Глава 22 Царица-изгнанница

Глава 22

Царица-изгнанница

Пребывание в Крыму представлялось Марии Федоровне ужасной, затянувшейся до бесконечности фантасмагорией. Трудности и опасности обступали со всех сторон. Но больше всего угнетало не отсутствие продуктов, дров или угля, а отрезанность от мира. Общение с близкими людьми было всегда для нее приятной повседневностью. С теми, кто не был рядом, она общалась письменно и неизменно находилась в курсе семейно-династических событий.

С весны же 1917 года все переменилось. Она не только не могла сама регулярно корреспондировать, но и практически не имела возможности получать известия извне. Весточки в Крым все-таки приходили время от времени, но с большим опозданием и главным образом с надежной оказией, которая случалась все реже и реже. Отрывочные известия она получали из Англии от своей сестры Александры и от своих датских родственников.

Информация о событиях в России тоже поступала по случаю. Она мало что знала о сыне Николае и почти ничего не знала о Михаиле. Кто-то что-то сообщал, ссылаясь на сведения каких-то сторонних лиц, но те, кто ее непосредственно окружал во время крымского заточения, сами ничего толком не знали. Нередко приходила одна и та же мысль: может быть, то и к лучшему, что они мало кого видят, так как все новые люди только и рассказывали о безумной жизни, наступившей с марта 1917 года. Подобные повествования порой действовали столь угнетающе, что возникало лишь одно желание: не быть на этой земле никогда. Но это всегда являлось лишь краткосрочным приступом меланхолии.

Жизнь дарована Господом, и этот бесценный дар Творца благочестивый человек отринуть не имел никакого права. Царица это знала. Знала она и то, что ее родственники за границей пытаются ей помочь, но сама этой помощи не просила и на нее не уповала. Она обращалась с молитвами только к Богу, и не существует ни одного указания на то, что Мария Федоровна просила кого-то из земных обитателей о спасении.

Между тем судьба Царицы серьезно заботила некоторых людей. Среди этих обеспокоенных было мало тех, кто когда-то ей поклонялся и клялся в верности. Эти почти все к концу 1917 года или были убиты, или разбежались и попрятались. В истории крушения России особо поражает один, в сущности общеизвестный, но упорно замалчиваемый факт: не было предпринято ни одной серьезной попытки спасти Николая II и его Семью, или Императрицу Марию Федоровну. Хотя еще совсем недавно их окружали толпы «верных слуг», уверявших, что «готовы пожертвовать жизнью» за них. Когда же наступил исторический час доказать на практике свою «преданность до гроба», то тут до настоящего дела и не дошло.

Потом, среди тех, кому удалось выбраться за пределы России, циркулировало много сказаний о том, как те или иные группы «верных и преданных» организовывали различные «акции по спасению», которые «в последний момент» срывались по тем или иным причинам. Все эти мифы, может быть, и убаюкивали совесть эмигрантов, но фактическую историю совсем не отражали. Выражений сочувствия и симпатий поверженные правители действительно получали немало, но эти чувства никак не преобразовывались в реальные общественные действия. Дальше каких-то конспиративных разговоров дело так и не сдвинулось.

Старая Императрица ни в какой форме в заговорщицкой деятельности не участвовала, да и не могла участвовать и по складу своей натуры, и в силу тех условий, в которых пребывала. Ей и в голову не приходила подобная идея, хотя окружающая действительность постоянно озадачивала. Почему кругом столько солдат и офицеров, все с красными бантами и нарукавными повязками? Но ведь все они принимали присягу верности Царской Власти при Ники, а иные — и при Александре, и никто их от этой клятвы перед Богом не освобождал! Они сами себя освободили.

Многие с какой-то нечеловеческой радостью стали участниками революционного бесовского действия, которое так им нравилось. Подобное превращение навевало самые грустные мысли относительно грядущей судьбы страны. «Для России все будет кончено, все будет в прошлом», — предрекла Царица в мае 1917 года.

В этих условиях и самой Марии Федоровне не на что было надеяться. Она не могла рассчитывать на благосклонность лютой черни, но, вместе с тем, и не хотела покидать свою, столь жестокую к ней вторую родину. Она представала перед ней в тех образах и тех видах, которые запечатлелись в памяти навсегда в пору ее молодости, во времена ее Саши, при котором она и стала «Хозяйкой Земли Русской».

Несмотря на то что «хозяйку» лишили всего — собственной крыши над головой, почета, благополучия и даже безопасности, — дом этот был родным и близким, он оставался навсегда ее. И хотя кругом все горело и разрушалось, но она никуда бежать не собиралась, твердо уповая на милость Господа.

Однако подобный фатализм не разделяли люди, которым судьба Марии Федоровны была не безразлична. Особую обеспокоенность проявляла Датская Королевская Семья. Невзирая на то что Король Христиан X не питал любви к своей тетушке, подавлявшей его своим моральным превосходством и невероятным Царственным величием, он не мог остаться в стороне, зная, что здесь речь идет не просто о «Принцессе Дагмар», как ее называли в Дании, но и о судьбе близкой родственницы.

Карту «датской принцессы» и начал разыгрывать Копенгаген и датское посольство в Петрограде еще летом 1917 года, хотя ее десятки раз принимали и чествовали в Дании именно как Русскую Императрицу. Эта игра облегчалась тем обстоятельством, что Временное правительство отменило Императорские титулы, и, согласно этому распоряжению, Мария Федоровна превращалась в «бывшую царицу».

Абсурдность тут была очевидна: титул свой она получила навсегда при акте священного коронования, у алтаря, а не по распоряжению какой-то земной инстанции. И никакое правительство, а уж тем более «временное», священную благодать отнять было не в силах. Но эта «небесная метафизика» совершенно была неведома лютеранскому сознанию, воспринимавшему все события через призму земного, политического интереса.

Деятели же Временного правительства тоже не различали у Марии Федоровны некоего сакрального ареола, но тем не менее очень хотели добиться от нее самой признания того, что она «бывшая». В июне 1917 года в Ай-Тодор приехала комиссия, проводившая дознание об имевших здесь место обысках и произволе, которые якобы проводились «самовольно» местными властями, составили протокол и попросили Марию Федоровну подписать его.

На вопрос же: «Что она должна написать», ей сказали — «бывшая Императрица». Мария Федоровна не стала спорить и поставила подпись: «Вдова Императора Александра III».

Украденное Царице не вернули, но больше никакие официальные визитеры из центра в Крым не наведывались; эта «старуха» стала для них «невыносима». Ее особенно «терпеть не мог» «любимец Февраля» А. Ф. Керенский, ставший летом 1917 года полноправным хозяином Временного правительства.

Когда Министерство иностранных дел Дании весной 1917 года впервые решило поставить вопрос перед Временным правительством о разрешении Марии Федоровне покинуть Россию, то сразу же в Копенгагене возобладало мнение о необходимости добиться «от принцессы Дагмар» ее собственного обращения к новым властителям. После этого, как представлялось дипломатическому ведомству, датская сторона сможет вполне обоснованно выступить в поддержку данного ходатайства. Но просьбы не последовало. Если Дания признала новую власть в России законной и приемлемой, то Императрица Мария таковой ее не признавала и признавать не собиралась.

Правительство в Копенгагене оказалось в растерянности, никаких четких инструкций в Петроград отправить не могло. В результате датскому посольству приходилось импровизировать. Посол Дании в Петрограде Херальд Скавениус (1873–1939) — двоюродный брат датского министра иностранных дел Эрика Скавениуса (1877–1962) — несколько раз поднимал перед высшими должностными лицами «свободной России» вопрос о «бывшей Императрице».

Смысл всех его бесед сводился к тому, чтобы Временное правительство разрешило ей покинуть пределы России. Ничего определенного он в ответ не слышал. В конце концов, 10 сентября 1917 года Временное правительство «дало принципиальное согласие» на отъезд Марии Федоровны, но с оговоркой, что «само правительство определит дату выезда». Но эту дату «этуали Февраля» так и не назвали.

Когда в очередной раз Скавениус напомнил министру иностранных дел М. И. Терещенко (1886–1856) об обещании отпустить Марию Федоровну в Данию, тот, насмерть перепуганный ревом радикальной революционной толпы, вдруг начал говорить, что «он лично не против отъезда, но этот вопрос имеет столь большое значение для Российского государства, что он должен обсудить все с председателем правительства», т. е. А. Ф. Керенским, который «в принципе» был не против, о чем уже давно уведомил посла.

Все были «не против», но ровным счетом ничего не делали и даже не соизволили через своих комиссаров спросить мнение самой «бывшей Императрицы»: согласна ли она с этим предложением. Прошло еще немного времени, и поздней осенью 1917 года трусливые «министры-демократы» и само Временное правительство исчезли без следа. На роль хозяев России выдвинулись коммунисты-ленинцы, уже вообще, даже теоретически, не признававшие никаких моральных принципов.

Посол Скавениус, по-человечески глубоко симпатизировавший Марии Федоровне, все время держал в фокусе внимания ее положение в Крыму, получая оттуда информацию по неофициальным каналам. С 1918 года положение там складывалось с каждым днем все более и более тяжелое. Революционные банды чинили зверства в Ялте, Севастополе и других местах, грабя и убивая без разбора всех «бывших». Поступали страшные сообщения, что только количество убитых офицеров исчислялось тысячами.

В середине марта 1918 года посол отправил в Копенгаген тревожную телеграмму: «Полагаю своим долгом сообщить, что жизнь Вдовствующей Императрицы все более и более под угрозой. Вдовствующая Императрица, две ее дочери и зять пребывают в ужасающей обстановке, полностью брошены на произвол облепивших их матросских банд». Послу требовались руководящие указания, но в Копенгагене не спешили, ждали «прояснения политической обстановки», которая все никак «до конца не прояснялась».

Сообщение посла походило на крик отчаяния, и надо было принимать какое-то решение. Через несколько дней после получения депеши от Скавениуса король Христиан X обратился с личным посланием к кайзеру Вильгельму И. К тому моменту был уже заключен в Брест-Литовске «мирный договор» между «Советской Россией» и Германским правительством, договор, являвшийся фактически актом капитуляции России.

Германия, единственная из великих держав к тому моменту признавала советское правительство и имела официального посла в Москве (представительства прочих стран, находившиеся в «Совдепии», не признавали новую власть, а дипломаты не имели легитимации). Король просил не только за Марию Федоровну, а за всех представителей свергнутой Династии, и заканчивал свое обращение к кайзеру вопросом: «Можешь ли ты что-либо сделать, чтобы облегчить судьбу этих, таких близких мне людей».

Король, очевидно, надеялся побудить Германского Императора, состоявшего в близком родстве с Романовыми — Императрица Александра Федоровна приходилась ему двоюродной сестрой, — проявить человеческое участие.

Вильгельм II ответил немедленно. Но этот ответ не содержал ничего определенного. С одной стороны, кайзер выражал «понимание» озабоченностью Христиана «близкой ему судьбой Царской Семьи». Но вместе с тем он уверял, что в «данных обстоятельствах» любой его шаг в этом деле может лишь ухудшить ситуацию, поскольку большевики могут решить, что Германия желает восстановить монархию в России. Он предлагал Королю совсем другой ход: обратиться к Москве с консолидированной просьбой всех Скандинавских стран. И подобный демарш, как считал Император Германии, может произвести «должный эффект», так как все эти страны являются нейтральными. Было ясно, что кайзер ничего предпринимать не намерен. Копенгаген опять погрузился «в раздумья».

Не получая никаких руководящих указаний от своего начальства, посол Скавениус действовал на свой страх и риск. Благодаря его содействию из России удалось выбраться и спастись немалому числу людей, в числе коих находились: Греческая Королева-Вдова Ольга Константиновна, а также супруга и сын Великого князя Михаила Александровича Наталья и Георгий Брасовы.

Положение Скавениуса в стране, правительство которой Дания не признавала, было весьма сложным и двусмысленным. Он сам не имел возможности вступать в официальные отношения с лицами и институтами новой власти, той власти, от которой как раз во многом зависела судьба всех Романовых, как и «бывшей Императрицы» Марии. Стремясь воздействовать на эту не признаваемую власть, посол прибегал к опосредованным приемам. Первоначально он сам хотел частным образом встретиться с главой новой власти В. И. Лениным (1870–1924), но большевики не проявили никакого интереса. В феврале же 1918 года представилась иная возможность.

Посол поддержал представителя Датского Красного Креста Карла Кребса, перед его поездкой в Крым на встречу с Марией Федоровной, добиться встречи с наркомом иностранных дел Л. Д. Троцким (1879–1940). Красный бонза «аудиенцию дать соизволил» в Смольном, и она произвела на датского офицера неизгладимое впечатление. Собственно, никакой «аудиенции» и в помине не было. Троцкий удостоил краткой беседой во время «движения по коридору» Смольного, из одного кабинета в другой.

Датчанин напомнил наркому, что судьба Марии Федоровны вызывает беспокойство в его стране, что «урожденная Датская Принцесса» пребывает в «плохих условиях» и «хотела бы иметь законное разрешение вернуться домой в Данию». Кребс адресовал этот филантропический монолог деятелю, для которого человеколюбивые аргументы являлись пустым звуком. Его интересовало лишь «дело мировой пролетарской революции», а какие-то там слезливые стенания о «страданиях» представлялись вредной чепухой, с которой он и его «товарищи по партии» считаться не собирались.

Представителю Датского Красного Креста это кредо революционных убийц и насильников его собеседник ясно и кратко изложил. «Множество людей живет в плохих условиях», а правительство Дании не признает новую власть в Петрограде и заморозило счета Российского государства. В конце, перед тем как захлопнуть перед датчанином дверь, Троцкий изрек, что Мария Федоровна «просто русская гражданка» и «должна подать ходатайство о заграничном паспорте в местный Севастопольский совет».

Хамская отповедь не обескуражила Кребса, и он вознамерился все-таки добиться от обитателей Смольного документальной поддержки. Во-первых, разрешения доставить Марии Федоровне продукты и, во-вторых, разрешения сопровождать «бывшую Вдовствующую Императрицу» при выезде из страны. В посольстве Дании на этот счет было составлено два специальных документа, с которыми Кребс и прибыл опять в Смольный.

Но если в первый раз он ждал Троцкого почти три дня, то теперь его отловить удалось уже в первый день, в приемной у Ленина. «Красный нарком» был явно не в духе, никакой беседы вести не собирался и лишь бросил на ходу одну, поистине сакраментальную фразу: «Мария Федоровна является для нас старой реакционной дамой и судьба ее для нас безразлична».

Урок «революционной философии», преподанный Кребсу, ясно показал, что большевики и разговаривать не будут, пока Дания официально не признает их режим. Но подобное намерение в Копенгагене отсутствовало, а значит, необходимо было действовать исключительно неофициальными путями.

Кребс отправился в Крым без всяких разрешительных документов, но с полного одобрения и при непосредственной поддержке посла Скавениуса. По его инициативе в зашитом вокруг талии поясе датский офицер вез 50 000 рублей, предназначенных для Марии Федоровны и ее близких.

Возможно, для самого Троцкого судьба «старой реакционной дамы» и не представляла никакого интереса, но для иных представителей красной власти Романовы, в том числе и Мария Федоровна, были, что называется, бельмом на глазу.

В апреле 1918 года Ялтинский совет потребовал приговорить всех Романовых к смертной казни. Над обитателями «Ай-Тодора», «Чаира», «Дюльбера» и «Кореиза» нависла смертельная угроза. Злодеяние не совершилось лишь потому, что Ялтинский и Севастопольский советы переругались между собой за право вершить судьбу Романовых. А вскоре и самим большевистским властителям спешно пришлось бежать или укрываться от угрозы расстрела.

Крым заняли германские войска. По просьбе Вильгельма II его зять герцог Эрнст-Август Брауншвейгский отправил своей матери, сестре Марии Федоровны герцогине Кумберлендской, сообщение, что Императрица Мария и ее родственники «пребывают в хорошем состоянии» и что отныне им ничто не угрожает, так как они находятся под защитой германской армии и лично кайзера. Об этом сразу стало широко известно во всех европейских монарших домах.

В Дании это известие вызвало временное успокоение, но зато в Англии оно привело к совершенно неожиданным результатам: Король Георг V вернулся из оцепенения, к нему вдруг «возвратилась память». Год назад, весной 1917 года, он предал забвению свои родственные связи с Романовыми. После того как в апреле того года, по сиюминутным политическим соображениям, переданное ранее приглашение Николаю II прибыть в Англию было отозвано, Король ни словом, ни делом не проявлял участия.

Теперь же в Лондоне вспомнили, что в России страдают близкие родственники Короля, среди которых находилась и сестра Вдовствующей Королевы, «дорогая тетя Минни». Этот прилив родственных чувств объяснялся просто: кайзер Вильгельм, которого с началом Мировой войны в Англии поносили на всех углах и иначе, как «чудовищем», не называли, выказал удивительное благородство. То была моральная пощечина Королю со стороны повелителя Германии, и сей факт вызвал чрезвычайное волнение английского аристократического истеблишмента.

Георг V счет необходимым лично попросить Министерство иностранных дел, чтобы оно через своего агента в Москве Брюса Локкарта добилось от московских властей «лучшего обращения с Царской Семьей». Агент вскоре отрапортовал, что имел встречу с заместителем наркома иностранных дел Г. В. Чичериным (1872–1936), со слов которого Вдовствующая Императрица вместе с другими Романовыми «взята в плен немцами», которые собираются ее перевести в Киев.

Ничего иного на берегах Темзы не узнали, но на этом английская дипломатическая активность и замерла. Ее не смогла оживить даже двукратная просьба кузины короля принцессы Виктории Баттенберг-Маунбеттен, родной сестры Императрицы Александры Федоровны, с которой она обращалась в Форин Офис «предпринять попытки по спасению Царской Семьи». В конце концов, министр иностранных дел Великобритании лорд Бальфур (1848–1930) посоветовал надоедливой высокородной просительнице на сей предмет самой обратиться к Датскому и Шведскому Королевским Домам.

Георг же V снова на несколько месяцев «впал в оцепенение», из которого его не могли вывести даже мольбы матери — Вдовствующей Английской Королевы Александры.

Несмотря на то что после оккупации Крыма германской армией прямая угроза жизни миновала, Мария Федоровна пребывала в грустном состоянии. Вести извне по-прежнему приходили крайне редко, да и те, которые поступали, не вселяли радостных эмоций. Ей неоднократно говорили о трагической судьбе ее сыновей Николая и Михаила, но она не только не хотела о том говорить, но и слышать.

В сентябре 1918 года к ней удалось пробраться финскому офицеру Вальдемару Споре, которого Мария Федоровне удостоила милой беседой и передала письма родственникам в Англию и Данию. Через три недели после встречи Споре прибыл в Копенгаген, передал послание и сообщил, что Императрица находится в добром здравии, пользуется «относительной свободой» и жаловалась «лишь на нехватку кофе и масла». Никакого намерения покинуть Россию у старой Царицы визитер не обнаружил.

Не упоминала она о том и в письме, которое ей удалось переправить послу Скавениусу в начале октября 1918 года. «Я надеюсь, — писала Мария Федоровна, — что Вы и Ваша любезная супруга не так сильно страдаете в Петрограде и оба пребываете в здравии. Мы здесь в настоящий момент живем в покое и мире, всегда надеясь на лучшие времена и веря в милосердие Господа нашего. Мне было бы очень радостно, если бы Вы при случае написали мне и сообщили, что происходит и как вы живете. Это было уже так давно, когда я получила известие из дома, а от моей сестры в Англии я ничего не слышала с февраля. Так жестоко быть разлученной со всеми и отрезанной от всего остального мира!»

Ситуация начала резко меняться осенью 1918 года. Германия потерпела поражение в войне, а немецкие войска спешно покидали Россию. 26 ноября эскадра Антанты под командованием английского адмирала Колторпа вошла в гавань Севастополя. Еще раньше, 14 ноября, правительство Великобритании рассматривало по просьбе Короля вопрос: что можно сделать для обеспечения безопасности Вдовствующей Императрицы в Крыму.

Кабинет поручил Адмиралтейству «произвести необходимые приготовления». В секретной директиве командующему эскадрой говорилось: «Вам надлежит рассмотреть возможность отправки корабля при первом случае в Ай-Тодор с тем, чтобы тайно увести Вдовствующую Императрицу и сестер покойного Императора. Дело следует организовать крайне осторожно и тактично. Не следует применять силу, осуществлять вооруженную высадку: следует абсолютно избегать всего, что может привести к конфликту с охраной, которая может находиться в доме».

С этой целью в Крым из Константинополя (Стамбула), где в том момент находилась английская эскадра, были отправлены два английских корабля под командованием капитана Чарльза Тертла.

В один из темных крымских ноябрьских дней перед Марией Федоровной оказался английский офицер, прибывший по распоряжению высших властей Великобритании. Дальнейшее по дневниковой записи Марии Федоровны выглядело следующим образом.

«Он от имени Джорджи предложил мне уехать отсюда на английском корабле, который будет предоставлен в мое распоряжение… Я сказала, что чрезвычайно тронута и благодарна, но попросила его отнестись с пониманием к моим словам. Я объяснила ему, что никакой опасности для меня здесь больше нет и что я никогда не смогу позволить себе бежать таким вот образом».

Мария Федоровна передала коротенькие послания сестре Александре и Королю Георгу. Предложение же тайно покинуть Крым отвергла без размышлений. Она Царица, она не хочет и не может тайно, ночью бежать из страны, в которой томятся многие другие русские, в том числе и ее близкие. Подобное поведение показалось англичанам безрассудством…

В донесении Тертла в Лондон, предназначенном для Адмиралтейства и Короля, говорилось: «Высадились на пляже к северу от мыса Ай-Тодор рано утром в четверг 21 ноября. Аудиенция у Императрицы Марии. Предложили отвести ее в Константинополь. Она в добром здравии. Не испытывает беспокойства (в отличие от ее свиты). Из расспросов, на которые она нас вынудила, мы узнали, что она придерживается мнения, что Император, возможно, еще жив, и по этой причине она желает остаться в России. При Императрице состоят адмирал князь Вяземский и князь Долгорукий, в то время как поблизости живут Великие князья Александр, Николай, Петр, Георгий, Дмитрий и Великие княгини Ольга и Ксения».

Георг V получил благодарственное послание от русской тетушки: «Только что виделась с командующим Тертлом. Тронута и благодарна за Ваше любезное предложение. Всем привет. Тетя Минни». Отправила Царица и послание Сестре-Королеве. «Ура. В восторге, что наконец могу послать телеграмму. Такая радость увидеть одного из твоих капитанов и получить любезное предложение. Надеюсь, что придут еще корабли открыто и скоро. Всем привет. Сестра Дагмар».

О своей «эвакуации» она не проронила ни полслова. Дело было совсем не в упрямстве старой «сестры Дагмар», а в том, что для Марии Федоровны Царское достоинство, достоинство ее положения, было выше и значимее даже собственной безопасности. Хотя географически и политически и не существовало уже никакого «Русского царства», но Царица оставалась Царицей при всех обстоятельствах. В этом она видела свой пожизненный нравственный долг.

Перед упорством Императрицы Марии были бессильны родственники, все время уговаривавшие ее «пока не поздно» покинуть Крым. Лишь дочь Ольга категорически не хотела покидать России и в этом была полностью солидарна с Мама.

В конце 1918 года Ольга со своей семьей уехала из Крыма. Она отправилась с полковником Куликовским на Дон, к его родным. Узнав о намерении Ольги, мать устроила ей сцену, требуя отказаться от поездки и обвиняя Куликовского во всем. Но Ольга была непоколебима, ясно понимая, что у нее существовали обязательства не только перед матерью. Она ждала появления ребенка, а голодный и холодный Крым был не лучшим местом для рождения…

В декабре совершенно неожиданно о своем отъезде из Крыма объявил зять — Великий князь Александр Михайлович. Узнав об этом намерении, Мария Федоровна просто опешила. Он оставлял в Крыму жену и детей, а своего поступка так и не смог внятно объяснить. Мать долго по этому поводу говорила с Ксенией, и, как записала Мария Федоровна, «она, так же как и я, полагает, что всему этому нет разумного объяснения, но поскольку ее уговоры никак не помогли, оставляет за ним право поступать, как ему вздумается, ибо она ко всему прочему опасается, что он может свихнуться».

Мария Федоровна, помимо Английского Короля, получила приглашения от Королевы Румынии и от Короля Италии. Поблагодарила, но никакого желания покидать Крым не высказала…

С начала 1919 года положение в Крыму все ухудшалось и ухудшалось. Не хватало продуктов, трудно было отапливать помещения, да и общая ситуация не внушала оптимизма. По Крыму рыскали различные банды, грабили и даже убивали людей, а известия об этом служили темами обсуждений. Невзирая на это, Мария Федоровна оставалась абсолютно спокойной.

15 марта 1919 года записала в дневнике: «Встала рано, вспомнила страшный день тридцативосьмилетней давности, день восшествия на престол. Как это было ужасно! Все представлялось в туманном и мрачном свете, и все же по воле Господа вновь воссияло солнце, он благословил моего любимого Сашу и всю страну и подарил нам 13 лет мира и счастья. Потому-то и позволяю себе надеяться, что Он снова… дарует нам мир и поможет несчастной стране вырваться из лап злой силы».

У окружающих же начинали сдавать нервы. Об отъезде постоянно говорила дочь Ксения. Она все время выставляла на первый план судьбу своих детей, которые не могли получать необходимого воспитания и образования. Она просила, умоляла, рыдала, но все было тщетно. Однако Мария Федоровна слишком любила старшую дочь, чтобы игнорировать ее страдания. В конце концов она сказала долгожданное «да».

Это случилось 25 марта (6 апреля) 1919 года, в день рождения Ксении. Лучшего подарка дочь от своей матери за всю жизнь не получала. Немедленно о том дали знать англичанам. 7 апреля 1919 года командующий английской эскадрой адмирал Колторп уведомил Императрицу, что «Его Величество» предоставил в ее распоряжение броненосец «Мальборо», находящийся на рейде Ялты, и предложил Императрице и ее дочери покинуть опасное место как можно скорее.

Неожиданно, но сразу же, возникло новое препятствие. Мария Федоровна четко и ясно заявила, что она уедет лишь в том случае, если англичане возьмут на борт всех ее родственников и тех русских, «которые пожелают уехать». Это условие оказалось непредвиденным для англичан, вызвав усиленную телеграфную переписку между адмиралтейством, Форин Офисом и командующим эскадрой. В конце концов требование тетушки Короля было принято.

Согласие императрицы сразу же вдохнуло энергию в ее окружение. Был спешно организован специальный комитет, занявшийся организацией отъезда. Как вспоминала позднее княгиня Л. Л. Васильчикова (1886–1948), «многие колебались все еще — ехать или не ехать. Особенно те, кто владел имениями и домами в Крыму, потому что на этот раз все отдавали себе отчет, что мы срываемся с корней на неопределенное время и на неизвестное будущее».

С Марией Федоровной покидали Россию все оставшиеся в живых Романовы, князья Юсуповы и группа лиц из числа придворных и друзей Императрицы. Быстро стало ясно, что всех желающих один военный корабль принять не сможет. И тогда Императрица заявила, что не покинет Крым, если хотя бы один человек останется.

Англичанам пришлось принять новое условие. В Ялту прибыло еще несколько кораблей для эвакуации беженцев. Не существует точных данных о том, скольким людям удалось спастись благодаря заботе императрицы, но, безусловно, речь идет о многих сотнях человеческих жизней. Это было великое благодеяние Марии Федоровны, так как не приходится сомневаться, что большевистская власть в конечном итоге всех этих «бывших» беспощадно уничтожила бы.

Императрица поднялась на борт «Мальборо» в середине дня 7 апреля 1919 года, который покинул ялтинский рейд 11 апреля. Мимо него шли другие корабли, а на палубе огромного броненосца стояла старая Царица, провожая их печальным взглядом. И ее фигуру рассмотрели на других судах, закричали «ура!», и вдруг, совсем неожиданно, над акваторией ялтинского порта грянул величественный русский гимн «Боже, Царя Храни!» Его запели почти одновременно сотни и сотни русских на разных судах, покидавших родину и прощавшихся со своей Царицей. Мария Федоровна плакала, слезы текли не переставая, но она спустилась в каюту лишь тогда, когда последний корабль с беженцами скрылся из виду.

В дневнике 11 апреля 1919 года Мария Федоровна записала: «У меня сердце разрывалось при виде того, как этот прекрасный берег мало-помалу скрывался за плотной пеленой тумана и наконец исчез за нею с наших глаз навсегда».

Несколько дней «Мальборо» простоял на рейде в Константинополе (Стамбуле), а затем отбыл дальше, на Юг. По пути выяснилось, что «Мальборо» не будет следовать в Англию, а по прибытии на Мальту Императрице предстоит пересадка на другое судно. Первоначально Мария Федоровна наотрез отказалась от подобной комбинации, но после объяснений и уговоров, в которых принял участие даже Король Георг V, приславший в этой связи специальную телеграмму, она согласилась.

Пробыв около двух недель на Мальте, где ее принимали с неподдельным радушием губернатор, все официальные и неофициальные лица, она на крейсере «Нельсон» отбыла в Англию. 9 мая корабль прибыл в английский порт Портсмут, и уже на берегу она увидела свою любимую сестру Алике. Вдовствующая Королева вместе с дочерью Викторией поднялась на борт, и там две старые женщины смогли обнять друг друга и не смогли сдержать слез…

В тот же день вечером прибыли в Лондон, где на вокзале Виктория Марию Федоровну встречали Король Георг, Королева Мария и другие члены Королевской Семьи, а также представители русской колонии Лондона. Встреча оказалась чопорной и формальной, и только прибыв в резиденцию сестры Александры Мальборо Хаус, Царица дала волю слезам. «Я здесь, и это для меня словно сон. Как я рада, что, пережив все эти ужасные времена, мы наконец-то снова собрались все вместе».

Три месяца Мария Федоровна провела в Англии, а 15 августа в сопровождении брата Вальдемара и небольшой свиты из одиннадцати человек на датском пароходе «Фиония» уехала в Данию. В Англию она потом вернется еще несколько раз, и только после смерти сестры в ноябре 1925 года эти визиты прекратятся.

Александра оставалась для Марии Федоровны до самой смерти близким и дорогим человеком, связывавшим ее с тем миром, который оставался реальностью лишь благодаря памяти сердца. Их связывали не только узы родства, но и каскад воспоминаний и ощущений, неведомый другим. Они могли часами и днями говорить о вещах, события и людях, которых уже никто не помнил, не знал, да и знать не хотел. Они же ничего не забыли; их души радостно обитали в давно улетучившемся мире образов, красок, звуков и ощущений. Это была их «империя чувств», в которой обе являлись полноправными хозяйками.

Кругом же существовал совсем иная, холодная и нежеланная действительность, отводившая сестрам разные роли. Марии Федоровне уже нечего было делать на балу жизни, который для нее давно канул в Лету. Потерявшая почти все и почти всех, она являла лишь печальную фигуру времен минувших.

Сестра же Александра оставалась Королевой и матерью Короля; у нее существовало множество представительских и династических обязательств, которыми пренебрегать была не вправе. И она оставляла «дорогую Минночку» одну. Они не виделись иногда по несколько часов, а то — и целыми днями. Марии Федоровне такие «отлучки» не нравились, Александре — тоже, но изменить никто ничего был не в силах.

Через несколько лет после того, первого «эмигрантского лета в Англии», у Марии Федоровны с Великим князем Александром Михайловичем состоялся по этому поводу примечательный разговор. Зять заметил теще, что ей не надо было уезжать из Англии, так как «разлука с сестрой плохо на Вас действует. Вы захандрили».

В ответ, покачав головой, Императрица сказала: «Ты не понимаешь, Сандро. Мы с ней гораздо ближе друг другу на расстоянии. Когда я жила в Лондоне, я чувствовала себя чужой». Услышав такое, Александр Михайлович обоснованно заключил, что «гордость и застенчивость не позволили ей признать, что она просто отказалась делить сестру с ее семьей и Англией».

Однако же и в родной Дании, куда она прибыла в августе 1919 года, все так сильно изменилось, что и здесь впору было почувствовать себя чужой. Прошло почти 54 года с того дня, как юная принцесса Дагмара покинула страну своего детства, уезжая в неведомую Россию, где стала Царицей без малого сорок лет тому назад: в 1881 году. Теперь же она возвращалась на родину лишь как дочь умершего короля Христиана IX и как тетка здравствующего Монарха. Никаких иных прав и преимуществ в Дании она не имела, и никто из Датской родни их за ней не признавал.

Хотя ее встречал Король, члены Королевской Семьи и высшие министры, но уже не было ни салюта, ни гимнов, ни русских флагов. Лишь присутствие почти всей русской колонии (к тому времени в Копенгагене находилось около двух тысяч русских эмигрантов), некоторые представители которой не сдерживали восторженных криков при виде Царицы, оживляло официальную сухость церемонии.

Но совершенно непредвиденно и несказанная радость случилась: на одном из стоявших в порту французских кораблей, совершенно неожиданно для собравшихся на причале, оркестр заиграл патетический русский гимн «Боже, Царя Храни!» Казалось, что сам Господь подарил Своей верной рабе этот минутный праздник на той земле, где у нее уже не будет больше никаких праздников.

Мария Федоровна поселилась в своем Видёре, а осенью переехала в Королевский дворец Амалиенборг в центре Копенгагена. С ним у нее было связано столько воспоминаний с юных времен и где все оставалось почти без изменения многие десятилетия. В Амалиенборге Царица-Изгнанница заняла апартаменты, где когда-то жил ее отец. Казалось бы, что теперь старая женщина, столько пережившая на своем веку, сможет обрести покой и в тишине и уединении провести остаток дней. Но этого не случилось. Политические интересы и личные пристрастия невольно вторгались в этот мир, внося в него волнения и переживания.

Правительство Дании сразу же дистанцировалось от «Принцессы Дагмар», не признавая за ней никакого политического статуса. К Марии Федоровне были прикомандированы два датчанина — капитан Г. Амдруп и камер-юнкер X. Рердам, взявшие под свой контроль всю ее корреспонденцию и с русскими беженцами, и с представителями иностранных государств. Ни одно письмо к ней не могло миновать Министерство иностранных дел, зорко следившее за тем, чтобы любые контакты с ней носили исключительно частный характер.

Вопреки опасениям датских политических кругов, Мария Федоровна и не намеревалась играть какую-то политическую роль, которую и в России не играла. Она была Царицей, православной христианкой, а этот статус и эти качества сохраняла и за пределами России.

К ней обращались многие русские беженцы, прося ее содействия, защиты и материальной помощи. На эти просьбы и мольбы всегда откликалось ее сердце, но она была лишена практически всех возможностей. Как заметила позже Ольга Александровна, «Мама не приходило в голову, что средств едва хватает на то, чтобы содержать собственную семью, но винить я ее не вправе. Всех эмигрантов, к каким бы классам они не принадлежали, она считала одной семьей».

У Вдовствующей Императрицы не было никаких капиталов, личных сбережений за границей, которые она могла бы употребить на дело помощи нуждающимся. Но так хотелось помочь бедствующим людям, что она выделяла пособия из тех скудных средств, которые были в наличии и которые поступали к ней со стороны лиц и организаций, ей симпатизировавших. Однако этих средств всегда не хватало. В результате — ее расходы все время превышали поступления, а это нервировало и раздражало датскую родню, особенно Короля Христиана X.

Племянник и ранее недолюбливал тетку, а после ее возвращения чувство недоброжелательства лишь усиливалось по мере того, как росли долги «принцессы Дагмар», хотя ни Королевский Дом, ни государственная казна Дании убытков от этого не имели (все расходы оплачивали частные жертвователи). Король же порой просто негодовал, узнавая о «безумных тратах» своей тетушки, позволяя себе допускать по отношению к ней «чисто королевское хамство».

Дочь Марии Федоровны и двоюродная сестра Христиана X Ольга Александровна и через много лет с возмущением вспоминала: «Доходило до того, что Король прогуливался по комнатам, где, естественно, каждый предмет обстановки и большая часть декоративного убранства принадлежали ему. Помню, как он во все глаза глядел вокруг себя, и если ему вдруг казалось, что недостает какой-нибудь безделушки или миниатюры, он, не стесняясь, спрашивал у Маш, уж не заложила ли она ее. Было так обидно, что слов нет». Воспитанной, щедрой и великодушной натуре Марии Федоровны подобное поведение ее племянника представлялось и отвратительным, и оскорбительным.

Но выбора не было, и она продолжала находиться в Амалиенборге, сохраняя то Царственное величие, которым отличалась всегда. Она умела не видеть и слышать того, что не желала замечать, что не соответствовало ее представлениям и положению. И она долго была глуха и слепа по отношению к придиркам и выпадам ее коронованного племянника. Осознавая себя Царицей, она не могла и не хотела стать частным лицом, замкнуться в небольшом личном мирке.

Но все, в том числе и Царское терпение, имеет свой срок. В конце концов Марии Федоровне пришлось покинуть Королевскую резиденцию в центре Копенгагена и переехать на свою виллу Видёре, где она и жила до самой кончины.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.