39. Отдаться живописи

39. Отдаться живописи

Моя дорогая!

Наши письма должны были встретиться в пути. Я очень рада твоему – оно наполнено волей и энергией. Написанное тобой о музыке могло бы стать началом новой серии объемистых писем. К сожалению, я так мало знаю, и вообще это сложно – описывать ассоциации, вызываемые музыкой. Захватывающий голос Буша! Решающим все же является то, как музыка соотносится с текстом и в какое время она была написана. Через 15 лет она будет воздействовать совершенно иначе.

Я с придыханием слушала, как Буш исполнял марш на слова Маяковского. Это было давно, в Берлине, мы со Стефаном сидели в первом ряду как почетные гости. Революция, построение нового мира, где все мы будем хозяевами… Сейчас куда с большим удовольствием я пела бы со Стефаном кантату Баха в той нелепой веймарской квартире, где посреди комнаты возвышался сверкающий белизной умывальник.

Расскажу тебе кое-что о последних открытиях, и, может быть, ты посмотришь на меня иначе. Новое самоощущение: я – простая труженица, не более того. Мое открытие состоит вот в чем: я прочла «Марш Радецкого». Рот – это австрийский Кафка, немного другого направления, но с тем же чувством правды, еще слишком много внимания уделяющий материальному, со слишком четким сюжетом, но с мастерством, достойным Кафки. Эта книга (может быть, я об этом уже писала) представляется мне продолжением коллективной работы, начатой писателями-юмористами в рассказах на военную тему. Пройдут годы, произойдут перемены, и появится какой-нибудь новый писатель, который будет способен мастерски использовать тот же материал. Я же не способна выявить во всем объеме увиденные мною закономерности, и посему зритель не может их прочувствовать, не может сопереживать.

Это не срез моего сегодняшнего или вчерашнего настроения, это мое ощущение, менявшееся на протяжении ряда лет под влиянием окружения, событий и способности к самовыражению, тут я довольно объективна. Кто же будет добровольно умалять свои достоинства?!

Я ощущаю свою несостоятельность, но иначе, чем это было летом. Я теперь настроена только на живопись. Жизнь усложнилась, и гадких свойств моего характера не смягчает даже груз усталости, как это было прежде. Теперь у меня есть возможность работать спокойно и упорно, как следует. И хотя моя надежда достигнуть цели слабеет (а цель совершенно не ясна), я не хочу ни преподавать, ни заниматься чем-либо иным. Буду избегать всяческих решений и целиком отдамся живописи, чтобы реализовать то малое, чему я научилась, то, что должно составлять мою работу. Это не аллегории, а выражение мира таковым, каков он есть. Не будучи ни современной, ни несовременной – я по-прежнему страстно люблю Пикассо и Клее, – я не стану прибегать к их живописным приемам – они изломаны своим стремлением к потусторонности. Я ни в коем случае не настаиваю на своей манере живописи, потому что она – выражение моей замкнутости и ограниченности, равно как и моей тяги к созерцательности. Она защищает меня от той опасности, против которой бессильна живопись.

Можешь ли ты себе представить (не принимая во внимание ограниченности таланта) человека, который, постоянно прислушиваясь к советам случайных друзей и время от времени от них отдыхая (он изолирован от внешнего мира), делает что-то, о чем можно сказать, что именно так нужно рисовать сегодня?

Пейзаж с куклой радует меня, потому что в нем есть что-то от позднего Ренессанса (еще не испорченного), романтического и в то же время декоративного, сдержанного по цвету; что эти слова велики для меня и висят на мне, как кожа на молодом бернардинце, наглядно показывает тебе, как я хотела бы говорить и как жить, – но у меня не хватает на это смелости. «Детский натюрморт» был отчаянной попыткой вырваться из когтей страха. Я видела простой синий молочник и писала его синим, без всяких изменений – с чувством, будто я лечу с четвертого этажа и вот-вот сверну себе шею.

К «Вокзалу», если ты имеешь в виду его, нужна широкая вогнутая рама. К сожалению, он написан на мятом картоне. Я убеждена, что ты способна выбрать подходящую раму; живя здесь, я в этом деле поднаторела. Хорошо, что у тебя есть старинные или старомодные рамы – они по-хорошему нейтральны. Ты можешь сама научиться подбирать рамы к картинам. Самый лучший метод – метод проб. Если картина написана в холодных тонах – зеленых, синих, серых, белых, иногда содержит коричневый, – требуется рама холодного оттенка, светло-серая или под серебро. «Теплая» картина – желтая, охристая, оранжевая, теплых красных тонов, требует раму теплого оттенка. Часто достаточно одной золотой или серебряной планки, акварели наклеиваются на паспарту из неотбеленного льна, и иногда бывает трудно установить, нужен ли картине воздух или ее сразу же следует заковать в раму.

Павел сейчас читает мне отрывки из «Войны и мира» Толстого, удивительные сведения о войне с Наполеоном, очень достойная книга.

Дива по-прежнему держится бодро, мы с ней ладим, и меня утешает мысль, что мы будем вместе. Целую много-много раз, моя дорогая девочка. Юленька все-таки доставляет нам больше радости, чем хлопот, именно потому, что она далеко не ангельское создание. Мы влюбились в нее по уши, даже Павел.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.