ГЛАВА ПЕРВАЯ. РАЗМЫШЛЕНИЯ НАД ДНЕВНИКОМ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. РАЗМЫШЛЕНИЯ НАД ДНЕВНИКОМ

В записях, которые я вел с первых дней Великой Отечественной войны, нет многого, с чем связано распространенное представление о дневнике. Нет потому, что я считал ненужным углубляться в область личного, интимного, в душевные переживания. Да и не хватало времени для таких записей. Слишком много более важных событий, ярких эпизодов, героических и трагических судеб других людей концентрировалось вокруг. Ведь командующий флотом был обязан заниматься всем, что составляло повседневную деятельность сложного флотского организма в рамках того театра, на котором данный флот действовал. Для Северного флота в годы войны это было пространство от Шпицбергена до бухты Тикси, равное пространству от Риги до Иркутска. Стоило только представить себе это, и человек в должности командующего флотом поневоле ощущал на своих плечах тяжесть обязанностей, порученных ему. Конечно, я был не один. Меня поддерживали товарищи по руководству, такие же коммунисты, как и я, — член Военного совета, начальник штаба, начальник политуправления, командующий авиацией флота, командиры соединений. Но командующий флотом оставался командующим флотом и нес всю полноту ответственности за положение на театре.

Когда было получено официальное сообщение о начале войны, в моем кабинете находились член Военного совета А. А. Николаев, начальник штаба флота С. Г. Кучеров, начальник управления политической пропаганды[2]

[7]

Н. А. Торик. Не помню, кому пришла мысль спросить о возрасте присутствующих, но выяснилось, что среди нас нет никого старше тридцати пяти лет и ни один из нас не имеет опыта управления флотом в военное время на таком обширном и трудном морском театре. В этот момент — так показалось мне тогда — мы прочли в глазах друг друга невысказанное вслух: по-настоящему осознанное беспокойство за все, что нам было поручено возглавлять и за что мы с тех пор больше, чем когда-либо, должны были ежечасно, ежеминутно в самых тяжелых условиях держать ответ[3].

Командование Северного флота в первый год Великой Отечественной войны: начальник штаба флота С. Г. Кучеров, командующий флотом А. Г. Головко, член Военного совета А. А. Николаев

Тут и уместно вспомнить о том, как я стал командующим Северным флотом. Ибо моя биография, подобно биографиям других советских военачальников, может

[8]

быть иллюстрацией, наглядно подтверждающей смелое выдвижение молодых кадров.

Прежде чем стать адмиралом, надо пройти через практику матросского дела…

На переднем плане крайний слева курсант А. Г. Головко

 Даже в самую романтическую пору моей жизни я не помышлял стать моряком. Да и не было их ни у нас в роду, ни в других семьях казачьей станицы Прохладной на Северном Кавказе, где я родился, провел детство и юность. Отец — казак, на действительной военной службе окончил школу ветеринарных фельдшеров, после чего вернулся в станицу и начал работать по своей новой специальности. В 1920 году, когда отгремела гражданская война, я еще подростком вступил в комсомол, а через два года уехал в Ростов-на-Дону, на рабфак. Совмещал учебу, как большинство слушателей, со всякого рода работой, лишь бы прокормиться, главным образом в порту, где удавалось наниматься на разгрузку или погрузку судов. Закончив рабфак, перебрался в Москву, чтобы учиться дальше в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Оттуда в 1925 году уехал по комсомольскому набору на флот. Так что ни с каким-либо призванием или родительским наказом, ни с романтическим стремлением к морю мое определение в моряки не было связано. Комсомол послал меня, как и тысячи других комсомольцев, на флот, а все дальнейшее зависело от выбора специальности, воспитания и в первую очередь от желания учиться. Тринадцать лет шло мое формирование как моряка: в рядовых должностях на корабле, в училище; на разных театрах — Балтике, Черном море, Каспии, Тихом океане, Севере, Амуре и в других местах. Был я штурманом, минером, помощником командира миноносца, командиром дивизиона торпедных катеров и начальником штаба бригады, преподавателем на курсах и в училище, командиром дивизиона кораблей, начальником штаба флота. Учился на курсах повышения квалификации командного состава, опять служил на кораблях, опять после того учился, уже в академии. Тринадцать лет партия растила меня, прежде чем выдвинуть на должность командующего Северным флотом. Вызов в июле 1940 года в Москву и встреча с И. В. Сталиным, после которой состоялась назначение на Север, — это был итог флотской практики, пройденной под повседневным руководством партии.

Надо с азов изучать флотскую технику — на кораблях, в училище, в академии. В центре группы слушатель А. Г. Головко

Разумеется, помню в подробностях все, что было связано с этим назначением. 

Помню, что первые вопросы, заданные мне, когда

[9]

вместе с тогдашним наркомом Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецовым я был принят И. В. Сталиным и членами Политбюро, принадлежали К. Е. Ворошилову и относились не к Северу, а к Амуру, откуда я недавно приехал.

Только после моих ответов на эти вопросы зашел разговор о Севере.

— Там сейчас нет порядка и дисциплины, комфлот лишь спорит с рыбниками, а дело стоит, — сказал И. В. Сталин. — Между тем театр большой важности, очень сложный, открытый, по-настоящему океанский театр, не в пример Балтике и Черному морю. И не надо забывать, что во время первой мировой войны связь между западными государствами и Россией была более обеспеченной по северному направлению, нежели через балтийские порты...

За этими лаконичными словами стояло многое.

 Мы получили от царизма в наследство обширный морской театр, но малоизвестный по условиям для боевых действий флота, получили беззащитные побережья, не имевшие на тысячи миль ни одной базы для стоянки кораблей. Все пришлось создавать, строить, прокладывать. И все это к 1940 году уже было сделано Советской властью за двадцать лет с небольшим: коренным образом реконструирована Мурманская (Кировская) железная дорога, проложен Беломорско-Балтийский канал, стал настоящим портом Мурманск, создана временная главная база для флота в Полярном на месте крохотного поселка Александровска-на-Мурмане, создан флот, ядро которого составили корабли, проведенные из Кронштадта по Беломорско-Балтийскому каналу. Было в разгаре освоение Арктики и Северного морского пути, пролегающего через многие моря. Иначе говоря, деятельность Северного флота определялась значением двух основных магистральных коммуникаций, смыкающихся на театре: внешней — с запада, через Атлантику, и внутренней — с востока, из Тихого океана по Северному морскому пути.

 — Так что же, значит, товарищ Головко берется за это дело? — продолжал звучать в моих ушах вопрос, с которым Сталин обратился ко мне. Я ответил, что буду стараться, но не знаю, как у меня выйдет. На этом разговор был закончен. Назначение, одобренное членами Политбюро, состоялось.

[10]

Шесть лет я командовал Северным флотом. Четыре года из них были годами ожесточенной войны, навязанной нам фашизмом, причем с явным преимуществом противника в силах на театре в течение первых двух лет. Почти год перед ней пришлось в самые сжатые сроки осуществлять неотложные мероприятия по повышению боеготовности флота.

Мало было сознавать, что мы имеем впервые в советской истории настоящий флот на Севере, имеем базу для него в самом удобном по природным условиям месте, имеем моряков, пришедших из разных уголков нашей страны и уже ставших ревностными патриотами-североморцами. Надо было при этом располагать боеспособными кораблями, всегда готовыми к действиям в любой обстановке; надо было для этого располагать в базе такими возможностями обеспечения боевых сил флота всем необходимым и в наикратчайшие сроки, чтобы корабли действительно могли быть в постоянной готовности, отвечающей требованиям самой сложной обстановки.

На рейде в Кольском заливе

Увы, ни корабли, ни база для них, ни степень боевой подготовки личного состава еще не удовлетворяли в 1940 году этим требованиям. В чем я и убедился, как только познакомился с положением на месте и принял флот у своего предшественника — товарища по военно-морскому училищу контр-адмирала В. П. Дрозда[4], с которым мы очень дружили.

Вступил я в командование флотом 7 августа 1940 года и только в тот день уразумел справедливость народной поговорки: «Взялся за гуж — не говори, что не дюж»...

 Памятный оказался «гуж». Действительность подтвердила оценку положения, которую дал И. В. Сталин в присутствии членов Политбюро и наркома Н. Г. Кузнецова: на Северном флоте было плохо с дисциплиной и порядком. Хотя после финской кампании, в которой участвовал Северный флот, обеспечивая перевозки войск, прошло несколько месяцев, почти все эскадренные миноносцы, в том числе новые, нуждались в серьезном ремонте, по-

[11]

скольку использовались корабли не по-хозяйски. Настоящей же судоремонтной базы у флота еще не было. В несколько лучшем техническом состоянии находились подводные лодки, но уровень подготовки их командиров и экипажей к выполнению задач, определенных лодкам, следовало поднимать заново, так как в последние месяцы произошли всяческие перемещения командного состава. Печальный факт с «Д-1» имел прямое отношение к уровню подготовки.

Стряслось это в ноябре, на четвертый месяц моего командования флотом. Три месяца ушло на заботы и хлопоты, связанные с неотложными делами флотской жизни, в частности с судоремонтом и материальным обеспечением кораблей. Решение многих вопросов осложнялось масштабами театра, трудными условиями базирования, тяжелой метеорологической обстановкой. Однако никто из нас не имел права забывать о главном — о боевой и политической подготовке личного состава флота. И такая подготовка продолжалась изо дня в день. В ноябре была направлена в Мотовский залив подводная лодка «Д-1». Командовал ею уже около года капитан-лейтенант Ф. М. Ельтищев. Считался он, как аттестовал его командир бригады Д. А. Павлуцкий, неплохим командиром, был допущен к самостоятельному управлению подводным кораблем.

Когда «Д-1» начала учение, за ней наблюдали береговые посты. Кроме того, она доносила по радио о своих действиях. Было отмечено, что лодка погрузилась. Несколько минут с берега видели ее перископ, затем он исчез.

 Миновали все сроки для всплытия, но «Д-1» так и но появилась на поверхности. Многократные запросы по радио остались без ответа. С береговых батарей и постов освещали залив прожекторами, давали прожекторными лучами позывные лодки — тщетно...

На эсминце я вышел в район, где исчезла «Д-1».

В течение ночи мы осмотрели Мотовский залив вдоль и поперек, а под утро заметили на поверхности большое пятно — соляр и пробковую крошку. Вокруг пятна плавали мелкие щепки, вероятно остатки деревянных частей отделки внутренних помещений, и среди них единственная матросская бескозырка. 

Тотчас были вызваны тральщики и спасательное судно ЭПРОНа, снабженное металлоискателем.

[12]

Целую неделю я провел вместе с поисковыми судами в районе исчезновения «Д-1». Поиски были тщетными. Конечно, лодка погибла. О причинах гибели строились всякие предположения. Одни считали, что в заливе находилась чужая подводная лодка, она, мол, подкараулила «Д-1» и потопила ее. Другие полагали, что в Мотовском заливе кем-то поставлены мины и что лодка подорвалась на одной из них. Наиболее вероятным следовало предполагать роковую ошибку, допущенную командиром. Подводные лодки этого типа, принимая балласт, погружались довольно быстро. Скорее всего, Ельтищев не справился с управлением и не сумел удержать лодку хотя бы на предельной для нее глубине. А значит, «Д-1» раздавило давлением воды: щепки и пробка на поверхности подтверждали это.

Последствиями трагического случая с «Д-1» было следующее: мне, как командующему флотом, объявили строгий выговор, командира бригады Павлуцкого, который планировал выход лодки на учение, сняли с должности. В качестве меры для неповторения подобных случаев было предписано (итог деятельности многих комиссий): «Подводным лодкам на глубинах моря больше рабочей глубины лодки не погружаться». Такое решение, по сути, вело к прекращению подводной подготовки, ибо глубины в Баренцевом море везде значительно превышают рабочую глубину любой лодки, а Белое море с его подходящими глубинами к тому времени уже замерзло.

Мои неоднократные просьбы пересмотреть и отменить это решение успеха не имели. В ответ предлагалось подводным лодкам погружаться в устье реки Колы — большую нелепость трудно себе представить.

Надо было ждать лета, когда вскроется Белое мере, а ждать было некогда, непростительно, преступно: война, развязанная немецким фашизмом в Европе, все ближе придвигалась к нашим государственным границам. Гитлеровцы уже хозяйничали по соседству с нашим Заполярьем — в оккупированной ими Норвегии. Хотелось верить, что нам удастся отсрочить начало этой неминуемой войны с фашизмом, но руководствоваться следовало прекрасным правилом, о котором напоминала широко известная песня Василия Ивановича Лебедева-Кумача, ставшая народной: «Если завтра война, если враг нападет — будь сегодня к походу готов». Ни у кого из нас, кто размышлял над обстановкой и присматривался к поведению гитлеров-

[13]

цев, не было уверенности, что мы доживем до лета без войны.

Поэтому я посоветовался с новым командиром бригады подводных лодок Н. И. Виноградовым (ныне адмиралом), с которым был связан не просто товарищескими отношениями по совместной учебе в академии, но и единством взглядов по военно-морским вопросам, убедился в том, что он так же, как я, относится к делу, и решил продолжать подводную подготовку. Нельзя было пасовать перед формальными преградами. Время не ждало. Подводную подготовку следовала продолжать в море, а не в устье Колы.

Условились с Виноградовым[5], получил поддержку члена Военного совета А. А. Николаева, начальника штаба флота С. Г. Кучерова и начальника управления политической пропаганды Н. А. Торика.

Поступили мы правильно, и к маю 1941 года экипажи почти всех подводных лодок уже отрабатывали основное в подготовке — проходили торпедные атаки. Это было время напряженной практики подводников-североморцев и моего близкого знакомства с ними, когда я узнал тех, на кого смело мог положиться в дальнейшем. И. А. Колышкин, Н. А. Лунин, А. Е. Моисеев, М. И. Гаджиев, В. Н. Котельников, Н. Г. Столбов — вот ядро командиров, на которых уже тогда равнялись все, кто служил на подводных лодках.

Подводные лодки в базе

Одно дело было сделано и, как показало ближайшее будущее, вполне оправдало себя: подготовка, о чем в Москве, в наркомате, отлично знали, стоила риска.

Сложнее обстояло с эскадренными миноносцами. Два из них около года были прикованы к причалу, остальные также находились в ремонте, хотя в более коротком по срокам. В строю их не было и в мае 1941 года, когда на флот приехала инспекция из наркомата, возглавляемая адмиралом Л. М. Галлером. Все же и меры по ускоре-

[14]

нию ремонта механизмов на эсминцах (то и дело обнаруживались дефекты там, где их не ожидали, причем на новых кораблях), и меры по боевой подготовке личного состава этих основных для Северного флота надводных кораблей, принятые с августа 1940 по май 1941 года, создавали у меня полную уверенность в том, что в самое ближайшее время эсминцы по-настоящему, а не ради видимости благополучия на флоте будут в строю. Тем не менее из-за формального отсутствия их в списке действующих кораблей инспекция сделала вывод, что Северный флот «в силу этого не боеспособен», хотя одновременно признала хорошим состояние многого в жизни, работе и боевой учебе на флоте.

Формально инспекция была права, но лишь формально. Фактически ей, конечно, не следовало делать столь расхолаживающий и явно неверный вывод: до ввода эсминцев в строй оставалось максимум две — три недели. Люди на кораблях знали свое дело и работали не покладая рук, не считаясь со временем, не щадя себя. Такие командиры, как Е. М. Симонов, П. И. Колчин, А. И. Гурин, В. А. Фокин, П. М. Гончар, В. А. Иванов и другие, получив поддержку и конкретную помощь, показали себя умелыми организаторами боевой и политической подготовки, сплоченности экипажей. Пожалуй, наибольшую радость мне доставило то, что вывод инспекции, подобный ушату холодной воды в самый неподходящий момент, не смог повлиять расхолаживающе на людей и не снизил уже взятые темпы подготовки.

Ибо многие на флоте понимали все яснее, что дело шло к суровой проверке действительной боеспособности наших кораблей — надводных и подводных в равной мере. Чаще и чаще к нам поступали сведения о прибытии крупных соединений немецко-фашистских войск на территорию Северной Норвегии и Финляндии. Чаще и чаще переходили нашу границу беженцы из Финмарка — норвежской области на побережье Баренцева моря. Их рассказы, наши наблюдения — словом, все предупреждало, что надо быть начеку, что надо еще быстрее устранять недочеты в боевой подготовке.

Могу теперь чистосердечно признаться: это был самый серьезный экзамен, устроенный жизнью мне лично как военачальнику.

Нелегко пришлось, очень нелегко, но я успел за это время познакомиться с театром. Первое впечатление, как

[15]

только я увидел суровую красоту Заполярья с его величественными гранитными берегами, осталось неизгладимым. Все здесь поражало мощью, угрюмым величием: гранитные скалы-горы, голые или покрытые мхом и поросшие карликовой березкой, вознесшиеся над морем; грандиозность морских просторов, почти всегда неспокойных, часто штормовых; продолжительность и фантастичность полярной ночи с причудливыми сполохами северного сияния в полнеба над гранитным безлюдьем, над кипением прибоя у подножий черных утесов; лютость океанских непогод, панорама голубых арктических льдов под не заходящим долгие месяцы солнцем; суровость всего, что окружало человека, что сперва подавляло, затем заставляло приспосабливаться, искать и находить выход, а в конце концов воспитывало настоящих моряков.

И снова в поход…

Северный флот уже имел их. Это были обыкновенные советские люди, многие из которых до военной службы вообще не видели моря. На Севере они прошли хорошую школу морской практики, почему и держались уверенно и спокойно в лишениях и трудностях, каких было немало. Располагая такими кадрами, большим количеством коммунистов и комсомольцев, флот должен был выдержать любой натиск врага.

 И он выдержал, что является, как известно, историческим фактом.

 Вот чем запомнился мне первый период командования Северным флотом, лежащий по времени за пределами дневника военных лет.

[16]