Лев Жемчужников
Лев Жемчужников
Из пяти братьев Жемчужниковых двое — Николай и Лев — не принадлежали, как мы знаем, к числу литературных опекунов Козьмы Пруткова. Однако Лев Михайлович Жемчужников явился графическим опекуном Козьмы, оставив вместе с А. Е. Бейдеманом и Л. Ф. Лагорио первое рисованное изображение нашего героя, давно уже ставшее классическим. Именно они впервые представили на суд публики знаменитый портрет Пруткова.
Кому не знакома эта величавая осанка сановника, эта гордо посаженная голова пиита со вздернутым набалдашником носа, с мягким, толстогубым ртом, приоткрытым в иронической усмешке, со слегка скошенным и, прямо скажем, надменноватым взглядом под густыми пучками бровей, с лирическим ералашем небрежно вьющейся гривы, со множеством родинок и бородавок? Оттянутая правая мочка. Еще не зажиревшая на густых казенных харчах шея директора-афориста. Белый стоячий воротничок вокруг нее с устремленными, как два кораблика, острыми уголками над пышной волной артистически повязанного платка. Пальцы левой руки согнуты и прижаты к груди так, чтобы эпатировать публику блеском фальшивых перстней. Складки широкой альмавивы перекинуты через правое плечо. Более внимательный зритель обнаружит квадратик английского пластыря под правой щекой — заклеенный порез от бритвы, затупившейся о недельную литературную щетину. А если мысленно снять, как парик, с головы темпераментный зачес, то перед вами обнаружится узколобый и покатый череп мыслителя и государственного мужа. Взор выражает то подавляющее превосходство, с каким видавший виды лакей принимает у господ цилиндр, перчатки и трость. Такая эмоция, прочувствовав которую невозможно не улыбнуться. Это — Козьма Прутков, что заверено витиеватой подписью под портретом и положенной навзничь шестиструнной лирой.
Других обращений к образу Козьмы у Льва Жемчужникова мы не знаем. Все остальное, что он создал в графике и живописи, Козьмы Петровича никак не касалось. Более того, в своих обширных мемуарах «Мои воспоминания из прошлого» Лев Михайлович ни разу, ни словом не обмолвился о Пруткове, как будто его и не было. В этом его можно сравнить только с двоюродным братом Алексеем Толстым, который тоже никогда не упоминал о Козьме.
«Выставку» избранной графики художника мы предварим уместным здесь вступительным словом, относящимся к судьбе одного из создателей графического образа нашего героя.
Выпускник Пажеского корпуса Лев Жемчужников, видимо, так настрадался от того, что назвал «нравственной и физической каторгой», царившей в военных корпусах при всем их внешнем великолепии, что решил променять накатанную офицерскую карьеру на тернистый путь художника. Он вышел в отставку и стал учеником Академии художеств. К этому времени относится следующий эпизод, рассказанный им в воспоминаниях.
«Брат Алексей, в свободное от службы время, занимался литературным трудом и много говорил со мной об искусстве во время наших прогулок по отдаленным линиям острова (Васильевского в Петербурге. — А. С.). Братья Александр и Владимир были тогда студентами и жили с отцом. Собирались мы почти ежедневно; и тогда бывали горячие молодые разговоры и веселье — без попоек, о которых я тогда не имел понятия.
Иногда посещал нас старик — учитель рисования Пажеского корпуса — Рыбин, маленький, рябенький, нюхавший табак. Воспитывался он в Академии художеств, одновременно с Брюлловым, и рассказывал, что Карл Павлович (в то время Брылло) еще мальчиком отличался своим талантом, и все считали его гением; за булки и разное съестное он помогал товарищам получать хорошие номера за эскизы и рисунки. Старик Рыбин любил искусство и радовался, глядя на мои успехи, прилежание и перерождение из пажа в художника.
Брат мой Александр — большой шутник, предупредив нас, чтобы мы его не выдали, переодетый вошел в комнату, где с нами беседовал Рыбин, вмешался в разговор, свернул на художество и резко презрительно отзывался об искусстве, упрекал меня, что я променял блестящую военную карьеру на ремесло. При сценическом таланте брата, в парике, с измененным голосом, странными манерами и надменным выражением лица он не был узнан Рыбиным. Разговор становился задорнее; брат напал на Рыбина и до того взволновал бедного старика, что стало его жаль; но вместе с тем нельзя было не любоваться, как этот скромный человек смело отражал удары и горячился все более и более, особенно когда брат резко сравнивал художника с сапожником. Рыбин изменился в лице, готов был ответить дерзостью, но в это время… спорщика не стало. Он мгновенно снял парик, с шеи — орден, принял свое обычное лицо и сочувственно тронул колено Рыбина, который уже, взяв из табакерки щепотку, приготовился возражать. Старик разинул рот и замер в удивлении. Он долго не мог успокоиться и прийти в себя. Чай, добавленный значительным количеством рома, уладил дело»[346].
Первым учителем Льва Жемчужникова был «блестящий рисовальщик» А. Е. Егоров, запечатленный на одном из рисунков ученика. Подпись под рисунком: «Награжденный талант» — горькая ирония. За все свои многолетние труды Егоров был уволен императором из его (Николая Павловича) академии.
В сороковые годы там, в Академии художеств, господствовал классицизм. Воспитанников учили делать копии с образцов, передавать в рисунке идеальные пропорции, снятые с античных слепков. Отсюда героичность и парадность классицизма. Отсюда же его условность и удаленность от реальности, определенное единообразие. По словам Н. Н. Ге, К. П. Брюллов «первый из русских художников поставил выше всего натуру. <…> Изучая непрестанно натуру, он уничтожил единую манеру»[347], открыл путь развитию индивидуальности каждого.
Фронтиспис альбома «Живописная Украина». Рисунок Л. Жемчужникова. 1861 г.
Старинные деревянные ворота. Седнев. Альбом «Живописная Украина». Рисунок Л. Жемчужникова. 1861 г.
Ведущими живописцами той поры, помимо К. П. Брюллова, считались А. А. Иванов, А. Г. Венецианов и П. А. Федотов. Учеником одного из них — Павла Андреевича Федотова — и стал Лев Жемчужников. Он вспоминал о том, каким успехом пользовалась у публики картина Федотова «Сватовство майора», впервые представленная на Академической выставке.
«Когда П<авел> А<ндреевич> переехал в 21 линию Васильевского острова, то я часто посещал его, пользуясь его советами и замечаниями. В 1848 году открылась Академическая выставка. Пешеходы, извозчики, щегольские экипажи стремились к парадному подъезду. При входе в залу выставки я встретил Федотова.
— А вы не видели еще моей картины „Сватовство майора“? — спросил он.
— Нет!
— Пойдемте, что народу собирается около нее! Не пройдете; я вас проведу.
И Федотов взял меня под руку и повел к своей картине; но добраться к ней было нелегко. П<авел> А<ндревич> громким голосом обратился к публике и сказал:
— Господа, позвольте пройти автору!
Публика расступилась, он подошел со мною к картине и, обращаясь к зрителям, начал, улыбаясь, объяснять ее, выкрикивая слова, как раешник»[348]:
Честные господа,
Пожалуйте сюда!
Милости просим,
Денег не спросим,
Даром осмотри,
Только хорошенько очи протри!
Начинается, починается,
О том, как люди на свете живут,
Как чужой хлеб жуют,
Сами работать ленятся,
Так на богатых женятся…и т. д.[349].
Последние строки подводят к сюжету картины: «ленивый майор» задумал жениться на «богатой» купчихе.
Федотов обладал многими дарованиями, был общителен, «охотно посещал своих друзей и знакомых, любил играть на гитаре, которая неизменно присутствует на многих его полотнах, и пел сложенные им самим песни и романсы»[350]. Слова одной из песен Федотова дошли до нас. Это его любимая «Кукушечка»:
На дубу кукушечка,
На дубу унылая,
Куковала: Ку-ку! Ку-ку!
Куковала.
В терему красавица,
В терему унылая,
Горевала: Ку-ку! Ку-ку!
Горевала.
Ноет сердце девицы,
Что не любит молодец —
Как бывало… Ку-ку! Ку-ку!
Как бывало…
Не долга ль грусть девицы?
Минет грусть-тоска,
И не стало!.. Ку-ку! Ку-ку!
И не стало…
И гнездо разрушено,
И птенцы расхищены…
Все пропало!.. Ку-ку! Ку-ку!
Все пропало…[351]
Удивительно, как художник может предчувствовать свою судьбу. В любимой песне Федотов предсказал собственное несчастье. Он сам, как и его кукушечка, остался без гнезда и погиб в сумасшедшем доме.
Исследователи отмечают, что аристократ Л. М. Жемчужников питал пристрастие ко всему простонародному. Он ходил в простой одежде, любил рисовать крестьян, много ездил по Украине и обожал ее всем сердцем. Он дружил с Тарасом Шевченко и написал о нем проникновенно и точно: «Некоторые упрекают Шевченко как поэта в однообразии. Упрек этот несправедлив и легкомыслен. Его поэзия — отголосок жизни и скорби народа, однообразный настолько, насколько была однообразна его печальная жизнь. Он слишком был близок этой бездольной голоте. Горе и стон народа всегда отзывались в нем. Душа его, разодранная, смятая железной рукой, нашла себе одно созвучие, одно подобие — народ…
Мог ли он, глядя на землю, где „Правдою торгують“, где „людей запрягають в тяжкi ярма, порють лихо, лихом засiвають“, где он „мов окаянний, день и нiч плакав на розпуттях велелюдних, невидимий и незнаємий“ — мог ли он петь что-либо другое? Слова его замирали на устах — вырывались одни рыдания».
…Я не бачу щасливого:
Все плаче, все гине.
I рад би я сховатися,
Але де — не знаю.
Скрiзь неправда; де не гляну…
Скрiзь господа лають.
Серце в’яне, засихає,
Замерзають сльози…
I втомивсь я, одинокий,
На самiй дорозi
Отаке-то! Не здивуйте,
Що вороном крячу:
Хмара сонце заступила, —
Я свiта не бачу[352].
В своем тяготении к простому Лев Жемчужников даже в жены взял крепостную крестьянку.
Ольга принадлежала помещику де Бальмену, знакомому Жемчужникова. Он попросил отдать ему девушку. — Де Бальмен отказался. Жемчужников предложил выкупить. — Снова отказ. И тогда влюбленный решился на похищение. Этот детективный сюжет достоин того, чтобы воспроизвести его со слов самого похитителя полностью вместе с украинским эпиграфом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.