Напраслина

Напраслина

Бывает, возведут на человека напраслину, и оставят с обидой на всю жизнь. Уже и обидчиков давно нет на свете, да и не имели на тебя никакого сердца, но что-то там грызет, что-то беспокоит. Так и у меня. Когда не было и пяти лет, кто-то сказал деду Паньковичу, что видел, как я бросал камни в его ульи. Дед пожаловался маме, та всыпала мне под первое число, но я этого никогда не делал. Не делал, хотя бы потому, что был по уши влюблен в его взрослую дочь Веру, а она любила меня и называла женихом. Про нас сестры даже песенку сложили:

«Выйди-выйди, Вера.

Выйду — выйду я…»

Как на тот грех, один дед Панькович умел добывать кресалом огонь, а спичек в войну ни у кого не было. Вот мама утром будит, вручает ведро с сухим кизяком и отправляет к Паньковичу «за жаром». Но там Вера! Только вчера она слышала, как я орал, когда мама драла хворостиной, и теперь мне стыдно. Достаю из стожка палочку пороха и отправляюсь к клуне. Клуня это камышовый шалаш высотой в двухэтажный дом. В ней хранили колхозное зерно, чтобы вывезти на станцию, но не успели. А здесь немцы гнались за нашими солдатами, те в клуню и спрятались. Немцы подожгли клуню трассирующими пулями и ждали, когда солдаты сдадутся. Те не сдались и сгорели заживо. Теперь дотлевают вместе с зерном. Отчего от пожарища несет сладковатым запахом.

Боялся ли я? Не помню. Наверное, не очень, если идти к деду Паньковичу было страшнее. Подходил к пожарищу, засовывал палочку пороха в золу, та сразу вспыхивала. Оставалось перенести огонь в ведро и бежать домой…

До войны мы топили плиту соломой, стеблями подсолнуха, в морозы — углем. Теперь всего этого не было, зато был порох, который мы вынимали из неразорвавшихся снарядов. Если подкладывать в огонь по одной палочке, горит так жарко, что печка раскаляется до красна. Но забудешься и сунешь несколько палочек, тогда беда. Шарахнет так, что чугунки вместе с кирпичами летят под потолок. У деда Сначука так и случилось. Теперь печка развалена и дед не слышит на оба уха, но все равно подкладывает по две, а то и три палочки. А вот ни я, ни сестра Инна, не ошибались ни разу, и мама об этом вспоминала до самой смерти…

Я, почему так подробно о порохе? Летом в хате соседки тетки Куньки поселились немецкие танкисты. Два дня пили шнапс и собирали по хатам «куры — яйка», на третий день пригнали танк. Большой! Почти вровень с хатой. Поставили впритык с котушком, в котором тетка Кунька держала поросенка, сами отправились в сад купаться. Притащили туда два котла, в которых когда-то варили еду для колхозников, и устроили помывку.

Плещутся, хохочут, гоняются голышом друг за дружкой, и не туда, что танк загорелся. Вернее, сначала вспыхнул котух, потом огонь перебросился на бак с бензином, вот и заполыхало. Пока немцы заметили, пока оделись, поздно.

Тетку Куньку отвезли на станцию и расстреляли. Хотя совсем напрасно. Ушедший на войну муж Костя оставил ей гору старых шпал и сколько угодно угля. Топи — не хочу без всякого пороха. К тому же, мама сама видела, сначала котух горел едва заметно, потом пыхнуло порохом. Там его было пачки две не меньше. Уж в чем-чем, а в порохе мама толк знала. Но вот тетка Кунька, как я уже говорил, никогда им не интересовалась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.