Профвредность

Профвредность

По словарю Ушакова, профвредность – это вредность производства для здоровья, вытекающая из условий работы какой-нибудь профессии[190]. По моим не самым оригинальным наблюдениям, годам к сорока к тому, что произвели на свет мама с папой и пририсовали семья и школа, кое-что отчетливо прибавляет и профессиональная деятельность. Любая профессия имеет свои профессиональные «вредности» и «полезности», а длительное пребывание в определенной профессии сказывается не только на физиологии, но и на психологии.

Кривые ноги кавалериста – профвредность, стройные у фигуристки – профпольза.

Банковский работник аккуратен, пунктуален и бдителен. Он не выйдет в туалет, не закрыв на ключ сейф, даже если в нем нет ничего, кроме диска с порнофильмом: подарили коллеги в шутку на день рождения, а теперь и домой не принесешь, и выбросить жалко.

У главного креативщика рекламного агентства этот диск без толку бы не пылился. Но пользу народному хозяйству вряд ли бы приносил долго, выброшенный вскоре по ошибке в мусоропровод с прочим творческим хламом.

Для ловца удачи знание профессиональных особенностей и возможностей своего руководителя, партнера, подчиненного, конкурента – это не козырный туз, но и не безродная шестерка. Эту истину я не раз постигал на собственном опыте.

«А я люблю военных, красивых, здоровенных»[191]…

Чего мне только ни приписывали за годы пребывания в политике! Но к «голубым» не причисляли даже самые нетерпимые оппоненты. Поэтому я вместе с первоисточником – девушками из группы «Комбинация» – смело подписываюсь под этим заявлением.

В годы моего детства, юности офицерский корпус относился к элите страны. Мне нравилась офицерская форма, выправка, чеканный парадный строй… На школьной и институтской «военке», на курсантских сборах меня нисколько не раздражала строевая подготовка. Я с удовольствием, лихо («из кулака») козырял встречным офицерам. Гордился честно заработанными «пятерками» по вождению танка Т-34 и по стрельбе «с короткой остановки» не меньше, чем по «технологии прокатного производства». До сих пор при звуках военного оркестра я непроизвольно расплавляю плечи и сдерживаю себя, чтобы не «отпечатать» несколько шагов.

Но это внешнее, лирика.

Потом жизнь меня не раз сводила с военными: уволенными в запас по хрущевскому сокращению, командирами и замполитами частей, в которых я читал лекции, комдивами и начальниками военных училищ, дислоцированных в Пермской области в 1990–1997 годах, и даже с министром обороны. В Совете Федерации и в качестве главы Минрегионнаца тесно сотрудничал с руководителем Ингушетии генералом Р. Аушевым, в меньшей мере с красноярским губернатором А. Лебедем. Немало армейских «прикомандированных» и «запасников» служили в моем министерстве.

Я понимаю и даже знаю, что в армии служили и служат самые разные люди. Во время моей работы в Пермском университете одно время самой склочной была не какая-нибудь филологическая женская, а мужская, офицерская военная кафедра. Студенты «вышки» (Высшей школы экономики) года два назад гордо говорили:

– У нас преподаватели за сдачу экзаменов взятки не берут.

И после паузы:

– Разве что на военной кафедре.

Но мне повезло: подавляющее большинство из тех офицеров и генералов, с которыми я работал, не понизили в моих глазах рейтинг этой профессии.

Более высокая, при прочих равных условиях, оценка военного человека по сравнению с гражданским объяснялась уважением к тому многообразному качеству, что объединяется одним термином – «военная жилка». Это внутренняя и внешняя подтянутость, пунктуальность, требовательность, безотказность, образованность. И широкая душа. Именно такими я знал министра обороны маршала Игоря Сергеева, командующего округом генерала Анатолия Сергеева, «пермских» генералов Василия Горынцева, Анатолия Самойлова, Алексея Субботина…

С двумя последними я поддерживаю самые добрые отношения до сегодняшнего дня.

Мой аппарат в министерстве возглавлял подполковник запаса, ракетчик Николай Калинин. Благодаря ему и его коллегам, тоже старшим офицерам, я, десантировавшись в мае 1998 года на незнакомую мне московскую территорию, вскоре почувствовал себя как за каменой стеной.

Не раз, когда я признавался в своих симпатиях к военным, мои собеседники упрекали меня в юношеском романтизме, нежелании признать, что мои «протеже» в погонах по «коэффициенту грешности» недалеко ушли от гражданских.

Во многом они правы. Но все же…

До 1976 года наша семья жила в Перми на улице Героев Хасана, напротив ресторана «Сибирь» (сейчас в этом помещении отделение Сбербанка). Днем ресторан работал в режиме столовой, и я частенько заходил туда пообедать. Был конец августа 1967 года. Моим соседом по столу оказался подполковник из дивизии, расположенной неподалеку в Красных казармах. Уже принесли закуску, когда к нам подсел молодой человек со свежим вузовским «ромбиком». Когда официантка принесла нам с подполковником окрошку, молодой человек попытался сделать заказ. Не тут-то было! Порядки в советском общепите были суровые: «Обслужу этих, приму заказ», – внесла ясность официантка.

Парень был чуть-чуть навеселе. Этого «чуть-чуть» вполне хватило для того, чтобы высказать свое негодование. Но поскольку официантка удалилась, то в качестве громоотвода был избран военный.

– Товарищ подполковник, – обратился молодой человек, – почему у нас в стране везде бардак? Вот я окончил школу с медалью, был активным комсомольцем, считал, что все у нас в стране в порядке. Поступаю в институт. Сразу едем в колхоз, на картошку. И оказывается, товарищ подполковник, что в сельском хозяйстве у нас бардак! После четвертого курса производственная практика на заводе. Товарищ подполковник! У нас и в промышленности бардак! Ну, это ладно. Вот только возвратился из военных лагерей. Разрешите представиться: лейтенант запаса! Но, товарищ подполковник! В армии у нас тоже бардак! Почему? Вы мне можете это объяснить?

– Попытаюсь, – ответил подполковник. – Помните, что говорил товарищ Ленин о Красной Армии?

Свежеиспеченный лейтенант привел пару цитат.

– Хорошо, но я имел в виду другое высказывание: «Красная Армия – это дети рабочих и крестьян, одетые в солдатские шинели». А теперь к вам вопрос: если у родителей-рабочих – бардак, у родителей-крестьян – бардак, то куда он, этот бардак, денется после того, как их дети-охламоны наденут солдатские шинели?

Обращаю ваше внимание, что эти вопросы прозвучали 40 лет назад. Когда наша армия еще соответствовала словам песни – «непобедимая и легендарная». Кода и в армии, и в гражданском обществе память о больших, настоящих победах была свежа, а неловкость от «боевых эпизодов» на землях Чехословакии, южных экзотических стран, Афганистана, Чечни, южной Осетии была еще впереди.

«На нем зелена гимнастерка и яркий орден на груди. Зачем, зачем я повстречала его на жизненном пути»… Курсантские военные сборы. с. Бершеть, 1953 год

Вопросы, заданные подполковником из Красных казарм в далеком 1967 году, сегодня нисколько не потеряли своей злободневности. Они стали еще более острыми.

Прежде чем продолжить рассуждение на эту тему, оговорюсь. О промышленном производстве, о высшей школе и науке, о государственном управлении и политике я имею право говорить, опираясь на собственные представления. Я сам варился в этих котлах. Об армейских проблемах могу судить, лишь наблюдая их извне. Иногда визуально, иногда «по запаху». Последние годы, чаще всего, это был взгляд с парадного плаца.

И все же попытаюсь сформулировать свой ответ на вопросы товарища подполковника.

В истории нашей страны годы после Великой Отечественной войны считаются мирными. Но и в этот период тысячи военных проявляли героизм, одерживали победы на поле боя или на «поле сдерживания»… Казалось бы, вот он, повод для гордости! Но часто свой тяжелый и опасный ратный труд, собственные жизни они тратили на выполнение неблагодарных задач. И тратят поныне. Это не вина людей в погонах, это их беда. Боль у них возникает не только от пулевых или осколочных ранений. Ее причиной являются и завоеванные их кровью, но обесцененные политиками победы.

В дореволюционной России, в раннем СССР армия, офицерский корпус были в какой-то мере особой кастой. Элитарной. Офицерское звание гарантировало не только престиж, но и достойный (по тем временам) уровень жизни.

Когда я закончил школу, половина моих одноклассников поступала в военные училища. Они были из различных семей (рабочих, интеллигенции, «комсостава»). Высокий конкурс обеспечил отбор лучших.

Лет через пятнадцать я заметил, что интеллигенция прекращает делегировать своих представителей в офицерский корпус. И не только она. Детей военных тоже не рвались идти по стопам отцов.

Снижались конкурсы в военные училища, а с ними и общий уровень офицерского корпуса. Армия теряла кастовость, элитарность.

Сокрушительные удары по Советской (Российской) армии извне нанесли Афганистан и две экономики: гонки вооружений и рыночная. Изнутри – дедовщина. Будучи экономистом, остановлюсь лишь на экономике.

К 1990 году армия пришла бедной. В 1992–1993-м стала нищей.

В результате из армии в бизнес ушли тысячи способных и энергичных молодых офицеров. Л. Федун, А. Коркунов из их числа. Бизнес армии взаимностью не ответил. После экономических ЧП типа банковского «черного вторника» 1994 года или дефолта 1998 года много молодых, только что оперившихся бизнесменов перешли на государственную службу. А вот чтобы шли в армию – не припоминаю.

Осенью 2007 года на совещании у министра Ю. Трутнева обсуждались проблемы отраслевой науки. Выступая, я сказал, что серьезным недостатком является отсутствие в министерстве руководителя высокого ранга, «который бы 24 часа в сутки думал только о науке». Но думать 24 часа в сутки о своей работе можно лишь при условии, что тебе за это платят так, что о заработке можно не беспокоиться.

Командование и полком, и взводом, боевые дежурства требуют от человека полной самоотдачи. Если, закончив боевое дежурство, офицер совсем не из любви к искусству, а ради того, чтобы прокормить семью, идет сторожить гаражный кооператив, то о какой полноте этой самой отдачи можно вести разговор?

За кадровым корпусом постперестроечной Российской армии я числю тяжкий корпоративный грех. Он не выдвинул из собственных рядов настоящего реформатора армии. Такого, который бы не из-под палки, а «нутром» чувствовал необходимость коренных изменений в армии ХХI века, армии государства, в котором царствует рыночная экономика. Который бы смог возглавить это реформирование. Реформатора армии назначили со стороны. Об Анатолии Сердюкове говорят разное, в том числе о небескорыстных руках и делах его окружения. Ни подтвердить, ни опровергнуть этого не могу. Но то, что он первый, кто начал не косметическое, а реальное реформирование этой отставшей на десятилетия, неповоротливой и прогнившей системы, – это факт.

Утешить военных могу тем, что собственных эффективных реформаторов не обнаружилось ни у продвинутых электроэнергетиков (понадобился А. Чубайс), ни у интеллектуальных атомщиков («прикреплен» С. Кириенко). Некоторые из моих знакомых генералов были нагляднейшим воплощением поговорки: «Наши недостатки – продолжение наших достоинств». К этой категории я бы отнес двух очень ярких людей: депутата Государственной думы Льва Рохлина и секретаря Совета безопасности, красноярского губернатора Александра Лебедя. Их общим достоинством была целеустремленность и уверенность в себе. Но уверенность в себе в сферах незнакомых, малоизученных – это уже самоуверенность.

Еще по Совету Федерации я был хорошо знаком с послом Евросоюза в России Отари Ханом. После моего назначения министром наши контакты получили продолжение, прежде всего на основе общих интересов к региональным программам ТАСИС[192]. Летом 1998 года О. Хан попросил меня принять участие в ужине, на котором хозяева были представлены послами Евросоюза, Германии и Нидерландов. В качестве гостей были приглашены вероятные претенденты на президентские выборы 2000 года, региональные лидеры Юрий Лужков и Александр Лебедь. Мое присутствие как министра региональной политики выполняло две функции: представительство федерального органа, ответственного за регионы, и обеспечение паритета в представительстве сторон (3 ? 3). До сих пор я встречался с каждым из потенциальных кандидатов по отдельности. Режим «очной ставки» оказался гораздо занимательнее.

Юрий Михайлович был предельно гибок, использовал всю дипломатическую «клавиатуру»: в чем-то твердо настаивал на своем, в чем-то выражал готовность «подумать». Александр Иванович, наоборот, во всем был категоричен и уверен. Самое печальное, что, допустив несколько явных «ляпов», он этого даже не заметил и, по-моему, остался доволен собой… Одна любопытная деталь не по теме: в этом «мирном соревновании двух систем» кандидаты как бы не замечали друг друга…

Может быть, лет через 50, когда рассекретят дипломатические архивы, любознательный историк наткнется на посольский отчет об этой встрече. Зная цепкость взгляда наших зарубежных сотрапезников, уверен: интереснейший должен быть материал.

Сохраняются ли в современных Российских Вооруженных силах былые армейские традиции, понятия «военная жилка», «офицерская честь»?

По-моему, да. Пусть не в тех объемах, пусть не благодаря существующей уже полвека системе, а вопреки ей… Но оставшиеся носители и хранители этих традиций являются ценнейшим «товаром» на рынке труда в любой сфере. Очень многие, и весьма солидные, люди, услышав название профессии «политик», скептически улыбаются: это, мол, не профессия. В советское время у людей, занятых подобным делом, были другие названия: «партийный работник» (шутливо – «профессиональный революционер»), «советский работник».

Все эти профессии, несмотря на не очень пышные названия, автоматически означают высокий ранг относимого к ним лица. По-военному – не ниже полковника. Это первые и вторые персоны государственных или муниципальных органов управления. Формально – всегда избираемые. Как? Разговор отдельный и «не по теме».

Иногда к этой категории относят и отраслевиков того же ранга, например тех же министров. Они, как правило, не избираемые, а назначаемые, проходят под названием «хозяйственный руководитель», но по содержанию своей работы все равно являются в первую очередь политиками и лишь потом – специалистами своей отрасли.

Не принимайте на веру, если помощник депутата или министра или даже директор департамента министерства с генеральскими погонами говорит, что он политик. Пока что он лишь работник аппарата.

Он может быть хорошим узким специалистом, но это не обязательно. Он обязан иметь широкий кругозор, держать в поле зрения все в своем «хозяйстве», начиная от промышленности, школ, учреждений связи, домов престарелых и вплоть до общественных туалетов. И при этом выделять самое актуальное.

Главное, что политик, прямо или опосредованно, работает с большим числом людей. Работает на виду у них. Политика, как правило, все знают в лицо. В России, по старой традиции, – глядя снизу вверх.

Но есть категория людей, которые знают его, глядя сверху вниз. И с ними у политика тоже должен быть полный порядок. И чаще всего не «тоже», а «прежде всего». Но при этом нельзя терять собственного лица.

Держаться в такой ипостаси «на плаву» десятки лет – это не только профессия. Это и наука, и искусство человеческих отношений.

Мне посчастливилось быть «в деле» вместе с яркими политиками различного уровня. От таких широко известных, как Юрий Лужков, Борис Немцов, Эдуард Россель, Анатолий Чубайс до мэров небольших уральских городов Виктора Бурьянова, Тариэля Вержбицкого, Геннадия Тушнолобова, Геннадия Шехматова… Но с каждым из этих людей я работал и общался по жизни эпизодически: с кем-то около года, с кем-то три-четыре года. И знал каждого лишь в одной ипостаси – уже сложившегося политика.

А вот Валерия Федорова, о котором я не раз упоминал, я знаю уже 20 лет. Мы встречаемся семьями, и наши давние отношения гораздо больше чем знакомство. Наверное, поэтому он является для меня собирательным образом политика.

В его послужном списке найдется все. Пролетарское начало (токарь на заводе им. Дегтярева), срочная служба в армии, учеба в Пермском университете, вся милицейская вертикаль (от рядового до генерал-полковника). К этому добавим прокуратуру, комсомольскую и партийную работу. Найдется там место и представительной власти (народный депутат РСФСР, с 2001 года – представитель в Совете Федерации Федерального Собрания РФ от администрации Вологодской области).

Формально Валерия Ивановича следовало бы отнести к категории силовиков: генерал, шесть лет заместитель федерального министра внутренних дел (это в «эпоху Ельцина», когда правительства и министры порой менялись по три раза в год!). Но на моей памяти даже в милицейском мундире он всегда оставался политиком.

Будучи начальником областного управления МВД Пермской области, он лично выходил на встречу с пикетчиками в бурные 1989–1993 годы, в те же годы публично контролировал распределение спиртной продукции с завода во время «водочных» бунтов, выступал на бюджетных дискуссиях в областном парламенте, защищая интересы своей «епархии». Ему принадлежит инициатива создания в Перми Лицея милиции, который успешно работает и сегодня.

Высший пилотаж политика он демонстрировал в ранге заместителя министра. Из гостей, присутствующих на его шестидесятилетнем юбилее и называвших его другом, можно было смело составить концертную программу Кремлевского дворца. Его до сих пор «держат за своего» великие спортсмены и тренеры.

Для этого мало быть квалифицированным и добросовестным, нужно любить свое дело, искренне ценить людей, от которых это дело зависит.

И быть способным совершать поступки.

«По-шапочному» мы знали друг друга с начала 1980-х. А поближе познакомились во время туристической поездки в Японию осенью 1987 года.

Валерий Иванович как заведующий отделом обкома КПСС был определен руководить пермской группой в самое суровое для туризма время – во время «горбачевско-лигачевской» антиалкогольной кампании. Тур никак не вписывался в безалкогольные рамки: на теплоходе «Константин Черненко» мы плыли вокруг Японии, регулярно высаживаясь десантом на берег. Вы можете себе представить более глупую ситуацию: белый теплоход, два-три дня безделья в море, отличное питание, уютная кают-компания и… абсолютно безалкогольные бары.

В обкоме КПСС В. Федоров командовал совсем не рядовым отделом административных органов, под которым ходили «силовики». С учетом этого, для меня он был дважды «темной лошадкой». Первый экзамен профессор Сапиро устроил «группенфюреру» Федорову в ресторане хабаровской гостиницы «Интурист», промежуточном пункте нашего путешествия (не сомневаюсь, что одновременно В. Федоров экзаменовал Е. Сапиро).

Кормили нашу группу в зале одновременно с японскими туристами. Сидели мы за столиками по 6–8 человек. Руководитель сидел за другим столиком, но в поле моего зрения. Тренированный профессорский взгляд зафиксировал, что японцы заказали официанту шампанское.

– Закажем? – спрашиваю сидящих за моим столом.

– А можно? отвечают шепотом.

Подзываю того же официанта и как ни в чем не бывало заказываю две бутылки. Для сопредельных столов это происходит незамеченным. Зато, когда бутылки приносят, когда с пальбой вылетают пробки, присутствующий пермский народ замер. Разливаю. Все взгляды устремлены на В. Федорова. Он встает, суровым взглядом подзывает того же официанта и… заказывает шампанское!

В порту Находка часа за три до погрузки на корабль подхожу к руководителю и тупо докладываю, что выданная мне в Перми справка о нормальном физическом и душевном состоянии здоровья соответствует истине. Но для поддержания формы в суровых морских условиях и для борьбы с депрессией, возможной при общении с идеологическим противником, я не могу обходиться без тонизирующих препаратов. Для этой цели у меня имеются три бутылки «Пермского бальзама», так что за себя я не беспокоюсь (в одной из них был коньяк). Но ведь и другим членам группы может понадобиться профилактическая медицинская помощь! Валерий Иванович отвечает, что с пониманием относится к моей заботе о здоровье земляков и столь же тупо спрашивает, нет ли у меня более конкретных рекомендаций (вот тут я впервые приметил едва заметное фирменное федоровское подмигивание!).

Конечно, у меня были весьма конкретные рекомендации, базирующиеся на сведениях, еще час назад полученных от стропальщика порта Находка: где, что, почем. Немедленно была сформирована и прокредитована «бригада братьев милосердия»… Через полчаса продвижение пермской группы к кораблю сопровождалось характерным позвякиванием наполненной стеклотары… Между прочим, действия В. Федорова в этих эпизодах были не только поведением хорошего психолога и умного руководителя пусть временного, но коллектива. Это был поступок. Именно в то время немало партийных руководителей лишилось своих кресел и даже партийных билетов за «отступление от линии партии» на искоренение пьянства и алкоголизма.

В соответствии с «балансовым методом», наряду с положительными качествами профессиональных политиков постараюсь не забыть и о приобретенной ими на этой работе «вредности».

Если вам захотелось, чтобы вашим партнером или подчиненным стал экс-политик, не забудьте, что примерно половина из спустившихся (или спущенных) с небес на землю персон отвыкают от «черной» работы. Лет 20–30 за них собирали информацию, писали доклады и записки, готовили резолюции, писали характеристики на подчиненных и лиц, «представляющих оперативный интерес»… Они назначали крайнего в экстремальных ситуациях, сами оставаясь незапятнанными. Таскать каштаны из огня своими руками они не только отвыкли, но разучились. Это придется вам исполнять самому или вводить в штат «третью сторону».

Если эту профвредность можно отнести к категории технических, то следующая тянет на системную.

Подавляющее большинство политиков при любых обстоятельствах держат нос по ветру. Способность постоянно держать собственный орган обоняния в таком положении – качество отменное. При условии, если под «ветром» понимать постоянно меняющуюся конъюнктуру. Если это умение дает возможность вовремя улавливать как приятные, так и дурные запахи зарождающихся тенденций…

Но если ваш нос улавливает лишь то, что нравится боссу, старается уберечь его от экономического или социального зловония – это беда. Даже в том случае, когда в качестве босса выступает народ, который тоже ошибается и который легко может превратиться в толпу.

В советские времена была такая шутка. Партиец, заполняя анкету, на вопрос: «Были ли колебания или отклонения от линии партии?» – отвечает: «Колебался только вместе с линией партии». Немногочисленные, сохранившиеся во власти мои былые коллеги, не кривя душой, могут написать: «Колебался вместе с линией партий». «Гайдаровской», «черномырдинской», «путинской».

Я их не осуждаю: это современное условие выживания.

Но, если придется, пойду ли я с таким человеком «в разведку»?

А теперь загадаю загадку. Какая профессия по своей природе, по содержанию, по «профвредности» ближе всего к занятию политикой? Наверное, со мной согласятся не все, но если речь идет о политике высокого уровня, то я бы назвал профессию священнослужителя, причем соответствующего уровня.

Он всегда на людях, к нему приходят в радости и горе, он – тоже представитель власти, только Высшей, для тех, кто в эту Высшую власть верит.

Думаю, что это трудная работа. Делиться с человеком радостью – приятно. Брать на себя часть его горя, оправдывать то, что произошло по воле власти (исполнительной, законодательной, Высшей) – дано не каждому.

После авиационной катастрофы в Перми осенью 2008 года женщины нашего пермского землячества бесхитростно задавали вопрос нашему земляку отцу Даниилу: как же Бог допустил, что погибли невинные дети?

Он отвечал на этот вопрос, а я слушал его ответы и вспоминал себя в 1996 году, стоящего тоже перед женщинами, только из комитета солдатских матерей, которые спрашивали меня, представителя власти: за что гибнут наши сыновья в Чечне?

Два года в качестве первого вице-губернатора я курировал бюджет области. Это примерно то же самое, что быть главврачом Института скорой помощи им. Склифосовского. Только помощи не медицинской, а финансовой. Кого только не было среди наших «пациентов». В том числе, представители различных конфессий. Сначала я всем им говорил, что церковь отделена от государства, а потом думал, чем же мы можем помочь. И, чаще всего, придумывал.

Так получилось, что раньше мне со священнослужителями общаться не приходилось. Теперь я наверстывал упущенное. Среди них оказались интересные, умные, образованные люди. Главное же – дело, которому они посвятили себя, было для меня неизведанным, даже загадочным. И однажды я поймал себя на том, что к представителям этого «цеха» при прочих равных условиях отношусь с большим вниманием. «Размер» этого «дополнительного» внимания был не так уж велик, не сопоставим с былым юношеским отношением к военным, но все же это была осязаемая величина.

В мае 1996 года в Пермь прибыл с официальным визитом Патриарх Алексий II. Он произвел на меня огромное впечатление. Во многом это случилось благодаря тому, что в программе визита была поездка нашего гостя в Кунгур и Белогорский монастырь. И сопровождать его в этой поездке посчастливилось мне. Посчастливилось, потому что проведенные с глазу на глаз полтора часа пути в Кунгур запомнятся на всю оставшуюся жизнь. Патриарх был осведомлен о моем профессорском прошлом, я знал о его ректорской деятельности. Так что разговор от преподавательской тематики плавно перешел на студенческую, молодежную, на кадровые проблемы. В частности, Алексия II интересовало, как происходит адаптация областных управленцев к новым политическим и экономическим условиям, как ведет себя при этом молодежь. Между делом я посетовал, что среди прочих бед далеко не последней является недостаточная общая культура нашей смены.

Собеседник оказался не равнодушен к этой мысли, подчеркнув, что она актуальна и для семинаристов, и для священнослужителей. Я удивился:

– Насколько мне известно, уровень подготовки ваших «молодых специалистов» весьма высок?

– Да, – подтвердил Алексий II, – но мы с вами ведем разговор об уровне культуры, а не профессиональной подготовки. А он зависит от многих обстоятельств, в том числе от семьи.

Тут я и вспомнил о подполковнике из Красных казарм, «о детях рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели». Извинившись за неизбежность цитирования не совсем литературных выражений (из песни слов не выкинешь), я рассказал ту давнюю историю. Закончил ее словами:

– Видимо, если шинель заменить рясой, выявленная подполковником закономерность, увы, сохранится.

Имею основания полагать, что рассказанная история у моего уважаемого собеседника отторжения не вызвала.

Вскоре от имени патриарха мне был вручен орден святого князя Даниила второй степени. А когда через два года я с ним встретился в Москве как министр, он с легкой улыбкой напомнил о той нашей беседе.

В «душеведении» особое место принадлежит журналистике. Как и писателей, журналистов можно отнести к «инженерам человеческих душ»[193].

До ухода в политику продуктом моих пересечений с журналистами были публикации типа:

Звание «Бригады коммунистического труда присвоено вальцетокарной мастерской старопрокатного цеха» (нач. Е. Сапиро).

Или:

В горкоме КПСС состоялось очередное занятие слушателей сети партийной учебы. С лекцией «Экономическая политика КПСС» выступил профессор Сапиро Е. С.

Патриарх Алексий II в Законодательном собрании Пермской области, 1996 год

Впервые с головой я окунулся в этот омут, участвуя в избирательной кампании по выборам народных депутатов РСФСР в начале 1990 года. С приходом во власть эти водные процедуры только усилились и участились.

Интересно, что и сегодня, спустя 10 лет после моего ухода из политики, иногда журналисты меня вспоминают: просят дать интервью, сделать обзор «текущих событий».

Не удержусь, чтобы не похвастаться: у меня очень хорошая статистика взаимоотношений с журналистским цехом. Не менее 80 % (а то и 90 с гаком) публикаций обо мне – положительные.

Думаю, что причин тому несколько. Первая: больших глупостей не допускал.

В конце 1970-х преподаватель моей кафедры Андрей Климов вместе с журналистом Яковом Бердичевским написали маленький юмористический сборник. Один их афоризм я цитирую до сих пор:

«Если поздно ночью вы никак не можете уснуть – постарайтесь жить честно».

Так вот, вторая причина: старался жить честно.

Третья: правильно вел себя с журналистами. Уважал, но не «прогибался».

Будучи человеком пишущим и даже попробовав себя в качестве ведущего телепередачи «Рецепты доктора Сапиро», я всегда понимал сложность этой профессии и стремился помочь журналисту наилучшим образом выполнить его задачу. Даже тогда, когда он приходил брать интервью не с самыми лучшими намерениями. Случалось, что после откровенного, человеческого разговора «не лучшие» намерения трансформировались в добрые. Так, например, произошло с журналистом «МК» Валерием Батуевым, который позвонил вновь назначенному министру Сапиро и попросил уточнить ряд вопросов, предупредив, что готовит критическую статью и написанный материал до публикации показывать не будет.

Тем не менее, я на интервью согласился. Никакого героизма в этом не было. Исходил я из того, что «негатив» у него уже есть. Совсем не факт, что «негатив» действительный, что это не вранье. Если я уклонюсь от разговора, то «дерьмо» в мой адрес в полном объеме появится на газетной полосе. Если «негатив» – вранье, то попытаюсь документально опровергнуть. Если что-то сделал не так – попробую объяснить мотивы…

Так все и произошло.

Вечером я получил факс с просьбой посмотреть подготовленный текст статьи и, если есть замечания, то дать их.

Критические нотки в статье присутствовали. Но это уже была другая, доброжелательная критика. Через пятнадцать минут я отправил ответ: «Благодарю за объективность».

У журналистики имеются два общеизвестных прозвища. Политическое – «четвертая власть». И экономическое – «вторая древнейшая профессия» (первая, как известно, проституция).

Принадлежность к четвертой власти предполагает наличие дистанции от всех остальных ветвей, оппозиционность. По крайней мере, теоретически.

Отлично понимая эти правила игры, я, будучи «во власти», не скрывал от прессы наши внутренние проблемы, периодически приглашал заглянуть на политическую кухню, не обижался, когда был объектом критики. Но – критики конструктивной. И, как в случае с «МК», был благодарен, если она была еще и доброжелательной.

В подобных случаях, находясь по разные стороны баррикад, мы с журналистами делали общее, благое дело. Журналисты отвечали мне взаимностью.

С Григорием Волчеком, Александром Калихом, Ириной Красносельских, Ириной Колущинской, Игорем Лобановым, Игорем Муратовым, Валерием Мазановым, Светланой Федотовой (извините, если кого забыл) я мог обсуждать самые деликатные проблемы. По некоторым сюжетам, в порядке исключения, звучало мое предупреждение: «Это не для печати». Почти за 10 лет наших деловых отношений ни один из них это предупреждение не проигнорировал.

Мне всегда нравились журналисты с легким, остроумным пером, готовые к пикировке «глаза в глаза». Несмотря на то, что иногда доставалось и мне, с удовольствием читал рубрику Петра Козьмы «Доживем до понедельника» в безвременно покинувшей нас «Молодой гвардии». То же самое относится и к колонке «Ивана Семенова» в «Новом Компаньоне». Хохотал над репликой из репортажа о каком-то мероприятии: «…ожидалось, что Сапиро блеснет остроумием, но он блеснул лишь туфлями»… С интересом принимал участие в злободневных и одновременно не лишенных юмора передачах Владимира Штефана и Евгения Пермякова на «Радио Максимум», в телевизионном шоу Вероники Дукаревич, в порою густо «наперченных» журналистских капустниках.

Последний раз я окунулся в эту пьянящую (в прямом и переносном смысле) атмосферу в 1999 году, перед моим окончательным отъездом в Москву. Отмечали юбилей газеты «Досье 02», учрежденной, как понятно из названия, областным управлением внутренних дел. Главными фигурантами праздника были начальник областного ГУВД Владимир Сикерин, редактор Искандер Садриев, издатель Матвей Берман. Им и было адресовано мое обращение:

«Досье 02»!

Как много в этом звуке

Для сердца русского… татарского… еврейского… слилось.

Все, блин, у вас переплелось.

Как любая профессия, журналистика имеет свои специфические «профзаболевания».

Четвертый «властный» номер намекает на ее ограниченные позитивные возможности. С этим понятием я впервые ознакомился в конце 1950-х благодаря начинающему партийному работнику Володе Назарову.

В Чусовом мы с ним вместе занимались легкой атлетикой. Он был молодым специалистом-лесозаготовителем. Однажды Володя мне сообщает, что его пригласили на работу в горком КПСС. Через какое-то время случайно встретились. Оба куда-то опаздывали. Спрашиваю:

– Как жизнь на новом месте?

– Ничего, нормально.

– А в чем заключается твоя работа?

– Тебе подробно или коротко?

– В следующий раз подробно, а сейчас давай коротко.

Вновь можно пробовать в эфире «Рецепты доктора Сапиро» (дуэт с В. Дукаревич, Пермь, 1999 г.)

– Так вот: если меня попросишь в чем-нибудь тебе помочь, то этого я сделать не могу. А подосрать – сколько угодно!

Вероятнее всего, что в странах, имеющих больший стаж демократии и высокий уровень политической культуры, СМИ действительно являются одной из независимых и объективных ветвей власти. У нас если это и проявляется, то в порядке исключения. Подавляющее большинство СМИ или прикормлено, или находится под острым каблуком власти и собственника. Кто на федеральном уровне может сегодня претендовать на роль независимых и объективных СМИ? «Эхо Москвы», «Новая газета»… И, увы, больше никого не вспомню.

Но соответствовать этим почетным званиям, владеть умами читательской публики хочется редакторам и обозревателям всех остальных изданий. И возникает еще одно «профзаболевание» – раздвоение личности. Респектабельная и солидная на вид фигура на самом деле оказывается в весе «мухи»[194].

Давно подмечено, что большое видится издалека. Мелкое, кстати, тоже. В 1990-е годы мне довелось наблюдать и сравнивать плоды и стиль работы двух главных редакторов: федеральной «Независимой газеты» Виталия Третьякова и пермской областной газеты «Звезда» Сергея Трушникова. У них оказалось довольно много общего. Оба крепкие профессионалы.

Первый создал, «раскрутил» конкурентоспособную газету. Второй сохранил ежедневную (!) газету, ее бренд в самые трудные годы.

Может быть, эти достижения и явились источником заболевания – завышенной самооценки. Его надежнейшим симптомом было систематическое включение самого себя в рейтинги собственной газеты наряду с первыми лицами государства (области). Да вот беда. Как только наши герои покидали редакционное помещение, оказывались за пределами собственных газетных полос, их реальный масштаб влиятельности стремительно снижался до уровня если не плинтуса, то табуретки.

Еще одно «кодовое» название журналистики («вторая древнейшая») намекает на то, что часть представителей этого цеха избытком порядочности не страдает.

Во второй половине 1993 года свой юбилей отмечал соликамский «лесной» генерал Анатолий Яборов. В нем сочетались многие положительные качества: высокопрофессиональный военный, отличный хозяйственник, заядлый охотник и (несмотря на свое МВДшное происхождение) доброжелательный человек. На юбилей отправилось не менее сотни пермяков: губернатор Б. Кузнецов, ваш покорный слуга, начальник областного УВД В. Федоров, большое и дружное соликамское землячество Перми с его «мотором» Геннадием Шестаковым… Среди них не последний человек в редакции газеты «Звезда» – Альберт Ничиперович. Выпив за здоровье юбиляра, пообщавшись с земляками, этот «друг» в очередном номере газеты разразился гневной статьей, в которой недобрым словом упомянул не только областных «тузов», но и самого юбиляра.

Я уже цитировал своего бригадира «печных» Ивана Воскрекасенко. Не могу удержаться, чтобы не привести еще одно его высказывание. Как правило, функции каждой бригады на прокатном стане четко разграничены. Но бывают ситуации (плановый ремонт, расчистка снежных заносов и т. п.), когда приходится формировать «сборную». Однажды в такой ситуации я хотел усилить бригаду Воскрекасенко кем-то из вальцовщиков. И тут Иван, который всегда с удовольствием брал «подкрепление», категорически воспротивился. На мой вопрос, в чем дело, Иван ответил предельно доходчиво: «Только не этого! Он за копейку в церкви пернет».

Вряд ли «копейка» Ничиперовича измерялась в денежном выражении.

Но все остальное полностью укладывается в «формулу Воскрекасенко».

Не только транспортные, но и средства массовой информации относятся к категории повышенной опасности. И если к ним допущен человек с «отклонениями», кричи «караул».

Так сложилось, что врагов за свою жизнь я нажил не много. Наверняка как публичный политик я вызывал неприязнь, а может быть, и ненависть не одного десятка людей. Но внешне это почти не проявлялось. Но были персоны, которые годами держали меня «на мушке» и при малейшей возможности пытались устроить гадость по максимуму. Больше всего преуспел в этом журналист Михаил Лобанов.

Он из тех представителей «четвертой власти», которые слишком упрощенно воспринимают это понятие: пресса имеет право на все, но не несет никакой ответственности за это «все».

«Досье 02»! как много в этом звуке… Пермь. 1999 год

Когда Лобанов впервые написал в газете «Звезда» тенденциозную статью обо мне, то я на пресс-конференции, не стесняясь, сказал о ней все что думаю. После этого я стал музой журналиста: не проходило недели, чтобы он обо мне не вспомнил, увы, не «тихим, незлым» словом. По первой публикации я с ним судился. Потом «Звезда» с ним рассталась, но свой нездоровый интерес ко мне он не утратил. Несколько лет подряд из-под его пера появлялось одно и то же. О моей деловой несостоятельности («бывший лектор обкома»). Об истории приобретения по льготной цене бартерной «Волги».

Писал он об этом в различные газеты, в том числе федеральные.

«Жареный» материал о большом начальнике пользовался повышенным спросом. Начал он меня разоблачать еще как вице-губернатора, продолжил как спикера, сенатора и министра. Чем пышнее были мои титулы, тем вкуснее и горячее для редакций были лобановские пирожки.

Вновь судиться? Жаль времени и здоровья…

Так он кормился на мне лет пять. И все же час расплаты наступил.

Из Перми уезжал в Германию популярный ведущий «Радио Максимум» Володя Штефан. В зале Пермского оперного театра был устроен прощальный вечер. Его организатор и ведущий, журналист Искандер Садриев попросил меня как неоднократного радиособеседника Штефана принять в вечере участие… Зал переполнен. Выхожу на сцену, рассказываю зрителям в двух словах (в прозе) «историю вопроса» и предлагаю выслушать текст частушки от имени моей «половины»:

Я, девчоночки, птичка вольная.

Я Сапирою недовольная.

Полюблю-ка я Лобанова,

Журналиста раз…

(пока в течение как минимум десяти секунд я держал паузу, зал лежал)

… любезного!

Как в советские, так и в нынешние времена встать в ряды «чекистов»[195] можно было лишь обладая отличным физическим и психическим здоровьем. Это не случайно. В этой профессии «профпольза» и «профвредность» то и дело перемежаются, иногда сталкиваясь друг с другом. При таких сшибках без хорошего здоровья не обойтись.

В природе, может быть, и существуют необразованные чекисты, но я таких не встречал. Так и не выучив толком ни одного иностранного языка, я с белой завистью смотрю на телеэкран, где Владимир Путин без переводчика беседует с канцлером ФРГ Ангелой Меркель или Сергей Иванов на английском отвечает на вопросы корреспондентов.

Когда речь идет о чекистах, прилагательное «профессиональный» («профессиональная») эквивалентно «отличному». Профессиональная память, наблюдательность, коммуникабельность и много еще чего, в том числе находящегося под грифом «секретно».

Для полноты положительного образа среднестатистического бойца невидимого фронта добавим еще аналитический склад ума, умение держать язык за зубами самому и обеспечить это в собственном окружении. Еще одна ссылка на В. Путина: с приходом его в Кремль оттуда очень быстро прекратилась утечка информации.

До 1990 года я чекистов почти не знал. Мои представления о них складывались, в основном, по детективам Юлиана Семенова, в которых сложную игру вели друг против друга не умные и не равные по силам противники…

«Во власти» я познакомился поближе со многими действующими и бывшими контрразведчиками, разведчиками, ФАПСИстами[196]. От подполковников до генерал-полковников.

Часть из них соответствовала моим «книжным» представлениям о чекистах.

Незаменимым помощником во время зарубежных командировок был выходец из внешней разведки Анатолий Кощеев. Его интеллектуальный потенциал был таков, что самой сложной его задачей было «прибедниться», соответствовать скромной роли переводчика, референта.

Так же не броско, но эффективно выполнял свои функции советника министра по безопасности полковник ФСБ Станислав Пучков. Особенно во время визитов на Северный Кавказ.

Думаю, что это случайность, а не закономерность, но три руководителя пермского ФСБ, с которыми мне довелось работать (полковник В. Войтовский, генералы В. Волох и С. Езубченко), оказались людьми с большим чувством юмора. Обладать этим капиталом не вредит никому, но для людей, по долгу службы постоянно обремененных щитом и мечом, – это дар Божий. Может быть, медики со мной и не согласятся, но, думаю, что юмор – лучшее профилактическое средство от шизофрении.

Через день-два после того, как В. Волоха представили мне в качестве начальника нашего областного управления, мы встретились с ним перед приемом кого-то из важных гостей. Местом встречи, которое изменить было нельзя, оказалась умывальная комната. Сполоснув руки, я передал выполняющему ту же процедуру Вячеславу Ивановичу мыльницу:

– Мойте тщательнее. У чекиста должны быть чистые руки. Ответ не заставил себя ждать:

– А для холодной головы у вас ничего не припасено?[197]

Вскоре после этого на одном из неформальных мероприятий, когда мы остались один на один, он сказал мне что-то лестное. Я поблагодарил его за теплые слова, ответил, что «это взаимно». А потом, после паузы, добавил, злоупотребляя использованием слова «знаю»:

– Я понимаю, что вашей должностной обязанностью является, в том числе, и моя «разработка». Когда это знаю я, а вы знаете, что я это знаю, у нас с вами все может сложиться прекрасно не только по службе, но и просто по-человечески. Так оно и получилось.

Подозреваю, что об этом разговоре Вячеслав Иванович, уезжая «на повышение» в Москву, передал своему преемнику Сергею Петровичу Езубченко, с которым наши отношения строились на той же взаимно уважительной и лишенной дешевых хитростей основе.

Мой служебный автомобиль был оснащен спецсвязью, пользуясь которой, можно было связаться не только с Пермью или Москвой, но и со своими коллегами во всем СССР. Однажды ко мне в кабинет зашел подполковник ФАПСИ и поинтересовался, обойдусь ли я два часа без автомобиля, так как необходимо выполнить профилактические работы с аппаратурой.

Как раз в это время в Перми только началось развертывание системы мобильной связи. Воспользовавшись случаем, я спросил подполковника:

– Вы знакомы с сотовой связью?

– В деталях нет, но в общем – в курсе.

– С точки зрения «прослушки», чем она отличается от спецсвязи?

– Мобильную могут прослушивать все кому не лень, а спецсвязь – только те, кому положено.

Чтобы не возникло впечатления, что всех чекистов высокого ранга я воспринимаю как членов «Клуба веселых и находчивых», поясняю. Одним из заместителей и В. Волоха, и С. Езубченко был полковник, фамилию которого, как положено по правилам конспирации, обозначим одной буквой «К». На 98 % уверен, что им мои шуточки и откровения были бы восприняты совсем по-иному.

Чуть выше я писал, что в профессии чекиста «профпольза» и «профвредность» то и дело перемежаются. Так что не будем идеализировать ее представителей и забывать и о наличии этой самой «вредности».

Первое потускнение образа чекистов, почерпнутого из детективов, было связано, если сказать мягче, с чрезмерной осторожностью, несамостоятельностью контрразведчиков довольно высокого ранга.

В конце 1990 года по инициативе А. Климова был осуществлен обмен делегациями Пермской области и японских деловых кругов. Одним из пунктов программы нашей делегации в Японии было посещение небольшого завода экологического (!) оборудования. Показывая завод, любезные хозяева два-три раза проводили нас мимо завешенных брезентом закоулков, каждый раз повторяя: извините, но это коммерческая (техническая) тайна.

Вскоре японская сторона прислала перечень объектов, которые она желала бы посетить во время ответного визита. Среди них значился Мотовилихинский завод, знаменитый, прежде всего, производством самых различных артиллерийских систем.

Это было время, когда на самом высоком уровне наша страна заявила о перестройке, об открытости. Я, как заместитель председателя облисполкома по внешнеэкономическим связям, пригласил представителей завода и заместителя начальника управления КГБ, курирующего оборонку, рассказал о нашем посещении Японии и сформулировал задачу следующим образом. Делегации завод показываем, но «юбочку приподнимаем не выше колен».

Конкретно:

– из военной техники показываем только то, что идет на экспорт, т. е. при желании им доступно;

– маршрут осмотра должен проходить только по тем местам, где нет ничего «закрытого»;

Данный текст является ознакомительным фрагментом.