Проект создания русской колонии в Океании

Проект создания русской колонии в Океании

Миклухо-Маклай намеревался отправиться в Россию в ноябре или декабре 1885 года, но из-за длительного нездоровья («селезенка и печень») он выехал из Брисбена на английском пароходе «Меркара» лишь в конце февраля 1886 года[894]. Воспользовавшись заходом «Меркары» в Батавию, путешественник получил там находившиеся в закладе рукописи и этнографические коллекции, собранные им на Берегу Маклая. Он полностью расплатился с заимодавцем еще в 1883 году, но только теперь получил возможность забрать эти материалы. В Египте Николай Николаевич пересел на русский пароход, на котором 12 апреля прибыл в Одессу. Здесь к новогвинейским коллекциям он присоединил несколько ящиков с материалами своего плавания на «Витязе». Доставленные корветом в Японию, эти ящики хранились в русском консульстве и лишь в 1884 году были переправлены в Одессу[895]. Путешественник отправил эти ящики в Петербург[896].

Александр III с семьей и многими приближенными к нему сановниками находился тогда в Крыму, недалеко от Ялты, в своем имении Ливадия. Прибыв в Одессу, Николай Николаевич «удостоился получить разрешение прибыть в Ливадию для представления Государю Императору»[897]. 18 апреля на пароходе «Пушкин» он перебрался из Одессы в Ялту, где был встречен с почетом и поселен в доме управляющего имением Ливадия полковника Плеца.

Миклухо-Маклай был принят царем 23 и 24 апреля. Александр III расспрашивал своего любимца о его планах, интересовался, когда будут готовы к печати обещанные им обобщающие труды. К сожалению, на аудиенциях присутствовали Н.К. Гире и И.А. Шестаков, отрицательно относившиеся к планам путешественника, а потому он говорил с царем о своих замыслах лишь в общих чертах. «Мне удалось устроить отчасти, что хотел или за чем приехал в Ливадию, но далеко не все, — писал путешественник брату Сергею. — Может быть, улажу остальное в С.-Петербурге и в Берлине (касательно Берега Маклая). Государя Императора видел 2 раза, но все-таки не успел сказать ему все, что думал <…> передать ему лично, а не через посредство г-на Гирса»[898]. Через полтора месяца в письме Гирсу Миклухо-Маклай утверждал, что в Ливадии Александр III «изъявил высочайшее согласие на мое предложение поднять русский флаг на некоторых, еще не занятых другими державами, островах Тихого океана»[899]. Но путешественник, по-видимому, не получил никаких новых заверений относительно Берега Маклая, так как ни царь, ни тем более германофил Гире, соглашаясь осторожно поддерживать его права как «русского помещика в германской территории»[900], не желали осложнять отношения с Германией из-за Новой Гвинеи.

Миклухо-Маклай встречался в неформальной обстановке с императрицей Марией Федоровной. Она расспрашивала его о житье-бытье, подарила на память несколько фотографий.

На одной из них она изображена в русском традиционном костюме, с кокошником на голове, на другом — со своими детьми, в том числе с наследником престола — последним русским императором[901]. Ученый побывал в Ореанде — расположенном поблизости от Ливадии имении великого князя Константина Николаевича. Великий князь дружески принял путешественника, которому помог в 1871 году отправиться в экспедицию на «Витязе». Летом и осенью 1887 года Миклухо-Маклай будет неоднократно встречаться с отставным генерал-адмиралом и его сыном Константином Константиновичем (офицером и талантливым поэтом, известным под псевдонимом К. Р.). Путешественник надеялся, что эти великие князья поддержат его колонизационные проекты, но они при всем желании не смогли бы ему помочь, так как не пользовались влиянием при дворе.

В Одессе произошла знаменательная, во многом ностальгическая встреча. Миклухо-Маклай навестил выдающегося ученого И.И. Мечникова, с которым был заочно знаком многие годы. Илья Ильич рассказал коллеге-натуралисту о создании в Одессе бактериологической станции.

Посетив по пути Киев, где он знакомился с историческими достопримечательностями и навестил своего гимназического учителя М.П. Авенариуса, ставшего профессором местного университета, Николай Николаевич отправился в Малин, расположенный примерно в 100 километрах к северо-западу от Киева. Здесь в кругу семьи он провел более месяца.

К концу 1880-х годов — благодаря росту рыночных цен на древесину и зерновые культуры — материальное положение владельцев Малина заметно улучшилось, и Екатерина Семеновна начала думать, что не зря купила это имение. Она расплатилась с большинством кредиторов и исправно вносила в банк проценты по закладной. На доходы от сбыта леса и сельскохозяйственной продукции, а также продажи или сдачи в аренду земельных участков удалось выстроить большой двухэтажный кирпичный дом и флигель с примыкающими к ним хозяйственными постройками, прудами и фруктовыми садами. Усадьба располагалась в обширном парке с беседками, крокетными площадками и т. д.[902]

Имением по-прежнему управлял Сергей, который жил в доме со своей семьей, тогда как Екатерина Семеновна облюбовала флигель. Тут же проживал до отъезда на учебу Михаил-младший. Братья Михаил и Владимир бывали в Малине только наездами. Летом 1886 года здесь гостили их жены — Мария Васильевна и Юлия Николаевна. Все члены семьи, особенно невестки, окружили ученого-путешественника заботой и вниманием, ему выделили самую лучшую комнату. «Он был замечательно трудоспособен, — вспоминал полвека спустя Михаил-младший. — <…> День его был всегда заполнен с утра, а вставал он всегда в 6 ч. утра, до обеда в 3 часа он занимался у себя за составлением записок и его добровольные секретари — жены братьев едва успевали переписывать его рукописи. Он редко выходил на прогулку, больше сидел с матерью на балконе в саду. Вечерами вся семья собиралась у него в комнате после вечернего чая и слушала его оживленные, яркие рассказы о путешествиях. Говорил он всегда с увлечением, в его рассказах переплетались и события раннего детства и студенчества, и жизни в тропических странах»[903]. В Малине Николай Николаевич отдохнул, что называется, и телом и душой. Но задерживаться здесь он не мог: неотложные дела призывали его в столицу.

22 июня 1886 года Миклухо-Маклай приехал в Петербург, и уже через пять дней в газете «Новости и Биржевая газета» появилось объявление, в котором он приглашал желающих «поселиться или заняться какою-нибудь деятельностью на Берегу Маклая в Новой Гвинее или на некоторых других островах Тихого океана»[904]. По словам ученого, он стремился «найти тот десяток (не более) людей, которые мне необходимы как личные помощники»[905]. Но объявление, перепечатанное другими газетами, дало неожиданный результат: на него откликнулись со всех концов России многие сотни желающих — людей самых разных профессий и образцов. Среди них, по данным Департамента полиции, были и лица, замеченные в связях с революционерами и находящиеся под полицейским надзором.

Столь массовый отклик произвел огромное впечатление на Миклухо-Маклая и, как он писал царю, имел «прямым следствием расширение моего первоначального плана»[906]: у него возник рискованный замысел создать переселенческую колонию. «Не имев сначала в виду образование целой колонии, — заявил Николай Николаевич в газетном интервью, — я в настоящее время тружусь над выработкой подробностей условий этого переселения»[907]. Уже 1 июля он обратился к Александру III с просьбой разрешить основание такой колонии «в порте Великого Князя Алексия на Берегу Маклая <…> или на одном из не занятых другими державами островов Тихого океана»[908].

Объясняя широкий отклик на обращение путешественника, ученый и публицист В.И. Модестов писал в газетной статье, что дело не только в романтике дальних странствий и магнетической личности Миклухо-Маклая. Массовый приток заявлений был вызван, как он считал, наличием большого контингента людей, недовольных «своим положением в отечестве» и «считающих себя угнетенными в экономическом, нравственном, религиозном или ином каком-нибудь отношении». По мнению Модестова, эти люди сохранили «веру в прогресс человечества, в наступление лучших времен, хотя бы в отдаленном будущем». Миклухо-Маклай, говорилось далее в статье, предоставляет переселенцам возможность «завести у себя такое общинное устройство, какое они сочтут для себя наиболее удобным. <…> Они могут завести у себя русский сельский мир. <…> Могут, если сумеют, осуществить в южном полушарии идеальную республику Платона, могут испробовать суровой жизни в фаланстерах Фурье, никто им во вкусах перечить не станет. На своем пустынном острове они совершенно свободны»[909].

Прочитав эту статью, Николай Николаевич узнал домашний адрес Модестова и поздно вечером пришел поблагодарить автора за статью, ему «сочувственную». За чаем выяснилось, что у них сходные взгляды по многим вопросам. «С этого дня, — вспоминает Модестов, — мы стали знакомы и сошлись хорошо, хотя виделись и не так часто»[910].

Снова, как в 1882 году, Миклухо-Маклай оказался в центре общественного внимания, причем наибольший интерес, понятно, вызывал его колонизационный проект. У этого проекта нашлись не только восторженные сторонники, но и непримиримые противники, прежде всего в среде столичной бюрократии, и острая полемика выплеснулась на страницы печати. Путешественника поддерживали и защищали «Новости и Биржевая газета» и некоторые другие либеральные издания. Масла в огонь подлила статья Модестова, в которой, как мы только что видели, допускалась возможность, что поселение на далеком острове будет основано то ли на республиканских принципах, то ли на идеях Фурье, то есть социалистов-утопистов. Несколько официозных и бульварных газет и журналов во главе с суворинским «Новым временем» развернули против Миклухо-Маклая клеветническую кампанию. Его обвиняли в научной несостоятельности, попытке подорвать «государственные устои», в недостатке патриотизма, высмеивали в язвительных карикатурах. Характерны заголовки некоторых из них: «В приемной Маклая I», «Его благородие Миклухо-Маклай — новый тихоокеанский помещик»[911].

Русский посол в Берлине граф П.А. Шувалов прислал в июле Гирсу частное письмо, в котором выразил пожелание, чтобы «Новое время» прекратило глумление над Миклухо-Маклаем, так как это подрывает престиж ученого за границей и ставит в неловкое положение русскую дипломатию, ходатайствующую о признании его имущественных прав на Новой Гвинее. Суворину, вероятно, было сделано внушение, поскольку с августа 1886 года «Новое время» перестало нападать на путешественника и начало более объективно освещать его деятельность.

Не имея возможности лично ответить всем желающим отправиться с ним на Новую Гвинею, Миклухо-Маклай в первой декаде июля дважды собирал у себя на квартире группы лиц, откликнувшихся на его призыв. Он отвечал на их вопросы, подробно рассказывал о природе и обитателях Берега Маклая, разъяснял свои намерения. Газетные отчеты репортеров, присутствовавших на этих встречах, ознакомили публику с замыслами Миклухо-Маклая.

По словам ученого, он собирался по прибытии на Берег Маклая разместить переселенцев на одном из необитаемых островков в прибрежном архипелаге Довольных людей, обладающем более здоровым климатом, чем «материк». Миклухо-Маклай предупредил, что «первая партия переселенцев будет очень невелика. <…> Эти лица явятся пробным камнем — для выяснения, насколько вообще мыслима колонизация Новой Гвинеи и что может дать в будущем это предприятие?»[912]. Большое внимание во время этих встреч он уделял взаимоотношениям с папуасами. «Я настолько пользуюсь у туземцев авторитетом, — сказал ученый, — и настолько хорошо сошелся с ними в течение моего 4-летнего (на самом деле трехлетнего. — Д. Т.) там пребывания, что препятствий к устройству колонии не вижу и уверен, что пришлое население не будет враждебно принято папуасами, язык и нравы которых я изучил в достаточной мере обстоятельно»[913]. «Земли, необходимой для возделывания и построек, можно иметь в достаточном количестве, — продолжал он. — Преимущественно можно брать земли, лежащие между враждующими селениями и никем не возделываемые из опасения обоюдных набегов и убийств. Само собою разумеется, что никакие аферы по скупке и перепродаже земель у нас не могут и не должны быть допущены. В интересах самих колонистов жить в наилучших отношениях с туземцами и не обижать их, чтобы не обратить их во врагов»[914]. Характеризуя особенности переселенческой колонии, задуманной Миклухо-Маклаем, такой хорошо осведомленный человек, как П.П. Семенов, впоследствии писал, что ученый имел в виду «установить между русскими колонистами и туземцами такие отношения, которые соединили бы интересы этих колонистов с интересами туземцев и вместо эгоистической их эксплуатации обеспечили бы их от грозящего им полного уничтожения»[915].

Миклухо-Маклай неосторожно заявил в интервью, которое он дал в июле 1886 года репортеру петербургской немецкоязычной газеты «Герольд», что после признания германскими властями его прав на землю на Берегу Маклая он свяжет эту территорию с Россией путем ее заселения русскими колонистами. Но как раз такого развития событий стремились избежать берлинский кабинет и тесно связанные с ним руководители монопольной немецкой Новогвинейской компании. Как свидетельствуют документы, хранящиеся в Германском центральном архиве в Потсдаме, сам канцлер Бисмарк координировал действия правительственных ведомств, направленные на срыв замыслов Миклухо-Маклая. По указанию Бисмарка тактика проволочек в вопросе о признании земельных прав Миклухо-Маклая сочеталась с попытками опорочить его в глазах петербургских властей. В дипломатических нотах и на страницах немецких газет утверждалось, будто русский ученый действует в британских интересах, подчеркивалось, что он женат на дочери видного англо-австралийского политика, напоминалось о его политической «неблагонадежности» в юношеские годы и т. д. Кроме того, Новогвинейская компания поспешно основала свою станцию на побережье залива Астролябия, вблизи от деревни Бонгу. Петербургские власти, несомненно, отвергли бы проект, предусматривающий высадку русских переселенцев в этом районе без предварительного согласия германских властей и приняли бы меры, чтобы помешать такой экспедиции.

Миклухо-Маклаю пришлось склониться перед суровой реальностью и внести коррективы в свой замысел. Уже в августе в конфиденциальной записке, представленной великому князю Алексею Александровичу, он фактически признал невозможность устройства русской колонии в районе Берега Маклая и предложил учредить ее в некоей островной группе, не занятой другими державами, «название которой, в видах сохранения тайны, считаю более удобным сообщить Вашему Высочеству на словах», а пока «назову группою М.»[916]. Однако ученый так и не решился объявить сотням россиян, откликнувшимся на его призыв, о вынужденном изменении своих планов, и эти люди вплоть до марта 1887 года полагали, что отправятся вместе со своим кумиром в «край папуасов», на ставший широко известным в России Берег Маклая.

Загадка «группы островов М» давно привлекает внимание историков. В 1970 году Б.А. Вальская высказала гипотезу, что Миклухо-Маклай имел в виду островок Маласпена в архипелаге Довольных людей, который подарили ему папуасы[917]. Через 14 лет эту гипотезу поддержала и даже объявила единственно возможной австралийская исследовательница Э.М. Уэбстер[918]. Однако данная гипотеза представляется несостоятельной. Во-первых, остров Маласпена, расположенный в непосредственной близости от новогвинейского «материка», был несомненно включен в 1884 году в состав германских владений, а потому там невозможно было бы основать русскую колонию. Во-вторых, сам ученый в процитированном письме великому князю Алексею Александровичу писал, что предполагает «на пути к группе М заглянуть на Берег Маклая» (для того, чтобы формально установить границы моих участков земли в портах: Великий князь Константин и Великий князь Алексей)»[919]. Следует также учитывать, что Миклухо-Маклай упоминал в этом письме не отдельный остров, незанятый другими державами, а группу островов. Судя по довольно туманным пояснениям, которые путешественник дал на заседании Особого комитета, созванного для рассмотрения его предложений, он, вероятно, имел в виду микронезийский атолл Макин (Бутаритари) в архипелаге Гилберта. Этот атолл, имеющий хорошую якорную стоянку, расположен примерно на 4° северной широты. Британский протекторат над островами Гилберта (ныне Кирибати) был установлен в 1892 году.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.