Глава 4. Даешь демократию!

Глава 4. Даешь демократию!

Истина, выраженная кинорежиссером С. С. Говорухиным, «так жить нельзя», была, в общем-то, ясна многим и давно. Но наши мозги, заправленные охранительной идеологией, интерпретировали ее по-своему: так жить нельзя, но… надо.

Что бы ни говорилиь о Горбачеве, именно он принес в коридоры власти понимание: нет, не надо. Никому не надо. И хотя вряд ли он сам и близкие к нему люди могли ответить на следующий вопрос: а как можно, как следует жить, как громадной, неповоротливой стране добраться до другой жизни, — они без колебаний сделали вывод о том, что одно лишь утверждение в народном сознании этого «так жить нельзя» само по себе может принести и ответ, «как можно». Из этого вывода родилась политика гласности, к сожалению, очень быстро изрядно пожелтевшая, — скоростная расчистка утвердившихся за три четверти века исторических и нравственных стереотипов вызвала к жизни немало грубых, спекулятивных приемов и вылилась в привычно бескомпромиссное утверждение новых стереотипов, часто столь же ложных, как и прежние.

Впрочем, первоначально появление М. С. Горбачева на политическом горизонте было вполне заурядным. Более полусотни объемистых блокнотов, которые я исписал только на заседаниях Секретариата ЦК КПСС, убеждают меня сегодня, что начинал Михаил Сергеевич по отработанному шаблону. Немощного, еле живого К. У. Черненко свозили на завод «Серп и молот», под руки провели по какому-то цеху — и секретариат обсуждает вопрос о том, какие же выводы для конкретной деятельности КПСС и Советского государства следуют из, конечно же, программной речи Константина Устиновича. Горбачев ведет это заседание, «углубляет» выводы, мы подробно записываем его рассуждения о том, как много нового содержится в этой речи, как важно использовать «все ценное», что сказал генсек. Сколько жизни утекло, сколько утекло самой страны через эти пустопорожние ценные указания!

Надо учесть, что Секретариат ЦК КПСС в те годы был очень серьезным органом. Пахать и сеять, доить коров и косить сено, начинать битву за хлеб, снимать и назначать (формально: «рекомендовать утвердить», но это было уже делом решенным) министров СССР, первых секретарей ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов, а в Москве — и райкомов, присуждать Ленинские и Государственные премии, награждать орденами, оценивать научные исследования, выступления средств массовой информации, распределять деньги на те или иные программы — секретариат выхватывал из реки жизни тысячи и основных и порой второстепенных вопросов. Такой подход был основой убежденности большинства населения в том, что Центр все видит, все знает, владеет обстановкой во всей стране. Часть вопросов передавалась — «выносилась» — на Политбюро, часть рассматривалась в «закрытом порядке». Если это касалось номенклатурных перемещений, то закрытый порядок рано или поздно приоткрывался. Но только в последнее время, после того как помещения бывшего ЦК КПСС распахнули двери для совсем других хозяев, нежели молчаливые партийные чиновники, все мы, даже те, кто был «вхож» почти всюду в зданиях на Старой площади и в Кремле, и, уверен, даже некоторые бывшие секретари ЦК, с изумлением обнаружили, что там текли параллельные жизни, делались параллельные политики, и только бог знает, что еще нам предстоит узнать, если президент Путин не захлопнет эту шкатулку Пандоры. Во всяком случае, фальшивые документы, театральный реквизит, тайные денежные операции, какое-то откровенно примитивное жульничество, например, для меня прозвучали громом среди ясного неба.[9] Безусловно, я знал, что партия не очень-то считается с тем, из какого кармана — партийного или государственного распределяет и расходует деньги, но я знал и то, что собственные доходы КПСС громадны.[10] Их должно было хватить не только на возведение дворцов — зданий крайкомов и обкомов по всем городам и весям, но и на многое другое. Очевидно, эти доходы имели совершенно неизвестные нам адреса.

КПСС, ее руководство оберегали отчеты о состоянии партийной кассы как самую страшную тайну. Никогда и никто не брал на себя опасный труд узнать, что же в эту кассу втекало, что и куда вытекало. Да, конечно, была ревизионная комиссия КПСС, которая делала доклады на каждом партийном съезде. Но большего, чем сообщения о том, что партийные деньги расходуются «правильно», в этих докладах никогда не содержалось. Абсолютная закрытость партийных доходов и расходов строжайшим образом контролировалась на всех уровнях комитетов КПСС.

К чести Горбачева, уже ставшего Генеральным секретарем ЦК КПСС и начавшего совершать пока еще маленькие «прорывы», он впервые довел эту проблему до зала заседаний Секретариата ЦК КПСС в 1986 году. Причем до заседаний не в закрытом, а открытом порядке (правда, тоже достаточно секретном). Тогда заканчивалось строительство мраморного здания ЦК Компартии Киргизии; рядом был построен тоже мраморный музей Ленина. Вдобавок к этому руководство ЦК Киргизской компартии, в котором только что пришел к «штурвалу» Абсамат Масалиев, решило отделать мрамором стены всех зданий, выходящих на центральную площадь нынешнего Бишкека, а тогда города Фрунзе. Площадь, как центральные площади практически всех городов Советского Союза, носила, конечно же, имя Ленина.

Из доклада Управляющего делами ЦК КПСС Н. Е. Кручины собравшиеся на заседание узнали, что на постройку здания ЦК компартии Киргизии было выделено 10 миллионов рублей — деньги по тем временам немалые. Но строительные планы киргизских товарищей в эту сумму не умещались. Тогда они недрогнувшей рукой добавили «сколько надо» из республиканского бюджета.

Я был в Киргизии примерно через год после рассмотрения вопроса на секретариате — здания на площади Ленина действительно уникальны и служат сейчас резиденцией президента Кыргызстана А. А. Акаева. Но очередь на жилье во Фрунзе в те годы измерялась 20 годами! В других городах республики — и того больше. А уж когда мы посмотрели на житье-бытье чабанов — роман Ч. Айтматова «Прощай, Гюльсары» показался просто грубой лакировкой действительности.

Помнится, для порядка А. М. Масалиеву объявили выговор, хотя основным «прорабом» был его предшественник Т. У. Усубалиев. Деньги же, изъятые из республиканского бюджета, обратно туда не вернулись, очевидно, выговор первому секретарю их компенсировал. И огласки эта история не получила, хотя разговоры о гласности, о том, чтобы все обо всем знали, уже стали любимой темой Горбачева.

Однако постепенно проявлялась собственная логика информационных процессов. Информация тем и характерна, что ее нельзя «взять обратно», единожды приоткрывшееся никогда не закрывается. Воистину: слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Параллельные жизни и параллельные политики стали как-то прорисовываться в тумане миросозерцания миллионов людей. Полунамеки, ставшие известными отдельные факты, события, даты, действующие лица домысливались, додумывались неразвитым советским общественным мнением, питали народные оценки и народную интуицию. Всякого рода «закрытые» обсуждения, подобные описанному выше, только усиливали этот процесс. Миллионы людей, не видевшие фильм режиссера Говорухина и даже не подозревавшие о его существовании, самостоятельно приходили к выводу, что «так» жить действительно невозможно. Массовое сознание во многом самодеятельно стало избавляться от скверны сталинщины и всего, что с нею было связано. Все разоблачения Н. С. Хрущева с партийных трибун были далеко перекрыты простой утечкой в информационные потоки сведений о том, что же такое сама партия, какие решения она принимала и принимает, за что отвечала и отвечает, от чьего имени действует. Мы, те, кто имел отношение к прессе, телевидению и радио, в большинстве своем активно подталкивали и стимулировали этот процесс.

Горбачев встречался с нами в 1986 году особенно часто. Сначала только с редакторами крупнейших газет. Позже на эти встречи стали приглашать писателей, кинематографистов, художников, музыкантов — генсек искал опору и помощь у «инженеров человеческих душ». Потом именно от «инженеров» и пойдет тот раскол, который разделит нас всех на «наших» и «не наших». Но это будет потом, а пока надо было всеми силами противодействовать тем, кто старался оставить страну в тяжелом и мучительном сне, на тысячах трибун рассуждая о «Москве — витрине», где можно и порезвиться, а у нас вон посевная началась, работать надо, а все остальное оставим вождям. Иными словами, «внизу» менялось мало или почти ничего. Местные партийные кадры проводили пленум за пленумом, актив за активом, не столько обсуждая, сколько заговаривая, забалтывая перестройку и гласность.

Стратегическим успехом Горбачева и его команды я считаю то, что на подобное словоблудие он ответил таким же словоблудием. Его словесные ухищрения типа «вперед к Ленину», «социалистический выбор», «человеческий фактор», «партия — инициатор перестройки» и тому подобные, оцениваемые нынче однозначно негативно, тогда играли важнейшую успокоительную роль для тысяч и тысяч партийных чиновников. И сыграли эту роль, позволив реформаторскому крылу верхушки КПСС подготовить XIX партийную конференцию. Именно от данной конференции должны, на мой взгляд, вести отсчет и перестройка, и гласность, и те кулачные бои, которые развернулись после нее в стране. Значение ее огромно.

Идея партконференции просто не могла не возникнуть: перемены в политической и экономической системах советского общества буквально стучались в дверь. Не было времени ждать очередного съезда КПСС, который бы рассмотрел и разрешил эти перемены, безусловно, введя их в русло очередного этапа «ленинского курса». Конференция, сохраненная в Уставе КПСС как теоретическая возможность и давно забытая партией как реальная форма работы, более значимая и эффективная, чем пленумы ЦК КПСС, явилась запасным выходом из положения.

Принципиально важно, что на эту конференцию было что «вынести». Ее решения, как они замышлялись, да, собственно, как и были приняты, означали, что теперь партии и всему общественному устройству страны предстоит осуществить и пережить небывалые реформы. Конференция недвусмысленно определяла генеральную идею перестройки — начать с реорганизации политической системы общества, то есть с изменения всей структуры власти, тем самым активизируя главного противника перестройки — саму эту власть.

Хорошо помню, как А. Н. Яковлев разъяснял мне схему изменений во взаимоотношениях органов власти, расчерчивая ее на листке бумаги. Вот сейчас параллельно работают аппараты, скажем, райкома партии и райисполкома — партийного и советского органов власти на местах. Постоянное дублирование, постоянное согласование. Нет «добро» райкома — нельзя решить ни одного вопроса. Но сам райком ни за одно решение юридически не отвечает, вся ответственность лежит на райисполкоме. Другими словами, один все решает, другой за все отвечает. Уникальная система! А что, если сделать ее еще уникальнее? Взять да и избрать главой местной советской власти первого секретаря райкома КПСС, не лишая его партийных прерогатив! Он как бы объединит оба аппарата, он будет нести всю полноту ответственности по закону, наконец, будет подотчетен населению. То есть сила партийной структуры тем самым будет как бы переадресована в хилые каналы конституционной государственной структуры. И произойдет то, о чем мы давно думали и говорили: партия безболезненно и незаметно будет отодвинута от непосредственного командования хозяйством, наиболее подготовленные кадры сосредоточатся в советском аппарате, Советы, наконец, действительно станут властью, можно будет опереться на закон и тем самым смирить своеволие абсолютно неподконтрольных Советам КГБ, армии и хоть как-то обеспечить права человека.

Схема выглядела логичной, если, конечно, исходить из того, что каждый первый только и думает, как бы спуститься со своего районного или областного Олимпа и взвалить на себя неподъемный груз социальных проблем. Мы обсудили эту сторону дела и пришли к выводу, что у Центра, у средств массовой информации в данный момент достаточно сил и возможностей, чтобы в случае сопротивления отдельных секретарей парткомов вывести таковых на авансцену политической дискуссии, приковать к ним внимание общественности. Тогда они неизбежно окажутся перед выбором — либо уходить со своих постов, либо приниматься за новую работу. Ныне очевидно, сколь наивным был расчет на всеобщее горение. Даже такой аналитик, как А. Н. Яковлев, видел проблему в «отдельных» секретарях, на деле же против перемен восстала система.

Другим принципиальным вопросом, который предполагалось «вбросить» на конференцию, были новые принципы формирования высшей государственной власти. Верховный Совет СССР в это время насчитывал в своем составе 1500 депутатов — 750 в Совете Союза, 750 в Совете Национальностей. Это число не было результатом каких-то расчетов. Просто зал заседаний Большого Кремлевского дворца имел такое количество мест. Именно площадь зала и диктовала десятилетиями число избирательных округов, то есть число депутатов. И хотя, как известно, со времен Н. С. Хрущева действовал куда как более вместительный Кремлевский Дворец съездов, никому не было нужды увеличивать или уменьшать эту цифру — 1500. Решительно никакого значения число народных избранников не имело. Два раза в год собирался Верховный Совет СССР — конституционная власть сверхдержавы — на два, редко на три дня, успевал за это время принять план и бюджет на следующий год, выслушать и обсудить отчеты об их исполнении, проголосовать все законы, все поправки к ним, утвердить все Указы Президиума Верховного Совета СССР. Все успевал, ибо главная функция депутатов заключалась в голосовании. Как правило, перед началом сессии собирался пленум ЦК КПСС, он рассматривал те вопросы, за которые предстояло голосовать органу законодательной государственной власти. Поэтому докладчики часто начинали с убойного аргумента: «Как вы знаете, товарищи, вчера пленум ЦК нашей партии рассмотрел и одобрил этот вопрос…» А так как в зале «среди товарищей» сидели и участники пленума, какие могли быть еще проблемы и зачем изменять столь идеально отлаженную машину голосования, при которой депутаты исходили из того, что пленум уже взял на себя их работу, а участники пленума голосованием депутатов снимали с себя всякое подозрение в ответственности. На высшем уровне власти и рождалось то странное разделение функций, о котором говорилось выше применительно к низовым структурам политической системы: одни решали, не отвечая за решения, другие якобы должны были отвечать, ничего не решая.

Было очевидно, что такой Верховный Совет СССР не сможет взять на себя бремя реальной власти и реальной ответственности. Было ясно и то, что простое увеличение-уменьшение числа депутатов или замена в депутатском корпусе одних партийных функционеров на других ничего нового по сути не принесут. Сама система формирования Верховного Совета, избирательный закон еще на предварительных этапах выборов «отсекали» любую неугодную властям кандидатуру. Позиции «главного регулировщика» этого процесса — партийного аппарата были здесь настолько сильны, а безразличие населения — настолько глубоким, что необходимая коренная реконструкция избирательной системы, скорее всего, была бы торпедирована этими обстоятельствами, если заявить о ней прямо. Опять надо было применять провозглашенный Бармалеем Ролана Быкова из«Айболита-66» принцип: «Нормальные герои всегда идут в обход».

Не знаю и не спросил тогда у Яковлева, кто придумал такой «обход» — к старой структуре Верховного Совета добавить еще одну треть, 750 депутатов от общественных организаций. Думаю, это была идея Лукьянова, который потом «родил» и теоретическое обоснование ее — это-де представительство от корпораций, как и во многих странах. Позже станет ясным, что дело не в самой идее — дело в том, что осуществлять ее мы стали на наш старый партийный манер, доводя до абсурда. А именно: включая в число корпораций и общество филателистов, и общество борьбы за трезвость, и общество любителей книги, и многие другие подобные образования. Мандаты между ними распределялись волею ЦК КПСС. Это привело к тому, что уже с первых дней существования нового высшего органа законодательной власти идея представительства от общественных организаций стала объектом яростной критики со стороны депутатов от избирательных округов. А затем и сами «представители корпораций» сделали ее оружием постоянной борьбы против Центра, против руководства страны, против Горбачева. Через пару месяцев после открытия 1-го Съезда народных депутатов СССР никто и не вспоминал, что именно это идея вывела на открытую всему миру советскую парламентскую трибуну таких людей, как А. Д. Сахаров, Г. Х. Попов, И. А. Андреева, Н. П. Шмелев, Э. А. Памфилова, А. М. Адамович, Г. А. Боровик, и десятки других, широко известных ныне, но тогда далеких от эшелонов власти деятелей, которым в старой системе выборов путь к этой трибуне был бы наверняка заказан.

В процессе подготовки к конференции родилась еще одна новация. Для достижения поставленных целей надо было, чтобы конференция выработала рекомендацию — а рекомендация такого форума была равносильна категорическому указанию, — сделать выборы народных депутатов альтернативными. Внешняя простота, сегодняшняя привычность этой рекомендации не должны никого вводить в заблуждение. Ее значение станет понятным, если учесть, во-первых, насколько отвык партийный истеблишмент от какого-либо подобия конкуренции, целиком полагаясь на волю «верхов» и служа соответственно только им, и, во-вторых, реальное отношение народа к этому истеблишменту. Многие понимали, что альтернативные выборы, скорее всего, будут проиграны партийными наместниками. И вот здесь проявилась вторая сторона выборов от корпораций: они не только должны были открыть путь в политику новым людям, но и дать определенные гарантии старым! Нет шансов у секретаря энского обкома победить таксиста или лесоруба, включим этого секретаря в список какой-нибудь общественной организации, не станем плодить врагов. Тревога, однако, оставалась.

Если сегодня прокрутить видеозапись XIX партконференции, будет видна жесткая настороженность на лицах многих ее делегатов, слушающих доклад Горбачева, содержащий отмеченные выше предложения. Конечно, среди партийных работников находилось немало людей, которые именно о таких выборах и думали, которые переживали чувство глубокого стыда за страну при каждом очередной фарсе «всенародного голосования» за кандидатов «блока коммунистов и беспартийных». Но не они определяли тогда атмосферу в Кремлевском Дворце съездов, не за ними стояло большинство. Подобно непоколебимым столпам, центрами сосредоточения сил были первые секретари областных, краевых, партийных комитетов и ЦК компартий союзных республик. Судьба решений по вопросам, вынесенным на конференцию, была в их руках.

Видимо, поэтому Горбачев сделал упор на том, что касалось партийных руководителей непосредственно и в первоочередном порядке, — на совмещении партийных и государственных постов. Это казалось главным, об этом говорили практически все выступавшие. Мое выступление не очень отличалось в этом отношении от выступления других делегатов. Я тоже говорил более всего о целесообразности объединения усилий партийных комитетов и председателей соответствующих Советов. Вот что, в частности, удалось об этом сказать:

«… Если посмотреть на работу первого секретаря, то мы увидим, что этот политический руководитель ежедневно и ежечасно предстает одновременно во многих лицах. Он и снабженец, он и финансист, он и агроном, и заготовитель, психотерапевт, строитель, бюрократ и борец с бюрократизмом одновременно. Как говорится, «жнец и на дуде игрец» — трудно даже сказать, кем он бывает в течение рабочего дня. Вы это знаете лучше меня, потому что сами переживаете постоянно, тысячекратно видели.

Но, товарищи, это ведь не просто секретарь мечется по своему кабинету, делит ресурсы, выколачивает сводки, выжимает планы, контролирует удои и урожаи. Это представитель партии! В данной ситуации мы видим отражение и усиление того факта, что партия во многом подменила собой и государственные, и советские, и другие организации и взяла на себя их функции. А одновременно взяла и все претензии трудящихся к этим государственным, советским, хозяйственным, общественным и прочим организациям, позволив им спокойно устроиться за своей спиной, свыкнуться с тем, что сами они ничего не решают, а значит, и спрос с них соответствующий, что по каждому пункту им надо ждать указаний, как говорил вчера товарищ Кабаидзе. Добавлю, — не просто указаний, но еще и ждать, чтобы пришел партийный работник или партийный орган, взял их за руку и повел эти указания выполнять.

Партия у нас обо всем заботится — мы это говорим привычно. Забывая добавить: раз обо всем, значит, и претензии за все, чем кто-то недоволен, неудовлетворен, будут отнесены на партию. И вот сегодня мы наконец-то сказали: партия больше не может выполнять эту универсальную, безграничную роль, которую вообще никогда ни одна организация не сможет выполнить. Мы сказали, что каждый должен заниматься сегодня своим делом и отвечать за него. И не только перед райкомом и обкомом, хотя эта ответственность высока. Он отвечать должен перед народом, а выше этой ответственности нет. Вот почему и тот аппарат, и немалый, который партия создала для непосредственного управления, она теперь может передать советским, хозяйственным и государственным органам, ибо передает им и соответствующие функции.

Но какой же будет партия в этих условиях? Мне кажется, что именно те решения, которые мы сегодня обсуждаем, позволят партии вернуть ее изначальную роль. Роль, которую ей предназначал Ленин, для которой он ее создавал. Она станет подлинным духовным лидером общества. Она станет политическим стратегом, политическим наставником и учителем миллионов. Она вернет себе роль идеолога в лучшем смысле этого слова. Она будет владеть общественным сознанием, содействовать его развитию и через это сознание осуществлять свою направляющую и руководящую роль. И эта роль будет куда авторитетнее, куда выше и влиятельнее, чем та, которую выполняет партия сегодня. Ведь именно в сфере сознания, именно в сфере убеждения лежат самые действенные рычаги управления обществом, самые эффективные пути к душе народной, к доверию народа. На эти пути мы должны перевести сегодня всю партийную работу. Сделаем это — конференция станет действительно историческим рубежом в жизни партии и страны. Не сделаем — она останется лишь еще одним большим собранием, и мы окажемся недостойны доверия своих товарищей по партии, пославших нас сюда, и миллионов беспартийных, возложивших на нас надежды.

А какой же станет советская власть? Я задаю этот вопрос не потому, что знаю на него ответ, а потому, что хочу определенно пополемизировать с ораторами, которые высказали серьезные сомнения в целесообразности коренной реконструкции системы Советов и выборов первого секретаря соответствующего парткома на пост председателя Совета. Сомнения, конечно, — всегда благое дело, тем более что основания для них есть немалые — это и вопрос о беспартийных кандидатах на этот пост, и о числе кандидатов. Да, наверное, еще найдутся вопросы, и отбрасывать их просто так нельзя.

Однако, на мой взгляд, именно здесь открываются самые перспективные возможности преодоления того своеобразного дуализма власти, который у нас сложился еще с довоенных времен, который утвердил практику подмены партийными органами всех других как систему и создал удивительное, неповторимое положение: тот, кто решает, не несет юридической и материальной ответственности, а тот, кто эту ответственность несет, — не решает.

Отвечай товарищ Кунаев материально и по закону за свои решения, может, он не осмелился бы сработать баню за 15 миллионов, о которой здесь уже шла речь. Отвечай партийные руководители перед законом и перед народом не на словах, а на деле, может, они у нас не становились бы самыми главными архитекторами, свидетелями чего мы были недавно в одном образцовом коммунистическом городе, главными экспертами по искусству и даже по футболу. Так что соединение этих двух должностей, даже не соединение, а сведение воедино, даст нам, наконец, персональную ответственность за положение дел в каждом регионе, даст нам хозяина региона, подотчетного населению, общественности, не имеющего возможности спрятаться за спину партийного комитета.

Для всего дела демократизации значение этого предложения невозможно переоценить. На мой взгляд, это выдающееся предложение. Его идейно-политическое значение для судьбы нашей социалистической Родины огромно, и я призываю всех присутствующих всемерно поддержать его и поручить руководству партии провести принятое решение в жизнь сверху донизу и снизу доверху».

С 28 июня по 1 июля 1988 года конференция обсуждала вопросы реформирования советской политической системы. Огромные фрагменты телевизионной съемки в зале шли в выпусках вечерних новостей на всю страну. Впервые на партийных форумах такого масштаба возникли споры, появились несогласные, можно было голосовать против. И хотя эта демократия была, безусловно, еще жестко управляемой, в глазах рядовых коммунистов, в глазах народа она представала как настоящий прорыв в будущее.

К сожалению, полемика между Б. Н. Ельциным (обращение «по вопросу политической реабилитации») и Е. К. Лихачевым (“Борис, ты не прав») отвлекла массовое внимание от главных результатов работы конференции, от ее резолюций «О борьбе с бюрократизмом», «О гласности», «О правовой реформе», «О межнациональных отношениях» и других. Резолюции, на мой взгляд, были блистательные, хотя осуществить их партия не смогла, не успела. Важно подчеркнуть только, что они были утверждены подавляющим большинством участников конференции. Первые секретари послушно поднимали вверх свои мандаты.

Думаю, по меньшей мере три обстоятельства определили тогда их «послушность». Ну, прежде всего, инерция партийной дисциплины, въевшийся в плоть и кровь «одобрямс» любых предложений высшего руководства КПСС. Они еще не успели от этого отвыкнуть, и каждый из них, перенося себя на место Горбачева, не мог допустить и тени сомнения в том, что все делается для блага партии. Во-вторых, это ловушка небывалой ранее телевизионной демонстрации работы конференции — стране крупным планом открывались личные политические позиции первых. Но определяющим был, считаю, третий момент, который следовало бы назвать упованием на волокиту. Это была уверенность в том, что, пока выработают проекты законов, пока соберут сессию Верховного Совета СССР, пока назначат выборы депутатов парламента, утечет столько воды, что найдется «метода», найдутся формы, позволяющие сохранить контроль над обстановкой, а значит и над результатами выборов. А может быть, и еще что-нибудь изменится — на конференции уже явно «искрили» контакты отношений между людьми, восседающими в президиуме.

Все эти расчеты были опрокинуты тонким и точным тактическим ходом Горбачева.

На заключительном заседании конференции, когда принимались названные выше резолюции и голосование набрало хорошую инерцию, Горбачев, явно волнуясь — помню, он почему-то не сидел, а стоял за столом президиума, — вынул из левого внутреннего кармана своего пиджака небольшую бумажку. Он как-то неловко переминался с ноги на ногу, наклонялся вперед, хотя его голос звучал так же уверенно и четко, как обычно.

Он сказал довольно большую речь, помянув там и Ельцина, и значение конференции, и важность поправок, внесенных делегатами в резолюции. Но сумел при этом трижды (!) с разных сторон рассмотреть тему безотлагательности исполнения принятых решений.

«Давайте не будет откладывать реформу политической системы в целом, он необходима, чтобы двигать процесс перестройки», — как заклинание несколько раз повторил он. И затем не от имени Политбюро, а от имени президиума конференции (очевидно, он понимал, что Политбюро с ним могло решительно не согласиться — даже на такие уловки приходилось тогда идти!) предложил принять еще одну «краткую резолюцию», которой на руках у делегатов не было, которая, по сути дела, и не обсуждалась. Она называлась «О некоторых неотложных мерах по практическому осуществлению реформы политической системы страны» и содержала, понятно, традиционную преамбулу об историческом значении XIX партконференции и всего лишь два кратких пункта:

«1. Провести в этом году отчетно-выборную кампанию в партийных организациях, руководствуясь решениями конференции о реформе политической системы, демократизации жизни партии.

Осуществить до конца нынешнего года реорганизацию партийного аппарата, внести необходимые изменения в его структуру с учетом принятых решений о разделении функций между партией и Советами.

2. Конференция высказывается за внесение на рассмотрение очередной сессии Верховного Совета СССР проектов законодательных актов по перестройке советских органов, необходимые изменения в Конституцию СССР, а также организацию выборов и проведение съезда народных депутатов в апреле 1989 года, на котором образовать новые органы государственной власти».

Зачитав эту наиважнейшую резолюцию, ради которой, собственно, и собралась конференция, Горбачев тут же поставил ее на голосование:

— Кто «за»? «Против»? Воздержался? Принимается единогласно!

Аплодисментов нет.

У меня создалось впечатление, что зал в этот момент ничего не видел и не слышал. В чем, в чем, а в такого рода «тактике» наши партийные работники были изрядно поднаторевшими специалистами. Они с полной ясностью, пусть и с минутной задержкой, поняли, что стоит за этим коротким решением, ими же и принятом, — теперь все установки конференции, которые они вскоре назовут «прожектами Горбачева», нельзя будет утопить в областном или краевом болоте, сроки выборов названы точно, они состоятся, машина запущена, и многим из них не увернуться от ее колес.

— Что мы натворили! Как он нас окрутил! — слышались голоса, когда мы толпой покидали Кремлевский Дворец съездов.

— Брось ты Лазаря петь раньше времени! — неслось в ответ. — Вот изберешься председателем облисполкома, все рычаги у тебя будут в руках, куда и кто без тебя двинется!

— А пресса, эти крикуны, ты что, не видишь, какую они волну гонят?!

— Пока гонят. Пока! — зловеще сообщали из группы, уходящей уже по Ивановской площади Кремля.

Да, машина была запущена.

Сейчас можно задаться справедливым вопросом: ну, собрали конференцию, ну, выработали резолюции, ведь решающее слово должно оставаться за законодательной властью? Почему о ней-то почти ничего не говорилось? Почему все, относящееся к ее компетенции, уже как бы предрешено?

Да потому, что сессии Верховного Совета СССР старого образца и состава были отлажены до автоматизма. Однажды, уже в 1991 году, мне попал в руки листок «партитуры» одной сессии. Впрочем, здесь требуется определенное пояснение.

Дело в том, что до Горбачева с официальных трибун ни одно слово не произносилось, не будучи предварительно написанным и даже утвержденным, то есть включенным в «партитуру» того или иного мероприятия. И официальные выступления Горбачева были такими же до тех пор, пока Политбюро ЦК КПСС сохраняло силу и влияние. Дольше всего этот порядок просуществовал, очевидно, в органах советской власти, где прямая речь началась только с 1-го Съезда народных депутатов СССР. Правда, «партитура» писалась и потом, но только уже как краткий план заседания: какой вопрос на очереди, когда сделать перерыв, на основе какой статьи регламента проводится голосование, при каких условиях решение считается принятым и так далее. «Партитура» же старых сессий была замечательной вот в каком отношении: после слов «Ставлю вопрос на голосование. Кто «за»? «Против»? Воздержался?» в ней значилось: «Принято единогласно!» То есть не было еще заседания, никто еще ничего не докладывал, не обсуждал и не голосовал, а председательствующий уже держал в руках конечный результат. Поэтому председатели палат Верховного Совета СССР, работу которых я наблюдал, да и лично их хорошо знал, — А. Э. Восс и Л. Н. Толкунов — проводили голосование, не глядя в зал, не отрывая глаз от подготовленной аппаратом шпаргалки. А когда при голосовании уже на последней сессии старого Верховного Совета СССР депутат академик Р. З. Сагдеев по какому-то вопросу поднял руку «против», нам пришлось хором кричать из глубины зала: «Есть «против»!», чтобы председательствующий изумленно сообщил: «Один «против»!»

Ясно, что никаких хлопот с таким парламентом не могло быть, почему его и не очень принимали в расчет. Действительно, на осенней сессии 1988 года Верховный Совет очень быстро и без больших дебатов принял нормативные акты и о новом порядке выборов, и о новом их сроке, закончив на этом свою политическую жизнь.

Тем самым была открыта дорога другой политике, к которой мы шли четыре года взаимного обучения и взаимных уступок, постепенно уверяясь в том, что перестройка «на социалистическом фундаменте» рождает нечто совершенно несообразное, но все еще не решаясь сказать об этом во весь голос. Мы, газетчики, может быть, лучше других слышали, как трещит этот «фундамент», на своем собственном опыте приходили к выводу, что, если тоталитарный режим — любой, не только отечественный — упускает из-под контроля хоть одно живое слово, он обречен. Но рядом с глобальными по характеру и значению сдвигами для нас всегда существовала та повседневность, которая составляет жизнь миллионов и миллионов. Она, конечно же, тоже ощущала приближение перемен, но анализ их причин и последствий на уровне массового сознания провести невозможно. Чтобы хоть как-то помочь своим читателям, зрителям, слушателям разобраться в происходящем, мы бросились в подготовку и проведение новых выборов народных депутатов СССР как в первую волну, что идет после мертвого штиля.

Это оказалось оправданным и даже необходимым, потому что предвыборная кампания началась опять же «по-нашенски». На местах пошли в ход самые примитивные приемы борьбы за депутатские мандаты. Тон задавали парткомы, активно выискивающие компромат на соперников первых или вторых секретарей, руководителей предприятий, органов советской власти. Как правило, этими соперниками были либо самостоятельные рабочие, либо молодые научные сотрудники, журналисты, инженеры. Терять им, в отличие от их маститых конкурентов, было нечего, их не связывали старые грехи власти, а новые как раз и составляли силу и убедительность их агитации. Часто они избирали бытовые, популистские темы для своих выступлений перед избирателями, вскрывали злоупотребления и обман со стороны местных властей, что было вовсе несложно, так как удельные наши князья давали тут богатый материал. Аппарат ответил организационными уловками, ловко используя «предвыборные собрания представителей трудовых коллективов». Пресса захлебывалась негодованием по таким поводам, чиновники заваливали ее опровержениями, потоком гнали в адрес Горбачева жалобы на наших корреспондентов. Но плотина уже была прорвана. Народ все больше склонялся к «новичкам». Если назвать вещи своими именами, то происходило беспорядочное, лавинообразное обрушение гигантской многолетней лжи о небывалом единстве партии и народа.

Добавляли керосину в огонь предвыборной борьбы и реформаторские «верхи». Придумав оригинальную идею выборов от корпораций, они сами же ее дважды опорочили. Первый раз, когда стали включать в список корпораций, как уже отмечалось выше, чуть ли не любителей собирать водочные этикетки. И затем, когда КПСС решила провести для себя самой безальтернативные выборы, сформировав «красную сотню», — список депутатов от партии.

Для меня тогда проблемы — избираться или не стоит, не было. Опыт работы в старом Верховном Совете, участие в реализации политики гласности, в заседаниях пленумов ЦК КПСС привели меня к выводу, что редакторы средств массовой информации, журналисты должны держаться подальше от прямого участия в политических драках, они и так ведут подобные драки постоянно — через свои издания, программы, передачи. Встречи с парламентариями других стран, которые я довольно часто проводил в «Известиях», убеждали, что такой порядок принят практически во всех странах развитой демократии: журналист либо не участвует в борьбе за депутатский мандат, либо оставляет профессиональную журналистику. Кроме того, меня выдвинули кандидатом в депутаты от Союза журналистов СССР сразу 14 региональных журналистских организаций и моя фамилия лидировала почти с двукратным отрывом от остальных. Так что тут тоже волноваться не стоило. Но вдруг…

Позвонил Е. З. Разумов, первый заместитель заведующего организационно-партийным отделом ЦК КПСС, аппаратчик, по-моему, до мозга костей. Отношения у нас были довольно прохладными, так как именно Евгений Зотович отстаивал на заседаниях Секретариата ЦК необходимость сохранения анонимных писем, против чего «Известия», как читатель уже знает, вели настоящую войну. Обычно он звонил мне, чтобы высказать очередную претензию от имени той или иной парторганизации. Но тут повод был другой. Разумов, сославшись на поручение руководства, сухо сообщил, что я включен в состав кандидатов в депутаты от КПСС. Никакого согласия не требовалось. Включен — и все. Я знаю, что подобные звонки были сделаны почти всем 100 кандидатам (за исключением, конечно, членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС, которые формировали «красную сотню» и сами вписывали в нее себя).

Перед Пленумом ЦК, который должен был «избрать» нас народными депутатами СССР, я спросил у А. Н. Яковлева, почему бы не включить в бюллетень для тайного голосования еще хотя бы пять-десять человек? Яковлев хмыкнул, пошевелил бумаги на столе, очевидно, обдумывая ответ, и сказал:

— Ты что, Иван, не понимаешь? Тогда вполне может вылететь кто-нибудь из членов Политбюро. Или, например, ты, как главный редактор, которого периферийные секретари любят лютой любовью. Разве это будет правильно? Разве пойдет на пользу перестройке?

Как все-таки медленно мы прозревали! Как трудно было допустить, что народ уже не будет больше прощать «родной партии» ее ошибок и интриг! Отсутствовал хотя бы более менее корректный анализ состояния общественного мнения. А будь такой анализ сделан, стало бы ясно, что и Горбачеву, и другим членам Политбюро, может быть, всем членам ЦК надо избираться именно в конкурентной борьбе и обязательно от территориальных или национально-территориальных округов. Задуманная же и осуществленная аппаратными стратегами процедура выборов от КПСС сразу поставила «красную сотню» под огонь критики и насмешек и, по сути дела, перечеркнула возможность создания партийной фракции — коммунисты-депутаты от округов не желали блокироваться с коммунистами-депутатами от КПСС. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что тогда о фракциях никто и не думал, ибо никто не предполагал, что хоть один депутат, даже Б. Н. Ельцин, выскользнет из-под всеобъемлющего контроля КПСС. Поэтому вопрос о том, правильно ли мы делаем, снова осуществляя выбор без выбора от имени народа без учета мнения народа, на пленуме даже не возник. Пленум больше был сосредоточен на противостоянии Яковлева и Лигачева, именно в такой форме проявлялись тогда расхождения Генерального секретаря ЦК КПСС и самого ЦК.

В результате наши «демократические выборы» 100 из 100 прошли бледно и неинтересно. Яковлев получил 65, Лигачев — 87 «черных шаров». Да еще великому артисту Михаилу Александровичу Ульянову, постоянно защищавшему политику гласности и прессу от традиционных в нашем Отечестве попыток заткнуть ей рот, набросали почти 50 «против». Горбачев получил 12 «против», Н. И. Рыжков — 10, я устроился между ними — 11.

Стоит ли говорить, что другие общественные организации и объединения «творчески» использовали опыт КПСС. Редко где возникали действительно предвыборные баталии, хотя бы отдаленно сравнимые с тем, что происходило в округах. Исключение составили творческие союзы да Академия наук СССР, вознамерившаяся не допустить в народные депутаты А. Д. Сахарова и потерявшая на этом очень многое.

До сих пор некоторые наши соотечественники задают себе вопрос: как это так — академики, десять лет назад отказавшиеся исключить Сахарова из действительных членов АН СССР, вдруг решили исключить его из числа претендентов в депутаты? Обычно говорят, что голосовали-де не только члены академии, но и ее трудовой коллектив. Это — наивное объяснение. Пишу так с уверенностью, потому что знаю: на то, чтобы остановить Сахарова, были брошены очень большие силы. Аппарат, понимая, чем опасен опальный академик, ложился буквально костьми и выиграл первый раунд. Однако время на дворе было уже новое, и в конце концов Сахарова избрали народным депутатом.

Рычаги давления были включены во всех творческих организациях и союзах. Причем возникало это давление странным образом, загадочным даже для тех, кто прошел в свое время достаточно большую аппаратную школу. «Руководящая и направляющая сила» не могла оставить выборы без своего влияния, но уже не могла и добиться, чтобы это влияние стало определяющим. В ход пошли приемы специальных операций. Как я понимаю, каждого кандидата в народные депутаты «вели» очень внимательно и последовательно, стараясь отсечь неудобных, неуправляемых, непредсказуемых.

Накануне пленума правления Союза журналистов СССР мне позвонил М. Н. Полторанин, достаточно известный ныне как министр печати и даже вице-премьер в первом правительстве, сформированном Ельциным в 1992 году. Его выдвигала кандидатом в депутаты московская журналистская организация. Ну, выдвигала и выдвигала. Однако Полторанин к этому времени уже «не сработался» с первым секретарем МГК КПСС Л. Н. Зайковым, хотя до этого прекрасно срабатывался с Б. Н. Ельциным, впрочем, биография Полторанина широко известна. Поскольку мы были знакомы и дружно работали еще в «Правде», где Михаил был специальным корреспондентом одного из «моих» отделов, он обратился с просьбой поддержать его кандидатуру при обсуждении на пленуме Союза журналистов. Просьба была обычной, обычным был и мой ответ: обязательно выступлю и поддержу.

Назавтра, приехав на пленум где-то минут за 30 до начала, я услышал от И. А. Зубкова, много лет руководившего сектором газет отдела пропаганды ЦК КПСС, странный вопрос:

— Ты что, собираешься поддерживать Полторанина?

Вопрос был странным потому, что Полторанин звонил мне вчера поздно вечером. Я ответил, что собираюсь.

Зубков что-то побормотал, постоял рядом и исчез. Я пошел в фойе, повстречался со многими редакторами республиканских и областных газет, отношения у нас были прекрасные, «Известия» последовательно поддерживали периферийную печать, хотя к этому времени уже четко обозначилась тенденция, о которой я несколько раз писал в записках Горбачеву, к сожалению, безрезультатно: местные «вожди», подвергаясь все более острой критике в центральной прессе, перестали отвечать ей. Вместо этого они давали «отлуп» критике через свои газеты, которые в то время не обладали и десятой долей вольности гигантских центральных изданий и не могли противостоять командам первых секретарей обкомов и крайкомов партии.

Скоро прозвенели звонки к началу заседания, и я занял свое место в президиуме, справа от В. Г. Афанасьева — по традиции редактор «Правды» обычно возглавлял правление Союза журналистов СССР. Началось обсуждение кандидатов, пошли их выступления с изложением программ, в общем, сегодня рутинная, а тогда — совершенно непривычная и захватывающая процедура.

Я написал Афанасьеву записку, что хочу выступить, когда будет обсуждаться кандидатура Полторанина, и поддержать его. И вдруг Виктор Григорьевич, которому, казалось, все так надоело, так обрыдло за полтора десятка лет редактирования «Правды» и участия в самых разных политических игрищах, пишет мне чуть ли не резолюцию: «Не советую». Я написал еще одну записку, но теперь уже просто: «Прошу дать слово при обсуждении кандидатуры Полторанина». Афанасьев мой характер знал неплохо. Он пожал плечами, как бы сожалея, и слово дал. Полторанина избрали с «первого захода», и, думаю, именно работа в Верховном Совете СССР помогла его росту как крупного руководителя, хотя с аппаратом советских времен он так никогда и не наладил нормального взаимодействия. Точнее — аппарат так и не пожелал налаживать с ним отношения.

Каждый такой случай — это своего рода драма. Иногда добивалась своего партократия, чаще ей приходилось отступать. Нет, на словах-то все были за демократию, но только каждый понимал ее по-своему и очень часто — как заурядный регулируемый процесс, при котором все споры и обсуждения будут до тех пор, пока я не скажу последнего слова. Это разное понимание и разводило людей по лагерям реформаторов и ретроградов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.