Конец войне. Военные топографы. Снова в бега. Поход к Лыковым. Опасности перехода. Очередное исчезновение Лыковых

Конец войне. Военные топографы. Снова в бега. Поход к Лыковым. Опасности перехода. Очередное исчезновение Лыковых

Спустя год после окончания Отечественной войны, в 1946 году, на Алтай и Саяны были направлены военно-топографические части с целью уточнения и составления подробных карт. За лето отряды топографов буквально исколесили Алтая-Саянскую горную систему и побывали практически во всех уголках огромной, слабо заселенной территории.

В течение всего лета военные топографы работали в очень сложных условиях. Гибли лошади в потоках горных рек, погибало продовольствие, приборы, снаряжение и одежда. Главная причина серьезных потерь и лишений в том, что эти части были на 80 % укомплектованы из жителей европейской территории России, Украины и Белоруссии, которые в сложных условиях Сибири оказались впервые. Но, несмотря на трудности, поставленная задача была выполнена.

В конце августа и начале сентября из горной тайги выходили последние отряды, и некоторые из них, после короткого отдыха в нашем поселке уходили к месту дислокации части.

Одним из последних вышел отряд под командованием ст. лейтенанта и остановился в поселке на отдых. Этому отряду не повезло — они остались без лошадей и потеряли почти весь запас продовольствия, однако выходили из глухого района Западных Саян, сохранив приборы, собранный материал и оружие, а главное — людей. Двенадцать человек под командованием опытного офицера-топографа двигались к Телецкому озеру, питаясь только тем, что добывали в пути, благо в отряде были солдаты из таежных поселков Сибири.

Подойдя к спуску в глубокую долину реки Бол. Абакан, отряд остановился. Далеко внизу, извиваясь, вырываются из каменных теснин три реки и, соединившись в один поток, общими усилиями пробивают горы. Здесь образовалась сравнительно неширокая долина, по дну которой стремительно мчится Абакан — на встречу с могучим Енисеем.

Рассматривая суровое ущелье и выбирая оптимальный вариант перехода через него, офицер обратил внимание на небольшое желтое пятно на левом берегу речки Еринат при впадении его в Абакан. Офицер стал рассматривать в бинокль это пятно, не характерное для данной местности. Каково же было его удивление, когда он увидел избу и копошившихся около нее людей. Твердо зная, что здесь абсолютно нежилой район, к тому же это территория государственного заповедника, офицер высказал предположение, что это, похоже, какое-то тайное поселение, скорее всего, староверов. Приняв все меры предосторожности, отряд спустился на дно долины, но подойти в этот день к поселению не успел. Выбрав глухой распадок, остановились на ночлег в таком месте, откуда свет костра не мог быть виден. На следующий день отряд, выполняя приказ офицера, разбился на две группы, окружил поселение и внезапно появился у самой избы.

Карп Осипович, его жена и двое детей — Савин и одиннадцатилетняя Наталья были в это время у избы, занимались отвеиванием кедровых орехов. Погода стояла прекрасная. Первой заметила солдат Наталья. Вскочив на ноги, она, указывая рукой, истошным голосом закричала:

— Тятенька, тятенька! Все Лыковы вскочили, увидели, что окружены со всех сторон вооруженным отрядом военных, и замерли в страхе. Они были так напуганы, так потрясены, что на первых порах потеряли дар речи и способность двигаться, окаменели, потом медленно опустились на колени, стали креститься, творя молитвы. Можно только догадываться, что было в это время в душах этих людей.

По тому, что все они крестились двуперстием, наблюдательный офицер понял, что предположение его подтвердилось, перед ними были староверы. Видя растерянность и страх в глазах этих людей, офицер быстро подошел к молящемуся мужчине с окладистой бородой, заговорил и попытался поднять его на ноги. Однако старовер, обхватив офицера за ноги, припав щекой к голенищу сапога, замер, даже показалось, что он пытается поцеловать сапоги.

Тем временем солдаты осмотрели усадьбу, и один из них направился к открытой двери избы.

— Туда не надо, — еле слышно произнес старовер — там дите. Офицер остановил солдата и спросил, сколько их человек. — Все здесь, — крестясь, ответил старовер. На этом осмотр прекратился. Офицеру с трудом удалось поднять старовера на ноги. Он пытался успокоить его, убеждая, что ничего плохого солдаты им не сделают, однако, бормотал что-то непонятное и не сводил испуганных глаз с его погон.

Как выяснилось позднее, он не мог понять, почему на плечах погоны. Лыков хорошо знал, что с приходом советской власти были отменены не только сословия, но и погоны, и другие знаки отличия, и вдруг — погоны. Уж не вернулась ли власть царя? Надо сказать, что все староверы даже в глухих местах далеко в тайге знали, что последний самодержец России, император Николай II, в самом начале века окончательно прекратил всякие гонения на староверов и узаконил этот, так сказать, слой населения России. Знали и о том, что вся семья царя погибла во время переворота, поэтому погоны вызывали недоумение и какой-то страх.

После того как наступило относительное спокойствие, начались переговоры. Узнав, что перед ним Лыков, офицер был крайне удивлен и сказал, что и фамилию эту слышал, и что в картах и документах значится местожительство Лыковых, но значительно ниже по реке в местечке, так называемом Тиши. Лыков подтвердил, что он действительно довольно долго прожил в этом небольшом поселке, где родился в 1902 году. Постепенно «дипломатические отношения» наладились, и разговоры стали носить более откровенный и доверительный характер. К удивлению офицера, почти в самом начале беседы Карп Осипович спросил вдруг о войне. И на вопрос, откуда он знает о войне, Лыков ответил:

— Данила сказывал. Лыков рассказал, что у него после начала войны был военный отряд, сопровождаемый его давним знакомым Данилой Молоковым. Лыков, видимо, боясь последствий, не сказал, что он тогда схоронился с семьей в тайге и встречался только с Молоковым. Офицер поинтересовался, здесь ли был тот отряд. Карп Осипович рассказал, что проживали они в то время на прилавке километрах в двадцати пяти ниже по течению реки, на правом ее берегу, но после ухода отряда покинули то место и переселились сюда. Карп Осипович поведал, что там на прилавке было у него начальство заповедника, приглашали его на работу в охрану заповедника. Однако после появления того отряда поняли, что теперь их так просто в это страшное время в покое не оставят, поэтому приняли решение найти другое место для жительства.

Здесь, на берегу реки Еринат, на небольшой террасе над рекой, в окружении густого березового леса Лыков срубил избу и, переселившись всей семьей, они начали, как могли, устраивать свой быт. Была война, и больше никто в этих местах не был, и Лыковы на несколько лет оказались в забвении. Было не до них.

Офицер подробно рассказал о войне, о победе, чему Карп Осипович искренне порадовался, и, перекрестившись, сказал:

— Слава Богу, побили супротивника. Рассказал и о том, что русской армии решением правительства вернули старинные знаки различия. Так разрешился мучительный для Лыковых вопрос о власти. Подолгу говорили глава семьи и командир отряда о войне, о жизни в тайге, о преимуществах жизни в селах и городах. И несмотря на то, что Лыков внимательно слушал, слегка прищуривая глаза, согласно кивая головой, и произносил — «едак, едак», было ясно, что он всегда остается при своем мнении. Офицер расспрашивал о местности и, показывая Лыкову карты, уточнял направления рек, заболоченные участки, проходы через перевалы и о многом другом, что касалось его работы топографа, и все, что считал необходимым, скрупулезно заносил в документы.

Лыков рассказал, где именно жила семья его родителей, где, в каких местах проживал он с семьей, где были другие поселения. Таким образом, он невольно принимал участие в обработке собранного материала и в составлении карт этого глухого района. Да и сама фамилия Лыкова была увековечена на военно-топографических картах с грифом «Секретно». Все места проживания Лыковых нанесены на эти карты с пометкой «Заимка Лыкова».

В последующие годы все научные экспедиции и туристические группы, путешествующие в горах Алтая и Саян, пользовались этими картами и хорошо знали о том, что здесь в глухой тайге проживала семья Лыковых.

Все разговоры «на высшем уровне» между офицером и Лыковым, как правило, начинались просьбами не трогать их, и каждый раз офицер пытался убедить Лыковых, что они их не тронут и никуда не уведут. Но офицер нет-нет, но касался вопроса о том, что нужно подумать о детях, о их будущей жизни.

В основном контактировали гости только с главой семьи, а все остальные не принимали участия в разговорах и были как бы за гранью общения. Иногда старший сын Савин подсаживался и молча слушал разговор, но Карп Осипович, как правило, находил ему заделье и отправлял его по каким-то домашним делам.

Два полных дня провел отряд на усадьбе Лыковых. За это время солдаты хорошо отдохнули, подремонтировали обувь, одежду, поели картошки и вдоволь рыбы. Накануне ухода офицер тщательно проверил все, что осталось, и передал Лыковым почти всю оставшуюся соль, оставив себе ровно столько, чтобы хватило на дни перехода.

Вечером договорились, что Карп Осипович проводит их до перевала через Абаканский хребет и укажет менее сложный маршрут выхода к Телецкому озеру.

Рано утром, после молебна Лыковых и завтрака, вышли в путь. Карп Осипович взял с собой Савина. Путь предстоял нелегкий и на несколько дней. Им предстояло немного спуститься по долине Абакана, потом уйти влево и, пересекая так называемую Коль-тайгу, подняться на Абаканский хребет и здесь разойтись.

Провожать отряд вышла вся семья. Акулина Карловна держала на руках маленькую Агафью, а Наталья, держась за подол плачущей матери, повторяла:

— Тятенька, не уходи. Карп Осипович подошел к жене и, увидев на ее глазах слезы, сказал:

— Ну, будет, не плачь, через четыре дни ждите. Офицер также подошел к Акулине Карповне и, поклонившись, поблагодарил за приют и еще раз заверил, что вернутся они живы, здоровы. Солдаты громко прощались, благодарили за все, желали всем благополучия и здоровья. И вот команда двинулась в путь. Через несколько минут отряд исчез в тайге.

Поднявшись на перевал, остановились на отдых. В этом месте предстояло прощание. Погода стояла великолепная. Карп Осипович рассказал, показывая на местности, как надо идти, и, показывая вдаль на огромный провал в горах, пояснил, что там Телецкое озеро, и, помолчав, добавил — «дивное озеро». Офицер поинтересовался, не изменится ли погода, но Лыков успокоил, сказав, что погода еще постоит хорошая.

После отдыха стали прощаться, Лыковы крестились, шепча молитвы. Офицер еще раз поблагодарил Лыкова за все. Карп Осипович перекрестил его и тихим голосом сказал:

— С Богом. Пройдя метров двести, офицер оглянулся и увидел обоих Лыковых стоящими на месте. Стали махать руками, Лыковы ответили тем же, потом перекрестились, повернулись и пошли. Их серенькие фигурки несколько раз мелькнули между камней и вскоре окончательно исчезли в зарослях карликовой березки. Теперь разошлись навсегда, одни в «мир», другие в «пустынь».

Рассказывая о минутах прощания, офицер говорил, что чувствовал себя как-то некомфортно, и было страшно жаль этих заблудившихся взрослых и запуганных детей, в глазах которых он все дни видел тревогу и страх.

Не внял Лыков-старший голосу разума и в этот раз, не впитал в себя все то доброе, что было ему сказано, только одна дума сверлила его голову — уходить, уходить, и сразу после расставания с отрядом они спешно двинулись домой. Невзирая на усталость, ходко пошли, теперь уже в основном вниз. Усталости не чувствовали, шли до наступления темноты. Остановились в гуще тайги, развели костер, перекусили и прилегли отдохнуть, как условились, «до месяца». Через три-четыре часа, как только взошла луна, двинулись дальше и рано утром на четвертый день, как и обещали, оказались, к великой радости всех, в родных стенах маленького домика.

Надо полагать, что Лыков неоднократно возвращался в мыслях ко всему тому, о чем ему говорил офицер. Дети — вот главное, о ком надо было думать, об их будущем устройстве. Чета Лыковых и в мыслях, и в тайных разговорах между собой наверняка касалась этой темы. Они прекрасно понимали, что недалек тот час, когда законы природы потребуют сближения с себе подобными для продолжения рода. Помнил Лыков содержание и тех разговоров, которые происходили, когда он неожиданно появился на кордоне заповедника в 1940 году. Тогда также главной темой в разговорах была судьба детей. Однако страх брал свое, и Лыковы имели на то основания. В крови был страх. Преследования, гонения из года в год, из века в век — все это крепко вошло в сознание, и изменить что-либо было страшно сложно. А события последних 15–16 лет, происходившие на территории родной России, особенно 1937 год, вселивший тревогу, настолько пугали, что Лыковы окончательно пришли к выводу, что уход в «пустынь» в 1937 году им не простят.

Офицер во время разговора говорил, что всех, кто отлынивал от службы в армии в период войны, серьезно наказывали. Это было то семя, которое крепко запало в душу и дало всходы. В данном случае, наряду с другими причинами ухода, это было главное, что порождало страх. Поэтому было решено уйти на новое место, так как люди, зная, где они живут, придут обязательно.

Сразу после возвращения домой приступили к сборам, и, пользуясь хорошей погодой, Карп Осипович с сыном забрали нужный инструмент, ушли к заранее облюбованному месту. Эта таежная елань, где предстояло обустраиваться на долгие годы, располагалась в окружении вековой кедровой тайги, которая, по мнению Лыкова, была более надежным местом, где найти их было значительно сложней. Здесь, на этой елани, предусмотрительный Лыков спустя года три после переселения на Еринат срубил сруб, покрыл его и оставил на случай внезапного переселения. И теперь это оказалось кстати.

Недостатком же являлось то, что елань находилась значительно выше в горах, чем их усадьба на Еринате. Здесь несколько позднее наступало тепло, раньше наступало похолодание и выпадал снег, поэтому вегетативный период в жизни растений был короче, что не могло не сказаться на выращивании огородных культур. Однако многолетний опыт подсказывал, что если своевременно все делать, то можно добиться успехов. Здесь протекал хороший ручей, никогда не пересыхающий, что так же было очень важно. Мест, подобранных для тайного проживания, было несколько, но это, куда отправились, было наиболее подходящим.

Спустя пять месяцев специальный отряд, посланный зимой с целью выселения Лыковых, буквально исколесил верховья Бол. Абакана, но обнаружить Лыковых так и не удалось. Ну, об этом будет подробно сказано, а сейчас ушли двое Лыковых, осеняя себя крестным знамением и шепча молитвы, к новому месту жительства, где их никто и ничто не ждало. Кругом тайга дремучая, суровая — чуть оплошал, и сгинешь, был человек — и нету, и искать никто не будет, так, значит, Богу угодно.

Но, имея огромный жизненный опыт проживания в экстремальных условиях, Лыков контролировал буквально каждый шаг всех членов семьи, внимательно следил и постоянно учил, что и как надо делать, чего надо опасаться, что нужно учитывать, делая что-то, и за многие годы в отрыве от всего мира практически не допустил никаких серьезных ошибок.

За тот короткий промежуток времени, что оставался до зимы, нужно было сделать многое: достроить избу, убрать огород и переселиться всем вместе с нехитрым скарбом и запасами на новое место жительства. Работали от зари до зари, прерываясь только для принятия пищи и молебнов.

Лыковы успели. Сделали практически все, что нужно было для проживания на новом месте, ценой неимоверных усилий и почти круглосуточного труда, и успели перенести почти все овощи. Осталось только кое-что из подсобного оборудования, часть картошки и полный лабаз черных, как смола, сухарей. На этом закончилась эта тревожная осень, принесшая столько страданий всей семье, живущей в постоянном страхе. Ушли и как в воду канули. Были и нету. Остался стоять небольшой домик с пустой глазницей, величиной с варежку, вместо окна, в доказательство того, что здесь еще совсем недавно теплилась жизнь.

Погода испортилась. Вершины суровых, молчаливых гор окутал грязно-серый туман, полили дожди, и север дохнул уже нешуточным холодом.

Денно и нощно молились Лыковы, воздавая хвалу Богу за то, что дал в основном хорошую погоду почти на все время переселения. Помнил Лыков, что не зря говорили старцы-раскольники:

— Молись денно и нощно, и Господь пошлет благодать, и будет спасение. Так оно и вышло. Ушли, и как будто их тут никогда и не было. Никто не помешал. Спаслись. Здесь, в глухой тайге в 1947 году родился у Лыковых сын Дмитрий.

Отряд военных топографов благополучно преодолел последние километры, спустился к Телецкому озеру в устье реки Кокши и водой прибыл в поселок Яйлю. Здесь офицер подробно рассказал о Лыковых, о его помощи отряду и обратил внимание на крайне тяжелое положение семьи. Сообщение офицера о встрече с Лыковыми восприняли у нас в поселке с удивлением. Дело в том, что все были уверены, что Лыковы после встречи в 1941 м с отрядом пограничников и сотрудников НКВД, о котором мы рассказывали, ушли вниз по реке в поселок Тиши. Во всяком случае, так посоветовал тогда Д. Молоков, и с этим предложением Лыков был согласен.

Рассказывая о Лыковых у нас в поселке, офицер говорил, что о чем бы ни шел разговор, Карп Осипович никогда не возражал, не противоречил, и такое поведение офицер объяснял тем, что Лыков, видимо, побаивался возражать или высказывать несогласие, чтобы не прогневить собеседника, и со всем сказанным соглашался, хотя чувствовалась явно неискренность.

Обращал внимание на крайнюю бедность, нищету, на то, что хотя они как-то общались, но напряженность была постоянная, то ли от охватившего их непреодолимого страха, то ли от того, что они настолько одичали, что перешагнуть эту грань, успокоиться и поверить в добро они были не в состоянии; во всяком случае, создавалось такое впечатление. Поэтому офицер делал все возможное, чтобы как-то убедить их успокоиться, преодолеть себя и подумать, что постоянно так жить нельзя, что надо думать и о детях, и о себе. Это было официальным сообщением, поэтому руководство заповедника уведомило обо всем райком партии и доложило начальству области.

Директора заповедника А.И. Мартынова вызвали в обком партии, где ему было сделано соответствующее внушение о том, что на территории вверенного ему заповедника скрывается семья староверов, нарушая таким образом целый ряд законов государства. Кроме этого Лыкову вменялось в вину, что, скрываясь в тайге, он отлынивал от службы в армии и не принимал участия в защите Родины в годы войны, и руководство заповедника не должно способствовать этому. После обсуждения этого вопроса было предложено послать отряд наблюдателей с представителями НКВД с целью вывести семью Лыковых к людям, устроить ее, а главу семьи Карпа Осиповича привлечь к ответственности.

Тем временем наступила зима. К вопросу о судьбе Лыковых возвращались не раз. Обсуждались различные варианты. Руководство заповедника предлагало переселить Лыковых на Абаканский кордон, куда он до войны давал согласие переехать, оформить его наблюдателем заповедника и таким образом оставить в покое и оказать его семье всяческую помощь и поддержку. Представители власти были иного мнения, говорили о привлечении главы семьи к ответственности за отлынивание от службы в военное время. Были предложения вообще не трогать его, пусть живет, где хочет и как хочет.

Одним словом, готовиться в поход к Лыкову начали практически сразу, как только получили информацию о его местонахождении. Вначале было решено побывать у Лыковых этой же осенью, но проблем кроме Лыковых было предостаточно и сразу сосредоточиться на Лыковых было просто невозможно. Время шло, и приближалась зима, поэтому остановились на варианте первого предложения — послать отряд наблюдателей в феврале следующего, 1947 года. Все были уверены, что Лыковы до весны никуда не денутся.

В конце сентября на Абаканский кордон были завезены вьючным путем продукты и, как в довоенные годы, спрятаны в тайнике. Учитывая, что поход зимой займет много дней и нести на себе питание, личные вещи и оружие будет сложно, поэтому завезенные продукты решат эту проблему. К кордону планировалось подойти во второй половине похода. Незадолго до выхода на совещании было принято решение, как и намечали предварительно, идти кратчайшим путем: из Кыгинского залива, что в самой южной части Телецкого озера, через Абаканский хребет, и попытаться спуститься к реке Абакан долиной его притока реки Еринат. Этим путем, точнее долиной реки Еринат, никто никогда не проходил ни зимой, ни летом. Это глубокое ущелье, и если в верховьях Ерината и в самом низовье люди бывали, то долина в среднем течении была белым пятном. Это настораживало. Но Молоков настаивал идти долиной Ерината, а в случае, если ущелье окажется непроходимым, то уйти на левый склон, траверсировать его и спуститься в долину Абакана ниже впадения в него Ерината. С этой стороны Лыков не мог никого ждать.

На совещании представитель НКВД сказал, что пойдут одни наблюдатели, так как Лыков не представляет никакой социальной опасности и их присутствие необязательно. Отряд был сформирован из шести человек во главе с начальником охраны заповедника Иваном Бушуевым. В состав отряда вошел родственник Лыковых Роман Казанин и уже известный нам Д. Молоков. Трое молодых наблюдателей Унучаков Павел, Леонтий Засорин и автор этих строк завершали состав отряда. И хотя официально начальником похода был назначен, естественно, И. Бушуев, фактически руководил всеми действиями и принимал окончательные решения Молоков. Его беспрекословно слушались все. Авторитет его был непререкаемым.

Несколько отступая, необходимо сказать, что вскоре после возвращения из похода к Лыкову осенью 1941 года, о котором я уже писал, Д. Молоков ушел на фронт и завершил войну в Берлине в 1945 году живым и здоровым, если не считать, что во время вражеского артобстрела ему осколком напрочь оторвало средний палец правой руки у самого основания. Оба его сына, Перфилий и Михаил, погибли на фронте. Сразу после гибели обоих сыновей пришла похоронная и на самого Данила Макаровича, а через несколько дней после этого медведь напал на домашний скот, и обе их коровы, спасаясь бегством, сорвались с крутого склона горы и разбились. На следующий день после гибели коров по непонятной причине сдохла единственная свинья. Все это враз обрушилось на одинокую женщину, живущую в то время на кордоне заповедника Кара-Таш. Жена Молокова Домна Васильевна нашла в себе силы и мужественно перенесла такое страшное совпадение трагических событий, хотя, как потом говорила, молила Бога взять и ее. Но спустя месяц пришло, к великой радости, письмо от самого Молокова из полевого госпиталя, где он залечивал ранение.

Вернувшись с фронта, Данила Макарович сразу явился в управление заповедником, и его восстановили в должности старшего наблюдателя. Под его контроль была отдана огромная территория заповедника. Замечательный человек Иличевский Вячеслав Андреевич, проработавший несколько лет начальником охраны в довоенные годы, погиб на войне.

Из четырех научных сотрудников заповедника, ушедших на фронт, вернулся только один Федор Дмитриевич Шапошников. Его родной брат Евгений Дмитриевич, Аркадий Владимирович Маньковский и Михаил Александрович Мартыненко погибли на войне. Все они оставили хорошие воспоминания о себе. Это были прекрасно образованные, высококультурные и общительные люди. Они много делали для культурной жизни нашего таежного поселка. Научные сотрудники приветствовали принятие на работу Лыкова наблюдателем на Абаканский кордон, считая его большим знатоком самого отдаленного и мало исследованного участка — верховий реки Бол. Абакан. Они говорили, что Лыков — это кладезь знаний природы Западных Саян.

В первые послевоенные годы очень плохо обстояло дело с хорошим снаряжением, поэтому экипировка всех оставляла желать лучшего. Все на себе. Ватные брюки, ватные телогрейки, поверх которых брезентовые куртки, на ногах ичиги — и все, никаких палаток, спальных мешков, хотя предстояло провести в зимней тайге около 15–17 дней, ночуя у костра.

Вышли в поход с кордона Чири, что в Кыгинском заливе. Первый день похода шли по дну долины реки Кыга и на ночлег остановились у подножия горы Кербе, откуда начинался крутой подъем практически на Абаканский хребет. К верхней границе леса на Абаканском хребте подошли на третий день примерно к обеду и остановились на ночлег. Погода заметно стала портиться, а для преодоления гольцовой части перевала нужно было потратить почти полный день. В редколесье удалось подобрать мало-мальски подходящее место под защитой выходов скал и низкорослых, кряжистых кедров с измученной частыми ветрами и лютыми морозами кроной. Мы прекрасно понимали, что ночь предстоит, мягко говоря, неспокойная. С места нашего бивуака, примерно в полутора километрах, хорошо была видна седловина, куда, как указал Молоков, мы должны были идти. Но верхнюю точку перевала, на высоте около 2000 м над уровнем моря, не было видно.

Мы очистили от глубокого снега небольшую площадку, заготовили дрова и стали с помощью молодых деревцев, веток сооружать ограждение и навес на случай непогоды. Вскоре пошел снег, усилился ветер и, постепенно набирая силу, начался буран. Нам удалось закончить «строительство» и успеть приготовить ужин, но отдохнуть по-настоящему не пришлось. Мы находились почти на самой высокой точке хребта, разделяющего огромное пространство бассейнов двух великих рек мира, по которому северные ветры беспрепятственно мчатся к югу и, встретив на пути горные хребты, с диким воем разбиваются, образуя сумасшедшие завихрения. А что такое буран на вершинах хребтов, мы почувствовали, когда это буйство природы обрушилось на наше примитивное сооружение. Порывы ветра забрасывали снег во все уголки нашего приюта, и спастись от него было невозможно.

Так прошла ночь. С наступлением рассвета ничего не изменилось, и было принято решение остаться на дневку в надежде, что буран стихнет. А двигаться вслепую — значит, подвергать себя определенному риску, но и сидеть без движения вперед также было не совсем желательно. Но решение было принято, и мы остались. Весь день, как и прошедшую ночь, мы бились за сохранение тепла, благо пищи для костра было сколько угодно, но добыть дрова было довольно сложно. У костра располагались по три человека с одной стороны. Длину костра держали около двух-трех метров. Вторая ночь также не принесла изменений, и рассвет мы встретили в бушующем море снега. Посовещавшись, приняли решение идти, так как сидеть и уменьшать запас продуктов без движения вперед было слишком расточительно.

Данила Макарович подробно проконсультировал нас, обратив внимание на то, что двигаться нужно будет как можно плотней, никакого разрыва между идущими, иначе растеряемся и погибнем. Кто-то спросил Молокова, не заблудимся ли мы, не провалимся ли куда-нибудь в пропасть. Данила Макарович сказал, что все будет зависеть от нас самих, что если будем соблюдать то, что нужно в таких условиях, то пройдем, а ветер поможет, и за перевалом будет спокойней.

И вот мы в пути. Молоков впереди, а замыкал колонну Иван Бушуев. Наш самый лучший ходок на лыжах Павел Унучаков все время шел за Молоковым. И хотя на всем пути перевала снег был очень плотный, что позволяло идти, не затрачивая особых усилий на прокладку лыжни, Павел временами выходил вперед и подменял Молокова под его строгим контролем. Данила Макарович внимательно следил за направлением движения.

Вспоминая сейчас этот тяжелейший день перехода, диву даешься, как мог Молоков, каким чутьем вести наш отряд в нужном направлении с ювелирной точностью. Ни компаса, никаких видимых предметов — кругом сплошная пелена из бушующего снега. Шли лыжи в лыжи. Пелена была настолько плотной, что третьего от себя человека было уже не видно. Особенно сильный буран был на вершине перевала. Страшной силы ветер чередовался с бешеными порывами, в буквальном смысле толкал нас вперед и чувствительно помогал идти. И здесь мы, в частности я, поняли, почему Молоков говорил, что ветер поможет. Если говорить откровенно, то было немного жутковато. И если где-то существовал кошмар, так это именно здесь.

Верхнюю точку перевала мы не заметили, так как в такой обстановке это было невозможно, поэтому первые метры пологого спуска остались позади прежде, чем мы почувствовали, что движемся вниз. Ветер заметно становился тише, видимость улучшилась, и вскоре мы увидели далеко внизу черную полосу тайги. Это уже были Саяны. Выйдя из зоны бурана и ветра, Молоков остановил движение отряда, внимательно осмотрелся и объявил, что перевал миновали, что вышли точно куда надо. После молчаливого движения в течение нескольких часов и нервного напряжения все оживились и громко наперебой заговорили. После короткого отдыха ходко двинулись вниз.

Широкая долина Ерината в верховьях довольно круто уходила вниз и по мере спуска все глубже и глубже зарывалась в горы, образуя глубокое ущелье с крутыми скалистыми склонами. Наши лыжи, подбитые камусом, легко скользили по довольно крутому, с ровной поверхностью глубокого снега склону, и расстояние до леса мы покрыли довольно быстро. Один из сложнейших участков нашего маршрута, перевал через Абаканский хребет, был пройден. Это было серьезное испытание, которое мы преодолели в суровых погодных условиях без каких-либо серьезных неприятностей.

На ночлег остановились на небольшой ровной площадке в густом кедраче. Здесь было спокойно и тихо, но вершины гор, как и весь хребет, были окутаны тучами, и там по-прежнему свирепствовал хозяин этих мест — ветер. К наступлению темноты все было готово к ночлегу, и, наконец, мы смогли утолить голод и отдохнуть. Несмотря на то, что все, связанное с перевалом и бурей в горах, осталось позади, все мы прекрасно понимали, что впереди нас ждут серьезные трудности и опасности, связанные с проходом по долине Ерината. Перед нами был самый сложный участок нашего маршрута, который никто не проходил, и что он таит в себе, можно было только догадываться.

Вечером у костра подробно оговорили многое, на что надо было обращать внимание. Все мы знали, что долины горных рек такого типа, как Еринат в среднем течении, как правило, либо труднопроходимы, либо вообще непроходимы, и мы могли зайти так, что выбраться будет непросто. Одна из серьезнейших опасностей, чего надо было постоянно опасаться, находясь на дне узкой долины, — это снежные лавины. Зима заканчивалась, и начинался период схода снежных лавин.

Ночью небосвод начал очищаться от облачности, появились звезды, и наступило полное спокойствие, но было довольно тепло. С наступлением рассвета двинулись в путь, теперь уже по самому дну долины. Толстый слой снега покрывал камни, упавшие деревья, что значительно помогало двигаться и переходить с одного берега на другой в зависимости от прижима скал. Сама по себе река Еринат здесь была небольшой, шириной не более 4–6 метров. Клокочущая между камней вода во многих местах была видна, поэтому двигаться приходилось крайне осторожно.

Вскоре мы увидели на снегу свежие следы нескольких рысей. Табунок из пяти рысей, как мы определили позднее, прошел ночью вниз по долине. Шли они с характерной для рысей тактикой движения — гуськом, след в след. Для нас это не показалось чем-то необычным, однако Молоков оживился и, рассматривая следы, сказал, что ведет табунок старая, очень крупная рысь, и теперь рыси будут для нас как бы путеводителем. Нам это было не совсем понятно, и Молоков пояснил, что рыси совершают переход в верховье Абакана, где снежный покров значительно меньше, чем в соседних урочищах, и там более кормные места. Туда они и направляются, и, если рыси пройдут, значит, и мы должны пройти.

Буквально с каждым шагом двигаться становилось сложней, долина сузилась, и вот мы оказались на небольшом прилавке левого берега реки. Оба склона долины представляли собой отвесные скалы, а сама речка бурным потоком шумела и обрывалась водопадом вниз. Казалось, дальше идти некуда. Прилавок обрывался почти отвесным уступом высотой примерно 2–3 метра. Упавшее когда-то с прилавка дерево образовало своего рода мост, по которому можно было спуститься на небольшую площадку.

Внизу, в 30–40 метрах от нас, между отвесными скальными берегами, чернело тихое плесо незамерзшей воды. Ширина плеса была не более 5–7 метров. Никакого прохода не было видно. А дальше, за этой щелью, долина немного расширялась, скалы левого берега несколько отступали, образуя между скальной стеной и берегом реки крутой склон, заваленный камнями и буреломом. Долина же попрежнему круто уходила вниз.

Рыси уверенно прошли через прилавок и по упавшему дереву, покрытому толстым слоем снега, спустились вниз почти к самой воде, и их следы исчезали за поворотом скалы. Мы также спустились вниз, что далось нам значительно сложней, чем рысям. Снег, грибной шапкой покрывавший упавшее дерево, при первых наших шагах разломился по всей длине, обвалился, обнажив ствол с торчащими ежиком сучьями. Оказалось, внизу мы столпились на крохотной площадке у самой воды, и здесь стало ясно, каким образом прошли рыси. Примерно в 60–70 сантиметрах над уровнем воды мы увидели толстый ледяной козырек, как бы припаянный к скале, ширина которого была не более одного метра. Толщина козырька около тридцати сантиметров, но ближе к скале толщина увеличивалась, образуя с нижней стороны как бы кронштейн, и у самой скалы толщина достигала почти сорока сантиметров. Образовался козырек, судя по всему, в начале зимы в сильные морозы, когда уровень воды был значительно выше, но постепенно вода в реке убывала, лед под собственной тяжестью провалился, оставив на всем протяжении отвесной скальной стенки мощный козырек.

Обсуждая обстановку, мы внимательно осматривали это мрачное, опасное место, понимая, что иного пути нет. На поверхности козырька, слегка припорошенного снегом, четко просматривались следы «наших» рысей. Нам было понятно, что это единственная возможность пройти. А выдержит ли козырек под нашей тяжестью? Этот вопрос волновал всех. После короткого обсуждения — каким образом преодолевать это препятствие, Молоков, улыбаясь, сказал:

— Ну, кто первый?

И, остановив взгляд на мне, сказал, что я самый легкий, мне и начинать.

Мы уложили рюкзак на связанные лыжи, и это подобие нарт поставили на козырек. На случай, если козырек не выдержит и обломится и я окажусь в воде, то обратно мне уже не попасть, против течения не проплыть, поэтому предусмотрели, кажется, все. Карабин, топор — все было со мной, а спички положил в шапку. Козырек как с нашей, так и с противоположной стороны выходил на небольшое расстояние над сушей, но над водой надо было проползти около 8–9 метров.

Я пополз по козырьку, прижимаясь к скале, толкая впереди себя лыжи с рюкзаком. Честно говоря, я немного трусил, и страх почему-то все больше овладевал мною по мере удаления от ребят. Двигался я на четвереньках. По сторонам почти не смотрел, старался четко контролировать свои действия и как можно быстрее двигаться. Несколько раз посмотрел на воду под собой. Вода была черная — дна не видно. Жутковато. Преодолев половину пути, я успокоился, появилась уверенность, и от чувства страха не осталось и следа. Таким же путем проползали все, и каждого, кто преодолевал это жутковатое препятствие, мы встречали громкими криками радости. Самый тяжелый Молоков, его вес был за сто килограммов, шел последним. Его рюкзак и лыжи мы перетащили сами, чтобы уменьшить нагрузку на лед. Все мы сгрудились у самой воды и, затаив дыхание, молча наблюдали за каждым движением Данила Макаровича, готовые в любое мгновение прийти ему на помощь. Козырек выдержал, и как только Молоков оказался над сухим берегом, вне опасности, мы его подхватили и буквально поставили на ноги под шумные возгласы всей команды. И вот мы снова все вместе.

Дело шло к вечеру. Под нависшей скалой мы нашли сухую площадку, много бурелома и огромное количество сухой травы, заготовленной пищухами-сеноставками.

К вечеру сильно потеплело. Ночью дважды слышали грохот снежных лавин где-то ниже по течению Ерината, что вызывало тревогу. А перед утром услышали звук чего-то лопнувшего и сильный всплеск воды. И только утром мы убедились, что наши предположения подтвердились. Козырек в двух местах отломился от скалы и упал в воду. Это был результат потепления. Кроме того, кто-то сказал, что лед под ним похрустывал, когда он полз, и Молоков подтвердил, что дважды под ним лед трещал, он даже думал, что лед не выдержит.

Приди мы сюда на пару дней позднее, пройти бы мы, конечно, не смогли. Теперь оставалось идти только вперед. Назад при всем желании уже не попасть. Мы оказались в тисках неведомого никому ущелья. И если впереди окажется подобное место, то мы можем оказаться в капкане, из которого выбраться будет сложно.

Раздумывать и рассуждать теперь не было смысла, и после завтрака, оговорив некоторые детали движения, двинулись вниз, внимательно просматривая местность, от чего зависели не только скорость нашего движения, но и наша жизнь. В любой момент мы могли быть погребены под снежной лавиной, если допустим какой-либо просчет, поэтому часто останавливались, определяя, где удобней пройти. Узкая долина круто уходила вниз, и нам местами приходилось снимать лыжи и по крутым скальным уступам сползать вместе со снегом. Снежные лавины, срывавшиеся с крутых склонов в самое русло реки, образовывали своего рода плотины, но вода довольно легко пробивала снег, создавая в некоторых местах кратковременные, но мощные мосты. Грохот лавин слышали несколько раз, но в стороне от нас. И только в одном месте, услышав шум сорвавшегося снега где-то над нами, мы сумели в считанные секунды укрыться под нависшей скалой. Небольшая лавина сошла буквально в нескольких метрах, обдав нас плотной снежной пылью. Говоря по существу, мы были все время в каком-то напряжении. Молоков запретил громко кричать, стрелять, чтобы строго соблюдать тишину. Мы знали, что, например, звук выстрела в таком месте почти неминуемо вызовет снежный обвал.

Еще одну ночь провели мы в каменных тисках этого ущелья, но сравнительно теплая погода, хорошая ниша под скалой и обилие бурелома позволили нормально отдохнуть. Да и вдали уже хорошо просматривалось, что долина становится шире. Указывая на дальний склон, как бы перегораживающий нашу долину, Молоков сказал, что это уже правый склон долины реки Абакан. Это успокаивало и вселяло уверенность, что теперь уже выйдем. Долина Ерината заканчивалась скальным гребнем, в котором река в крепкой породе пробила узкую щель шириной примерно метров пятнадцать, образовав как бы ворота, с отвесными стенками высотой несколько десятков метров. Подобные места у нас на Алтае называют «щеки». На этом и заканчивалась долина Ерината, и дальше начиналась, хотя и неширокая, но с ровным дном долина реки Абакан.

Рассматривая это сложное место, мы убедились, что преодолеть гребень негде, кроме как этой щелью. Другого пути нет. Но для этого надо было спуститься в самое русло Ерината. Мы с трудом, сползая местами вместе со снегом, спустились и оказались на самом дне этого дикого ущелья. Здесь, перед входом в щель, мы остановились передохнуть и теперь уже окончательно убедились, что все трудности и опасности остались позади.

Оглядываясь назад, рассматривая ущелье, круто уходящее вверх, мы не скрывали своего удивления — как сумели пройти, как это нам удалось? Ущелье представляет собой узкую глубокую долину с крутыми скальными склонами. Особенно правый. На протяжении всей долины — это сплошные скальные стенки, зачастую стоящие почти вертикально. Левый склон также скальный, но узкая полоса склона с крутизной примерно 45 позволяла нам, соблюдая аккуратность, двигаться вперед, рискуя сорваться и со снегом уйти вниз в зловещую щель, до которой от нас было около 150–200 метров. Выше этой части склона также громоздились скалы. Примерно треть пути, начиная от верховий, мы шли руслом реки, а две трети левым склоном, почти на всем протяжении лавиноопасным.

Это было первое и единственное прохождение по долине Ерината. Молоков говорил, что он никогда не слышал ни от кого, чтобы кто-то когда-то проходил этим путем. А он верховья Большого и Малого Абакана знал с середины двадцатых годов. Я также могу с уверенностью говорить, что, начиная с сороковых годов и по сегодняшний день, там никто не был. Разговаривая с местными охотниками на горячем ключе, я спрашивал о Еринате, и всегда все говорили, что там хода нет. И когда я однажды сказал, что мы прошли зимой по Еринату, один охотник ответил:

— Не бреши, какая нелегкая вас туда понесла, жить надоело! Избу Лыковых увидели почти сразу, как только прошли этой щелью. Она была примерно в шестистах метрах от нас. Внимательно осмотрев в бинокль окружающую нас местность, мы не увидели на снегу никаких следов, подтверждающих присутствие человека. Изба находилась на невысоком прилавке у реки, с трех сторон окруженная молодой березовой рощей.

Несмотря на отсутствие следов человека, подходили, соблюдая осторожность. Мы прекрасно понимали, что ни сам Лыков, ни члены его семейства не представляют никакой опасности, но одни ли они в этих местах, этого никто не знал. Знали только, что могли быть здесь и те, кто скрывался в горах по разным причинам, для которых встреча с людьми из «мира» была бы нежелательна.

И если о нашем существовании никто не мог и подозревать, когда мы были в ущелье Ерината, то теперь мы как-то себя обнаружили. Место довольно открытое, и нас на фоне снега могли видеть с любого склона долины. Мы понимали это, поэтому были готовы ко всему.

Шел второй послевоенный год, когда еще не угасли разговоры о скрывавшихся в тайге дезертирах, и нам приходилось быть крайне внимательными.

Надо сказать, что разного рода указания, как действовать в той или иной обстановке, сводились к тому, чтобы убедить Лыкова выйти и либо пойти на службу в охрану заповедника, либо, в случае отказа, предложить ему с наступлением весны покинуть пределы заповедника. Лыковых здесь мы не обнаружили, и, судя по всему, это обжитое ими место они покинули еще до наступления зимы. Для нас это было полной неожиданностью. Даже Молоков, прекрасно знающий Лыковых, был удивлен и со свойственным ему юмором, смеясь, сказал:

— Вот стервец, ушел, поди, кальсоны замарал, как военных увидел. Видимо, Лыков, взвесив все «за» и «против», пришел к выводу, что спасение его и семьи только в одном — уйти, не оставляя следов. Мы остановились здесь на ночлег и внимательно осмотрели «усадьбу». Она состояла из маленькой избы примерно 3x4 метра, добротно срубленной, покрытой колотыми кедровыми плахами с глинобитной русской печью. Маленькое оконце примерно 10 на 15 сантиметров без стекла. Стекло, как самую дорогую вещь, переносили для установки с одного места жительства на другое. Плотно закрывающаяся дверь крепилась на искусно сделанных деревянных шарнирах, и нигде ни единого гвоздя, ни единого предмета из железа — только дерево. Из мебели, кроме широкой лежанки, стола и лавки, ничего не было. Изба теплая, строганый пол также из толстых кедровых плах. За «маткой» под потолком было воткнуто несколько веретен.

Из подсобных строений имелся довольно просторный навес из кедровых плах, под которым мы обнаружили разных размеров обувь в виде ичигов, изношенную и непригодную для носки. Вся обувь была из неплохо выделанной маральей кожи. Здесь же хранилась разная хозяйственная утварь. Много бересты и заготовок для туесков, заготовки для чашек, ложек и другой посуды из кедра, старенькие лыжи, прялка и еще многое, что в другом месте сошло бы за ненужный хлам. Все было аккуратно уложено. На нескольких полках в берестяных коробках было понемногу семян ржи и ячменя и коробка с остатками сушеных ягод.

Метрах в десяти от избы на двух кедровых пнях со стесанной корой на высоте около двух метров был сооружен небольшой амбар-лабаз, в котором было немного черных, как смола, сухих лепешек, немного сушеных овощей, ягод, кедровых орехов и семена конопли.

Осматривая усадьбу Лыковых, все удивлялись, как можно жить в таких условиях, не имея ничего, кроме того, что удавалось добыть в тайге, в реке и на огороде. Никакого общения с «миром» на протяжении многих лет.

Молоков рассказал нам, что Лыковы умеют читать и писать, чему мы были удивлены, во всяком случае, я, — и не только они сами, но и учат подрастающих детей.

Мы провели несколько дней на усадьбе Лыковых и в ее окрестностях, совершая ежедневные радиальные выходы в разных направлениях, ведя постоянные наблюдения с рассвета и до наступления темноты, но ни разу нигде не увидели ни дыма, ни огонька, не обнаружили никаких, даже старых следов на снегу. Было ясно, что Лыковы топили печь только ночью и, видимо, далеко от жилья не ходили, если, конечно, находились где-то поблизости и не ушли вниз по Абакану на старое место жительства.