Платье мадам Бовари. Алиса Коонен и Александр Таиров

Платье мадам Бовари. Алиса Коонен и Александр Таиров

Про них говорили, что у Коонен был только Таиров, у Таирова была только Коонен, и у них был единственный ребенок – Камерный театр…

Александр Таиров создал этот театр прежде всего как театр Коонен. Репертуар строился в расчете на ее актерские данные. А данные у Алисы Коонен были редчайшие. Она была великой трагической актрисой, и пожалуй, единственной трагической актрисой в русском театре. Трагедию, кроме нее, никто не играл.

О ней точно сказал замечательный актер Василий Иванович Качалов: «В ней сто детей и сто чертей». Своенравная и своевольная, Алиса Коонен жила только Театром.

«Когда бьется сердце от первой встречи со зрителем, не знаешь, какой он сегодня, надо ли будет его завоевывать или сразу он кинется к тебе, и тогда понесешься как на крыльях, и весь вечер – точно пасхальный праздник в детстве! Кружишься в вихре невиданных чувств, страстей человеческих, страданий и радостей, во всех вихрях и метелях, какие бывают в жизни людей», – писала она в своих воспоминаниях.

Родилась Алиса 5 октября 1889 года в Москве. О своем рождении она писала: «Семья наша жила бедно. В день, когда я появилась на свет, не было денег, чтобы купить ваты, которую требовала акушерка. И мама сняла с себя крестильный крест, который отец пошел закладывать в ломбард».

Самые яркие впечатления детства Алисы связаны с различными театральными действами – новогодней елкой у богатой соседской девочки, рождественским балетным утренником («Я долго не могла прийти в себя, и дома бесконечно кружилась, придумывая какие-то невероятные пируэты, а потом кланялась, кланялась воображаемой публике…») и, конечно же, первым посещением драматического театра («Я много дней оставалась под впечатлением увиденного…произносила загробным голосом импровизированные монологи и „гипнотизировала домашних“»).

На лето семейство уезжало в имение к более состоятельной сестре мамы, в Тверскую губернию. Тетка была в прошлом провинциальной актрисой и любила устраивать у себя любительские спектакли, в которых участвовали и взрослые, и дети. «Взрослые чаще всего разыгрывали веселые комедии и водевили, а дети – живые картины и детские пьесы, – вспоминала Коонен. – Здесь, в театре на берегу, правда, не озера, а чудесной реки с лилиями и кувшинками, начала я, подобно Нине Заречной, свою актерскую жизнь.

Случилось так, что в одном из детских представлений меня увидела родственница Марии Петровны Лилиной (актрисы Художественного театра. – Ред.)…

и, как я узнала потом, сказала Станиславскому: „Я увидела в домашнем театре в Стречкове девочку, которая, когда вырастет, должна стать твоей ученицей“. Константин Сергеевич рассказал мне об этом, когда я поступила в школу Художественного театра».

В театральную школу Алиса пришла, когда ей не исполнилось и шестнадцати лет, – едва успев окончить Первую московскую гимназию. Еще в старших классах гимназии она чрезвычайно увлеклась именно Художественным театром, а кумиром ее был Василий Иванович Качалов.

На экзамены она почти опоздала, шло уже второе прослушивание, но Алису все же допустили пред строгие очи высокой комиссии. И ее приняли.

В МХТ Алиса Коонен проработала девять лет. В замечательной энциклопедии Московского Художественного театра в статье об Алисе Георгиевне Коонен перечисляются наиболее крупные роли, сыгранные ею во МХТ, и, в частности, говорится: Коонен имела принципиальный для себя самой успех в роли цыганки Маши («Живой труп», 1911) и в роли Анитры («Пер Гюнт», 1912). Анитру она играла-плясала босиком, решая образ через экзотическую буйную пластику, через «восточный орнамент» ритмов; для Маши у нее была плавная медлительность, строгая простота всего облика, черный гладкий шелк платья, черный гладкий шелк разделенных пробором волос, поющий голос, полный счастья, страсти и муки; роль явила внутренний сосредоточенный жар, трагическую заразительность переживания».

Знаменитый английский режиссер Гордон Крэг, прибывший в Москву по приглашению Станиславского, репетировал с Коонен Офелию. Его так впечатлила игра молодой актрисы, что он предложил Станиславскому: «Я заберу ее в Италию и сделаю там для нее монотеатр». Константин Сергеевич ответил: «Мисс Коонен любит быть окруженной людьми и умрет от одиночества и тоски в вашем монотеатре».

При расставании Крэг подарил Коонен свою фотографию с надписью: «Моей идеальной Офелии мисс Коонен. Гордон Крэг. 1910 г.»

Алиса была не просто востребованной актрисой, к 1913 году она была уже знаменитостью – одной из любимых учениц Станиславского, звездой МХТовских капустников.

Однако, несмотря на успех в МХТ, Алиса в том же 1913 году ушла в организованный Константином Марджановым Свободный театр. Ее «бог и кумир» Василий Качалов, узнав об этом, сказал Алисе: «Послушай, это же сюжет для пьесы. Ей-богу! Если бы я был Чеховым, непременно написал бы о тебе пьесу. Недаром Немирович как-то назвал тебя Ниной Заречной с Патриарших прудов. Скажи сама, разве это не пьеса: молоденькая актриса, одержимая своими идеалами и мечтами, бежит из солидного столичного театра, бросая вызов дирекции, и шикарным жестом кладет на стол контракт, подписанный в какой-то несуществующий театр. Ведь у Марджанова никакого театра пока еще нет».

Кстати, как писал в своей книге воспоминаний «Мой век, мои друзья и подруги» Анатолий Мариенгоф: «У Качалова в свое время был немимолетный роман с Коонен. Дома встал мучительный вопрос о разводе. В это время Нина Николаевна (жена Качалова. – Ред.) серьезно заболела. Болезнь дала осложнение – безнадежную хромоту.

– Теперь уж я никогда не разойдусь с Ниной, – сказал Василий Иванович.

И, конечно, умер ее мужем».

До встречи с Таировым, кроме романа с Качаловым, у Алисы была еще одна любовная история. На этот раз в молоденькую актрису влюбился писатель Леонид Андреев, имевший в то время в России оглушительную славу.

Он увидел Коонен на репетиции его пьесы «Жизнь Человека» в Художественном театре – одетая в прозрачный хитон она танцевала в сцене бала. После репетиции он прошел за кулисы и попросил представить его актрисе. Они познакомились. После Андреев говорил Алисе, что она напомнила ему его покойную жену, умершую совсем молодой, которую он очень любил.

Они стали часто встречаться. Когда Андреев возвращался в свой Петербург, то писал Алисе чудесные длинные письма. А приезжая в Москву, бывал на всех ее спектаклях, потом усаживал в роскошные сани, и они ехали кататься.

«Я очень скоро поняла, – писала Коонен, – что, несмотря на громкую славу, окружавшую Андреева, передо мной человек одинокий, глубоко несчастный, и стала относиться к нему со смешанным чувством нежности и жалости, радуясь, когда мне удавалось разогнать мрак, отчаяние, которые так часто мучили его».

Дальше Коонен вспоминает: «В один из своих приездов Андреев пришел с большой папкой. С гордостью он сказал, что привез показать мне выполненные им самим чертежи дачи, которую, как я уже знала, он собирался строить на Черной речке, недалеко от Петербурга. С увлечением рассказывал он, какой это будет замечательный дом, и, показывая отлично нарисованную высокую башню, сказал, что мечтает о том, чтобы в этой башне жила я. Я постаралась превратить все в шутку и, смеясь, ответила, что больше всего на свете не люблю и боюсь замков и башен и что, если бы мне пришлось тут жить, я наверняка бросилась бы с этой башни вниз головой. Приехав в другой раз, Андреев сообщил, что привез из Петербурга мать, чтобы познакомить ее со мной».

Анастасия Николаевна Андреева сначала с недоверием смотрела на молодую актрису, а потом вдруг, отбросив сдержанность, стала со слезами умолять помочь ее сыну. Этот бурный разговор разрушил легкость в отношениях Алисы и Леонида Николаевича. «Из них ушла простота, появилось что-то обязывающее и тревожное».

После смерти жены и от напряженной работы у Андреева были нелады с нервами, у него случались тяжелые срывы и даже были галлюцинации. Коонен знала обо всем этом, но однажды в таком угнетающем состоянии он пришел к ней домой глубокой ночью.

«Отец открыл дверь, – пишет Коонен, – и в нашу маленькую прихожую неожиданно ввалилась крупная фигура Андреева. Он был совершенно невменяем и охрипшим от волнения голосом умолял позвать меня.

– Алиса засела у меня в сердце как гвоздь, – твердил он.

Отец, сначала возмущенный этим визитом, а потом потрясенный отчаянием стоявшего перед ним человека, долго убеждал Андреева, что нехорошо в таком состоянии являться в дом к молоденькой девушке, и наконец с трудом уговорил его уйти. После этого у меня был тяжелый разговор с Леонидом Николаевичем. Я с полной откровенностью сказала ему, что очень ценю его большой талант и его доброту, всю жизнь буду ему самым искренним и преданным другом, но что войти в его жизнь не могу».

Они не виделись год, и вдруг он появился у нее в гримерной во время гастролей театра в Петербурге. Худой, бледный, страшно возбужденный, Андреев вытащил револьвер. Коонен вскочила и схватила его за руку. Он сразу обмяк и жалко улыбнулся: «Опять я напугал вас. Не бойтесь. Я ведь всегда ношу эту штуку с собой».

Алиса долго говорила ему какие-то успокаивающие слова, а потом повела на улицу, и они долго бродили по глухим переулкам.

Прощаясь, Андреев сказал: «Ну, вот и все. Теперь я уже не буду больше мучить вас».

Когда Константин Александрович Марджанов наконец получил помещение и собрал труппу, Алиса прибыла в Свободный театр. Марджанов обнял ее и тут же познакомил с Александром Яковлевичем Таировым, сказав, что ему поручена постановка «Покрывала Пьеретты» – первого спектакля, в котором должна была играть Коонен. «Это неожиданная новость ошеломила меня, – вспоминала Коонен. – Уйти из Художественного театра, от Станиславского, для того чтобы работать с неизвестным, совсем молодым режиссером!.. Уж лучше мне было бы уехать в провинцию!»

Но все ее опасения оказались напрасными. Работа с Таировым была интересной, а премьера «Покрывала Пьеретты» была, по словам Коонен, «очень горячо принята публикой».

К сожалению, Свободный театр Марджанова просуществовал всего лишь год.

И вот тогда Таиров создал свой театр – Камерный. У Александра Островского в пьесе «Лес» Несчастливцев говорит о том, что для создания труппы нужна прежде всего актриса. Судьба подарила Таирову редкую, удивительную актрису, с которой и для которой он создал свой театр. А труппу составили молодые актеры бывшего Свободного театра.

Историки театра пишут о том, что «у создателей нового театра была своя программа, она заключалась в «отречении» от всех существовавших тогда направлений. Режиссер со своими актерами-единомышленниками предлагал создать свой «раскрепощенный театр», пластичный, действенный, эмоциональный, говорящий своим сугубо театральным языком. Таиров словно отмел всю историю театра, устанавливая новые отношения с литературой, музыкой, пространством, живописью. А главное, воспитывал нового актера, виртуозно владеющего своим телом, способного абсолютно свободно чувствовать себя в двух основных жанрах Камерного театра – трагедии и буффонаде.

Алиса Коонен могла быть и опереточной дивой, и трагической героиней, могла играть и цариц, и беспризорниц. «Голос, раскаленный, как магма, без усилий заполнявший пространство тысячных залов, сохранивший и в старости молодую звучность и звонкую силу. Широко поставленные аквамариновые глаза с подрагивающими ресницами, имевшие привычку смотреть поверх партнера, избегая заглядывать в его глаза. Походка – всегда победа над пространством, триумфальный выход победительницы», – так вспоминал актрису один из современников.

Однако не на всех она производила столь ошеломляющее впечатление. Ироничный Мариенгоф так вспоминал одну встречу Нового года в Художественном театре: «Коонен была в белом вечернем платье, сшитом в Париже. Портной с Елисейских полей великолепно раздел ее.

Возле фойе, во фраке и в белом жилете, стоял бог (Константин Сергеевич Станиславский. – Ред.). Он блаженно улыбался, щурился и сиял. Сияние исходило и от зеркальной лысины, и от волос цвета январского снега, и от глаз, ласково смотревших через старомодное пенсне на черной ленте.

Играя бедрами, к нему подошла Коонен:

– С Новым годом, Константин Сергеевич!

– Воистину воскресе! – ответил бог, спутавший новогоднюю ночь с пасхальной.

Коонен вскинула на него очень длинные загнутые ресницы из чужих волос. Они были приклеены к векам.

– Пойдемте, Константин Сергеевич!

И взяла его под руку.

– Зачем же это? – спросил бог, не зная, что делать со своими глазами, чистыми, как у грудного младенца. Их ослепили обнаженные плечи, руки и спина знаменитой актрисы Камерного театра.

– Пойдемте, Константин Сергеевич, танцевать танго, – страстно и умоляюще выдохнула из себя Коонен.

Бог вытер ледяные светлые капли, величиной с горошину, выступившие в мудрых морщинах громадного лба, и ответил утробным голосом:

– Я… п-п-простужен.

И даже не очень искусно покашлял. На сцене у него это выходило несравненно правдивей.

Бог хотел быть учтивым с красивой чужой актрисой, которую знал почти девочкой – скромной, замоскворецкой. Она начинала у него в Художественном театре. Теперь Алиса Коонен считала себя актрисой трагической и сексуальной. Но именно «органического секса», как говорят в театре, у нее никогда не было. Поэтому на сцене Коонен приходилось так много «хлопотать» глазами, руками и животом.

Станиславский уверял:

– Алиса характерная актриса. Замечательная характерная актриса. А лучше всего она делает дур.

К сожалению, в ролях дур мы ее никогда не видели».

А она и не играла дур. В ее репертуаре были совсем другие роли, Алиса предпочитала представлять женщин необычных, трагических. Воплощая замыслы Таирова, и свои собственные, Коонен работала над сценической речью (говорят, она добилась тончайшей интонационной мелодики) и пластикой. Она стремилась к тому, чтобы ее тело было подобно музыкальному инструменту, в котором пластика тела, мелодика голоса и чувства сливались в унисон и поражали зрителей своей изысканной красивостью. Актриса избегала случайных интонаций и жестов, все было у ней точно и размерено.

Работа в Камерном театре шла полным ходом. Не все спектакли производили фурор – зрители, привыкшие к традиционному театру, не были готовы ко многим режиссерским ходам. Но постепенно новый театр захватывал все сильнее и сильнее. У него образовался свой круг почитателей и ценителей; как принято говорить, у театра появился «свой зритель».

Подлинная победа была одержана на спектакле «Фамира Кифаред» по трагедии замечательного русского поэта Иннокентия Аненнского. В пьесе рассказывалось о сыне фракийского царя, молодом музыканте, прославленном игрой на кифаре: зазнавшийся юноша вызывает на состязание Аполлона и терпит поражение. Разгневанные дерзостью смертного, музы лишают его зрения и музыкального дара, а боги осуждают на вечные странствия.

Критики отмечали, что в спектакле было гармонично все – и постановка Таирова, и принципиально новое конструктивистское оформление сцены Александры Экстер и музыка А. Фортера. «Фамира Кифаред» произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Даже противники нового театра были вынуждены признать его победу. «Фамира» – первый программный спектакль, утвердивший театр.

Затем была «Адриенна Лекуврер» Огюстена Эжена Скриба. По словам французского писателя Жана Ришара Блока, Таиров и Коонен сотворили с этой пьесой чудеса, превратили мелодраму в трагедию, а Скриба – в Шекспира.

Потом поставили «Саломею» Оскара Уайльда. Историк искусства Абрам Маркович Эфрос написал об этом спектакле: «Опыт огромной смелости. Так далеко театр еще не заходил».

И наконец Таиров взялся ставить «Федру» Жана Расина.

«Когда в газетах появились сообщения о постановке в Камерном театре „Федры“, – вспоминала актриса, – это вызвало бесчисленные толки. Многие не верили, что молодой театр может справиться с такой пьесой. Другие прямо говорили, что браться за эту трагедию вообще неслыханная дерзость. По сложившейся традиции считалось, что большие трагические спектакли актеры могут осилить только в зрелом возрасте, уже обладая и большим опытом, и специальной техникой».

Подготовка к спектаклю, репетиции, декорации – все потребовало огромной отдачи сил и энергии. А потом состоялась премьера.

«Очевидно, я была в совершенно невменяемом состоянии, потому что плохо помню этот спектакль. Помню только страшную тишину в зале, которая внушала нам, что мы предстали на какой-то ответственный суд. Когда кончился спектакль, тоже было очень страшно – публика не аплодировала. Мы уже собирались идти разгримировываться, когда вдруг раздался шум в зале и аплодисменты. Когда открылся занавес и мы вышли кланяться, весь зал встал. Это было необыкновенно торжественно».

Общее дело, к тому же столь успешное, быстро свело Коонен и Таирова. Их отношения не отличались какой-то особой страстью и романтичностью, они просто решили «быть вместе». У Таирова была семья – жена и дочка, у Коонен – многочисленные поклонники и принцип: никогда не жить под одной крышей с близким тебе человеком, чтобы не потерять свободу. Таиров уважал эти взгляды. И тем не менее пришел к ней, и они остались вместе на 35 лет…

Жизнь сама все решила за Алису Георгиевну и Александра Яковлевича. Через несколько лет после открытия Камерного театра Таиров остался без квартиры. Квартиру, в которой он тогда жил, нужно было срочно освободить, а новую сразу найти не удалось. И тогда Алиса Коонен не нашла ничего лучшего, как предложить Таирову переехать к ней домой. О чем и заявила в категоричной форме сначала Таирову, а потом, набравшись храбрости, – и своим домашним. Родители были ошеломлены таким поворотом событий. Алиса и Александр тоже чувствовали себя не в своей тарелке: они вообще не собирались устраивать жизнь по-семейному, в одной квартире. И все-таки они сошлись – спустя годы Алиса Коонен скажет, что им просто было суждено быть вместе.

Камерный театр стал одним из самых любимых в Москве, а зарубежные гастроли 1923, 1925 и 1930 годов принесли ему мировую славу. Гениальный режиссер сумел провести свой театр через все революционные передряги. Как ни любили революционеры все новое, репертуар театра они отслеживали строго – чтобы никакая буржуазная пропаганда не проскочила.

Проблема репертуара чрезвычайно тревожила Таирова. После не слишком удачного опыта с пьесой Александра Островского «Гроза», он поставил целых три пьесы американского драматурга Юджина О’Нила: «Косматая обезьяна», «Любовь под вязами» и «Негр». На этот раз все получилось – все три пьесы имели большой успех у публики, особенно потрясла сердца зрителей «Любовь под вязами».

Выискивая пьесы для постановки, Таиров перебрал весь мировой репертуар. Постепенно Камерный театр переиграл все, что сколько-нибудь устраивало Таирова. А потом начались проблемы. Ставить только зарубежных авторов театр не мог, а советская драматургия Таирова нисколько не привлекала. Однако требования времени (а также партии и правительства) брали верх, и он поставил несколько советских пьес. Эти опыты закончились неудачей.

Исправила положение «Оптимистическая трагедия» Всеволода Вишневского. Советские критики писали, что «постановка стала одной из общепризнанных новаторских вершин революционной героики на советской сцене». Таирову действительно удалась эта постановка, а Алисе Коонен – роль Комиссара.

В дальнейшем современная советская тематика заняла большое место в спектаклях Камерного театра. И все же успех театра в те годы больше связан с постановкой русской и зарубежной классики.

К сожалению, в советской России часто проводились идеологические кампании. В том числе, уже в 30-х годах, затеяли борьбу с «формалистическим театром», к которому относили все, что было непонятно или не устраивало по каким-то политическим причинам. Вот такие «непонимающие борцы» и начали в 1936 году планомерное наступление на Камерный театр.

Театр поставил забавную пародию-сказку «Богатыри». Веселый музыкальный спектакль очень понравился публике и имел огромный успех. А через месяц после премьеры в «Правде» вышла статья, разъясняющая антинародную суть спектакля. Этот «сигнал» был чутко уловлен остальными советскими газетами и журналами – в прессе началась откровенная травля.

В 1937 году вышло постановление о слиянии Камерного театра Таирова и реалистического театра Охлопкова в один коллектив. Это было насильственное соединение абсолютно несоединимого – всем сразу стало ясно, что очень реалистический театр Охлопкова просто поглотит абсолютно камерный театр Таирова.

Встреча двух директоров театров произошла так:

– Ну как, будем дружить? – обратился Таиров к Охлопкову.

– Нет, будем воевать! – отвечал ему мэтр Реалистического театра.

От гибели театр спасла перестановка в Комитете по культуре: на место кровожадно настроенного Керженцева был назначен более интеллигентный Храпченко.

В 1940 году состоялась премьера спектакля «Мадам Бовари» по книге Гюстава Флобера. Инсценировку сделала сама Алиса Георгиевна, музыку к спектаклю написал Дмитрий Кабалевский. «Мадам Бовари», по единодушному признанию критиков, стала одной из вершин режиссерского мастерства Александра Таирова. Казалось, Таиров и Коонен смогли проникнуть в самую суть души человека.

Для Коонен Эмма Бовари была необычайно дорога, многие годы спустя она вспоминала этот спектакль буквально по сценам.

Постановка имела оглушительный успех. Алиса Георгиевна писала: «В Москве в первый же сезон спектакль прошел со сверханшлагами сто двадцать пять раз.

Весной 1941 года мы поехали на гастроли в Ленинград. „Бовари“ и здесь была принята восторженно. Но мы успели сыграть только одиннадцать спектаклей. Последние спектакли доигрывались уже в военном Ленинграде, под вой сирен, извещавших о начале воздушной тревоги».

Театр срочно отправили в Москву, а оттуда – в эвакуацию, где труппа продолжала играть на крошечной сцене клуба в городе Балхаш.

В 1945 году широко праздновалось 30-летие Камерного театра, Таирова наградили орденом Ленина.

Но 20 августа 1946 года вышло постановление ЦК ВКП(б), практически запрещающее зарубежную драматургию и ориентирующее театры на советские безконфликтные пьесы о борьбе хорошего с лучшим. Такой репертуар был абсолютно не для Таировского театра. И снова началась борьба, приведшая в 1949 году к закрытию Камерного.

Идя на последнее заседание в Комитете по делам искусств, Таиров не собирался сдаваться. Он прочел доклад, пытаясь проанализировать реальное положение дел в театре. Но после доклада началась активная «проработка» при участии собственных учеников Таирова, его товарищей по театру. Предваряя решение комитета, он сам заявил об уходе из своего театра. Последним спектаклем Камерного стала «Адриенна Лекуврер», после которой его занавес закрылся навсегда. Это было в мае 1949 года.

После закрытия театра Коонен с Таировым прожили вместе еще год. У Александра Яковлевича начались приступы бреда, потом – безумие. Диагноз был страшным – рак мозга. Через год, 25 сентября 1950 года, его не стало.

Современники отмечали, что Алиса Коонен переживала все удары судьбы как античная героиня. А советская эпоха постаралась, чтобы ей было что переживать.

После ухода Таирова она вместе с Фаиной Раневской долго ходила по судам – Фаине Георгиевне в качестве свидетеля приходилось доказывать, что «Александр Таиров и Алиса Коонен на протяжении многих лет проживали на одной жилплощади и вели совместное хозяйство». Потому что после смерти Таирова Коонен оказалась ему никем. За 35 лет совместной жизни им так и не пришло в голову официально зарегистрировать свои отношения. А для чиновников во все времена существует один закон – нет документа, значит, и брака никакого не было.

Актриса долго сохраняла нетронутой их квартиру, находившуюся в здании театра, надеясь на разрешение властей устроить там музей Таирова. Все годы после его смерти Алиса Георгиевна жила памятью о нем, о своем «внебрачном» муже.

Алиса Георгиевна Коонен пережила Александра Таирова на двадцать четыре года. Она умерла в 1974 году.

Вот что говорил о ней известный актер Камерного, а потом Пушкинского театра – Владимир Владимирович Торстенсен: «Алиса Георгиевна, конечно, была выдающимся „театральным явлением“. Она была на голову выше всех других актрис. Вне конкурса. Все ее роли были просто изумительны. После закрытия театра многие режиссеры говорили ей: „Приносите любую пьесу, любую роль, которую вы хотите сыграть, мы сейчас же начнем ставить“. Только Ванин не предлагал – новый худрук Камерного».

Василий Ванин был одним из тех, кого считают виновником гибели Камерного театра. Один сердитый журналист уже в наше время написал: «Ему, сталинскому лауреату, оказалось мало славы „Человека с ружьем“, захотелось иметь свой театр, режиссировать, начальствовать. А тут Камерный подвернулся. Но есть Высший суд: через полгода Ванин умер, не дождавшись окончания ремонта в захваченном им театре».

Когда Владимира Торстенсена спросили, что он думает по поводу известного слуха, будто Коонен прокляла то место, где находился Камерный театр, он воскликнул: «Это неправда! Я это категорически заявляю! Алиса сказала, что она не выйдет на эту сцену. Но проклясть она не могла еще и потому, что была очень верующим человеком, в ее будуаре стоял киот с иконами, горели лампады. Да разве может человек проклясть свое детище?! А театр был для нее именно ребенком, плотью, кровью…»

В последние годы жизни Алиса Георгиевна согласилась на долгие уговоры издателей и написала книгу воспоминаний «Страницы жизни». Она вспоминала не для себя. Алиса Коонен вспоминала для всех нас. Ее книга стала данью памяти Александру Таирову и их общему детищу – Камерному театру.

Режиссер и Актриса. Александр Таиров и Алиса Коонен. Время сохранило не так уж много от их искусства – платье мадам Бовари, несколько клавиров да эскизы к некоторым декорациям.

Но осталось то, что неподвластно времени – осталась легенда Камерного театра.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.