Глава 11. День беды

Глава 11. День беды

В конце июля в Москву прилетел президент США Джордж Буш, теперь уже надо добавлять — старший. Визит был непродолжительным — три или четыре дня, переговоры, обеды, встречи. Первого августа Буш давал прием в честь М. С. Горбачева в особняке американского посольства, известном как Спасо-хауз. Как всегда в таких случаях, было приглашено все советское руководство. Был на приеме и Нурсултан Назарбаев, задержавшийся в Москве после ново-огаревских посиделок.

Поздоровавшись, я увлек его в ту часть помещения слева, где есть комната, напоминающая эркер или большое углубление в стене круглого зала. В глубине этой комнаты стоял черный кожаный диван, на котором одиноко томилась Е. Г. Боннэр. Мы представились, поприветствовали ее и отошли в сторонку.

— Нурсултан Абишевич, — обратился я к Назарбаеву, — завтра Михаил Сергеевич улетает в отпуск, Лукьянов уже в отпуске, а дата подписания Союзного договора так и не назначена. Поговори, пожалуйста, с Горбачевым, тянуть нельзя, против договора явно разворачивается агитация.

— Сейчас Ельцин приедет, мы вдвоем с ним с Михаилом Сергеевичем поговорим. Ты прав: тянуть нельзя, и так-то кое-как его согласовали.

Когда приехал Ельцин и поздоровался со всеми, Назарбаев действительно отвел его в сторону? и они договорились обратиться к Горбачеву с предложением назначить конкретную дату подписания Союзного договора.

Одной из самых больших загадок последних дней советской истории, думаю, навсегда останется вопрос, почему Горбачев уехал в отпуск. Он приложил, без преувеличения, колоссальные усилия, чтобы довести до подписания Союзный договор. Он уже имел информацию о том, что готовится некая акция против него — первое предупреждение он получил от американцев еще в конце июня, а затем, от них же через Г. Х. Попова, после завершения работы в Ново-Огареве. И тем не менее спокойно покинул Москву. Был убежден, что никто на такое не решится? Не знал, что делать? Об этом может сказать только он сам. Если может.

Он даже не стал ждать завершения визита Буша, поручил нам с Е. М. Примаковым проводить американского президента и 4 августа улетел в Крым, на объект «Заря», как называлась на языке спецслужб дача в Форосе. Но дату официального подписания нового Союзного договора определил: 20 августа 1991 года, вторник.

В Москве наступила удивительная политическая тишина.

Для меня она была особенно желанной, так как я остался в Кремле, в той его части, где размещался Верховный Совет СССР, «на хозяйстве» и на лишние хлопоты не напрашивался. Почти все депутаты, председатели комитетов и комиссий были в отпусках, Р. Н. Нишанов тоже отдыхал. Я занимался текущими делами, принимал иностранных гостей — Верховный Совет СССР продолжали чуть ли не каждый месяц посещать десятки делегаций, представлявших парламенты зарубежных стран, — но, главным образом, курировал подготовку процедуры подписания Союзного договора. В этой процедуре кроме официальных «депутаций» республик должна была участвовать и депутация СССР, в которую я был включен. Основная нагрузка по оборудованию Георгиевского зала Большого Кремлевского дворца, где должна была проходить церемония подписания, по подготовке сценария легла на Г. С. Таразевича, народного депутата от Белоруссии, председателя Комиссии по национальной политике и национальным отношениям Совета Национальностей, мне оставалось только просматривать подготовленные им предложения.

Однако через неделю, то есть к 10–12 августа, что-то стало меняться. Неуловимые реакции внешней среды, как сказали бы экологи, начали постепенно превращать политическую тишину в тишину перед политической грозой. Нет, не поступало никаких документов на этот счет, не звучали тревожные звонки по самым «защищенным» телефонам, не врывались взволнованные посетители. Просто что-то витало в воздухе.

17 августа, в субботу, проходило очередное заседание политического совета Движения демократических реформ, сопредседателем которого я был вместе с А. Н. Вольским, Э. Я. Шеварднадзе и А. Н. Яковлевым. Была моя очередь вести заседание, мы обсудили вопрос о том, как расширяется движение, с энтузиазмом приняли в его состав и ввели в политсовет В. В. Бакатина. Перед закрытием заседания я сказал:

— Вы знаете, друзья, может быть, я просто замотался, но впечатление такое, словно что-то назревает, что-то такое, о чем мы не знаем.

Сразу развернулось живое обсуждение, оказалось, что многие обеспокоены этим же, и мы условились, что на следующем заседании политсовета рассмотрим вопрос об опасности реванша антиперестроечных сил.

После заседания А. Н. Яковлев, который в этот день сделал заявление о своем выходе из КПСС, попросил подвезти его до Моссовета, где Г. Х. Попов выделил ему небольшой кабинетик; Александр Николаевич в это время был без всяких постов, даже машину ему не оставили. Мы сели в «членовоз», на котором я тогда ездил, Яковлев что-то съязвил по этому поводу, мол, что в эти катафалки усаживаться трудно, а вылетать из них ох как легко, имея в виду, очевидно, свою судьбу. Заседание наше проходило на Новом Арбате, по-моему, в доме 10, и до здания Моссовета на Тверской мы доехали за несколько минут, пробок не Бульварном кольце тогда еще не было. И когда уже прощались, Александр Николаевич сказал:

— Знаешь, Иван, я уже пару дней назад написал заявление по поводу возможного реванша, так что об этом действительно надо поговорить. Если только мы не опоздали…

Еще через несколько минут я был в Кремле, остановился у входа в Большой Кремлевский дворец, отпустил машину, поднялся в Георгиевский зал. Все было готово, мальчики-горнисты из военного музыкального училища репетировали соответствующее музыкальное сопровождение (потом этот сценарий и декорации были скопированы при подписании Федерального договора РФ), обстановка была торжественной и красивой.

Перейдя Ивановскую площадь, как называется центр Кремля, я вошел в 19-й подъезд здания Верховного Совета и лифтом, который уже вызвали дежурившие на входе сотрудники охраны, поднялся к себе на 4-й этаж. Дежурный секретарь сказала мне, что звонил Лукьянов и просил перезвонить ему в дом отдыха на Валдай.

По спецкоммутатору тогда соединяли мгновенно, и почти сразу же я услышал голос Лукьянова. После приветствий и вопросов, как отдыхается, он спросил:

— К подписанию Союзного договора все готово?

— Да, я только что заходил в БКД, по-моему, все очень здорово, Таразевич — молодец.

— А сценарий Михаилу Сергеевичу послали?

— Еще вчера вечером.

— Ну тогда значит так: я прилечу вертолетом в понедельник вечером, Михаил Сергеевич — утром во вторник. В 12 часов подпишем договор, мы с Горбачевым будем доотдыхать, ты тоже можешь собираться в отпуск. Нишанов приедет на подписание и заменит тебя «на хозяйстве».

Мы распрощались, я просмотрел накопившуюся за день почту, «расписал» ее, то есть дал аппарату поручения по каждому документу и письму, день завершался. В семь вечера я уехал из Кремля. Впереди был воскресный выходной, а следующая неделя виделась особенно хлопотной и важной.

На даче № 25 в поселке Снегири, которая была отведена мне, есть маленькая уютная веранда, она первой освещается солнцем на восходе. Там стоял телевизор, по которому я по многолетней газетной привычке обязательно смотрел новости в семь часов утра, запивая их чашкой растворимого кофе. Так начался и понедельник 19 августа. Только вот новости начались необычно.

Симпатяга ведущая зачитала Заявление Председателя Верховного Совета СССР товарища Лукьянова А. И.

Вот это да! Заявление недвусмысленно гласило, что подписывать Союзный договор нельзя. Но ведь мы с ним только позавчера об этом говорили. С того момента ни единой запятой в тексте документа не изменилось. Что случилось с Лукьяновым?

Некоторая ясность наступила, когда диктор зачитала документы так называемого ГКЧП, Государственного комитета по чрезвычайному положению, указ Г. И. Янаева: «В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей Президента СССР на основании статьи 127 (7) Конституции СССР вступил в исполнении обязанностей Президента СССР с 19 августа 1991 года». Далее шло Заявление советского руководства. И опять: «В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем обязанностей Президента СССР и переходом… полномочий Президента СССР к вице-президенту СССР Янаеву Геннадию Ивановичу… заявляем…»

Заявили: введение чрезвычайного положения в отдельных местностях СССР на срок до 6 месяцев с 4 часов по московскому времени 19 августа 1991 года…

Заявили: на всей территории СССР безусловное верховенство имеют Конституция СССР и Законы Союза ССР…

Заявили: в состав ГКЧП входят Бакланов О. Д. — первый заместитель Председателя Совета Обороны СССР (Председателем, понятно, был Горбачев), Крючков В. А. — председатель КГБ СССР, Павлов В. С. — премьер-министр СССР, Пуго Б. К. — министр внутренних дел СССР, Стародубцев В. А. — председатель Крестьянского Союза СССР, Тизяков В. А. — председатель Ассоциации государственных предприятий и объектов промышленности, строительства, транспорта и связи СССР, Язов Д. Т. — министр обороны СССР, Янаев Г. И. — и. о. Президента СССР…

Заявили: все это делается, «идя навстречу требованиям широких слоев населения», а также что решения ГКЧП обязательны для исполнения всеми органами власти и управления, должностными лицами и гражданами на всей территории Союза ССР.

Начали что-то говорить из «Обращения к советскому народу», но дальше я уже не слушал. На даче были системы правительственной связи, но никто по ним ни разу за последние сутки не позвонил, никакой информации о происходящем у меня не оказалось. Вот тебе и предчувствия…

Попросив жену побыстрее собраться, я вышел посмотреть, пришла ли машина, уверенный, что не придет. К удивлению, машина уже стояла на площадке перед дачей, водитель нервно прогуливался рядом. Водители из кремлевского гаража, как правило, люди начитанные, культурные, всегда в курсе происходящих событий. Но на сей раз он знал столько же, сколько и я. Рассказал, что доехал нормально, что в городе никаких изменений пока не заметно.

— А обратно-то доедем? — спросил я.

— Не знаю, — пожал плечами водитель. — Во всяком случае, телефон в машине работает.

Жена собралась быстро и где-то уже около восьми часов мы направились в Москву. Волоколамское шоссе выглядело как обычно в понедельник — загружено, но не чрезмерно, а вот когда свернули на кольцевую автодорогу, сразу же встретили колонну бронетехники, она шла по внутренней стороне кольцевой в сторону Ленинградского шоссе. На подъезде к Рублевскому шоссе встретили вторую такую же колонну. Возникло опасение, что в Кремль нам не проехать.

У Боровицких ворот, через которые мы обычно проезжали, стояли танки. С другой их стороны, уже в Кремле, дежурили два бронетранспортера. Никто нас не остановил.

От 19-го подъезда здания Верховного Совета я отправил машину отвезти жену на квартиру, поздоровался с охраной, спокойной и приветливой, как всегда, поднялся на четвертый этаж и… запнулся. У кабинета Лукьянова стоял дежурный офицер. Обычно этот пост выставлялся только если председатель Верховного Совета был на работе.

— А что, председатель у себя? — спросил я дежурного офицера.

— Да он уж очень давно у себя, — ответил тот.

Тогда я и не подумал даже, что за этим осторожным ответом кроется не смысл «приехал рано», а смысл «провел здесь вчерашний вечер, ночь и сейчас уже принимает посетителей». Против обыкновения, я не заглянул в приемную Лукьянова, чтобы поздороваться с дежурными помощниками, а быстро прошел к себе, досадуя: надо же, давно приехал, мог бы и в машину позвонить, если не на дачу, хотя бы сказать, в чем дело.

В кабинете надрывались телефоны. Времени было 8 часов 45 минут. Первой я снял трубку телефона закрытой междугородной правительственной связи, известной как «ВЧ» — весьма чрезвычайно. Звонок был с какого-то командного пункта Тихоокеанского флота, звонил прорвавшийся туда Борис Резник, корреспондент газеты «Известия», ныне депутат Государственной Думы.

— Иван Дмитриевич, что происходит?

— Антиконституционный переворот, Боря, путч! Только это и могу тебе сказать, понял?

Не успел положить трубку — звонок с еще одного флота, теперь Черноморского. У телефона народный депутат от севастопольского территориального округа Виктор Ноздря. Тот же вопрос, тот же ответ.

Не могу сказать, сколько было звонков в то утро от народных депутатов, находящихся в своих округах. К ним, прежде всего, обращались люди, спрашивая, что бы это значило? А ответов у них не было. Многие хотели немедленно лететь в Москву, я просил их подождать хотя бы до вечера, так как не знал, дадут ли им вылететь и долететь. Кабинет постепенно наполнялся людьми, многие депутаты-москвичи оказались в Кремле почти одновременно со мной. Внезапно зазвонил городской телефон, номер которого знали всего пять-шесть человек. Говорил А. Н. Яковлев:

— Иван, за мной уже приехали. Две машины стоят внизу. В квартиру пока не поднимались.

— Не выходи никуда, Александр Николаевич. Информации у меня пока никакой. Сейчас буду искать Примакова, Вольского и Бакатина, остальные члены Совета Безопасности, по-моему, в отпуске. Потом созвонимся.

Примакова на месте не оказалось. С Вольским и Бакатиным удалось созвониться сразу. На мой вопрос о здоровье Горбачева Аркадий Иванович отреагировал необычно резко:

— Брехня это, Ваня! Я только вчера днем с ним разговаривал, он был в полном порядке. Эти идиоты ничего более убедительного придумать не могли. Да от идиотов и ждать нечего, — и кое-что добавил еще.

В. В. Бакатин был явно взволнован, но говорил спокойно:

— Мы с ним каждый день созваниваемся, даже намека никакого не было. Говорил, правда, что спина чуть побаливает, старый радикулит, но не больше. А это просто афера. Да ты спроси у Ревенко, он вчера из Фороса приехал.

Я разыскал Григория Ивановича Ревенко, тогда советника Горбачева, а после путча — руководителя его аппарата, сменившего на этом посту В. И. Болдина. Ревенко подтвердил, что Горбачев еще вчера был вполне здоров.

Народные депутаты, собравшиеся в кабинете, слушали эти разговоры, совещались и все активнее начинали требовать немедленного созыва сессии Верховного Совета СССР, а затем и съезда.

В половине одиннадцатого проснулся телефон прямой связи — Лукьянов:

— Ты извини, что я тебя с утра принять не мог, тут, понимаешь, много народу сразу пошло.

— Погоди! — перебил я довольно резко. — Скажи, что с Горбачевым? Что вы задумали?

— А я тут ни при чем. Вообще не понимаю, зачем они мое Заявление пристегнули к своим документам, я вообще его еще в отпуске писал.

— А что с Горбачевым?

— С Горбачевым плохо. Лежит, говорят, ни на что не реагирует. Вчера к нему летали…

— Пусть не вешают тебе лапшу на уши! — заорал я к удивлению собравшихся. — Я только что разговаривал с Вольским, с Бакатиным, с Ревенко — все они еще вчера общались с президентом. Никакой болезни у него нет, чуть спина побаливает и только! Давай срочно собирать сессию.

— Ну, не знаю, не знаю. Про Горбачева я, конечно, выясню и, если что не так, все сделаю, ты же понимаешь. А сессию мы можем созвать только по регламенту, через семь дней, двадцать шестого. Я уже распорядился ее готовить, документы тебе скоро принесут.

Он положил трубку.

С этого момента я стал направлять депутатов в «Белый дом». Приходили и союзные, и российские депутаты, я рекомендовал им идти в здание Верховного Совета РСФСР. Некоторые за день успевали побывать там по 2–3 раза, возвращались и рассказывали о происходящем на улицах. Тревога и растерянность нарастали.

После двенадцати часов пришел Р. Н. Нишанов, он отдыхал в Крыму, в санатории «Южный» и только что прилетел в Москву:

— Слушай, что происходит? Кто тут командует?

В ответ я стал расспрашивать, видел ли он Горбачева, что знает о его состоянии.

— Нет, видеть не видел, но дважды разговаривал с ним по телефону. А состояние — так в «Южном» же его помощники живут. Они к нему каждый день ездили. Шаха (так мы между собой называли Г. Х. Шахназарова) я вчера видел, он ни о чем таком даже не заикнулся.

Рафик Нишанович, которого многие воспринимали как фигуру несколько комическую, как «личный рафик Михаила Сергеевича», на самом деле обладал очень острым умом и большим политическим опытом. Считалось в свое время, что он — самый перспективный секретарь ЦК Компартии Узбекистана. Видимо, это и сослужило ему плохую службу. У него начались конфликты с всесильным тогда первым секретарем ЦК КП республики, кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС Шарафом Рашидовым. В результате Нишанов отправился послом в Пакистан и более чем на десять лет исчез с политической сцены Советского Союза. Только Горбачев отозвал его с дипломатической работы и рекомендовал на пост первого секретаря ЦК Компартии Узбекистана. Но он же «сдернул» Нишанова с этого поста, едва тот установил мало-мальский контроль над республикой, и рекомендовал Председателем Совета Национальностей Верховного Совета СССР.

Мы сразу же решили идти к Лукьянову и требовать срочного созыва сессии Верховного Совета.

Лукьянов встретил нас приветливо и даже вроде бы весело:

— Авантюра это, то, что они затеяли. Авантюра! Конечно, сессию надо срочно созывать. Но обстановка сложная, сами понимаете. Поэтому будем действовать точно по регламенту. Самый ближайший срок — 26 августа. Я дал распоряжение Рубцову, он уже все готовит для сессии.

Мы ушли от Лукьянова, как уходили всегда — все нормально, ситуация контролируется, работаем по закону.

Это был день кошмаров.

Наша с Нишановым беда, до сих пор не понятая, заключалась в простой ситуации: в отсутствие Председателя Верховного Совета председатели палат имели право созвать сессию своим совместным решением. Если же председатель был на месте, мы превращались в статистов. И вовсе не потому, что так было записано в регламентах. Но, прежде всего, потому, что чиновничий аппарат Верховного Совета в таких случаях как бы растворялся в атмосфере — никого не было, никто ничего не знал, телефоны умолкали, люди оказывались больными и т. п. Если уж сам Верховный Совет называли «лукьяновским», то его аппарат был таковым без всяких кавычек и оговорок. Выросший в этом аппарате, поднявшийся с должности мелкого клерка до главы законодательной власти страны, обладавший отличной памятью, Лукьянов держал в своей голове буквально досье на каждого из тысячи двухсот работников аппарата — от заведующих отделами до уборщиц, и отладил такую систему управления, что знал, как мне кажется, не только о деятельности каждого сотрудника, но и о его мыслях. А возможно так и было.

В 15 часов мне позвонили из «Комсомольской правды», где как раз в этот день публиковалась моя статья, о которой упоминается в главе о партии, и сообщили, что ГКЧП закрыл газету. Как закрыл? Указом Янаева. Утром я, видимо, не дослушал до конца чтение документов, которые уже успели подготовить путчисты. Позвонил в канцелярию — нет. Какие-нибудь документы от Янаева поступали? Нет. Как же так — ведь по закону о чрезвычайном положении он должен вносить на утверждение Верховного Совета все документы, с этим связанные. Где они? Через час документ привезли. Оказалось, это не указ, а постановление ГКЧП. Вот оно:

Государственный Комитет по чрезвычайному положению в СССР.

Постановление ГКЧП № 2.

О выпуске центральных, московских городских и областных газет.

В связи с введением с 19 августа 1991 г. в Москве и на некоторых других территориях Союза Советских Социалистических Республик чрезвычайного положения и в соответствии с пунктом 14 статьи 4 Закона СССР «О правовом режиме чрезвычайного положения» Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР постановляет:

1. Временно ограничить перечень выпускаемых центральных, московских городских и областных общественно-политических изданий следующими газетами: «Труд», «Рабочая трибуна», «Известия», «Правда», «Красная звезда», «Советская Россия», «Московская правда», «Ленинское знамя», «Сельская жизнь».

2. Возобновление выпуска других центральных московских городских и областных газет и общественно-политических изданий будет решаться специально созданным органом ГКЧП СССР.

Государственный Комитет по чрезвычайному положению в СССР.

Москва, Кремль

19 августа 1991 г.

И печать — общего отдела аппарата президента СССР.

Мои розыски указа или постановления по газетам имели и побочный результат. Очевидно, люди, готовившие документы ГКЧП, вспомнили, что ведь их надо утверждать Верховным Советом СССР! Ближе к вечеру фельдегерь принес объемистый пакет. Документы, содержащиеся в нем, открывались «сопроводиловкой» Янаева:

Верховный Совет СССР

В соответствии со статьей 2 Закона СССР «О правовом режиме чрезвычайного положения» незамедлительно вношу на утверждение Верховного Совета СССР решения, связанные с введением чрезвычайного положения в отдельных местностях страны.

и. о. Президента СССР Г. Янаев.

Подпись «и. о.» была начертана рукой, которая явно не слушалась своего хозяина… Это была единственная «живая» подпись Янаева, во все остальные документы подпись была просто впечатана на машинке или же там стояло: «ГКЧП» или «члены ГКЧП».

Где-то в это же время позвонил Егор Яковлев, тогда главный редактор газеты «Московские новости», с сегодняшнего дня закрытой ГКЧП. Как я уже писал, мы с ним долгое время вместе работали в «Известиях», хорошо знаем друг друга. Он сообщил, что большая группа редакторов «приостановленных» газет решила срочно создать некую новую общую газету, что Полторанин (тогда председатель Комитета по печати РСФСР) их поддержал, каково мое мнение? Я ответил, что, безусловно, газету надо создавать, а главное, выпустить ее в свет как можно быстрее. Так рождалась «Общая газета», благополучно здравствующая до сих пор.

К концу дня поток посетителей нарастал, сам я уже охрип от телефонных разговоров. Депутаты шли целыми группами, многие прервали отпуска, и я в сотый раз отвечал на вопросы о здоровье Горбачева и о том, когда будет сессия или съезд. Кто-то в очередной раз возвратился от «Белого дома» и рассказывал о баррикадах, о танках, перешедших на сторону защитников, об указе Б. Н. Ельцина. Звонил Э. А. Шеварднадзе, сказал, что он тоже пойдет к зданию ВС РСФСР, звонил А. Н. Яковлев, сообщил, что все в порядке, Ельцин прислал ему охрану и он договаривается с Г. Х. Поповым, чтобы завтра, 20-го, провести митинг на площади у Моссовета, нынешней мэрии. Стремительно, как он двигался всегда, ворвался в кабинет Сергей Сергеевич Алексеев, председатель Комитета конституционного надзора СССР, вручил мне заявление членов комитета, подписанное самим Алексеевым, С. Босхоловым, С. Мирзоевым, М. Пискотиным, В. Филимоновым — известными, уважаемыми юристами. Заявление содержало жесткую оценку происходящего и обращение к Верховному Совету СССР с четкими запросами:

«а) Имеются ли достаточные и надлежащим образом подтвержденные данные о том, что М. С. Горбачев действительно не может далее исполнять по состоянию здоровья обязанности Президента СССР;

б) намерен ли Верховный Совет рассматривать вопрос об утверждении указа Янаева о введении в отдельных местностях чрезвычайного положения, имея в виду, что Закон «О правовом режиме чрезвычайного положения» не предусматривает таких мер, как создание ГКЧП и наделение его функциями высшего органа государственной власти СССР (здесь и далее в документе подчеркнуто мною. — Авт.).

Комитет конституционного надзора, видимо, уже оценивая логику действий ГКЧП, напоминал нам, что по Конституции и по упомянутому выше закону чрезвычайное положение во всей стране может быть введено только Верховным Советом СССР!»

Это был серьезный и важный документ.

В свою очередь, я ознакомил С. С. Алексеева с телеграммой Г. Янаева в адрес президентов, председателей Верховных Советов республик, председателей краевых, областных Советов народных депутатов. Вот она:

Направляю документы Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР.

Прошу распространить их и неуклонно исполнять всем органам власти, должностным лицам и гражданам на всей территории страны.

Вице-президент СССР Г. Янаев

19 августа 1991 г.

Посоветовавшись, мы пришли к выводу, что такое послание очень уязвимо с точки зрения закона, так как предписывает исполнять распоряжения незаконного, никем не утвержденного органа.

Домой я отправился, только узнав, что Лукьянов тоже уезжает. Вызвал машину, сбежал по лестнице вниз, увидел, что в нише у 19-го подъезда стоит ЗИЛ Лукьянова, сам он явно просматривался в салоне машины, но попытки выйти не сделал. Я помахал ему рукой, он ответил тем же. Черная неуклюжая громадина медленно сдвинулась с места, поворачивая на выезд через Боровицкие ворота. В ту же секунду на краю Ивановской площади с визгом развернулся второй ЗИЛ и занял место сопровождения: сзади и чуть справа.

«Ого! — подумал я, — лукьяновские-то акции, оказывается, на самом верху!»

Дело в том, что ЗИЛ сопровождения ходил только за президентом СССР, все остальные граждане — члены Политбюро, председатели и иная охраняемая публика — на «хвост» больше «Волги» со спецдвигателем не претендовали.

Времени было около 23 часов.

На улицах спокойно и многолюдно, хотя чрезвычайное положение в Москве уже объявлено указом «и. о. президента». Грамотеи, обслуживающие ГКЧП, видимо, не утруждали себя поиском убедительных формулировок:

В связи с обострением обстановки в г. Москве… вызванным невыполнением Постановления Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР № 1 от 19 августа 1991 г., попытками организовать митинги, уличные шествия и манифестации, фактами подстрекательства к беспорядкам, в интересах защиты и безопасности граждан в соответствии со статьей 127 (3) Конституции СССР постановляю:

Объявить с 19 августа 1991 года чрезвычайное положение в г. Москве.

Комендантом города Москвы назначить… генерал-полковника Калинина Н. В., который наделяется…

Исполняющий обязанности Президента Союза ССР Г. Янаев

Москва, Кремль

19 августа 1991 г.

№ Ук — 2437

Вот так. 19-го выступили с Заявлением, 19-го приняли постановление № 1, 19-го убедились в «попытках» и «фактах», 19-го же сочинили этот указ. Жаль, что на документах не проставлено точное время, убежден, что оно было бы одинаковым и для постановлений ГКЧП и для указов Янаева.

Москвичи не обратили на грозные приказы ни малейшего внимания. Мы проехали по набережным, где стояло особенно много бронетехники — экипажи сидели на броне. За день машины прокалились так, что от них веяло жарой, многие солдаты разделись до пояса, заигрывали с девчонками, кое-где пытались «развернуть агитацию в войсках» союзные и российские депутаты. Москвички постарше несли солдатам кто молока, кто лимонаду, кто просто водички. Потом стало известно, что и водочку приносили тоже, но командиры за этим будто бы строго следили. Если бы не эти танки и солдаты на броне, августовский вечер 19-го ничем бы не отличался от любого другого теплого летнего вечера.

Между тем именно в этот вечер решалась судьба этого пресловутого путча и добро бы только его. Уже прошла знаменитая пресс-конференция Янаева и компании, уже Борис Ельцин подписал указ о переводе подразделений МВД, КГБ и армии, расположенных на территории России, в свое подчинение. Уже начался раскол в рядах самих путчистов. Момент, когда надо было принимать принципиальные решения — или применять силу или отступать, они, слава богу, упустили. Янаев так ни на что и не решился. Думаю, что этим он спас себя, своих подельников и жизни многих — многих ни в чем не повинных людей, которым, как всегда, пришлось бы расплачиваться собственными головами, повернись события иначе. Впрочем, об этом уже много написано.

Понимали ли это сами заговорщики? Во всяком случае, то, что все их планы идут наперекосяк, не могли не понимать. Кое-кто из них погрузился в привычный пьяный угар, кто-то пытался надавить на Янаева. К Лукьянову это не относилось. Он вел свою собственную, тонко рассчитанную игру, надеясь остаться в выигрыше при любом исходе. Наверное, это обстоятельство можно считать определяющим для второго дня путча — 20 августа.

На работу я приехал совсем рано, не было еще и восьми часов. Впрочем, можно было с работы и не уезжать, ночь прошла без сна, дома тоже было много телефонов и разговоры продолжались до утра.

Сразу же в кабинете снова начали «кучковаться» народные депутаты, которые пришли с твердым намерением добиться встречи с Лукьяновым. Рассказывали, как прошла ночь у «Белого дома». Уже после 24 часов туда приезжал Э. А. Шеварднадзе, это очень подбодрило дежурившую на баррикадах молодежь. Ельцин из здания не выезжал, вокруг него была масса народу. Но уже с утра начинали говорить, что вечером возможен штурм. Я попросил собравшихся, чтобы членов Верховного Совета — военных они направляли ко мне для консультации. И занялся бумагами, так как уже принесли проекты решений предстоящего заседания Президиума нашего парламента.

Проекты эти были любопытны как образчик бюрократической тонкости, за которой, однако, скрывалась принципиальная позиция. Вот один из этих проектов:

Постановление

Президиума Верховного Совета СССР

О внесении на утверждение Верховного Совета СССР решений о введении чрезвычайного положения в отдельных местностях СССР.

Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

Внести на утверждение Верховного Совета СССР решения, связанные с введением чрезвычайного положения в отдельных местностях СССР.

Председатель

Верховного Совета ССР.

Я правлю текст проекта. Заменяю слова «утверждение» словами «рассмотрение», а «решения» (чьи?) — словами «вопросы, связанные с введением». Возвращаю проекты документов в секретариат. Через несколько минут приносят новый вариант: правка моя не принята, но добавлен еще один пункт:

«2. Поручить Комитетам Верховного Совета СССР по государственному строительству, по законодательству и правопорядку, по делам обороны и безопасности в трехдневный срок подготовить заключения по решениям, связанным с введением чрезвычайного положения в отдельных местностях СССР».

То есть опять — решения должны быть утверждены. А уж после утверждения пусть комитеты готовят свои заключения. И главное: снова решения как бы «соткались из воздуха» — властного субъекта, их принявшего, Верховный Совет своим вниманием не удостаивает.

Возвращаю с возражениями и этот проект. Приносят еще один.

Об обстановке в стране

Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

Принять к сведению сообщение вице-президента СССР тов. Янаева Г. И. о ситуации, сложившейся в стране, и причинах, вызвавших принятие решений о введении чрезвычайного положения в отдельных местностях СССР.

Председатель Верховного Совета СССР.

Замысел все больше выявляется. После вчерашней пресс-конференции Янаева нельзя выпускать на трибуну Верховного Совета, он не добьется поддержки даже самых управляемых депутатов, все его объяснения будут просто разбиты и осмеяны. Кроме того, на сессию обязательно придут депутаты — не члены Верховного Совета, по регламенту они хотя и не голосуют, но выступать имеют право. В Президиуме же, считает, видимо, Лукьянов, он царит полностью и проведет любое решение. Кроме того, этим решением Президиум будет «повязан» и на сессии объясняться будет не один председатель, а весь Президиум. Да может быть, и сессию в этом случае не надо собирать…

Звоню Н. Ф. Рубцову, добросовестнейшему работяге, буквально сутками сидевшему в своем кабинете, но полностью подмятому Лукьяновым, устраиваю скандал. Вскоре прибывает новый проект.

Президиум Верховного Совета постановляет:

1. Внести на рассмотрение Верховного Совета СССР предложение о включении в повестку дня внеочередной сессии следующего вопроса:

Об обстановке в стране и решениях, связанных с введением чрезвычайного положения в отдельных местностях СССР (доклад тов. Янаева Г. И.).

2. Открыть сессию 26 августа с. г. в 10 часов утра. Рассмотрение вопроса, включенного в повестку дня сессии, провести на совместных заседаниях палат.

Тем временем депутаты, два дня толкавшиеся в кабинетах и коридорах Верховного Совета, добились встречи с Лукьяновым.

Участник этой встречи, бывший корреспондент «Известий» в Якутии, народный депутат СССР от Якутского городского национально-территориального округа № 690 О. П. Бородин, рассказывал потом: «Мы ставили перед Лукьяновым два вопроса:

Во-первых, признать действия ГКЧП незаконными, во-вторых, немедленно созвать сессию Верховного Совета СССР. Лукьянов уходил от прямых ответов и даже пытался в какой-то мере обосновать действия ГКЧП, ссылаясь на сложную ситуацию в стране и письма трудящихся. Сказал, что якобы 13 августа разговаривал с Горбачевым и тот жаловался на давление и сердце. Лукьянов заявил, что читал медицинское заключение об ухудшении здоровья Горбачева и что такое заключение у него есть.

Депутаты стали говорить, что народ требует, чтобы это заключение было опубликовано, народ хочет знать, что с Президентом страны. Лукьянов отрезал, что он не позволит говорить от имени народа…»

Трясина лжи, созданная самими членами ГКЧП, засасывала их все глубже. Приходилось лавировать, увиливать от общения с депутатами и придумывать все новую ложь.

Во второй половине дня к Лукьянову приехала российская делегация — вице-президент России А. В. Руцкой, председатель российского парламента Р. И. Хасбулатов, председатель Совета Министров И. С. Силаев. Они потребовали, собственно, того же, что требовали все: немедленно собрать Президиум Верховного Совета СССР, принять решение о противоправности действий ГКЧП и срочно созывать сессию Верховного Совета. Лукьянов то убеждал их в том, что они неправильно оценивают ГКЧП, то упрекал в неправильном поведении, повторяя, что Горбачев заболел, тяжело заболел, возможно, безнадежно1

Да, лихая участь готовилась президенту СССР.

Я и сейчас не могу убедительно объяснить ни себе, ни другим, почему А. И. Лукьянов избрал такую линию поведения. Ну, во-первых, со мной. Мы же были близкими приятелями, дружили семьями, вместе отмечали праздники, дни рождения. Наши дачи располагались рядом, нередкими были совместные прогулки после работы или в выходные. Оба мы были заядлыми трудоголиками, любителями литературы и вроде бы оба уж не очень и стремились в политику-то. Не раз мы вместе выполняли какие-то совместные задания того или иного секретаря ЦК КПСС. Собственно, это нас и познакомило в 1974 году, когда мы в Серебряном бору, на даче № 16 писали секретарю ЦК по сельскому хозяйству, члену Политбюро Ф. Д. Кулакову доклад на торжественном заседании в честь очередной годовщины Октябрьской революции.

Лукьянова тогда только что взяли консультантом в отдел организационно-партийной работы ЦК КПСС, на политических текстах он еще руку не набил, но юридическая подготовка его была конечно же вне конкуренции среди консультантов. Он все время пытался вписать в доклад фразу: «Политическая система государства диктатуры пролетариата, выполнив свою историческую миссию, закономерно переросла в политическую систему общенародного государства». Я работал над всем текстом и безжалостно раз за разом вычеркивал эту фразу, так как наш докладчик, хорошо разбиравшийся в траво- и севооборотах, вряд ли понял бы и сумел нормально ее произнести. Лукьянов сердился, вписывал ее вновь, я снова вычеркивал, пока, наконец, Н. А. Петровичев, первый заместитель заведующего отделом оргпартработы и непосредственный начальник Лукьянова, не накричал на него.

Следующие наши посиделки были в 1977 году, когда на той же даче готовилась Конституция СССР, названная позже «брежневской». Здесь уже роли переменились, Лукьянов оказался настолько в своем амплуа, что даже А. Е. Бовин, редко кому выдававший комплименты, говорил, что, если бы «Лукьяныча» не было, его следовало бы придумать.

После триумфального принятия Конституции Лукьянов был назначен начальником Секретариата Верховного Совета СССР, а я ушел на журналистскую работу в редакцию «Правды». Но наши добрые отношения сохранились, а после того как я был утвержден главным редактором газеты «Известия», стали совсем дружескими.

Конечно, я не мог не замечать определенного лукьяновского эгоцентризма, некой маски государственной озабоченности, которую он любил надевать на себя при каждом визите к руководству, объявляя в приемной так, что слышно было на весь коридор:

— Я у Василь Васильича! Я у Тенгиза Николаевича![31]

После избрания меня Председателем Совета Союза Верховного Совета мы вообще работали рука об руку, стараясь поддерживать и страховать друг друга. И хотя здесь я обнаружил еще одну сторону таланта Анатолия Ивановича — его выдающееся владение аппаратной интригой, умение разобщить и столкнуть людей, взаимодействие которых ему не нравилось, мне все равно казалось, что уж в наших-то отношениях царит полная доверительность. Этого убеждения не поколебала даже «черная кошка» конфликта из-за кадровых перемен в редакции «Известий», курировать которую было поручено мне, но о переменах в которой, произведенных Лукьяновым, я узнал только от самих газетчиков. Но этот случай, конечно же, был сущей ерундой на фоне трагедии, затрагивающей судьбы всей страны. До сих пор считаю, что он никак не мог побудить Лукьянова к скрытности и ко лжи в глаза.

Во-вторых, с М. С. Горбачевым. Если меня Лукьянов знал лет десять, то с Горбачевым-то они знакомы были, кажется, всю жизнь. Опытнейший аппаратчик, Лукьянов никогда не афишировал этого знакомства — о том, что они учились в одно время и на одном факультете МГУ, мы узнали только после того, как Михаил Сергеевич стал секретарем ЦК КПСС. Только после этого мне стало ясно, почему при отборе кандидатур выступавших при обсуждении Конституции СССР на внеочередной сессии Верховного Совета СССР 7 октября 1977 года Лукьянов предложил Горбачева М. С., первого секретаря Ставропольского обкома КПСС: молодой, хорошо говорит. Тогда же, на 16-й даче, было написано выступление Горбачева, как и всех других, выходивших на трибуну сессии, и даже речь Л. И. Брежнева с подведением итогов работы редакционной комиссии, в которой он «соглашался» с внесенными предложениями. По выступлению Горбачева, помню, он «счел возможным» дополнить статью 125-ю Конституции положением об обязательном рассмотрении рекомендаций комиссий Верховного Совета в государственных и общественных структурах. О, времена! О, нравы!

Естественно, что будущий президент СССР, переехав на работу в Москву, должен был опираться, прежде всего, на Лукьянова. Стоило Михаилу Сергеевичу более менее утвердиться в руководстве КПСС, он двинул однокашника на пост первого заместителя заведующего общим отделом ЦК КПСС — это был один из ключевых постов в партийном аппарате. Тем более, все понимали: карьера заведующего общим отделом К. М. Боголюбова, правой руки К. У. Черненко, закончится вместе с Черненко. Что, правда, не мешало Лукьянову по-прежнему громогласно объявлять своим секретарям: «Я у Клавдия Михайловича!»

Действительно, Лукьянов стал заведующим общим отделом сразу же, как только Горбачева избрали Генеральным секретарем ЦК КПСС. Теперь он уже сам регулировал доступ к Горбачеву и людей, и информации, получив громадное влияние на политику ЦК КПСС, а значит, и на жизнь страны. Но его восхождение к партийной власти на этом не закончилось: в 1987 году его избирают секретарем ЦК, а затем и кандидатом в члены Политбюро.

Но если сказать только это, значит, ничего не сказать. Горбачев сделал Лукьянова руководителем отдела административных органов ЦК КПСС, что означало контроль над всеми, как теперь говорят, силовыми структурами СССР, над юстицией и судом. Пост этот был настолько важен, что ни один генсек не выпускал его из-под своего непосредственного кураторства, назначая на адмотдел обычного заведующего и никогда — секретаря. Данный факт показывает меру доверия Горбачева Лукьянову.

Дальше последовало то, что все могли наблюдать по телевидению: Горбачев совмещает пост генсека с постом председателя Президиума Верховного Совета СССР, рекомендует Лукьянова своим первым заместителем, то есть на практике полностью поручает ему всю систему Советов. Именно Лукьянов стоял у истоков рождения «президентского государства — СССР». И не зря. После избрания Горбачева президентом тот уверенно проводит Лукьянова на место председателя Верховного Совета. Заметьте: не президиума, а Верховного Совета. Карьера небывалая. Но, очевидно, есть сермяжная правда в словах о том, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

А день 20 августа шел своим чередом и не было ему дела до наших мелких и крупных катастроф. Где-то около 16 часов я поехал на Зубовскую площадь, 4, где была оборудована телестудия «ТВ-Новости», имевшая выход на зарубежное телевидение, — наше, как известно, в эти дни услаждало взоры и слух соотечественников «Лебединым озером». Интервью брал у меня Вячеслав Костиков, которого позже Россия узнала как пресс-секретаря Бориса Ельцина. Думаю, что это интервью хорошо показывает, сколь малой информацией мы располагали.

Вопрос. Что сейчас происходит в Кремле, вы только что оттуда, какое настроение и как лично вы оцениваете ситуацию, сложившуюся с введением чрезвычайного положения? Я так называю эти события, хотя хочется назвать их другими словами.

Ответ. Естественно, что нас, как законодательную власть, интересуют, прежде всего, правовая основа, правовая оценка событий. Если говорить начистоту, — я высказываю, конечно, свою личную точку зрения, — здесь мы имеем дело с незаконным, неконституционным действием, с полным нарушением именно тех статей Конституции СССР и закона о чрезвычайном положении, на которые ссылаются члены ГКЧП.

Дело в том, что Верховный Совет никуда не исчезал. Он мог собраться в любую минуту. Можно было собраться в течение одного-двух дней. И можно было совершенно законным путем поставить перед Верховным Советом вопрос о том, что президент по каким-то причинам не может исполнять свои функции.

Сейчас же у нас получилась ситуация, что мы даже не имеем перехода власти из рук в руки. Ведь в любой стране, если вице-президент сменяет президента, он должен принести присягу, и только после присяги его указы или акты приобретают нормативную силу.

Вопрос. А может, это определяется тем, что просто удобна такая форма — чрезвычайное положение?

Ответ. Какая тут форма — все наоборот! Сначала издается указ — я-де вступаю в должность президента, затем объявляется чрезвычайное положение, формируется ГКЧП. Еще раз хочу повторить, что считаю это действо незаконным, неконституционным и надеюсь на то, что Верховный Совет выскажется об этом с полной определенностью.

Вопрос. Что же так торопило, что побуждало к таким экстраординарным решениям?

Ответ. У нас впереди было только одно событие, которого, впрочем, ждал весь мир и ждал советский народ, а именно — подписание Союзного договора. Ничего более чрезвычайного впереди не было. Этой акцией определенные силы сорвали подписание Союзного договора, к которому мы шли два года с таким трудом, с таким напряжением.

Вопрос. Нежелание подписывать Союзный договор, видимо, — главная побудительная причина. Но кто за этим? Вы сказали «определенные силы». Это странная формула, которая всегда нас очень будоражит.

Ответ. Вы сами можете ответить на этот вопрос, если посмотрите на состав ГКЧП. Вы увидите, что он чуть ли не на половину состоит из представителей военно-промышленного комплекса и людей, в той или иной мере причастных к этой сфере. Вы знаете также, что ВПК занимает в нашей экономике непомерно большое место — в некоторых республиках половину, а то и больше всей промышленности. Началась конверсия, началось разоружение, то есть определенные подвижки в военно-промышленном комплексе, который привык к безотказной даче всех и всяких материалов, к особым условиям работы и, естественно, расставаться с этим не хочет.

Есть и другая сила, я тоже назову ее с полной определенностью. Мне кажется, что здесь не последнюю роль сыграли страхи, которые испытывает КПСС, ранее правящая, а сейчас наиболее сильная политическая партия, в связи с подписанием Союзного договора.

Вопрос. Вы верите словам Янаева о возвращении М. С. Горбачева и продолжении совместной работы?

Ответ. Я должен сказать, что вчерашняя пресс-конференция, на которой выступали члены ГКЧП, произвела на меня угнетающее и отталкивающее впечатление. Я, как журналист, как политический деятель, конечно, встречал всякую ложь. Но редко бывает ложь такого масштаба и такой неприкрытости. Я-то знал, что накануне вечером, 18 числа, мои знакомые беседовали с Горбачевым, который находился в очень хорошем, нормальном состоянии. Обсуждал, как будет организовано подписание Союзного договора, был полон уверенности, что сегодня, 20-го, это подписание состоится.

А потом, кто поставил диагноз его здоровью? Павлов, Янаев? Я таких врачей не знаю. Вчера сказали, что организм у М. С. Горбачева подизносился. Ну, знаете, если на таком уровне будут даваться объяснения, если на таком уровне будут приниматься решения этим комитетом, то мы уж точно попадем в суперчрезвычайную ситуацию, в ситуацию гражданской войны, в ситуацию полного развала и деградации страны.

Вопрос. Вы обратили внимание, вчера я задал вопрос о том, когда мы сможем увидеть Михаила Сергеевича. И получил ответ: как только поправится. Если следовать такой логике, то процесс выздоровления может затянуться надолго, а может пройти и очень быстро. Как вы считаете, Михаил Сергеевич сейчас находится в Москве или на юге?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.