7

7

Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу было 22 года, когда состоялась премьера его первой оперы «Нос», и 26 лет, когда была поставлена «Леди Макбет Мценского уезда»: опера по мотивам повести Лескова, задуманная Шостаковичем еще в детстве под влиянием иллюстраций Кустодиева. Сначала опера была принята восторженно. Она продержалась на сцене полтора года, а потом грянул гром… Статья в «Правде» «Сумбур вместо музыки»: «Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой „музыкой” трудно, запомнить ее невозможно… Это левацкий сумбур вместо естественной, человеческой музыки. Способность хорошей музыки захватывать массы приносится в жертву мелкобуржуазным формалистическим потугам, претензиям создать оригинальность приемами дешевых оригинальничаний. Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо. Опасность такого направления в советской музыке ясна. Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке. Мелкобуржуазное „новаторство” ведет к отрыву от подлинного искусства, от подлинной науки, от подлинной литературы. Автору „Леди Макбет Мценского уезда” пришлось заимствовать у джаза его нервозную, судорожную, припадочную музыку, чтобы придать „страсть” своим героям».

За статьей последовала ожесточенная травля Шостаковича. Все газеты печатали выступления «простых рабочих» и «простых крестьянок», которые высказывали свое возмущение непростой и непонятной для них музыкой. Композитора упрекали в «мейерхольдовщине», а это было страшное обвинение… Тем более страшное, что Дмитрий Дмитриевич когда-то восхищался опальным ныне режиссером Всеволодом Мейерхольдом. И критики, прежде превозносившие Шостаковича, принялись его клеймить. Впрочем, кто-то не клеймил, а по-отечески журил «заблудшего юношу», чрезмерно «оторвавшегося от народа».

Для Дмитрия Дмитриевича все это стало настоящим кошмаром. Ему было больно не только из-за травли, но еще и из-за того, что его оперу, его детище раскритиковали и перестали ставить. Он писал матери: «Я обладаю рядом отвратительных качеств, которые мне так мешают жить. Первое из них – это повышенная ревность и мнительность к своим вещам. Я глубоко убежден, что мне надо подняться выше этого, но никак не могу. Не хватает сил. И когда публика кашляет в театре, то это равносильно для меня ударам ножа по окровавленной ране. Я никогда не мог бы подумать, что это окажется до такой степени тяжело. Здесь нет кокетства, здесь нет кривляния. В это, мне кажется, никто не верит…»

Вступился за Шостаковича (а может, даже спас его) Максим Горький. Он обратился к Сталину с письмом в защиту молодого композитора.

В те годы Дмитрию Дмитриевичу, как и всем ярким представителям творческой интеллигенции, пришлось пережить многое. Как личную трагедию воспринял он арест Мейерхольда и Тухачевского… Шостакович скорбел об участи друзей и каждую ночь ожидал, что и за ним придут: композитор ложился спать в одежде и постоянно держал собранным «тюремный чемоданчик».

Однажды его едва не арестовали. Оксана Дворниченко приводит такой случай: «Шостаковича вызвали в „Большой дом”. На допросе следователь его спросил: „Вы были у Тухачевского. Вы слышали, как Тухачевский обсуждал с гостями план убийства товарища Сталина?” Шостакович стал отрицать. „А вы подумайте, вы припомните, – говорит следователь. – Некоторые из тех, кто был с вами в гостях у Тухачевского, уже дали нам показания”. Шостакович продолжал утверждать, что он ничего не помнит. „А я вам настоятельно рекомендую вспомнить этот разговор, – сказал следователь с угрозой. – Я даю вам срок до одиннадцати часов утра. Завтра придете ко мне еще раз, и мы продолжим беседу…” Шостакович вернулся домой и стал готовиться к аресту. Тухачевский написал Сталину письмо в защиту Шостаковича после статьи «Сумбур вместо музыки» – уже одного этого хватило бы, чтобы посадить Дмитрия Дмитриевича. Приезжая в Москву, Шостакович останавливался у Мейерхольда, в той самой квартире, где потом убили Зинаиду Райх. И этого достало бы, чтобы его не только посадили, но и убили. Утром он снова явился в „Большой дом”, получил пропуск и сел возле кабинета следователя. Проходит час, другой, а его не вызывают. Наконец какой-то чекист поинтересовался: „Что вы тут сидите? Я смотрю, вы здесь уже очень давно”. – „Жду. Меня должен вызвать следователь Н.”. – „Н.? – переспросил чекист. – Ну, так вы его не дождетесь. Его вчера ночью арестовали. Отправляйтесь-ка домой”. Так Шостакович тогда чудом избежал ареста».

Если бы не поддержка жены, Дмитрий Дмитриевич не смог бы выдержать всего этого… Но вместе они пережили многое в те годы: не только внешнюю агрессию, но и внутрисемейные сложности. Пережили увлечение Шостаковича красивой студенткой Еленой… Пережили разрыв и даже развод, после которого поженились вновь.

У Нины Васильевны были больные почки, и врачи не рекомендовали ей рожать. Но она решила рискнуть, потому что Дмитрий Дмитриевич очень хотел детей. В 1936 году появилась на свет дочь Галина. Два года спустя – сын Максим.

Максим Шостакович рассказывал: «Мать наша была цементирующим началом в нашем доме и в нашей семье. В ней была какая-то сила необыкновенная, и семья наша чувствовала себя защищенной, пока была мать. На протяжении жизни у отца было много моментов, когда его возносили, давали ордена и также когда его преследовали, музыку запрещали, – и параллельно с этим интерес прессы постоянно менялся – то его одолевали журналисты, то предавали забвению – имя его и музыку его. В такие моменты политического признания его издергивали, буквально на части рвали – он этого очень не любил. Он вообще не любил жить на людях, камерах, газетах – и мать его от этого оберегала. Она все могла – и позаниматься с нами музыкой, и позаниматься математикой, – в общем, отец чувствовал себя защищенным, все мы чувствовали себя защищенными под ее крылом. А уж если сказать о годах страшных преследований в 37-м, 36-м то в эти годы мать сыграла свою роль защитницы, хранителя нашей семьи, дома, отца, дав ему возможность продолжить творить…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.