Батько Ныч

Батько Ныч

У генерала Острякова была привычка не давать пустых обещаний, как и не откладывать разрешение наиболее важных и самых простых вопросов «на потом». Конечно, если решение их и выполнение обещаний зависели только от него. Не забыл он и обещания вернуть в эскадрилью батьку Ныча и доукомплектовать ее техническим составом.

Батько Ныч ощутил на небритом лице солнечные лучи, но у него не хватало сил открыть глаза. Проснулся он мгновенно от оглушающего рева штурмовика, проскочившего над грузовиком. Пригнувшись через ветровое стекло, насчитал шесть «илов». «Пошли на задание, — отметил он про себя. — Губрий с Херсонесского…». И тут же за балкой, в которой слоями отстаивался плотный туман, он увидел перед собой край земли, а дальше стеною стояло море.

— Дa, здесь уже отступать некуда, — сказал Ныч самому себе.

Немолодой, с подстриженными черными усами водитель в надвинутой на широкие брови армейской пилотке угрюмо молчал, не сводя с дороги глаз, покрасневших от пыли и бессонницы. Всю дорогу он не проронил ни слова, о чем-то думал. Кто знает, какие мысли были в его голове.

Машина, притормаживая, катилась под уклон. Ныч раскуривал трубку и смотрел, как взлетают на Херсонесском маяке самолеты. Вдоль полуострова длинным белесым пологом висела пыль.

Меня на аэродроме Ныч не застал.

Комиссар дал прибывшим с ним людям передышку до обеда — отмыть дорожную пыль, побриться, заменить белье. Потом построили себе под жилье землянку. А на другой день начали сооружение крытых капониров для самолетов. Работали от рассвета и до темна…

Ныч достал из нагрудного кармана блокнот, на ходу перечитывал записи:

«Обращение Военного Совета Черноморского флота:

Врагу удалось прорваться в Крым. Озверевшая фашистская свора гитлеровских бандитов, напрягая все свои силы, стремится захватить с суши наш родной Севастополь — главную базу Черноморского флота.

Товарищи черноморцы!

В этот грозный час… каждый боец, командир и полит работник должен драться с врагом до последней капли крови, до последнего вздоха… Летчики Черноморского флота! Сокрушительным шквалом металл а поражайте вражеские танки, артиллерию, пехоту. Бейте в воздухе и на земле фашистских стервятников, мужественно защищайте родной город от вражеских сил!..».

«Нужно рассказать людям, как это обращение выполняется. О героях 54-й береговой батареи, которые 30 октября под командованием старшего лейтенанта Заики первыми открыли огонь по танкам и мотопехоте противника. Три дня сражались батарейцы без подкрепления, уничтожили у деревни Николаевки несколько танков, броневиков и автомашин, более 800 гитлеровских солдат и офицеров. И о женах артиллеристов надо сказать. Как в самые критические минуты помогали они своим мужьям. А вчера вступила в бой 30-я батарея капитана Александра».

Ныч пересек заросшую густым бурьяном балку, вышел у крутого спуска на дорогу недалеко от Казачьей бухты. Легкий ветерок донес с севера тяжелый вздох крупнокалиберной пушки. «Трехсотпятимиллиметровая, — угадал комиссар. А если заговорят все батареи? Да добавить корабельный огонь. Вот только пехотушки маловато, пехоты. А настроение своим ребятам нужно как-то поднять…»

Так, идя по накатанной дороге, батько Ныч готовился к беседе с ребятами о положении дел на Севастопольском участке фронта.

Сзади сердито рявкнула сирена — такие сигналы бывают лишь на легковых машинах начальства, Ныч вздрогнул от неожиданности, сошел на обочину. Его обдало густой пылью. Машина, проскочив, взвизгнула тормозами, прошуршала скатами по дороге и остановилась. Пыль, лениво оседая, отступала на другую сторону дороги, и Ныч увидел серый ЗИС-101, а рядом у передней открытой дверцы стоял генерал Остряков.

— Николай Алексеевич? — невольно вырвалось у Ныча.

— Здравствуй, Иван Константинович, — сказал Остряков, улыбаясь. Здравствуй, дорогой Батько. Вот, где судьба свела. Садись подвезу.

Он пожал Нычу руку и открыл заднюю дверцу машины. Отказываться было неудобно, тем более, что встреча обрадовала Ныча, приятно — за два с лишним года не забыл его Остряков, сзади по походке или по фигуре узнал. Генералом он видел его впервые. Ныч поблагодарил, сунул голову в машину, на заднем сиденье увидел летчика, майора Наумова. Тот подвинулся.

— Ты чего такой серьезный? — спросил Остряков, когда машина тронулась.

— Веселого мало, Николай Алексеевич, — ответил Ныч. — Не знаю толком, что людям сказать о прочности нашей обороны.

— Могу подсказать. Позавчера прибыла из Новороссийска восьмая бригада морской пехоты. На подходе части Приморской армии. Правда, сильно потрепанные, но они доукомплектуются и через несколько дней будут вполне боеспособны. Ожидаем еще кое-какую подмогу. В воздухе, сам видишь, пока мы хозяева. Мало? — Спасибо, товарищ генерал, обрадовали вы меня. Перебросились еще несколькими словами. Машина остановилась у капонира истребителя командующего, а самолет И-16 Острякова стоял рядом, не замаскированный. У самолета ходил командир Херсонесской авиагруппы подполковник Константин Иосифович Юмашев. Встречал командующего. На вид Юмашеву было под пятьдесят, а на самом деле месяц назад ему исполнилось тридцать девять. Он был летчиком-истребителем высшего класса, прекрасным командиром и воспитателем. Жизнь прошел он трудную. Много было в ней несправедливых обид. Особенно в 1937 году. Но кто считался сейчас с обидами, когда враг стоял под Севастополем! Командующий выслушал доклад Юмашева, потом механика о готовности самолета к вылету, пожал обоим Юмашев и Наумов ушли к своим самолетам. — Что пишет твоя Евдокия? Прости, забыл отчество, — спросил Остряков. — Ануфриевна, — подсказал Ныч. — Понимаешь, запамятовал. Почти три года не видались. У тебя помню сынок был. Марат, что ли? — Марат, Николай Алексеевич. Четыре годика уже. — А у меня детей нет. — Остряков задумался. Они распрощались. Ныч смотрел, как, сотрясая воздух ревом моторов, красиво взлетели три тупорылых И-16. Генерал Остряков, подполковник Юмашев и майор Наумов ушли на боевое задание…

Как Ныч оказался с нами? Основные силы Черноморской авиации размещались тогда по Кавказскому побережью. Штаб ВВС флота эвакуировался из Севастополя в Новороссийск. По неотложным делам Остряков должен был вылетать на Большую землю, а это не всегда удавалось. И командующий пришел к выводу, что держать в Севастополе своего заместителя генерала Ермаченкова незачем. Пусть руководит авиацией флота на Кавказе, а на главном участке боевой деятельности, в Крыму, будут он и новый комиссар. Вместо погибшего бригадного комиссара Степаненко могут утвердить Кузенко. Заменить Михаила Григорьевича он никогда не сможет — не того уровня и размаха человек, но помощь все-таки какая-то будет. И еще — необходимо иметь в Севастополе свой штаб, вернее, филиал штаба ВВС флота. Придется взять туда оперативную группу и майора Савицкого, а полковника Калмыкова оставить со штабом ВВС в Новороссийске.

К прибытию командующего накопилось много и Других дел по всем службам. Но прежде, чем заняться всем этим, Остряков приказал начальнику штаба немедленно вызвать старшего политрука Ныча, дать указание Павлову, чтобы направил с ним в Новороссийск необходимое 5-й эскадрилье число авиамехаников и разных специалистов.

— Здесь передадите Нычу группу «безлошадных» летчиков и отправите ближайшим попутным транспортом в Севастополь, — закончил Остряков. — Хорошо успели бы на теплоход «Львов».

Погода испортилась. Дул холодный, пронизывающий ветер. На теплоход «Львов» Ныч успел. Тридцать девять летчиков ему передали в порту. Привезли их на машинах. Знакомых почти не было.

Но Ныча это не волновало. Разных людей повидал он в своей жизни, в каких переделках только не побывал, и всюду выручало его умение быстро оценивать обстановку и принимать подчас самые неожиданные решения. На этот раз он не стал никого расспрашивать и не произнес напутственной речи, а дал команду немедленно погрузиться на теплоход.

Верхняя палуба гудела шмелиным роем: так много набилось туда пехоты. Изредка попадались артиллеристы, интенданты, саперы. Разместить летчиков большого труда не стоило: пехотинцы уважительно расступались, давали им место.

Ныч пошел с сержантом Бугаевым выяснить, когда отчалит «Львов», будут ли сопровождать его катера или подводные лодки. Вернувшись, попал к началу какого-то митинга на верхней палубе. Оратор, летчик-богатырь говорил, взобравшись на бочку.

— Товарищи! За нашу великую Родину сражались выдающиеся русские полководцы Александр Невский и Александр Суворов. За твердыню Черноморского флота, за прекрасный город Севастополь отдал свою жизнь адмирал Нахимов. Красные моряки устанавливали в нем Советскую власть. Не пожалеем и мы своих жизней, а отстоим родной Севастополь…

… Сильно штормило. Пассажиров «Львова» укачало. Особенно мучились те, кто редко бывал на море. На ногах стояли только Ныч и Бугаев. У турецких вод с наступлением темноты теплоход взял курс на Севастополь. От качки начала изнемогать команда. Бугаев ушел помогать в кочегарку, как бывало юнгой на «Челюскине». Ныч стоял на капитанском мостике.

К утру море немного успокоилось. Облака поднялись, местами в разрывах голубело небо. Вскоре увидели полоску берега. Из-за тучки вывалился немецкий гидросамолет, поспешно сбросил торпеды и снова скрылся. Торпеды в теплоход не попали. Откуда-то появился наш истребитель Миг-3. Люди, наблюдая за самолетом, переговаривались. Более получаса вертелся он впереди — то уходил в облака, то неожиданно выскакивал оттуда, снижался, кружил над серыми волнами. Потом на смену Миг-3 пришла пара Як-1. На самом краю Херсонесского мыса показался маяк. Вправо от него в сторону Балаклавы — рыжий обрыв берега. — Вот он, товарищ комиссар, наш дом родной, — сказал Бугаев, глядя на маяк. Он только что вылез на ветерок из кочегарки, раскрасневшийся, глаза от жары и бессонной ночи сузились.

В Севастополь прибыли благополучно, а разгружаться на Угольной пристани пришлось под бомбежкой. Но все остались целы. «Юнкерсы» налетали дважды и оба раза наши истребители и зенитки заставляли их сбрасывать бомбы куда попало.

Ныч собрал своих подопечных. После такого путешествия сделал перекличку. Летчики, механики, мотористы и оружейники — все были налицо. Когда пришли автомашины, Ныч отдал Бугаеву свой чемоданчик, назначил Шилкина старшим группы и отправил всех на Херсонесский аэродром в распоряжение полковника Юмашева, а сам уехал в штаб ВВС. В штабе майор Савицкий показал Нычу на дверь командующего. — Велел доложить ему лично, — сказал он.

Накануне генерал Остряков, закончив дела в Новороссийске, побывал на нескольких аэродромах Кавказского побережья, а сегодня утром прилетел с Наумовым в Севастополь. Стоянки их самолетов на Херсонесском аэродроме были рядом со стоянками 5-й эскадрильи.

Остряков и Наумов зашли в штабную землянку. Их встретил лейтенант Мажерыкин. Из-за стола, сколоченного из ящиков, вскочил краснофлотец. Я в это время был в воздухе. Патрулировал над главной базой.

— Передайте командиру, — сказал Остряков, — сегодня прибудет к вам пополнение и комиссар.

И вот он, затянутый в реглан, батько Ныч, стоит у порога его кабинета, рапортует о прибытии теплоходом «Львов» того самого пополнения, которое так ждут и штурмовики, и бомбардировщики, и истребители.

Остряков вышел из-за стола, подошел к Нычу и протянул ему руку.

— Рад снова видеть тебя, Иван Константинович, на земле севастопольской.

Он усадил Ныча в кресло, пододвинул поближе стул и сел напротив.

— Вижу вымотало тебя в дороге, отдохни минутку, задерживать не стану, заговорил Остряков. — Скажи, Иван Константинович, как лучше всего освободить сейчас командира эскадрильи от наземных хлопот?

— Думаю, товарищ командующий, эти хлопоты можно целиком переложить на нелетающих комиссаров и адъютантов эскадрильи.

— Верно думаешь. А если комиссар — летчик, справится один адъютант?

— Какой адъютант, а вообще адъютанту такая тяжесть не под силу, сказал Ныч. — Ему, как начальнику штаба эскадрильи, нужно бы иметь в таком случае писаря и помощника по хозяйственной части. Ну, вроде старшины подразделения. По штату таких единиц нет, но их можно всегда подобрать из сержантов — механиков или оружейников.

— Правильно, Батько, — поддержал Остряков. — А так как ваша эскадрилья является здесь основной боевой единицей на скоростных истребителях, то, хоть и не летаешь ты, Иван Константинович, а писарем и старшиной придется обзавестись. Людей у вас прибавится, а самолетов мало. И не потому, что невозможно каждому летчику дать свой самолет. Просто ставить эти самолеты негде На одном истребителе будут летать два, а то и три летчика. Механикам придется работать посменно. По сути ваша эскадрилья — это половина полка. Теперь скажи, в чем нуждаетесь.

— Без нужды не живем, товарищ генерал. Но сказать пока ничего не могу.

Ныч наморщил лоб. Убийственно хотелось спать, никак не мог сосредоточиться, от этого ему неудобно было перед командующим.

Остряков с любопытством выжидал, смотрел на Ныча. Он умел ждать, пока собеседник соберется с мыслями.

— Что ж, скажешь потом. На аэродроме я бываю часто, увидимся. Никаких задач для эскадрильи разъяснять тебе не буду. Ты сам их прекрасно знаешь и разъяснишь любому. Еще не обедал? Сходи в нашу столовую, подкрепись. Да отоспись с дороги.

Остряков проводил батьку Ныча до дверей, сказал на прощанье несколько душевных слов и не сошел с места, пока за Нычем не закрылась дверь. Так Батько появился у нас на Херсонесе.

Ранние холода добрались и до Крыма. Аэродром продувало со всех сторон. Ветер высвистывал в голых кустах Небо, сплошь затянутое серыми облаками, низко висело над продрогшей землей и стонущим морем. Несколько дней самолеты не поднимались в воздух. Лишь звено штурмовиков попыталось без прикрытия прощупать Ялтинское шоссе. Бреющим «илы» вышли в намеченный пункт, хорошо поработали над автоколонной противника, а домой едва добрались: пошел сильный дождь, не стало ни земли, ни неба.

С рассвета и до темна ждали у моря погоды и летчики 5-й эскадрильи. Кто коротал время в крытом капонире — помогал своему механику в доводке нового самолета, а кто в землянке отсыпался, или писал письмо на родину.

— Что будем делать, комиссар? — спросил я батьку Ныча.

— Нужно занять людей. Одни политбеседы могут в зубах навязнуть.

— С завтрашнего дня начнем учебу. Да-да. Самую настоящую учебу по мотору и самолету, по теории воздушной стрельбы, особенностям пилотирования над морем, штурманское дело… Можерыкин! — позвал я начальника штаба… Вот что, позвони инженеру, пусть идет сюда. И позови Алексеева. Сейчас будем составлять расписание занятий на завтра.

— Командующий, — настораживающе сказал Ныч. Глянул в окно — у домика остановился серый ЗИС-101. Я вышел встретить генерала. Остряков, пожав руку, пригласил пройтись.

— Что скажете, Авдеев, если мы заберем у вас капитана Сапрыкина? — спросил командующий.

— Если на повышение, товарищ генерал, не смею возражать.

— На эскадрилью, — пояснил Остряков. — И еще к вам просьба: не найдется ли у вас летчика спокойного, невозмутимого, не шарахающегося от зениток?

— Так всю эскадрилью можно раздать, — неудачно пошутил я и мысленно обругал себя, не забывайся, мол, с кем говоришь.

— Вас не обижу, — мягко сказал Остряков и остановился. — А этот нужен в фоторазведку, на и-шестнадцатые. Посмотрите, пожалуйста.

В фоторазведку согласился пойти Алексей Колесников. Близких друзей у него в 5-й эскадрилье не осталось, а там был Ваня Урядников, с которым Алексея связывала крепкая дружба.

На другой день генерал прислал в 5-ю эскадрилью трех, знакомых по Тагайлы пилотов, — лейтенанта Богданова, старшину Ватолкина и сержанта Шелякина. Все трое участвовали в отражении первого натиска немцев на Севастополь.

За учебу взялись все. Алексеев заметил, что балагур Шилкин серьезный и недурно подкованный летчик. У него даже тетрадь была, в которую он записывал, а потом анализировал наиболее характерные бои, проведенные им самим и его товарищами. Алексеев сказал об этом мне. Но у меня рассудительность Шилкина, его привычка анализировать, всесторонне обдумывать каждый элемент боя и лишь иногда принимать обстоятельные решения создали впечатление медлительности, вялости летчика.

— Знаешь, Костя, я за него боюсь, — сказал я своему заместителю. — Это же медведь. Там, где исход боя может решить соображение в доли секунды, он начнет анализировать. Его и на один вылет не хватит. — До этого воевал как-то, — заметил Алексеев.

— Я видел его в Тагайлы. Ему бы после «мигов» на штурмовике летать, а не на «яке». «Як» — машина легкая, вёрткая, будто специально создана для сочетания быстроты мышления и действия. И вдруг…

— А видал, как он пляшет? Впечатление такое, словно он невесомый. Движения быстрые, четкие. — Сам удивляюсь. Ну, ничего. Посмотрим его в деле. В первый же вылет пойдет моим ведомым. И вот нашей шестерке дали вылет по тревоге на отражение налета немецких бомбардировщиков на Севастополь.

Из первого совместного вылета Шилкин и я пришли домой с победой — сбили по одному «юнкерсу». Неторопливый, рассудительный Шилкин не просто удержался в хвосте машины. Он, прикрывая командира, успевал следить за воздухом, мгновенно реагировал на все фигуры ведущего и с одного захода сбил попутно бомбардировщик противника.

Так мог драться только летчик высшего класса. В этом бою я убедился и в напористости капитана Рыбалки, и в слаженности действия всей шестерки в целом.

Алексеев и Бабаев, прилетевшие к нам незадолго до этого боя, вернулись с задания тоже довольные друг другом.

Они сбили вдвоем три «юнкерса»… А на другой день 5-я эскадрилья похоронила своего парторга и командира звена, замечательного человека, старшего лейтенанта Семена Михайловича Минина. Шел мокрый снег, море притихло. Батько Ныч произнес прощальную речь, многие плакали. Грохнули три ружейных залпа, но никто не уходил, пока над могилой не вырос рыжий с белыми камушками холмик. Мы знали, что мы на войне, но каждая такая потеря острой болью сжимала сердце.