Глава четвертая ИМПЕРАТРИЦА-МАТЬ

Глава четвертая

ИМПЕРАТРИЦА-МАТЬ

После восшествия на престол Николая II российский императорский дом в течение какого-то времени продолжал жить в соответствии с установленными традициями. По образному выражению известного дипломата А. П. Извольского, «Российская империя продолжала управляться буквально тенью умершего императора». Великие князья, со своей стороны, пытались оказать давление на молодого императора и повлиять на него в решении различных вопросов управления государством.

Великий князь Константин Константинович Романов писал: «Болтают, будто бы дяди Государевы стараются иметь влияние на царя, не оставляют без советов, но я думаю, что в этих слухах говорит зависть и что это пустые сплетни. Но я знаю наверное, что Владимир очень докучает вдовствующей императрице Государыне разными напоминаниями и предложениями, например, он сильно настаивал, хотя и безуспешно, чтобы невесту везти под венец в золоченой карете, чтобы ей как будущей императрице были переданы различные бриллианты. Минни очень тяготится всем этим».

После ухода из жизни мужа и вступления на престол сына для Марии Федоровны начался новый период жизни. Умная, властная женщина, обладавшая глубокой политической интуицией, она многому научилась у Александра III. Отсюда ее постоянное стремление направить сына в его делах, уберечь от чужого вредного влияния, окружить нужными людьми. Императрица-мать понимала, что Николай, вступивший на престол в 27 лет (на 10 лет раньше, чем его отец), безусловно, нуждается в поддержке, и в первую очередь в ее помощи.

В первые годы его царствования мать пыталась помочь ему. «Молодой государь чрезвычайно нежно обходится с матерью. День начинается с того, что он приходит к ней в уборную и, показывая ей все полученные им письма, совещается относительно всего предстоящего ему в тот день», — писал в своем дневнике государственный секретарь А. А. Половцов. Председатель Археологической комиссии, управляющий столом сиротских заведений Ведомства императрицы Марии А. А. Бобринский вспоминал: «Рассказывают, что более чем один раз он (Николай II. — Ю. К.) прерывал доклад министра с просьбой подождать его немного, пока он пойдет советоваться с „матушкой“». Очень часто, когда вставал вопрос о назначении очередного министра, молодой царь отвечал: «Спросите матушку», «Я спрошу у матушки», «Надо спросить Мама?». В начале 1895 года пост председателя Кабинета министров при поддержке Марии Федоровны занял И. Н. Дурново, а министра внутренних дел — И. Л. Горемыкин. В одном из своих писем Николай II писал матери: «Сердечно тебя благодарю, милая Мама?, за совет взять Палена; но, к несчастью, как ты сама того боялась, так и случилось: я уже раньше получения твоего письма говорил и Рихтеру, и Дурново о назначении Сипягина, и он знает об этом. Конечно, Сипягин со временем будет министром внутренних дел, но, по крайней мере, именно такой свежий человек в начале новой комиссии прошений как раз на месте. Рихтер теперь уже радуется, что на Пасху у него свалится эта обуза с плеч! Воронцов каждый раз спрашивает у меня список наград придворных чинов — и я не знаю больше, что ему отвечать, потому что я ожидаю твоего приезда. Боюсь, что придется ему все-таки вернуть список до твоего возвращения!»

Так, 7 декабря 1896 года, обращаясь к своему деду Кристиану IX с просьбой «отпустить» российского посла в Дании графа Муравьева в Петербург в связи с назначением его на должность министра иностранных дел, Николай II обронил: «Но я говорил с Мама?, и она не видит препятствий к этому». О влиянии «женской политики» в Петербурге (подразумевалось влияние Марии Федоровны) писал в феврале 1898 года французский посол в Копенгагене Поль Камбон в связи с выдвижением афинским правительством в 1897 году на пост генерал-губернатора Крита принца Георга (сына греческого короля Георга, брата Марии Федоровны). В первые годы царствования на Николая II оказывала влияние не только его мать, но и великие князья, и царский наставник К. П. Победоносцев. После смерти Александра III на имя Марии Федоровны продолжали регулярно поступать записки и отчеты губернаторов о состоянии дел в губерниях, о студенческих волнениях в высших учебных заведениях России в 1899–1901 годах. Все они хранятся в российских архивах.

В 1895 году в присутствии вдовствующей императрицы Марии Федоровны, императора Николая II и других членов императорской семьи в Петербурге состоялось торжественное открытие Русского музея императора Александра III, делу создания которого император и императрица отдали много лет. В Именном Высочайшем Указе императора Николая II от 13 октября 1895 года говорилось: «Незабвенный Родитель Наш, в мудрой заботливости о развитии и процветании отечественного искусства, предуказал необходимость образования в С.-Петербурге обширного музея, в коем были бы сосредоточены выдающиеся произведения русской живописи и ваяния. Таковому высокополезному намерению почившего Монарха не суждено было, однако, осуществиться при Его жизни. Ныне, отвечая душевной потребности неотложно исполнить означенную волю покойного Государя, признали Мы за благо учредить особое установление под названием „Русский Музей Императора Александра III“ с возложением заведования оным на одного из Членов Императорского Дома по Нашему избранию, с присвоением Ему звания Управляющего упомянутым Музеем…»

В 1896 году известный русский ювелир Карл Фаберже в память почившего императора Александра III создал прекрасное художественное творение — пасхальное яйцо под названием «Роза». Внутри яйца, покрытого синей эмалью и украшенного сапфирами и алмазами, находился «сюрприз» — шесть миниатюрных портретов Александра III. Это творение Фаберже предназначалось императрице Марии Федоровне.

Императрица-мать, находившаяся в пасхальные дни 1896 года на юге Франции у сына Георгия, получила этот подарок от Николая II. Восхищенная увиденным, она писала сыну:

«Мой милый, дорогой душка Ники! Христос воскресе!

С моими самыми хорошими пожеланиями со светлым праздником!

Я не могу найти слов, чтобы описать тебе, мой дорогой Ники, как тронута и взволнована я была, получив твое идеальное яйцо с прекрасными портретами дорогого любимого Папа?! Это такая красивая идея с нашими монограммами сверху, я благодарю тебя за это от всего сердца, я была тронута и счастлива, что ты мне сделал такой подарок, и я тронута больше, чем могу это выразить!»

Это великолепное творение Фаберже, а также и многие другие произведения искусства, принадлежавшие царской семье, бесследно исчезли из России в годы революции и Гражданской войны.

В 1898 году в Москве на Волхонке состоялась закладка Музея изящных искусств, который также получил имя императора Александра III. Душою создания музея был профессор Московского университета И. В. Цветаев. По его предложению музей и получил имя императора Александра III. И. В. Цветаев высоко ценил покойного и называл его «державным покровителем искусств и наук в нашем отечестве». «Русский народ, — писал он в одной из своих записок, посвященных памяти Александра III, — высоко и искренно чтит в нашем почившем Государе также и ту сторону Его нравственного характера, которую он вместе с церковью называл „благочестием“».

Мысль об учреждении «эстетического музея» при Московском университете принадлежала З. А. Волконской (1792–1862), урожденной Белосельско-Белозерской. Она много сделала, чтобы свою идею о создании музея провести в жизнь. Первой дарительницей, внесшей значительный денежный вклад в воплощение этой идеи — 150 тысяч рублей, — была московская купчиха Алексеева. Марина Цветаева, дочь профессора И. Цветаева, известная русская поэтесса, в книге «Отец и его музей» вспоминала: «Звонили колокола по скончавшемуся императору Александру III, и в это время отходила одна московская старушка. Слушая колокола, сказала: „Хочу, чтобы оставшееся после меня состояние пошло на богоугодное заведение памяти почившего Государя“…»

В эти годы в России существовало как бы два двора: двор вдовствующей императрицы Марии Федоровны и меньший — Александры Федоровны. Мария Федоровна неохотно уступала свое место молодой императрице. «В сущности, — вспоминала фрейлина императорского двора Анна Вырубова — она (Мария Федоровна. — Ю. К.) так никогда и не сошла со сцены, продолжая занимать первое место во всех торжественных случаях». На официальных приемах Николай II вел под руку свою мать, Александра Федоровна шла сзади с одним из великих князей, чаще всего с Михаилом Александровичем.

Великая княжна Ольга Александровна, которая в эти годы повсюду сопровождала мать, рассказывала, что в свободное от дел время Мария Федоровна любила появляться в общественных местах: в театре, на выставках, на прогулках. Каждое утро ей приносили вычурно украшенный лист с перечислением всех увеселений и приемов, проходивших в Петербурге.

Когда в царской ложе появлялась вдовствующая императрица и великая княжна Ольга Александровна, «все господа, сидевшие в театре, вставали со своих мест и почтительно кланялись августейшим зрительницам».

По воскресеньям, особенно в солнечные дни, когда весь свет Петербурга выезжал на набережную, «чтобы пощеголять великолепными лошадьми и роскошными санями», императрица Мария Федоровна не упускала случая появиться на своих вороных. Она любила лошадей, санные выезды еще со времен Александра III. Как вспоминала Ольга Александровна, «пара вороных из царских конюшен покрывалась синей сеткой, чтобы снег и лед, вылетавшие из-под их копыт, не попадали в лицо».

Известный русский художник Сверчков написал картину, на которой изобразил императрицу, едущей на прекрасной тройке в один из зимних солнечных дней. Картина хранится в московском Минералогическом музее имени А. Е. Ферсмана. Она демонстрировалась на выставке, посвященной императрице Марии Федоровне, в Музее современной истории в Москве в дни перезахоронения ее праха в октябре 2006 года.

Генерал-лейтенант В. И. Гурко в своих воспоминаниях отмечал: «Императрица Мария Федоровна обладала чарующей приветливостью и умением сказать каждому ласковое слово… Во время приемов она знала, о чем говорить с представлявшимися ей; знала, что интересует каждого ее собеседника, положение и родство которого ей были неизменно известны. В результате получалось впечатление, что Императрица сама интересуется лицом, ей представлявшимся, или хотя бы его близкими».

В первые годы после свадьбы Николая и Алисы Мария Федоровна и ее невестка пытались поддерживать теплые дружеские отношения. 28 сентября 1895 года Мария Федоровна писала сыну: «Скоро будет год, что твоя душка приехала к нам в Крым! Но какие ужасно тяжелые воспоминания. Как бедный Папа? радовался ее видеть и как ты плакал. Я вижу это все так ясно, и слезы текут».

Императрицы обменивались вежливыми письмами, в которых рассказывали друг другу о семейных событиях.

«Дорогая, милая матушка! — писала Аликс Марии Федоровне 17 апреля 1896 года. — Хочу сказать Вам, в каком восторге я была, когда фельдъегерь привез мне Ваше милое письмо; я никогда не думала, что Вы найдете время ответить мне… Значит, бедный дорогой Георгий опять чувствует себя хуже, но я уверена, что быть близ него — это утешение для Вас…

Бэби цветет и целует свою любимую бабушку. Надеюсь, что как только потеплеет, с ней можно будет гулять на воздухе…

Бабушка (королева Англии Виктория. — Ю. К.) написала мне, как она рада была повидать Вас через столько лет…

Присланные Вами сласти превосходны, большое Вам спасибо! Нежно целую, остаюсь, дорогая Матушка, Вашим глубоко преданным ребенком.

Благослови Вас Господь. Аликс».

Однако вскоре между обеими императрицами возникло соперничество за то, кто будет играть первую роль, чье влияние на Николая II будет определяющим. По мнению княгини Л. Л. Васильчиковой, быть на троне заместительницей Марии Федоровны или с ней «соцарствовать» было задачей нелегкой и неблагодарной. Мария Федоровна «обладала как раз теми качествами, которых недоставало ее невестке. Светская, приветливая, любезная, чрезвычайно общительная, она знала всё и вся, ее постоянно видели, и она олицетворяла в совершенной степени ту обаятельность, то собирательное понятие „симпатичности“, которое так трудно поддается анализу и которому научить невозможно. Она была любима всеми, начиная с общества и кончая нижними чинами Кавалергардского полка, которого она была шефом…».

Перед коронацией Мария Федоровна подарила Александре Федоровне несколько платьев, предназначенных для торжеств в Москве. К глубокому своему удивлению, она вскоре обнаружила, что ее невестка ни разу не надела ни одно из них. Вдовствующая императрица была не только огорчена, она была глубоко уязвлена этим. В письме сестре Александре она подробно рассказала об этом: «Аликс выдержала все торжества необычайно хорошо. Но представь, ни одного из моих красных платьев ни разу не надела. Приходится сожалеть, что я столь глупа и выбросила на ветер не лишние для меня деньги. Для меня непостижимо, что она вообще смогла так поступить, в особенности если учесть, что я вначале говорила об этом с Ники. В сущности, это такое проявление нахальства, грубости, бессердечия и бесцеремонности, примеров которому я не припомню. Да я бы никогда не осмелилась поступить так с моей свекровью. Ну да ладно, всё это уже в прошлом, и ничего не изменить, да, может быть, она и не со злого умысла так сделала, может, просто сказывается отсутствие тонкого чувства такта, ведь если с ним не родиться, так и потом и не приобрести».

Марии Федоровне не нравилось многое в поведении ее невестки, особенно когда дело касалось исполнения ею ее монарших обязанностей.

Еще будучи невестой цесаревича Александра Александровича, Мария Федоровна в тетради по русскому языку сделала запись: «Любовь народа есть истинная слава Государя». Этой формуле она старалась следовать всю свою жизнь. Ее глубоко взволновала история, которую ей однажды рассказал министр двора Фредерикс.

Когда Николай и Александра Федоровна однажды ехали в Крым и молодая императрица ждала ребенка, она попросила Фредерикса, чтобы по дороге не было никаких встреч. Но на одной из станций собралась огромная толпа народа. Фредерикс вынужден был сообщить императору и императрице, что народ желает видеть их. Николай, естественно, появился в дверях вагона, а Александра Федоровна молча из-за занавески наблюдала происходящее.

Когда Мария Федоровна узнала об этой истории, она поблагодарила министра двора за его настойчивость.

Со временем Мария Федоровна стала чувствовать нерасположение к себе Аликс, ее нежелание лишний раз встречаться с ней. Это обижало императрицу-мать. В письмах близким Мария Федоровна позволяла себе критиковать невестку и ее вкусы. Так, в письме от 2 января 1896 года сыну Георгию она писала: «В первые дни моего приезда сюда я ездила к Ники и Аликс, которых я нашла устраивающими свои новые комнаты в Зимнем дворце. Но увы, почти вся мебель еще отсутствует, и потому пока нельзя судить, какой вид все это будет иметь… И, помимо этого, они возымели неудачную мысль выбрать стиль ампир, который я ненавижу до такой степени, что для меня это просто а-а (в оригинале написано по-русски. — Ю. К.), и я не хотела бы жить там ни за что на свете. Будем надеяться, что все это со временем будет выглядеть лучше, когда все здесь заполнится и устроится. Главное, что это им нравится: Аликс любит этот ужасный ампир, а так как она здесь будет жить, то все делается по ее вкусу, и она очень довольна».

По мнению Марии Федоровны, замкнутость семейного круга Николая и Александры Федоровны, нежелание ее принимать у себя гостей были вредны императорской семье и в первую очередь Николаю II. Вдовствующая императрица, прожившая со своим мужем 28 лет, хорошо понимала, как важно общение со светом, с самым широким кругом людей из различных общественных и деловых кругов. «Я здесь уже три недели, — писала Мария Федоровна сестре в Лондон, — и, по-моему, хорошо, что я приехала, по многим причинам. Ведь, когда мы вместе, можно по-настоящему поговорить и сказать Ники то, что думают другие разумные люди и т. п. К сожалению, по-моему, я слишком глупа, чтобы давать советы и всё такое прочее, зачастую у меня появляется желание обладать хоть толикой мудрости Соломона, чтобы быть в состоянии оказать хоть какую-нибудь помощь или принести хоть какую-нибудь пользу.

И кое-что я за это время добилась, а именно: мы стали приглашать гостей к завтраку и к обеду. Сначала-то мы всегда только своим кругом за столом собирались и не встречали дома ни одной чужой души. И тогда я сказала Аликс, что так жить невозможно и что Ники обязательно нужно встречаться с людьми не только на аудиенциях. Сперва она воспротивилась, поскольку сама мысль о том, чтобы принимать, была ей не по нраву. И она ответила: where shall we find people? (Откуда же мы возьмем гостей?), что, конечно, прозвучало достаточно наивно. Однако представь, дело сдвинулось с мертвой точки, и мы уже успели устроить три небольших обеда, которые весьма удались, настолько, что и они сами нашли в этом много приятного. А я теперь раздаю им за это самые громкие комплименты, особенно ей, ведь Ники всегда был очень общительным, и, надеюсь, так будет продолжаться и впредь».

Как-то в беседе с министром императорского двора и уделов бароном В. Б. Фредериксом Мария Федоровна сказала:

«Без нее (Александры Федоровны. — Ю. К.) Ники был вдвое популярнее. Она не отдает себе отчета, как нужна популярность. У нее немецкий взгляд, будто высочайшие особы должны быть выше этого. Выше чего: любви своего народа?.. Я согласна, что не следует заискивать, ища популярности, но надо стремиться к ней. У Ники врожденное чувство нравиться. Я ей говорила все это, но она или не понимает, или не хочет понять, а потом жалуется, что ее не любят».

Многие современники отмечали исключительное личное обаяние Николая II. С. С. Ольденбург писал:

«Он не любил торжеств, громких речей; этикет был ему в тягость. Ему было не по душе все показное, всякая широковещательная реклама… В тесном кругу, в разговоре с глазу на глаз он зато умел обворожить своих собеседников, будь то высшие сановники или рабочие посещаемой им мастерской. Его большие серые лучистые глаза дополняли речь, глядели прямо в душу. Эти природные данные еще более подчеркивались тщательным воспитанием». Граф Витте подтверждал это мнение о Николае II: «Я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император Николай II».

Мария Федоровна была прекрасной матерью и бабушкой. Она горячо любила своих детей и внуков, а те отвечали ей взаимностью. Очевидно, примером ей служила ее мать, королева Луиза, которая всегда отличалась необыкновенным вниманием и чуткостью к своим детям.

Будучи объективной, Мария Федоровна высоко оценивала то воспитание, которое давала Александра Федоровна своим дочерям. Ей нравилось, что в семье Николая все дети были очень дружными и любили друг друга. Особые нежные чувства они питали к отцу. Наставник царских детей П. Жильяр писал: «Отношения дочерей к Государю были прелестны. Он был для них одновременно Царем, отцом и товарищем. Чувства, испытываемые ими к нему, видоизменялись в зависимости от обстоятельств. Они никогда не ошибались, как в каждом отдельном случае относиться к отцу; их чувство переходило от религиозного поклонения до полной доверчивости и самой сердечной дружбы. Он был для них то тем, перед которым почтительно преклонялись министры, великие князья и сама их мать, то отцом, сердце которого с такой добротой раскрывалось навстречу их заботам или огорчениям, то, наконец, тем, кто вдали от нескромных глаз умел при случае так весело присоединиться к их молодым забавам».

В российских и датских архивах сохранились письма и открытки, которые внучки направляли своей бабушке. Они свидетельствовали о их большой привязанности и нежных чувствах к ней.

Не всё в жизни царских детей шло ровно и гладко. Было много проблем, и дети, в том числе и сын Николай, доверяли Марии Федоровне как свои радости, так и горести и печали. По воспоминаниям Анны Вырубовой, «Государь сиял от радости, когда приезжала его мать. Как-то мы играли в теннис… когда он увидел приближающуюся из леса стройную фигуру в белом. „Теперь играйте вы, моя мать идет!“ — крикнул мне Государь…»

Мария Федоровна относилась ко всем своим детям и внукам с равной любовью, но каждый ребенок занимал в ее сердце свое особое место. Это видно из ее переписки с ними.

При любом удобном случае императрица-мать старалась высказать сыну свое одобрение и искренне гордилась им, когда находила его действия удачными, даже если речь шла просто о его хорошем выступлении. 15 (27) января 1899 года она писала своему отцу королю Кристиану IX: «Ники произнес прекрасную речь (на столетнем юбилее Кавалергардской гвардии. — Ю. К.) вначале на Манеже, а потом во время завтрака он поднял тост за меня и очень красиво говорил, легко и спокойно, совсем не подбирая слов, так что я не чувствовала никакого страха».

Государственный секретарь А. А. Половцов в своих дневниках отмечал, что во время встречи и беседы с членом Совета министров земледелия и государственных имуществ князем Куракиным Мария Федоровна расспрашивала его о том, что творится в деревне, и, «выслушав его, советовала обо всем составить записку и послать Государю, обещая, что со своей стороны поддержит его».

Князь Гавриил Константинович, описывая высочайший выход в Тронном Георгиевском зале Зимнего дворца 1 января 1912 года, на котором присутствовал весь дипломатический корпус, отмечал: «Государь и Императрица Мария Федоровна очень скоро обошли всех дипломатов, причем разговаривали почти с каждым из них. Императрица даже обогнала Императора и раньше его окончила обход. Императрица Мария Федоровна, как и ее датские родственники, обладала уменьем свободно разговаривать с посторонними людьми. Она говорила каждому несколько слов и очаровывала своей любезностью и ласковостью. Кроме того, у ней был в этом отношении огромный опыт, как и у Государя, который унаследовал от нее эту способность».

На вмешательство Марии Федоровны в государственные дела не все реагировали положительно. Некоторые критиковали ее. В дневнике А. А. Бобринского — почетного опекуна Петербургского присутствия Опекунского совета (запись от 24 марта 1895 года) мы читаем: «Мария Федоровна, которая была любима и симпатична всем, становится антипатичной благодаря своему явному намерению вмешиваться в правление, и она будет ненавистной…» Позже, когда начались разногласия между Марией Федоровной и Александрой Федоровной, Бобринский принял сторону молодой императрицы. 27 марта 1904 года он писал в своем дневнике: «Старая Мария Федоровна с обычной утиной улыбкой, молодящаяся, несмотря на годы. Ах, кабы она, вместо того, чтобы вмешиваться в государственные дела, занялась своими ведомствами — императрицы Марии и Красного Креста!»

Государственный секретарь А. А. Половцов в своих дневниках не раз подчеркивал, что вмешательство Марии Федоровны в решение тех или иных государственных дел было не всегда корректным и отвечающим нормам принятого российского законодательства. Так, во время крестин великого князя Дмитрия Александровича, сына великой княгини Ксении Александровны и великого князя Александра Михайловича, на него была «возложена Андреевская лента», хотя согласно закону — Новому учреждению об Императорской фамилии от 1886 года, принятому в правление Александра III, — Андреевская лента могла быть возложена только в день достижения совершеннолетия.

«Ни для кого из потомков великокняжеских внуков императорских, — пишет Половцов, — сделано сего не было. Очевидно, все это происходило по настоянию Марии Федоровны, охраняющей свою собственную важность в лице своего по дочери внука. Тут является совсем новое начало личного тщеславия и фаворитизма, не оставляющее места идеям Александра III, желавшего установить твердые для положения членов царского семейства правила, исключающие пищу для зависти, ненависти и всякой розни, и без того слишком в среде семейства сего обычной».

А. А. Половцов указывает и на другой факт, связанный с назначением пенсий сестрам милосердия Общества Красного Креста, возглавляемого императрицей Марией Федоровной. По ее требованию на заседании департамента законов пенсии были назначены из средств государственного казначейства. «Я, — пишет Половцов, — тщетно пытаюсь настаивать на мысли, что установленное сводом законов служение государству и служение своим душевным идеалам ничего общего не имеют, и что, вознаграждая последнее податными рублями, мы можем зайти очень далеко. Мне отвечают мои коллеги молчанием, и остается лишь просить, чтобы в журнале было оговорено, что настоящее мероприятие имеет характер исключительности и прецедентом в другом отношении не может быть принято».