их позволить, поскольку курение трубки не стоило ничего в том табаководческом краю. Коннектикут также привержен сегодня выращиванию табака, тем не менее мы платим десять долларов за сотню коннектикутских сигар и от пятнадцати до двадцати пяти долларов за сотню импортируемых.

Поначалу мой отец владел рабами, но вскоре продал их и нанял других, на год, у фермеров. За девочку пятнадцати лет он платил двенадцать долларов в год и давал ей два платья из грубой полушерстяной ткани и пару грубых башмаков – что почти ничего не стоило. За негритянку двадцати пяти лет в качестве домашней прислуги, выполнявшей разные виды работ, он платил двадцать пять долларов в год и давал ей обувь и те же вышеупомянутые полушерстяные платья. За сильную негритянку сорока лет в качестве кухарки, прачки и т. д. он платил сорок долларов и давал те же самые две смены одежды. А за крепкого мужчину он платил от семидесяти пяти до ста долларов в год и давал ему две джинсовые пары и две пары грубых башмаков – гардероб, который стоил три доллара. Но времена изменились. Мы платим нашей немецкой няне сто пятьдесят пять долларов в год, ирландской горничной – сто пятьдесят долларов, ирландской прачке – сто пятьдесят долларов, кухарке-негритянке – двести сорок, молодому негру, который выполняет обязанности швейцара и прислуживает за столом, – триста шестьдесят долларов, кучеру-ирландцу – шестьсот долларов в год, при том, что газ, горячая и холодная вода и жилье при конюшне, состоящее из общей комнаты, кухни и двух спален, обходится ему бесплатно.

«Чикагский фестиваль Великой республиканской армии» – это первая в серии из шести диктовок, находящихся сейчас в «Архиве Марка Твена», которые Клеменс произвел в мае и июне 1885 года. Все, кроме одной, Пейн опубликовал в своей редакции автобиографии. Найдер воспроизвел только эту, следуя тексту Пейна во всех деталях (МТА, 1:13–70; АМТ, 241–245). Диктовки о Гранте составляют самую раннюю из известных значительных частей, предназначенных, по словам Клеменса, для его автобиографии. Все охваченные им темы относились к недавним датам, и все затрагивают тот или иной аспект его отношений с Улиссом С. Грантом, который в то время умирал от рака горла. В «Чикагском фестивале Великой республиканской армии» речь идет о заключительном банкете на происходившем в 1879 году съезде Великой республиканской армии, где Клеменс произнес свой тост «За младенцев».

Клеменс диктовал своему другу и коллеге Джеймсу Редпату, а тот переписывал свои стенографические записи на пишущей машинке, у которой все буквы были прописными. Редпат затем проверил машинописные тексты, добавил пунктуацию, но оставил много опечаток, затем передал тексты Клеменсу, который слегка обработал и поправил их. Клеменс не был, однако, доволен результатом. Как он объяснял Гарри Уорду Бичеру, после того как заявил о прекращении диктовки, эта часть автобиографии была «весьма вольно надиктована, но у меня есть замысел немного обстругать ее как-нибудь, прежде чем я умру; я имею в виду грубую конструкцию и скверную грамматику. Это единственная диктовка, какую я когда-либо делал, и она оказалась весьма хлопотной и неуклюжей» (11 сентября 1885 года, CU-MARK). Клеменс так и не отшлифовывал эти тексты и не подготовил к публикации. Фактически через много лет после его смерти бывшая секретарша Клеменса Изабелл Лайон аннотировала экземпляр в редакции Пейна, заметив, что «мистер Клеменс не позволил бы включить грантовские диктовки в автобиографию без серьезного редактирования… Эти сделанные Редпатом записи были всего лишь краткими заметками и ждали коренного пересмотра» (с. 13, цит. из личного архива Кевина Макдоннелла).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.