Приговор для Берии
Приговор для Берии
Шолохов узнает — быть Всесоюзному писательскому съезду. Второй в истории и первый без Сталина. Какие же превеликие надежды питают писатели, что смогут коллективно найти свое достойное место в жизни страны и народа. И ЦК он нужен, чтобы определить место писателей в общественной жизни.
«Правда» стала главным политнаставником для писателей и партрупором для читателей.
3 июня. Старый знакомец — Ермилов — большой ортодокс и любимец ЦК в статье «Советские писатели готовятся к своему второму Всесоюзному съезду» изрекал: «С большой художественной силой воплотила наша литература образ нового героя… Под направляющим руководством Коммунистической партии наша литература успешно… Решения партии по идеологическим вопросам с исчерпывающей полнотой определили задачи советской литературы…»
Перед Шолоховым выбор: поддержать или отвергнуть эти кондовые заклинания.
Пребывание в партии и положение члена президиума правления Союза советских писателей обязывают. При крутых поворотах истории общественность прежде всего обращает взор на великих деятелей культуры — что писали-говорили они прежде, что скажут сейчас.
Шолохов проявил себя в июне — в статье. Его попросили откликнуться на смелое деяние Хрущева — суд над Берией. Хрущеву важны такие отклики в стремлении иметь верное окружение. Боится, что не все проявят партдисциплину. Потребовал от некоторых даже специальные письменные объяснения: мол, был знаком с Берией, как относится теперь… Писали маршалы. Писал редактор «Правды».
Шолохову нечего таить — сразу же выплеснулось: «Имя Берии проклято…»
Мучительно дается статья. Сверяет свои чувства и с приговором суда — он напечатан в «Правде», и с постановлениями Президиума ЦК и партийного пленума — они изложены в передовице. Читает передовицу: «Шпион… саботаж мероприятий партии и правительства… подорвать союз рабочих и крестьян…» Читает приговор: «Антисоветские замыслы… мешал проведению важнейших мероприятий партии и правительства, направленных на подъем…»
Не получилось у Шолохова услужливого отклика. Не захотел тратить на палача привычное «враг народа». Писателю достало политического чутья — чувства слова тоже — не возводить Берию в понятие, которое было изобретено во времена Сталина. Назвал диктатором — «безмерная жажда диктаторской власти». Обошелся без слова «шпион». Не написал, что разваливал народное хозяйство.
Хрущеву и другим проницательным читателям было очевидно, что Шолохов искренен в своем гневе, но своеволен в оценке. Да, Берия палач, но выведен — вот главное! — как порождение времени. Этим отличался его отклик от всех других. Писатель оказался прав. В начале 90-х годов прошедшего века признали, что Берия никакой не шпион и не саботажник.
Трудно ищется истина.
До XX съезда партии с установочным докладом Н. С. Хрущева «О культе личности и его последствиях» надо еще прожить три насыщенных особой политикой года.
У ЦК появились новые заботы — Твардовский закончил поэму «Теркин на том свете». На первой неделе июля Секретариат ЦК ее обсудил и осудил. Хрущев заявил: идейно-порочное и политически вредное произведение — подрыв-де основ советской власти. На судилище были приглашены писатели. Шолохову потом рассказывали, что с резким осуждением поэмы выступили Валентин Катаев, Алексей Сурков, Константин Федин, Александр Фадеев, Константин Симонов.
Еще бы, Твардовский даже такое вывел: «Теркин дальше тянет нить, / Развивая тему: — / А нельзя ли сократить / Данную систему?..»
Что об этом думает Шолохов, член президиума правления Союза писателей? На заседании в ЦК не был. В газетах никакого осуждения от него не последовало. Будет ли защищать? Придет время…
В этом же месяце его оповестили о возможности издать собрание сочинений. Первое! Непростое дело и для писателя, и для издателя. Заново все читать-перечитывать, помечать то, что нуждается в переделках-доработках, и думать, все ли ранние рассказы включать и не потеряла ли злободневности публицистика.
Никто не освобождал его и от депутатских дел. Особенно отягощали жизнь, изматывая душу, письма от избирателей. Почти все с жалобами: то помогите получить жилье, то попал-де в тюрьму по произволу. Таких обращений после смерти Сталина стало очень много. Всем хочется помочь — да трудно прокрутливы заскорузлые механизмы министерств и ведомств.
Вдруг пришло письмо от Левицкой. Как всегда доброе и заботливое. Он усмехнулся ее простодушию, когда в конце прочитал: «Люся на выпускном экзамене писала сочинение на тему „Типы коммунистов по „Поднятой целине““. Все хорошо, но где-то не поставила запятую!»
Подготовка к писательскому съезду в разгаре. Среди начальствующих писателей раскол и разброд. Арбитр и заступник для них ЦК. Они забрасывают Маленкова, Хрущева, Суслова письмами.
Фадеев… Шолохов почувствовал: едва кончились прежние мытарства, как начинаются новые. Старый ареопаг стал новым штабом партии и страны. И он, этот новый штаб, отказался понять два стратегически важных документа от Фадеева: «О застарелых бюрократических извращениях в деле руководства советским искусством и литературой и способах исправления этих недостатков» и «Об улучшении методов партийного, государственного и общественного руководства литературой и искусством».
Уже заголовки говорят, что Фадеев призывает рвать с прежними порядками в партии.
В одном из этих писем есть о Шолохове: «Нельзя, чтобы Шолоховым руководил Вёшенский райком…» Райком он зря употребил в качестве примера — с ним-то у писателя давно полное согласие. Надо бы вместо райкома ЦК обозначить.
Кто Фадееву подставит плечо и станет союзником? У него в Союзе писателей два заместителя. Они всех настырнее в написании писем в ЦК. По уши в предсъездовской суете: кому поручать доклады и кого выдвигать в литначальство. Кроме того, упрямо добиваются, чтобы не Фадеев готовил главный доклад.
Работники ЦК собрали все доводы-аргументы из присланных писем — и к Суслову с предостережениями: «Фадеев предполагает отметить недостатки в работе Союза писателей и его руководящих органов…»
Шолохов. Ему рассказали, что вокруг его имени начинается возня. Кое-кто из собратьев по перу пишет в ЦК.
Одни, чтобы он не был отстранен от дел Союза писателей: «Представляется целесообразным введение в состав руководства Союза писателей Шолохова М. А. Известно, что Шолохов не имеет склонности к такого рода деятельности, но независимо от этого есть большой смысл…»
Другие против; Федор Гладков, к примеру: «Позвонил мне по телефону и грубо бросил мне фразу, что русские писатели не простят мне выступления на съезде против Шолохова… Очень прошу обратить внимание на этот симптоматичный факт». Этот донос от недруга Шолохова еще с рапповских времен.
Шолохову недосуг встревать в распри. Он по просьбе Союза писателей в качестве члена президиума правления в поездках. С чем же выезжал?
…Сентябрь. В Алма-Ате съезд писателей Казахстана. Гость поднимается на трибуну. Ему внимали по-особенному: он и автор «Тихого Дона», и представитель Москвы.
Я в тот год перешел на последний курс алма-атинского университета. По городу только и было разговоров, что о Шолохове. Необычна его речь на съезде. И по форме — никаких привычных восхвалений «пройденных этапов». И по сути — даже до студента дошло, что он в предощущениях новой жизни бродит новой закваской. Как нынче понимаю, он взял на себя смелость призвать к отказу от партпресса. Это подвиг. Но это, однако, часть правды. Он до конца жизни не расставался в речах и статьях со словами о партийности, ибо верил, что только она залог праведных для литературы понятий идейности и народности.
В президиуме съезда Л. И. Брежнев — будущий, на долгие десятилетия, глава партии и страны. Молод, красив и играет бровями — они у него так густы, что, кажется, шуршат. Он недавний секретарь ЦК компартии Казахстана. Впервые видит Шолохова. Этот оратор ростом невелик, на вельможную жестикуляцию не горазд и говорит-то как непривычно, но разве не опасно для устоев?!
Отказал литературным критикам в незыблемом со времен Сталина праве использовать мощь своих идеологических перьев, как выразился, «не в помощь писателям, а на его уничтожение».
Провозгласил невозможное при Сталине право писателя в случае творческой неудачи на «дружескую помощь», «широкое творческое обсуждение».
Призвал относиться к творческой молодежи не только с «отцовской требовательностью», но и — как непривычно! — с «бережливостью». Сказал: «Не ломать крылья».
С добром назвал имя Мухтара Ауэзова, тогда политически опального у местных партбонз казахского писателя. Его клеймили как «буржуазного националиста». «Правда» несколькими днями раньше дала огромную статью «Абай Кунанбаев», где ни слова об Ауэзове, который главным делом жизни считал свой роман об этом великом казахе.
Защитил казахского писателя Сабита Муканова от политизированной критики в «Литературной газете».
Напомнил «ареопагу», что писательская жизнь состоит не только из общения с музами. Заговорил о том, о чем не принято было распространяться: о благополучии тружеников пера, о гонорарах.
Высказался — без единого доброго слова — о повести Ильи Эренбурга «Оттепель». Все жадно читают и в горячке мнений обсуждают эту повесть. Любимого молодежью Симонова тоже не поддержал. Проехался по нему из-за того, что тот самым первым восхвалительно откликнулся на «Оттепель». Нынче достоинства этой повести подзабыты. Не случайно политэмигрант Андрей Синявский писал: «Почитайте кумиров конца 50-х—60-х — скажем, „Оттепель“ Эренбурга. Говорить о расцвете литературы на основании этой, да и других вещей, невозможно. Подъем был скорее политический, нежели творческий». Мир тесен — нередко до хруста в костях: жизнь, увы, столкнет на узкой политической дорожке Шолохова и Синявского. Но об этом дальше, когда попадем в 1966 год.
Была и такая шолоховская филиппика: «Когда писатель создает идейно-порочное произведение и под тем или иным предлогом пытается протащить политически вредные народу и партии „идейки“, я за то, что здесь надо критиковать „на уничтожение“. Тут можно не стесняться в выражениях и орудовать пером, как разящим мечом».
От страны скрыли эту речь. «Правда» для репортажа из зала съезда расщедрилась на подвал. Но из речи посланца Москвы осталась всего дюжина слов: «Съезд ваш проходит под знаком острой творческой критики недостатков в работе писателей Казахстана». Шолохов огорчился: все свели только к Казахстану. Цензура!
Он пожаловал к нам в университет. Актовый зал битком… Никакой вступительной речи! Поразил тем, что охотно отвечал на множество вопросов. Не смутился — ведь у взыскующих университетчиков они остры. Эх, я не догадался взять блокнот. Помнится спустя полвека, жаль, немногое: язвительность, с какой он перечислял имена писателей плодовитых, но не даровитых, как доказало время. И ведь прав оказался. А тогда многие протестующе бухтели.
Его заманила к нам группа студентов-филологов. Одна из них — Нина Устинова — почти через полвека передала мне свои воспоминания: «Мы проникли к нему в гостиницу… Нет, не оставил он впечатления благости, благополучия и величия классика, наоборот, усталость, раздражение, как бы я сейчас сказала, внутренний дискомфорт… Он ходил по тесной комнате. Явно не в духе, какой-то взъерошенный, в голубой рубахе, без галстука… Запомнился жест: небольшая ладонь не без изящества касалась усов. Угощал нас яблоками, которые стояли в вазе на столе… Наши вопросы типа „над чем сейчас работаете?“ он легко оставлял без ответа. Не вызвало никакой его реакции, что несколько студентов пишут дипломные работы по его творчеству… Прощание (за руку!) сопровождалось его подшучиванием над двумя нашими парнями: „ввиду малочисленности не забудьте, что вы мужчины“».
Писатель перед нами, студентами, никаких обид не обнажал. Днем раньше в «Правде» на два подвала появилась статья с рассуждениями и с примерами к рассуждениям о великих заслугах советской литературы. Шла генеральная строчка: «Эти произведения учат советских читателей…» К ней — реестр имен и произведений: Горький, Маяковский, «Как закалялась сталь», «Педагогическая поэма», «Молодая гвардия», «Повесть о настоящем человеке» и еще, еще. Не было только «Тихого Дона», а «Поднятая целина» — лишь упомянута. Выходило, что писатель-академик главным своим романом в учителя не вышел. Шрам к шраму, и так всю жизнь.
Потом его дорога лежала в Киев — с такой же представительной миссией на такой же писательский съезд. И здесь явил себя еретиком.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.