7. «За единство враждующих братьев»

7. «За единство враждующих братьев»

Статьи Плеханова 1911–1912 годов содержат убедительную критику ликвидаторов, впередовцев, троцкистов и других оппортунистических групп. И вместе с тем он продолжал нападать на большевиков. Позицию Плеханова по политическим и тактическим вопросам можно охарактеризовать названием статьи, напечатанной в октябре 1911 года в № 15 «Дневника социал-демократа» — «Всем сестрам по серьгам».

Однако, несправедливо обвиняя Ленина, большевиков в расколе партии, Плеханов долгое время редко касается их тактических взглядов, да и тон его замечаний в адрес большевиков был значительно мягче и уважительнее, чем критика меньшевиков.

Но как же быть Плеханову дальше? Оставаться вне партии? Ближе он был в то время к большевикам. Последние годы, идя с ними рука об руку в борьбе с ликвидаторском, философским ревизионизмом, богостроительством, он чувствовал, что его влияние в русском революционном движении снова становится значительным. Он печатается в большевистских изданиях, совместно с большевиками выступает на собраниях.

Не раз выступает Плеханов за новое объединение всех частей бывшей РСДРП в единую партию. Это была бесплодная и безнадежная, вредная для революционного движения России идея — соединить революционную социал-демократию с меньшевиками и другими оппортунистическими группами было уже невозможно.

С апреля 1912 года Плеханов на свои средства начинает издавать газету «За партию». Газета эта была хилой, выходила нерегулярно и доставляла массу хлопот ее редактору и основному автору — Плеханову.

В газете он продолжает выступать против ликвидаторов.

Уже после Пражской конференции Плеханов и Ленин обменялись письмами.

Когда в августе 1912 года в Вене собралась конференция, объединявшая антипартийные группы и течения социал-демократического движения России, Плеханов отказался участвовать в ее работе. Он разоблачал решения этой конференции, которая получила в большевистской печати название «Августовский антипартийный блок». Плеханов писал о ней: «…раскольничья конференция представляет нечто в полном смысле слова невероятное как по своему составу, так и по жалкому ничтожеству своих результатов. Но и эта невероятная конференция, совершив несколько вопиющих нарушений партийного права, явится новым препятствием к восстановлению партийного единства. А между тем партийное единство необходимо» (1—XIX, 435).

Ленин, не поддерживая «примирительную» позицию Плеханова, его идеи о необходимости единства с оппортунистами, использовал в своих статьях критику Плехановым Августовского блока. Он писал: «…августовская конференция ликвидаторов даже примирителем Плехановым была названа «жалкой», ликвидаторской… и резолюции ее «дипломатией», т. е., прямее говоря, обманом»[84].

«Примиренческая» позиция Плеханова приносила вред рабочему движению не только в России, но и в международных кругах. Ведь он для деятелей социалистического движения многих стран, входивших во II Интернационал, был одной из известных фигур в российской социал-демократии. К его мнению прислушивались и левые круги Интернационала, и его организационный центр — Международное социалистическое бюро, членом которого Плеханов был все годы его существования.

Когда в МСБ обратились с жалобой меньшевики, прося призвать к ответу большевиков, которые якобы привели партию к расколу, секретарь МСБ Гюисманс обратился за разъяснением к Плеханову.

Георгий Валентинович очень надеялся, что МСБ и видные деятели Интернационала помогут вновь «склеить» расколовшуюся РСДРП, и снова, как на IV и V съездах, споря и не доверяя друг другу, но все же будут сидеть в одном зале представители всех течений, причисляющие себя к российской социал-демократии.

Георгий Валентинович ответил Гюисмансу:

«Дорогой товарищ!

Я получил присланную мне Вами копию принятой в Париже русской резолюции.

Так как авторы этой резолюции ссылаются на меня, то я считаю своей обязанностью сказать Вам откровенно то, что мне известно о затронутом в ней предмете.

Не касаясь некоторых подробностей, которые мне кажутся не совсем точными, и слога этой резолюции, свидетельствующего о крайнем раздражении, надо признать, что ее содержание, к сожалению, соответствует истине.

Факт тот, что конференция, о которой говорится в резолюции, объединила делегатов лишь одного, довольно сильного, направления нашей партии. Точно так же неоспоримо, что, присвоив себе власть, принадлежащую целой партии, конференция эта совершила действие, весьма значительно приблизившее нас к расколу, который, разумеется, был бы очень вреден. (Здесь Плеханов говорит о Пражской конференции большевистской партии и неправильно, с меньшевистских позиций обвиняет большевиков, осуществивших окончательное размежевание с оппортунистами-меньшевиками в «расколе единой партии», которая уже не существовала в течение ряда лет как единое целое. — Авт.) Раскол тем более вероятен, что все организации, не принявшие участия в названной конференции, — а они составляют значительное большинство, — приготовляют другую. Когда она состоится, раскол сделается фактом. (Здесь Плеханов говорит уже о созыве Венской конференции антипартийных групп в августе 1912 года. — Авт.)

Я уверен, что Международное Социалистическое Бюро не может одобрить этого способа осуществления амстердамской резолюции о социалистическом единстве, и я спрашиваю, не могло ли бы оно своим вмешательством предотвратить угрожающее нам зло».

Потом, окончив уже письмо и подписавшись, сделал приписку: «P. S. Прошу Вас заметить, дорогой гражданин, что речь идет не о том, чтобы найти виноватого, а лишь о том, чтобы не склонять весов ни в ту, ни в другую сторону, беспристрастно бороться с разделением» (1—XIX, 416–417).

Это письмо Плеханова, пытавшегося во что бы то ни стало «примирить» в одной партии революционеров и оппортунистов, способствовало тому, что многие деятели II Интернационала, в том числе и лучшие из них — А. Бебель и Р. Люксембург, — порой занимали по отношению к большевикам неверную позицию, пытаясь обвинить их в расколе и толкнуть на объединение с меньшевиками и другими оппортунистическими течениями.

Зиму 1912/13 года Плехановы, как все последние годы, провели в Сан-Ремо. Георгий Валентинович по-прежнему много работал.

Осенью 1912 года Плеханов ездил в Брюссель на чрезвычайное заседание Международного Социалистического Бюро, которое было созвано в связи с угрозой перерастания войны на Балканах в мировую войну. На обратном пути он заехал в Льеж, а потом в Париж, где прочитал рефераты на тему «Искусство и общественная жизнь». Вскоре эти рефераты в переработанном и дополненном виде были напечатаны в журнале «Современник».

Для ленинской «Правды» Плеханов написал несколько статей против ликвидаторов, которые он назвал «Под градом пуль». В то время, когда газета Плеханова «За партию» распространялась плохо и влачила жалкое существование, он, видимо, хотел, чтобы его антиликвидаторские статьи прочитало как можно больше сознательных рабочих в самой России.

Ликвидаторы и другие меньшевики были возмущены действиями Плеханова, его сотрудничеством с большевиками, с ленинской «Правдой». В. Засулич писала Л. Дейчу 11 мая 1913 года: «А Жорж как безобразничает в «Правде». Волосы дыбом становятся». Дейч отвечал, что ему пишут из России о победе ленинцев в рабочих куриях и что в этом «большую роль сыграл Георгий Валентинович, который вредит одним и помогает другим».

Весной 1913 года Плеханов серьезно заболел крапивной лихорадкой. Положение было очень серьезным. Не доверяя себе — ведь лечить близких людей особенно трудно, — Розалия Марковна пригласила известного итальянского врача. Он подтвердил диагноз и определил причину болезни — тяжелое длительное переутомление. Но болезнь удалось победить, и Георгий Валентинович поправился.

Однако для окончательного выздоровления необходим был настоящий отдых. Розалия Марковна давно мечтала о поездке в Неаполь вдвоем с мужем, и наконец ее мечта могла быть осуществлена.

В середине июня 1913 года, попрощавшись с больными и медицинским персоналом санатория в Сан-Ремо, они сели в поезд, отправлявшийся в Рим.

Рано утром Плехановы прибыли в «Вечный город». Георгий Валентинович был радостно возбужден, он вспоминал свою поездку по городам Италии в 1908 году.

— Я хочу тебе показать Помпею. Ты увидишь, какой это сказочный город, — говорил он с улыбкой.

— Я представляю, ведь ты привез целый альбом с видами раскопок Помпеи.

— Это все не то.

С вокзала направились прямо на площадь Св. Петра, чтобы посмотреть на него ранним утром, когда солнце еще низко и лучи его озаряют храм сбоку. Величие и гармония собора заставили забыть об усталости.

Полюбовавшись на гробницу Кавура и на «Пиету» Микеланджело, Плехановы сняли номер в дешевой гостинице, переоделись и отдохнули. Они наметили себе программу осмотра — Форум, музей Ватикана, Сикстинская капелла. И все это за два дня.

Осмотрев главные достопримечательности Рима, Плехановы выехали в Неаполь. Прибыли они туда тоже ранним утром и сразу же устроились в маленьком французском отеле на берегу Неаполитанского залива. Шум от криков уличных торговцев, треск колес по мостовой, громкий говор толпы — все это создавало своеобразную, звучную симфонию.

В первый же день посетили Национальный музей Неаполя.

Георгий Валентинович был неутомим. Он всегда возил с собой несколько книг по истории того города, куда они направлялись, и не только наслаждался красотой, но и изучал искусство Италии.

В своих воспоминаниях Р. М. Плеханова пишет о поездке в Италию.

— У меня, — говорила она, — какое-то двоякое впечатление. Сколько уничтожено культурных ценностей слепыми силами природы! Но нельзя не восхищаться остатками искусства древних греков и римлян. Ведь многие современные города отстают по своей архитектуре от тех, которые были много сотен лет назад.

— У меня тоже такое чувство, — соглашался Плеханов. — Но меня утешает мысль, что эти ценности не совсем пропали. И на Форум, и в Помпею стекаются ученые, архитекторы, инженеры, чтобы изучить тайны их постройки, их гармонию. Нет! Человеческий гений не пропадает, он, вооружившись старым, идет вперед к новым знаниям, к новым открытиям.

На следующий день решили отдохнуть, а потом двинуться на Везувий. Но планы их были нарушены приглашением А. М. Горького посетить его на Капри.

«Алексей Максимович и Екатерина Павловна приняли нас, — пишет Р. М. Плеханова, — чрезвычайно приветливо, угощали нас как истые русские хлебосолы. В течение дня, во время прогулок и за столом во время обеда, и вечером во время чая лилась оживленная беседа главным образом между Георгием Валентиновичем и Алексеем Максимовичем об Италии, Неаполе, его художественных богатствах, о нравах итальянцев, о социалистическом движении, итальянских социалистических лидерах, и я поражалась начитанности и природному уму писателя-пролетария.

Когда мы расстались поздно ночью с любезными хозяевами, Георгий Валентинович рассказал мне, что по поводу его полемической статьи, направленной против «богоискателей» и горьковской «Исповеди», у него был разговор с Алексеем Максимовичем. Алексей Максимович дружественным тоном сказал Георгию Валентиновичу: «Строго вы, Георгий Валентинович, отнеслись к моей «Исповеди». Здорово пробрали меня». На что Георгий Валентинович ответил, что ставит высоко его художественный талант, но считал своей обязанностью решительно восстать против того, что он считал вредным в идеологических взглядах его как социалиста. Георгий Валентинович тут же добавил: «Вы, Алексей Максимович, изменились, бросили свою мистическую точку зрения на задачи человечества и пролетариата. Если да, то развивайте вашу теперешнюю точку зрения, я напишу об этом и отдам должное вашему теперешнему миросозерцанию»…

Был разговор о тактике большевиков и ликвидаторов. К последним Алексей Максимович относился с большой неприязнью…

О приезде Плеханова на Капри Горький пишет А. Н. Тихонову и И. П. Ладыжникову. Последнему он сообщает: «Здесь — все по-старому, кроме одной крупной новости: был у меня Плеханов. Свидание очень интересное, кажется, мы установим добрые отношения, говорили о многом, откровенно и подробно. Идею пересмотра программы в связи с запросами современной русской жизни и включение в нее одним из пунктов борьбу с алкоголизмом он находит очень удачной, своевременной, исполнимой. Находит и возможной и естественной гегемонию в России социалистической идеологии. Вообще — все было очень недурно. Лично он мне понравился, и мне кажется, что с ним можно пиво варить новое».

Отдохнув немного в Неаполе, Плехановы вернулись в Сан-Ремо, полные впечатлений и новых сил. Плеханов сразу же написал Горькому. «Многоуважаемый и дорогой Алексей Максимович! Прежде всего позвольте поблагодарить Вас обоих за то очаровательное (поистине очаровательное!) радушие, с которым Вы нас приняли у себя на Капри. Моя жена говорит, что из всех впечатлений, вынесенных нами из поездки на юг Италии, самым приятным и сильным было впечатление, доставленное экскурсией к Вам. Я совершенно согласен с ней. Я видел много людей, но редко я выносил из встреч с ними такой запас бодрости, какой вынес я из последней встречи с Вами. Будьте здоровы, это все, чего можно пожелать Вам, — все остальное у Вас есть; талант, образование, энергия, светлая вера в будущее и прочие, этим подобные, неоцененные блага. Живите еще долго и долго и обогащайте нашу художественную литературу Вашими произведениями» (3—VI, 399–400).

Горький ответил, и завязалась переписка, которая длилась вплоть до войны.

В Сан-Ремо Плеханова ждало письмо Ленина от июня 1913 года: «Уважаемый Георгий Валентинович! По поручению шести депутатов социал-демократов я обращаюсь к Вам с предложением приехать летом на несколько недель в Закопане для прочтения лекций по тем вопросам марксизма и социал-демократического движения, которые Вы выберете. Нам пишут сегодня из Питера, что возможен также приезд четырех депутатов, которые поддерживают ликвидаторов или колеблются (Бурьянова, Туликова, Хаустова и, может быть, даже Манькова). Как меньшевики, они, естественно, придают особое значение вопросу о Вашем участии.

Мы, в свою очередь, считали бы очень полезным участие партийцев разных взглядов в предприятии, которое нам представляется чрезвычайно важным для упрочения связей с рабочими и укрепления партийной работы.

Ввиду конспиративности дела мы ни одной заграничной группе решили не сообщать о плане устройства лекций — тем более, что депутатам грозят, вероятно, особо суровые преследования.

Поронин, где предположено чтение лекций, находится в 7 км по железной дороге от Закопане — одного из лучших горных курортов Галиции. О финансовой стороне дела (покрытие расходов на поездку) можно будет списаться особо, в случае надобности.

Черкните, пожалуйста, согласны ли Вы на это предложение:

Готовый к услугам Н. Ленин»[85].

Совсем недавно, в конце мая 1913 года, на предложение большевиков в Женеве выступить на собрании, посвященном 15-летию существования партии, Плеханов ответил согласием: «Дорогой тов. Ольга, я с большим удовольствием принял Ваше предложение насчет речи, но я решительно не знаю, когда именно я буду в Женеве: должно быть не раньше июня. Это, очевидно, Вам не подойдет. Я очень жалею об этом: я рад бы был выступить с большевиками. Крепко жму Вашу руку.

Преданный Вам Г. Плеханов»(4—I, 260).

А на это письмо Ленина Плеханов либо не ответил, либо письмо, в котором Плеханов объяснял невозможность приезда, пропало. Ведь письма к Ленину перлюстрировались, и часть из них не доходила до адресата.

Ленин ждал ответа. Через месяц он писал: «Плеханов, говорят, в Париже. Если можете, повидайте его, архиважно: я ему написал (архиконспиративно — только ему лично) про школу и звал приехать. Молчит, жулябия, Игнатий Лойола, генерал от виляния. Ну, ему же хуже». И далее через несколько строк: «На Туликова серьезные надежды. На остальных (ненаших) меньше. Жаждут «науки» и требуют Плеханова. Дурак будет он, коли не поедет»[86].

Плеханов еще печатался в «Правде», но им целиком овладела навязчивая и неосуществимая идея «единства партии» во что бы то ни стало, что было бы непростительной уступкой ликвидаторам, троцкистам, «впередовцам».

В августе 1913 года умер ветеран международного рабочего движения Август Бебель. Для Плеханова это было настоящее горе — личные связи с Бебелем, особенно последнее время, были его моральной поддержкой.

На похоронах Бебеля в Цюрихе присутствовало много народа — кроме немецких и швейцарских рабочих, прибыли многочисленные делегации от всех социалистических партий. Когда пришла очередь говорить Плеханову, он поднялся на трибуну и увидел море голов. Было жарко, а шляпу пришлось снять, першило в горле. Такое состояние как-то сливалось с чувством скорби, казалось непременным аксессуаром похорон. Плеханов откашлялся и сказал:

«Смерть Бебеля оплакивается пролетариями всех стран. Нам казался он достойным удивления, признанным представителем и деятельнейшим творцом великой социалистической партии Германии; но и как автор великолепной книги о женщине он снискал бесчисленных читателей в России. Он представлялся нам организатором и подготовителем победы, человеком дела, владевшим острым пониманием возможного, чуждым всякой утопии революционером, отдававшим себе отчет в современном состоянии и будущности пролетариата. Он следил с горячим интересом за каждым шагом нашего революционного движения, он задавался вопросом, какое положение должен занять германский пролетариат, если германское правительство, при победе рабочего движения в России, объявит войну своей восточной соседке»(4—II, 76).

И здесь бы Плеханову кончить речь. Но он решил использовать имя Бебеля для достижения своих «примирительных» целей и продолжал:

«Мы поражаемся прежде всего ему, как высоко стоящему стражу единства германской партии.

Пусть он послужит нам примером для подготовки конца столь достойных сожаления разногласий среди русских партийных товарищей!»

Когда Ленину стало известно о выступлении Плеханова, он с гневом пишет Г. Л. Шкловскому: «Что и как было с Плехановым, отмочившим глупенькую демонстрацию за единство с ликвидаторской сволочью?»[87]

Ленин все время боролся за Плеханова, пристально следил за его работами и выступлениями, он надеялся, что тот откажется от своей ложной идеи «единства враждующих братьев» и они вновь смогут сотрудничать.

21 сентября 1913 года, рассказывая Шкловскому о победах большевиков над ликвидаторами на собраниях рабочих в России, Ленин восклицает: «Эх, втолковать бы Плеханову, что лучше не глупить, не играть в блоки с мертвецами»[88].

А через несколько недель в письме тому же адресату: «Про Плеханова говорят, будто он послал Мартову «формулу объединения», а Мартов ответил отказом. Несерьезно-де, ибо Вы сильно колеблетесь. По-моему, это либо утка, либо переврано жестоко. Не знаете ли источника сей сплетни?»[89].

Через несколько месяцев Ленин повторяет попытку восстановить контакты с Плехановым. Он пишет ему от имени большевистского журнала «Просвещение», предлагая написать статью в связи с 10-летием со дня смерти Н. К. Михайловского: «Тема тем более важна для пролетарского журнала, что в последнее время народники вновь делают попытки проникнуть в рабочую среду. В этот момент дать критику основных положений народничества (философских и проч.), как они отразились в сочинениях Михайловского, особенно важно для нашего журнала, аудитория которого почти сплошь рабочая»[90].

Плеханов опять не ответил.

Но еще в 1914 году, до начала первой мировой войны, в России и отчасти за границей продолжается сотрудничество большевиков-ленинцев с Плехановым и другими меньшевиками-партийцами в критике ликвидаторов и философов-антимарксистов.

И вместе с тем 26 марта 1914 года Плеханов пишет своему стороннику-примиренцу, принадлежавшему к большевистской партии (были и такие), А. И. Любимову: «…Вы сами понимаете, что я далеко не безусловный сторонник сближения с ленинцами».

В мае того же года Плеханов пишет А. Бурьянову: «Смешно и думать теперь, чтобы толкать вперед кадетов: они безнадежны. Чхеидзе не прав; ленинцы в этом случае берут верный тон. Нужно больше энергии».

Вскоре начинает выходить «Единство» — новая газета, руководимая Плехановым, преемница тихо почившей от отсутствия подписчиков газеты «За партию». Плеханов всячески поддерживает свое новое детище, готовит для нее статьи, несмотря на то, что загружен теоретической работой, особенно по истории русской общественной мысли.

В этот последний перед войной год выходят из печати теоретические работы Плеханова — «Французский утопический социализм XIX века», «Утопический социализм XIX в.» и I том «Истории русской общественной мысли».

В «Истории…» он критиковал буржуазно-либеральные утверждения о том, что русская общественная мысль якобы представляет собой простое заимствование западноевропейских течений и не имеет своих сколько-нибудь значительных и самостоятельных традиций; он решительно опровергал измышления идеологов помещичье-буржуазной контрреволюции (в частности, авторов пресловутого сборника «Вехи»), будто бы русская революционная мысль XIX века «беспочвенна» и страдает «доктринерством». Доказывая, что «наши нынешние (то есть революционные, социалистические. — Авт.) взгляды и стремления представляют собою органический продукт истории русского революционного движения», он сделал справедливые выводы о том, что революционные мыслители России XIX века, особенно Белинский и Чернышевский, были предшественниками марксизма в России, что революционный российский пролетариат является их законным наследником.

С другой стороны, Плеханов отвергал изоляционистские тенденции славянофильских, народнических и других антимарксистских историков общественной мысли в России, которые представляли ее столь специфичной, что не видели никакой ее связи с мировой культурой, а влияние западноевропейской революционной мысли, особенно марксистской, объявляли чуждым «русскому духу», неприемлемым для русских людей, вредным для России. Плеханов доказывал, в частности, неправильность односторонних суждений о русской общественной мысли, как сплошь религиозной, идеалистической и ретроградной. Однако не всегда, особенно в период своего меньшевистского грехопадения, Плеханов последовательно проводил свои марксистские взгляды на историю русской общественной мысли. Еще в 1890 году, говоря об отношении Чернышевского к либералам, Плеханов подчеркивает его убийственные характеристики российского либерализма: «Трусость, недальновидность, узость взглядов, бездеятельность и болтливая хвастливость — вот отличительные качества, какие он видел в тогдашних либералах». Но впоследствии Плеханов уже не придерживается этих глубоко верных характеристик, а в 1912–1916 годах в процессе работы над «Историей русской общественной мысли» еще дальше отходит от них. Испытывая в то время влияние либеральной концепции русского исторического процесса, Плеханов нередко высказывал в «Истории русской общественной мысли» ошибочные взгляды. Так, например, он считал, что все сословия и классы России были закрепощены царизмом, утверждал, что крестьянские движения, роль которых в истории России он недооценил, якобы не расшатывали, а укрепляли помещичье-самодержавный строй. Вместе с тем он преувеличивал влияние западных либерально-буржуазных теорий на русскую общественную мысль и в ряде случаев недооценивал самостоятельное значение ее традиций.

Было бы, однако, неправильно, односторонне судить о взглядах Плеханова на историю русской общественной мысли только по произведениям его последних лет, хотя и в них содержится ценный материал и во многом верные суждения. Заслуги Плеханова как марксистского историка русской общественной мысли значительны и непреходящи. Продолжая дело, начатое Герценом и Чернышевским, он был первым в России теоретиком-революционером, который с позиций марксизма попытался нарисовать грандиозную, впечатляющую картину русской общественной мысли, охватив период от Киевской Руси до начала XX века. Его прекрасная книга о Чернышевском, написанная еще в конце 80-х годов, статьи о Белинском и о Герцене (хотя в последних и содержались существенные ошибки) раскрыли перед читателями духовный облик этих великих революционных мыслителей России, их теоретические искания и огромный вклад в сокровищницу передовой общественной мысли, преемственную связь между ними и русскими марксистами.

Вопреки измышлениям противников революционного направления русской общественной мысли, которые всячески третировали и осуждали все лучшие ее философские и политические традиции, Плеханов доказал, что воинствующий материализм Чернышевского и его соратников, диалектика, понятая Чернышевским и Герценом как «алгебра революции», принципы реалистической эстетики, блестяще воплощенные Белинским и Чернышевским в их критическом анализе русской литературы, и другие достижения передовой русской социально-философской мысли представляют собой законную гордость и неотъемлемое достояние русского народа. Заслуга Плеханова состоит и в том, что в пору «лихолетья», в годы засилья самодержавно-помещичьей реакции и либерально-буржуазной контрреволюции, которые проклинали революционные и материалистические течения русской мысли, объявляли их «незаконнорожденными», он ярко раскрыл в своих произведениях исторический путь борьбы между прогрессивными и реакционными направлениями общественной мысли России. Плеханов убедительно показал тесную связь передовых направлений с освободительными движениями России и Европы, их плодотворное влияние на литературу, искусство, духовную жизнь народов нашей страны.

Даже в незавершенном своем труде «История русской общественной мысли», при создании которого он был уже обременен грузом меньшевистских ошибок и заблуждений, Плеханов тем не менее поставил с позиций марксистской философии многие важные и сложные проблемы истории отечественной и мировой общественной мысли. Плеханов привлек к исследованию колоссальный материал из различных сфер знания и тем самым оставил в науке такие «заделы», которые могут быть продолжены, развиты и воплощены в новых марксистских научных трудах, но должны быть свободны от тех ошибок и ограниченностей, которые привнес меньшевизм в теоретическую и особенно политическую деятельность Плеханова.

На Брюссельском «объединительном» совещании, созванном Международным Социалистическим Бюро с целью объединения всех течений в РСДРП 16–18 июля 1914 года (за 10 дней до начала мировой войны), Плеханов по-прежнему занимал ошибочную позицию, ратуя за «единство» во что бы то ни стало. Когда на совещании Инесса Арманд от имени большевиков прочитала доклад, написанный В. И. Лениным, об условиях, на которых большевики готовы вести переговоры, Плеханов демонстративно заявил, что это не «условия объединения», а «статьи нового уголовного уложения». Плеханова поддержали Р. Люксембург, К. Каутский, Э. Вандервельде. Большинством голосов на Брюссельском совещании была принята резолюция МСБ об объединении всех течений РСДРП. Большевики отказались подчиниться неверным решениям этого совещания.

Вернувшись из Брюсселя, Плеханов говорил Розалии Марковне:

— Все, с меня хватит. Такой грызни, как на этом совещании, я еще не видел. Засяду-ка я лучше за теоретическую работу. Издательство «Мир» торопит со II томом («Истории русской общественной мысли». — Авт.). Он у меня почти готов, но нужно еще посмотреть кое-что в Национальной библиотеке. Собирайся, Роза, поедем вместе. Мне что-то невмоготу больше разъезжать одному.

Несмотря на неправильное, вызывающее поведение Плеханова на Брюссельском совещании, Ленин продолжал ценить его теоретические работы, особенно в области философии, и надеялся на сотрудничество с ним.

Об отношении Ленина, большевиков к Плеханову в это время ярко свидетельствует его письмо, написанное накануне первой мировой войны, во второй половине июня 1914 года, в редакцию газеты «Трудовая правда» (так тогда называлась «Правда», часто менявшая название после репрессий царских властей. — Авт.): «По поводу Плеханова в его «Единстве» надо взять сразу такой тон, что крупный теоретик, с громадными заслугами в борьбе с оппортунизмом, Бернштейном, философами антимарксизма, — человек, ошибки коего в тактике 1903–1907 годов не помешали ему в лихолетье 1908–1912 гг. воспевать «подполье» и разоблачать его врагов и противников, теперь, к сожалению, опять оборачивает свою слабую сторону. Полная неясность его мысли вызвана, может быть, отчасти полной неосведомленностью его: а неясность в том, с кем он хочет единства…»[91]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.