8

8

Падение Жиронды…

Странно сказать, но событие это, столь яркое и долгожданное, прошло мимо Сен-Жюста, почти не оставив следа в памяти.

Нет, конечно, он помнил и день 31 мая, и день 2 июня; как сейчас, видел перед собой и народную армию, тесным кольцом окружившую Конвент, и ощерившиеся жерла орудий, и взметнувшуюся к небу саблю Анрио. Он не забыл обстановку в самом Конвенте: лихорадочное возбуждение Марата, уклончивость Дантона, перекошенное лицо Верньо и это голосование, отдавшее под домашний арест тридцать два лидера Жиронды. Разве можно было забыть такое? И все же он смотрел тогда на заключительный акт борьбы Горы и Жиронды словно чужими глазами: для него это было прошлое. Он целиком отдался новой деятельности.

30 мая он вместе с Кутоном и Эро де Сешелем был избран в Комитет общественного спасения на правах члена-адъюнкта; через неделю стал полноправным членом; еще через такой же срок возглавил Военную секцию Комитета. И с этого дня он стал юридически и фактически членом правительства.

Дел у него было по горло. Нужно было завершить работу над демократической конституцией, ведь ради этого его и выдвинули в Комитет. И тут он столкнулся с непредвиденным. Комитет общественного спасения неофициально именовали «комитетом Дантона», поскольку Дантон играл в нем главную роль. К Дантону, который представлялся ему политиком, неразборчивым в средствах, Антуан с давних пор испытывал антипатию. Не смог поладить он и с одним из ставленников Дантона.

Эро де Сешеля называли «красавчик Эро». Он был лет на шесть старше Антуана. Судьба ничем не обделила этого утонченного сибарита — ни внешностью, ни состоянием, ни положением в обществе. Выходец из сановной знати старого режима, двоюродный брат фаворитки королевы, генеральный прокурор парижского парламента, в революции Эро ловко плыл по течению: представитель умеренных конституционалистов, он вовремя перемахнул от них к жирондистам, от которых не менее своевременно перешел к монтаньярам. Обладая образованием и умом, Эро слыл человеком, преданным революции. В Комитете он сразу же взял на себя основной труд по составлению новой конституции; он использовал проекты Сен-Жюста и Робеспьера, но таким образом, что наиболее важные места оказались выхолощенными и потеряли свою остроту.

Присматриваясь к Сен-Жюсту, Эро начал было набиваться ему в друзья. Перешел на «ты», хитро подмигивал во время заседаний, а однажды, оставшись с Антуаном наедине, хлопнул его по плечу и сказал:

— Поедем в веселую компанию. Будешь благодарить всю жизнь.

Сен-Жюст знал о страшной развращенности Эро и наслышался вдоволь о его «веселых компаниях». Невольно он покраснел.

— Я занят, Эро, — сказал он.

«Красавчик» так и прыснул.

— Ох насмешил, право же насмешил. Кому ты врешь, дружок?

Сен-Жюст старался говорить спокойно.

— Я не вру, Эро. Я действительно занят.

Эро стал серьезным.

— Ты что, хочешь помереть прежде времени?

Краска мигом сошла с лица Сен-Жюста.

— Кто когда умрет — неизвестно. Однако, гражданин, договоримся раз навсегда: я не желаю иметь с вами ничего общего.

Эро отскочил как ошпаренный. Больше к Сен-Жюсту он уже не обращался.

«Подрабатывая» проект конституции, Эро убрал из статьи Робеспьера все, что касалось условного характера собственности; теперь статья эта ничем не отличалась от забракованного проекта Кондорсе.

Возмущенный Сен-Жюст пытался спорить, но его никто не поддержал.

— Сейчас не стоит обострять положение, — сказал Дантон.

Больше всего Антуана удивило, что сам автор первоначального проекта во время прений в Конвенте ни словом не обмолвился в защиту своей изуродованной статьи, а в Якобинском клубе сказал:

— Я не рассматриваю конституцию как законченный труд; я сам бы добавил народные статьи, которых ей недостает. Но ее нужно одобрить немедленно в том виде, как она есть, чтобы дать достойный ответ клеветникам, упрекающим нас в стремлении к анархии!..

В ответ же на все возражения возмущенного Сен-Жюста Робеспьер ответил словами Дантона:

— Сейчас не стоит обострять положение… Или ты не видишь, что делается вокруг?..

Сен-Жюст видел. И тут впервые в голову ему пришла мысль, показавшаяся сначала кощунственной: «А ведь верно, чего я так беспокоюсь? Не ясно ли, что эта конституция, в том или ином виде, не станет действующим документом? Разве не очевидно, что сейчас никакая конституция не может быть применима?..»

Да, он прекрасно видел происходящее, и тайный смысл всего стал ему особенно ясен после того, как он возглавил Военную секцию, тем более что его и Кутона нагрузили общей корреспонденцией, а затем ввели в состав комиссии по борьбе с Вандеей.

В тысячах писем, прошедших через его руки, он слышал вопль, непрерывный вопль отчаяния.

Никогда еще от начала революции Франция не находилась в таком безмерно тяжелом положении, как в эти летние месяцы 1793 года. Лидеры Жиронды, помещенные под нестрогий домашний арест, поспешили бежать. Прибыв в свои департаменты, они зажгли там пламя антиправительственных мятежей. Это совпало с расширением роялистской контрреволюции, охватившей весь запад страны. А с севера, востока и юга в ее пределы устремились пять армий иностранных государств, составивших антифранцузскую коалицию. И вот в то время, как жирондисты вооружали Нормандию, возбуждали Бордо, поднимали Марсель и становились фактическими союзниками роялистов Вандеи, департаментов Лозера, Вогезов, Юры и города Лиона, громадная армия австрийцев и голландцев окружила Конде и бомбардировала Валансьен, пруссаки обложили Майнц, Савойя и Ницца ожидали вторжения войск Пьемонта, а испанцы были на пути к овладению Русийоном.

С другой стороны, рядовые санкюлоты — победители 2 июня, благодаря натиску и силе которых Гора оказалась у власти, не собирались успокаиваться. «Бешеные», недавние союзники монтаньяров, видевшие полную неэффективность закона о максимуме цен на зерно,[13] добивались всеобщего максимума — установления твердых цен на все продукты первой необходимости. Они требовали дополнения проекта конституции статьями, карающими скупку и спекуляцию, а также широкой чистки генералитета и административных органов республики, устранения бывших дворян и удаления из Конвента всех оставшихся там жирондистов.

Неподкупный в полном согласии с Маратом и Дантоном считал, что в этих условиях наряду с карательными необходимы и «успокоительные» меры. В июне — июле Конвент издал три декрета, ставившие целью привлечь крестьян: им возвратили общинные земли, дали возможность увеличить участки за счет льготной распродажи эмигрантских поместий и безвозмездно отменили все феодальные повинности. Демократической конституцией в ее новом варианте Конвент рассчитывал погасить мятежи в департаментах и снять с себя обвинение в диктатуре, давно брошенное жирондистами.

В серии этих «успокоительных» мер немалое место занял доклад по делу лидеров Жиронды, порученный Комитетом общественного спасения Сен-Жюсту. Поручая ему этот доклад, старшие коллеги не удержались от советов.

— Будь умерен, — сказал Дантон. — Надо учитывать сложность создавшегося положения.

— Только не надо излишних резкостей, — сказал Робеспьер. — Помни, что мы между двух огней. Да, дорогой Флорель, общее положение настолько сложно, что…

В дни, когда он готовил доклад, Сен-Жюст и сам был расположен к умеренности: он стал невольным свидетелем трогательной идиллии.

Антуан снова бывал у Дюпле. Ему давно забыли его поведение накануне миссии в Арденны. Теперь не нужно было больше прятаться от Элизы, — добрые их отношения вполне восстановились, хотя и приняли иной оттенок. Постепенно он узнал все подробности романа, завершившегося у него на глазах.

По-видимому, все началось в конце апреля; именно в это время домашние заметили, что Элиза сделалась какой-то необычной: она худела, бледнела, перестала смеяться, на вопросы отвечала иной раз невпопад. Супруги Дюпле, как во всех важных случаях, посоветовались со своим прославленным жильцом.

— Надо обратиться к врачу, — сказал Робеспьер.

Вскоре в доме появился сухощавый доктор Субербиель, пользовавший некоторых членов Конвента.

— Ничего страшного не нахожу, — резюмировал он свои выстукивания и прослушивания. — Рекомендую для укрепления здоровья месяц-другой побыть на природе.

И Элиза отправилась в Шуази, к доброму дяде Жану. Правда, пробыла она в Шуази лишь неполный месяц, но вскоре после возвращения из деревни щеки ее снова порозовели.

Если бы близкие отличались большей наблюдательностью, они поняли бы, что виною этой перемены был не столько целительный климат Шуази, сколько один, всем хорошо знакомый, член Конвента по имени Филипп Леба.

Увы, любовь девичья нестойка и иной раз мечется, прежде чем окончательно найдет себя.

Когда Сен-Жюст узнал все в подробностях, он даже ощутил нечто похожее на ревность: хотя сам он и не любил Элизу, ему было весьма неприятно, что она могла так скоро изменить своему чувству к нему… Потом он сам смеялся над этим минутным ощущением, искренно радуясь за девушку, к которой испытывал чисто братскую нежность.

…С Филиппом Элиза познакомилась еще до того, как полюбила Сен-Жюста. Как-то она вместе с Шарлоттой Робеспьер отправилась на заседание Конвента, чтобы послушать знаменитых ораторов. Здесь-то ее и заметил Филипп. Он хорошо знал семью Робеспьера и, увидев его сестру в сопровождении очаровательной незнакомки, галантно предложил свои услуги. Посадив их на хорошие места, молодой человек принес лорнет. Он объяснял им выступления, пока вдруг не заметил, что у юной незнакомки слипаются глазки. Тогда он нанял извозчика и отправил девиц домой, не рискнув даже спросить у них чужой лорнет…

С тех пор Филипп оказался в плену у прелестной Элизы. Но отныне он напрасно ждал ее у Конвента: девушка больше не обнаруживала желания слушать речи. Тогда Леба начал действовать. Будучи близко знаком с Робеспьером, он сумел войти в дом Дюпле. И увидел, что опоздал…

Отчаяние Филиппа было так велико, что он даже заболел. Тем временем произошла размолвка Элизы с Сен-Жюстом, размолвка, о которой он долго и не подозревал. А потом Элиза уехала в Шуази…

Вот здесь-то, на лоне природы, имея неограниченные досуги для размышлений, девушка, в первые дни занятая своим горем, потом стала успокаиваться и вспоминать… Вспомнила красивого и деликатного молодого человека — не чета этому грубияну Сен-Жюсту — молодого человека, который бросал на нее пламенные взоры и был с ней так предупредителен и чуток…

Теперь Элиза рвалась в Париж.

Каково же было ее изумление, когда, вернувшись домой и на первом же вечере в первый четверг проявив к Филиппу, осунувшемуся и похудевшему, всю допустимую нежность, она почувствовала в ответ ледяной холод… И тогда Элизе показалось, что она любит Филиппа.

При следующей встрече молодой человек буквально ошеломил ее. Он сказал, что хотел бы жениться и, испытывая к ней глубочайшее уважение, просит ее подыскать ему невесту…

Бедняжка спросила чуть слышно, какой должна быть эта невеста.

И тут безжалостный «сердцеед» стал перечислять качества, которые совершенно отсутствовали у нее, Элизы…

Она была близка к обмороку.

Филипп почувствовал это и протянул к ней руки.

— Тебя, одну лишь тебя люблю я и буду любить всю жизнь! Прости меня, дорогая Элиза, я поступил очень коварно и скверно, я мстил тебе за ту боль, которую ты мне причинила. Еще раз умоляю, прости!..

Девушка, рыдая, упала ему на грудь.

…Все это много времени спустя, в Эльзасе, Филипп сам поведал Сен-Жюсту. А вот об успешном завершении романа ему рассказал Робеспьер как раз в конце июня 1793 года. Между обсуждением двух вопросов государственной важности…

— Кстати, — вдруг совершенно некстати проговорил Робеспьер, — а у нас скоро будет свадьба.

Сен-Жюст изобразил удивление, хотя вовсе не был удивлен.

— Да, да, — продолжал Робеспьер, — в этом месяце или в начале следующего.

— А кого жените? — с деланным интересом спросил Сен-Жюст.

— Выдаем замуж Элизу… Нет, ты только послушай, — Робеспьер вдруг рассмеялся, и это было так неожиданно, что Сен-Жюст даже вздрогнул. — Ты только послушай, — продолжал Робеспьер. — Несколько дней назад подходит ко мне старина Дюпле и говорит, а у самого вид какой-то кислый: «Максимильен, только что у меня было пренеприятнейшее дельце». — «Какое?» — спрашиваю я. «А такое, что дал от ворот поворот одному парню, и теперь Бабетта пускает слюни». И он рассказал, что к нему явился наш милый Филипп и торжественно просил руки его дочери. «Хорош, нечего сказать, — воскликнул я. — Да ведь это порядочнейший молодой человек, якобинец и патриот, всегда принятый в твоем доме!» — «Это верно, — почесал за ухом Дюпле. — Стало быть, зря я ему отказал». — «Еще бы не зря! Да я тебя просто не понимаю, друг мой». — «А ты ручаешься за него?» — «Сердцем и головой». — «Ну, тогда это можно исправить, благо молодец еще не ушел — он утешает Бабетту».

И тут Робеспьер захохотал так громко и заразительно, что ему мог позавидовать любой мальчишка. Но вдруг оборвал смех.

— Однако, — заметил он, — мы сильно отвлеклись. Продолжим же наш разговор. Итак, выступая в Конвенте, ты намерен сказать…

Сен-Жюст прекрасно знал, что намерен сказать, хотя до его выступления оставалось еще добрых две недели, что же касается предполагаемой свадьбы, то она, несмотря на успешное сватовство Филиппа, не была сыграна ни в июне, ни в июле. Весьма серьезные обстоятельства отвлекли Робеспьера и его друзей от этого домашнего торжества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.