Глава 20 Таинственная фигура

Глава 20

Таинственная фигура

Джордж Кеннан попросил свою дочь Джоан пригласить Светлану на завтрак к себе в дом в Принстоне. Это приглашение имело пугающие перспективы, поскольку все должно было держаться в тайне и, кроме Светланы, были приглашены и другие знаменитости, например, Артур Шлезингер и Николас Набоков, сын знаменитого писателя. Джоан приготовила тушеного омара, не смыв с него морскую соль, и блюдо получилось несъедобным. Только Светлана съела все, что было у нее на тарелке, и сказала, что получилось очень вкусно – еда напомнила ей о Черном море. Джоан была просто очарована ею.

Было решено, что Светлана проведет лето с Джоан и ее семьей. Джордж Кеннан и его жена Аннелиза уезжали в Африку, где он должен был читать лекции. Шестого июня братья Палесик увезли Светлану на ферму Кеннанов, занимающую две сотни акров в Восточном Берлине, штат Пенсильвания.

Вокруг все напоминало чеховскую пьесу «Вишневый сад». Ферма управлялась как помещичье хозяйство в дореволюционной России. В доме было много безделушек, которые Кеннаны привезли из СССР: старинные гравюры, фарфор, федоскинские лаковые миниатюры. На стене даже висела фотография Кремлевской набережной в рамке. Построенный в девятнадцатом веке дом был украшен впереди двумя колоннами, которые образовывали нечто вроде портика. Джоан вспоминала, что они со Светланой провели много вечеров, сидя под этими колоннами и глядя в поля. Светлана с ностальгией вспоминала о российских степях. Женщины проводили вечера вдвоем: дети Джоан уже были в постелях, а ее муж работал в городе и приезжал по выходным.

Через две недели Светлана сказала братьям Палесик, что ей не нравится все время находиться под охраной. В Америке у нее было больше охранников, чем даже в Кремле. На прощание братья подарили ей шариковую ручку с гравировкой: «Светлане. Пользуйтесь на счастье. Ал и Джордж».

Получив от сына потрясшее ее письмо, Светлана в отчаянии написала Кеннану. Наконец, из Йоханнесбурга пришел ответ, в котором он утешал ее:

Не позволяйте себе самой усомниться в Вашей правоте… В Дели Вы следовали тому, чего требовала Ваша натура. Если бы Вы вернулись назад в СССР, тогда, будучи врагом системы, Вы стали бы, в известном смысле, врагом самой себя. И все это не принесло бы ничего хорошего Вашему сыну…

Дорогая Светлана, верьте, даже перед лицом этой огромной печали, что каким-то образом, которого ни мне, ни Вам не дано осознать, Ваше мужество и вера будут в конце концов оправданы – и для Вашего сына тоже.

Двадцать третьего июня в маленьком городке Глассборо, штат Нью-Джерси, состоялась долгожданная встреча президента Джонсона и премьера Косыгина, которая должна была символизировать потепление в отношениях двух стран и из-за которой Фой Колер и Госдепартамент запрещали Светлане въезд в США. В «Нью-Йорк Таймс» сообщалось, что переговоры, затрагивающие вопросы о Ближнем Востоке, войне во Вьетнаме и ядерном оружии, продолжались пять часов. «В результате не были решены не только сложные вопросы во взаимоотношениях двух стран, но даже не было подписано партнерское соглашение».

Через два дня, когда семья Кеннанов завтракала на кухне и слушала радио, они услышали выступление Косыгина на пресс-конференции в Организации Объединенных Наций. Восемнадцать дней назад начался Арабо-израильский конфликт, и, осудив действия Израиля, Косыгин объявил о том, что Советский Союз окажет поддержку арабской стороне. В самом конце Косыгину задали вопрос о Светлане Аллилуевой. Она с неприязнью вслушивалась в его знакомый голос:

Аллилуева – морально неустойчивый человек и она больной человек, и мы можем только пожалеть тех, кто хочет использовать ее для политических целей или [чтобы] дискредитировать Советский Союз…

Джоан и ее муж Ларри рассмеялись, но Светлана услышала в голосе Косыгина злость. Она также услышала, что переводчик смягчил его высказывание. Светлана знала, что это значит. Центральный комитет партии и тайная полиция все согласовали. Кампания против Светланы началась. На самом деле, хотя она об этом и не знала, у КГБ уже было кодовое наименование для нее – Кукушка. Слово имело два значения: птица и «сбежавший подозреваемый». Из брошенного невзначай замечания Косыгина Светлана поняла, что новый глава КГБ Юрий Андропов готов мстить.

Порочащие Светлану статьи начали появляться в «Правде» и «Известиях». Тяжелей всего она перенесла комментарий московского патриарха Пимена, митрополита Крутицкого и Коломенского, опубликованный в «Известиях» первого июля. Пимен следовал официальной линии Кремля:

Ранее как в нашей, так и в зарубежной прессе сообщали, что многие честные люди были задеты высказываниями, сделанными Светланой Аллилуевой. Эта женщина, у которой было несколько мужей, которая бросила своих детей, предала свой народ и раскрыла подноготную своего отца, пытается говорить о религии, о своей вере в Бога.

Моральный облик этой женщины, которая все продает за доллары, вызывает только неприязнь и гнев.

Вскоре кампания против Светланы превратилась в международную. Сокращенная версия высказывания Пимена была опубликована в лондонской газете «Дэйли экспресс» и в итальянской коммунистической газете «Пасе Сера» вместе со статьей, где сообщалось, что Светлана всю жизнь страдала частыми нервными расстройствами и приступами истерии.

Несчастливое стечение обстоятельств привело Светлану к тому, что она стала невозвращенкой в 1967 году, в году, когда в СССР праздновалось пятидесятилетие Великой Октябрьской революции. К тому же ее издатели в «Харпер & Роу» решили выпустить «Двадцать писем к другу» в октябре. КГБ был уверен, что американцы специально издеваются над Советским Союзом накануне большого праздника в стране.

Агент КГБ Виктор Луи должен был заниматься Светланой. Он пытался встретиться с ней в апреле, когда она еще жила в поместье Джонсона. Когда Присцилла Макмиллан услышала его голос в телефонной трубке, ее передернуло от отвращения. Она знала Луи в Москве: «Я никогда не ненавидела никого так сильно, как Виктора Луи».

Виталий Евгеньевич Луи (Виктор Луи) был таинственной фигурой. В своей статье, разоблачающей советских агентов, американский журналист Джон Баррон определил Луи как самого известного специалиста по дезинформации в КГБ. Луи был арестован в Москве, когда ему было девятнадцать лет. Он всегда утверждал, что его взяли за связи с иностранцами, но, по всей видимости, он просто торговал на черном рынке. Луи провел девять лет в ГУЛАГе. Его товарищи по заключению, такие как писатель-диссидент Аркадий Белинков, который вскоре стал другом Светланы, были уверены, что Луи постоянно «стучит» лагерной администрации.

Когда Луи освободился из лагеря, он начал вести роскошный образ жизни: ездил на «фольксвагене», носил заграничные костюмы, назначал встречи в коктейль-баре американского посольства. Этого было вполне достаточно, чтобы его арестовали как шпиона, но ничего не происходило. Вскоре Луи стал работать за границей – писать для лондонских «Ивнинг Ньюс» и, по всей видимости для «Ивнинг Стандарт». Скорее всего, работа его заключалась в том, чтобы сливать английской прессе подготовленные в КГБ документы. Но, возможно, он играл и в те, и в другие ворота. Он был замешан в публикации диссидентских рукописей, запрещенных в Советском Союзе. В 1965 году Луи уже заработал достаточно денег, чтобы приобрести роскошный дом в писательском поселке Переделкино неподалеку от Москвы.

Луи разработал замысловатую стратегию, чтобы сорвать продажу книги Светланы на Западе. Сын Никиты Хрущева Сергей, которому Луи позже предложит продать за границей «Воспоминания» его отца, рассказал, что ему говорил сам Луи: «Каждый шаг Светланы громко резонировал в коридорах власти в Кремле». Поскольку выход книги из печати в октябре был уже не за горами, «Виталий Евгеньевич предложил, что он как частное лицо, под свою ответственность, внесет в текст необходимые сокращения в тех местах, которые особенно тревожили Кремль, и выпустит книгу на несколько месяцев раньше назначенной даты». Когда выйдет настоящая книга, она уже будет никому не нужна. Луи потребовал у КГБ, чтобы все доходы с продажи книги принадлежали исключительно ему, поскольку он берет на себя весь риск. Всесильный комитет согласился.

После того, как агенты КГБ забрали рукопись Светланы у ее сына Иосифа, они передали ее Луи, который без промедления продал ее лондонскому издательству «Флегон Пресс». Алек Флегон был сыном матери-румынки и русского отца. Среди лондонских издателей он имел репутацию пирата, издающего запрещенную советскую литературу, вывезенную из СССР туристами, студентами и полученную из других, по всей видимости незаконных источников. Гонораров авторам, оставшимся в Советском Союзе, Флегон никогда не выплачивал.

Британское издательство Светланы «Хатчинсон», заплатившее за права на книгу, которой даже не видели, пятьдесят тысяч фунтов, и британская газета «Обсервер», купившая права на публикацию по частям, были в ярости. Но обвинить в чем-то Флегона было сложно. Он заявил, что ни о чем не знал и просто приобрел рукопись у своего «никогда не подводившего» агента, который двадцать седьмого июля привез ее из России. Флегон отказался назвать имя агента, чтобы не ставить под угрозу дальнейшие поставки диссидентской литературы из России. Виктор Луи придумал гениальный способ выкрутиться: во имя распространения запрещенной литературы он выполнил задание КГБ.

Поскольку Советский Союз не присоединился к Международной конвенции по авторскому праву, «Хатчинсон» не мог заявить о нарушении авторского права. Вместо этого тридцать первого июля издательство обратилось с иском в Лондонский Высокий суд, указывая на нарушение конфиденциальности со стороны Светланы, которая доверила свою рукопись людям, не имевшим права передавать ее другим лицам. Иск был удовлетворен. «Харпер & Роу» и «Хатчинсон» немедленно выпустили книгу на русском языке.

По иронии судьбы заговор КГБ не сработал. Если бы Виктор Луи не попытался опубликовать «Двадцать писем к другу» раньше других, публикацию книги могли бы отложить до того времени, когда празднование пятидесятилетия Октябрьской революции было бы закончено, поскольку на влиятельных американцев, например, Артура Шлезингера, оказывалось давление. Шлезингер рассказал своей подруге Патрисии Болен, что во время его последнего визита в Москву к нему обращались с просьбой попросить американское правительство отложить выпуск книги.

Болен была поражена: «Как может Артур, который поднял всю эту шумиху по поводу партнерства с Советским Союзом, пытаться заставить наше правительство вмешиваться в планы издателей?» Но в действительности Эван Томас предлагал «Харпер & Роу» перенести выход книги на тринадцатое ноября. Когда же стало ясно, что Виктор Луи продал пиратскую копию книги, стало необходимо выпустить настоящее издание как можно быстрее.

Виктор Луи сумел продать не только пиратскую копию книги Светланы, но и двести ее личных фотографий, которые достались немецкому журналу «Штерн». В середине августа «Штерн» опубликовал первую из четырех статей под названием «Тайный альбом дочери Сталина». В них были собраны все скандальные истории из книги Светланы, которую журналисты называли «ручным кроликом» и опубликованы личные фотографии, взятые из запертого ящика ее стола в Доме на набережной. Фотографии были неправильно подписаны и не льстили Светлане. На одной из них она, немного располневшая, стояла на частном пляже в чем-то, напоминающем нижнее белье. В статье объяснялось: «Улетая из СССР, Светлана не прихватила с собой семейный альбом. Теперь ее дети публикуют фотографии из него». Виктор Луи не был даже упомянут.

В «Штерне» была опубликована и статья, написанная после «разговора» с сыном Светланы Иосифом под заголовком «Мама всегда была немного повернутая». В ней говорилось, что Иосиф считал, что у матери был «неустойчивый характер», упоминал ее «непостоянство», «резкие перепады настроения» и «шаткую психику». Далее Иосиф описывал, как они с Катей вдвоем пошли в Мавзолей, чтобы посмотреть на тело своего деда: «Я взял Катю за руку, и мы на цыпочках подошли к гробу… Было темно и тихо. Не помню, чувствовал ли я что-нибудь. Было что-то вроде страха и трепета, когда мы увидели тело дедушки, безжизненное и восковое… Я никогда не скрывал, что горжусь своим дедом». Казалось, Иосиф полностью следовал указаниям КГБ. Комитету надо было очернить Светлану и продолжить уже начатое восстановление культа Сталина. «Штерн» с иронией прокомментировал: «Тень их дедушки дала им не так много материальных благ: двести рублей пенсии и две государственных квартиры… У Кати была своя лошадь. Иосиф поехал в отпуск на Кавказ после четырех месяцев службы в армии».

Между тем итальянский журналист Энцо Биаджи работал над книгой «История Светланы». Возможно, из-за того, что он симпатизировал коммунистам, ему позволили поговорить с родственниками Светланы. (Без официального разрешения он никогда бы с ними не встретился).

В интервью с Иосифом Аллилуевым Биаджи спросил:

– Если бы ваша мать появилась сейчас на пороге, что бы вы сделали?

На это Иосиф холодно ответил:

– Разумеется, я не стал бы кричать от радости… Это она нас бросила… Мы встретимся снова только в одном случае: если она вернется… Это наша страна.

Биаджи взял интервью и у многих московских друзей Светланы. Журналистка Татьяна Тесс обвиняла ее:

У нее все осталось, как при отце: квартира, дача. Ей предлагали большую и хорошую, но она выбрала Жуковку, потому что ее легче было содержать. Она ни за что не платила и в любое время могла пользоваться государственным автомобилем, она могла поехать в любой санаторий… Мы были близкими подругами, я ее очень любила… У нее очень хорошие дети, они любили ее, и она могла ими гордиться. Она была эксцентрической личностью с детскими комплексами принцессы.

Она считала, что для нее нет ничего невозможного, ей все разрешено, потому что она с детства привыкла все делать по-своему… Никто не должен бросать своих детей.

Биаджи поговорил и со старым любовником Светланы Алексеем Каплером, который сказал, что был потрясен, когда узнал, что она стала невозвращений. «Когда я услышал об ее отъезде, не поверил своим ушам. У меня есть свое мнение о русских женщинах, я многих знал… Я думаю, что со Светланой случилось что-то страшное, возможно, какая-то болезнь». Ее поступок он считал непростительным. Каплер даже процитировал Тургенева: «Россия без нас проживет, это мы не проживем без России».

Когда Биаджи попросил писателя Илью Эренбурга прокомментировать слова Иосифа о матери, тот ответил уклончиво: «Лучше бы он испытывал пиетет перед своим отцом [Морозовым], у которого проблемы из-за того, что он еврей». Он молчаливо разделял отношение Светланы к правительству и сам критиковал его политику антисемитизма, хотя понять это могли только люди, привычные к тайному языку советских граждан. Сказать больше для Эренбурга было бы опасно.

К июлю Биаджи выпустил небольшую книгу «Светлана. Информация из первых рук». Она была издана на итальянском языке и спешно переведена на английский. На Светлану чтение книги произвело оглушительный эффект, особенно в сочетании с вырезками из американских и европейских газет, порочащих ее. Эти вырезки Светлане анонимно присылали незнакомые люди. Она, разумеется, знала, что ее сын и друзья под давлением КГБ вынуждены осудить ее поступок, но зачем журналисты стремились выставить на свет ее личную жизнь? «Зачем они домогались до моих детей?» – спрашивала Светлана. Но на самом деле она прекрасно знала, зачем.

Однажды в конце лета, когда на ферме были только семнадцатилетний Кристофер Кеннан, младшие дети и их няня, Светлана позвала всех на веранду, где всегда жарили мясо на гриле. Она попросила Кристофера принести жидкость для розжига дров. Дети с любопытством смотрели. Светлана сказала: «Вы все присутствуете при торжественном моменте. Я сжигаю свой советский паспорт, в ответ на ложь и клевету». Она бросила паспорт на угли. Все молча наблюдали, как он горел. Потом Светлана «вынесла вон горстку золы и дунула на нее. Она разлетелась по ветру».

Во всей этой череде несчастий было одно-единственное утешение, которое чуточку поддержало ее дух. В июне в «Атлантике» вышла ее статья «Борису Леонидовичу Пастернаку». Светлана работала с британским переводчиком Пастернака Максом Хейвордом, с которым ее познакомила Присцилла Макмиллан еще до их ссоры. В коротком предисловии к статье Хейворд лестно отозвался о ее работе: «Размышления Светланы Аллилуевой освещают смысл работ Пастернака так, как до этого еще никто не делал». Она провела параллели между печальной судьбой героя романа и бедами своей покинутой семьи и страны. Слова Хейворда как человека, который перевел на английский «Доктора Живаго», значили много. Его пригласили на ферму семьи Кеннанов в начале лета.

Джоан очень удивилась, когда Светлана попросила поселить ее на третьем этаже дома, где летом было очень жарко. Внизу были другие, более комфортабельные, комнаты, но Светлана выбрала это помешение, потому что там Кеннан оборудовал свой кабинет. Одну его стену занимали книжные полки, выкрашенные в белый цвет, – как у нее дома. На полках стояли книги, газеты и журналы на русском языке. Кеннан работал за огромным деревянным столом, который ярко освещало солнце, – теперь здесь было ее рабочее место. Вдобавок на третьем этаже была дверь, которая запиралась, – очень большое удобство. Джоан Кеннан заметила, что Светлана и Макс уходили наверх и закрывали дверь: «Конечно, со стороны Светланы здесь был романтический интерес, и, я думаю, какое-то время она просто витала в облаках, воображая себе, как они вместе идут к закатному солнцу».

Макс Хейворд был очень интересным человеком. Он был на два года старше Светланы и начал свою карьеру на дипломатическом поприще. В конце сороковых он работал в британском посольстве в Москве и однажды даже был переводчиком у посла Великобритании, когда тот наносил визит Сталину в Кремль. Теперь он был преподавателем советской литературы и политологии в колледже Святого Антония в Оксфорде.

Этот колледж часто называли «шпионским колледжем». Ходили слухи, что он связан с лондонским филиалом Конгресса культурной свободы, одного из самых эффективных проектов ЦРУ во время «холодной войны». Эта организация поддерживала печатные издания и проводила международные мероприятия, направленные на то, чтобы освободить ученых из-за Железного занавеса. В мае того самого 1967 года ЦРУ, наконец, признало, что через Конгресс более десяти лет тайно финансировало некоторые престижные британские журналы, например, «Энкаунтер» и «Диссент».

Когда в июне вышла статья Светланы о Пастернаке, и в КГБ поняли, что с ней работал Макс Хейворд, советская пресса объявила его агентом ЦРУ. Об этом никогда не говорилось прямо, но Макс Хейворд был одним из тех ученых, которые в Советском Союзе считались персонами нон-грата. В период ожесточенных интриг разведывательных служб шестидесятых годов имело смысл полагать, что Хейворда оставили в покое, чтобы управлять Светланой. Его хорошо знали и Джордж Кеннан, и Артур Шульцбергер, так как они вместе отдыхали летом на греческом острове Спетсос. Но Хейворд имел репутацию человека, постоянно вызывающего раздражение у окружающих. Он любил хорохориться перед богатыми американцами, которых ему «удавалось развести» на то, чтобы они поддерживали его роскошный образ жизни.

Светлана была восхищена Максом. Они проводили время в комнате на третьем этаже, разговаривая по-русски о России и, как казалось Светлане, обо всем на свете. Никто не понимал ее тревоги и проблемы лучше, чем Макс Хейворд. Он бывал на ферме так часто, что Джоан Кеннан, в конце концов, стала стирать его белье.

Вскоре Светлана была влюблена в Макса. Он был польщен и явно восхищался ею, а потом обнаружил, что тоже влюблен по уши. Присцилла Макмиллан, которая его хорошо знала, так отзывалась о нем:

Макс был человеком, чья идея о том, чтобы попасть на небеса, сводилась к тому, чтобы, приезжая в Нью-Йорк, останавливаться в «Челси», где бывали Дилан, Коллинз, Леонард Коэн, и напиваться в свое удовольствие. Однажды он поехал, чтобы наблюдать, как «Доктор Живаго» переводится на язык жителей острова Мальты. Мы все смеялись. В другой раз, когда он работал над переводом «Одного дня Ивана Денисовича» мы с друзьями запирали его в комнате в Российском центре и приносили ему еду. Только так Макса можно было заставить сделать работу в срок.

По мнению Присциллы, любая женщина, которая имеет отношения с Максом, должна быть достаточно разумной, чтобы «знать, что этот материал для замужества не годится. Но у Светланы был инстинктивная тяга к мужчинам, и она никак не могла прийти к такому умозаключению».

Джоан Кеннан вспоминала, как в один из его приездов подвозила Макса до железнодорожной станции в Харрисбурге. Он был очень удручен своими отношениями со Светланой и сказал, что она ждет, что он женится на ней. Джоан не была уверена, были ли они любовниками или в том, кто кого соблазнил, но, в любом случае, Светлана ждала, что будет с Максом. К середине августа он спешно ретировался в Англию. Но Светлану было не так-то легко обескуражить.

Когда в конце лета Джордж Кеннан вернулся из Африки, Светлана рассказала ему о своих планах, хотя Макс и просил ее этого не делать. Макс, как она уверяла Кеннана, сказал, что вернется в США на месяц, на Рождество. Он приглашал ее к себе в Оксфорд. Макс обещал, что поможет написать вторую книгу. Кеннан знал Хейворда. Он осторожно сказал Светлане, что ей затруднительно будет поехать в Англию, поскольку она сожгла свой советский паспорт.

В октябре она, наконец, получила письмо от Макса. Он писал, что не может уехать из Оксфорда. Она написала Джоан Кеннан, что не понимает, что произошло. Должно быть, из Москвы добрались какие-то сплетни. Светлана отчаянно переживала: «Стоило было бежать из СССР, чтобы здесь, в свободной стране, снова чувствовать себя «государственной собственностью», а не свободным человеком?»

Светлана жаловалась Джоан, что ее ужасает одиночество: «Я не могу представить, что живу моей собственной жизнью, одна: это противоречит моей природе – быть самой по себе. Моя жизнь может быть только ветерком, который дует вокруг другого человека, а вы знаете, скольких я потеряла… остаться одной в самом начале новой жизни кажется мне невыносимым». Возможно, Светлана была чересчур наивна, но и очень упряма. Ей был нужен Макс, который должен был спасти ее.

Светлана упорно отказывалась видеть, что Макс уклоняется от встречи. Она верила в его чувства, в его страсть. У них должно было быть будущее, но она словно приговорена к одиночеству. Эта любовь превратилась в мелодраму, в тоску по человеку, который никогда не приедет, и преданность этому человеку. Кто, кроме отца, мог показать ей изменчивость любви? Но Светлана никак не могла это усвоить из-за всех психологических травм и потерь своего непростого детства. Роман с Максом кончился крахом.

Светлана решила, что ее счастью мешает враг, и этим врагом стал Джордж Кеннан, который очень беспокоился, «что скажут люди». В Москве про нее говорили, что она «ветреная женщина». Светлана жаловалась Джоан: «И теперь во имя моего доброго имени и чести этой страны… я должна держаться подальше от Макса Хейворда, а он – от меня». «Я все еще верю в Макса, в его чувства, в его страсть, во все, что он дал мне и может дать в будущем. Но я вижу, что его жизнь становится полной боли из-за меня – боли, и больше ничего». По всей видимости, Макс скорее чувствовал смущение, чем боль.

КГБ неумолимо продолжал свои нападения. Ноты осуждения от ее детей, друзей, соотечественников по-прежнему наполняли советские и зарубежные газеты. Должно быть, Светлана чувствовала себя полностью уничтоженной. Кто мог понять то, через что ей пришлось пройти? Она обратилась за защитой к Максу Хейворду, эрудиту и непревзойденному переводчику русской литературы. Подбадривая ее, Макс, вероятно, и понятия не имел, насколько она ранима. Для нее это было нехарактерно, но Светлана редко говорила о Хейворде публично и не писала о нем в своих книгах.

Теперь Светлана вкусила сладкий яд свободы, но для чего? Из полной тишины жизни в СССР она вступила в мир свободной прессы и стала объектом всеобщего презрения. Она говорила: «Лжи, которая распространяется вокруг меня, поверят быстрее, чем тому, что я могу сказать или написать. Имя моего отца слишком одиозно, а я живу под его тенью». Теперь она стала изгнанницей: она потеряла свою страну, свои корни, своих детей и всех, кого любила. Когда ее новые знакомые закрывали двери и возвращались к своим семьям, она оставалась совершенно одна. Трудно представить человека более одинокого, чем дочь Сталина.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.