«Кореш драгоценный»
«Кореш драгоценный»
Несмотря на все благие призывы, жизнь бурлила и переливалась через край: братва стреляла друг в друга, а шансонье записывали трибьюты «Господам из влиятельных лагерных урок…» с отдельным посвящением капитану преступного мира Вячеславу Иванькову по кличке Япончик, оказавшемуся в американских застенках.
Сборники новинок шансона «Блатной хит», «Воровской» или «Блатнячок под косячок», за одни названия которых еще лет пятнадцать назад исполнитель отправился бы повышать квалификацию на практике, свободно продавались в магазинах и били все рекорды продаж.
Однако апогеем вольного духа смутного времени стали не песни про «лагеря-лагеря», где в «ушаночках» и «телогреечках» лежала на нарах и играла на гитарах лихая братва, а появление дисков прозаических баек (написанных сплошь на «фене») в исполнении загадочного персонажа по имени Шура Каретный.
Шура Каретный.
Этот… как бы точнее выразиться… «юморист», может быть, занял оригинальную нишу: языком новорусского братка (т. е. жаргонно-матерно-народным) он пересказывал классические произведения (от «Преступления и наказания» до «Гамлета») и сюжеты мировых кинобестселлеров начиная с «Титаника» и заканчивая «Звездными войнами».
Долгое время рассказчик сохранял инкогнито. Говорят, что когда сам Леонид Парфенов попросил его принять участие в выпуске программы «Намедни», посвященном «лихим девяностым», то неожиданно получил отказ. Создатели проекта желали сохранить интригу.
В дальнейшем, путем титанических усилий, репортеры все-таки раскрыли имя того, кто скрылся за босяцким псевдонимом. И удивлению их не было предела…
«Лицо его — одно из самых интеллигентных лиц, которые я видел в жизни. Вовсе он не похож на того здорового придурка в малиновом пиджаке, каким его на кассетах рисуют. Рост — метр шестьдесят четыре. Не гигант, мягко говоря. Верующий, каждое утро с „Отче наш…“ начинает. Двое детей у него, между прочим…» — не верил собственным глазам один из первых интервьюеров Каретного журналист А. Никонов.
Оказалось, «Шура Каретный» — псевдоним актера столичного театра «Эрмитаж», что в Каретном ряду (откуда и псевдоним), Александра Анатольевича Пожарова (р. 1950 г.).
Делясь воспоминаниями об истории создания «конкретного чувака», он говорит[78]:
У «Шуры» был прообраз — пожарный Сашка из Балаклавы. «В рот меня чих-пых», — его выражение. Этой фразы было достаточно, чтобы у меня в голове завертелись всякие фантазии. Стал представлять себе такого вот неугомонного оратора: «Ну сьто, граздане мои дорогие, сидим, пля?.. Ну и сьто зе вы хоцете этим сказать, в рот меня чих-пых? Я вам сяс лутсе анекдот рассказу». И понеслась. Никаких сценариев. Тему наметил — и вперед, почесал. Все из головы, по ситуации.
В Балаклаве попали мы в гости к этому Сашке-пожарнику. Сидели, выпивали, он дурака валял. И выдал рассказ про князя Гарика. Представил, будто сидит на зоне некий человек и втирает сокамернику историю. Телевизора-то нет, он за него. А поскольку человек этот относительно начитанный, то пытается следовать сюжету, перекладывая его на свой язык. Очень смешно!
Сашка сыграл в лицах, речь изменил. «Коресь ты мой драгоценный, пля, слусай, в рот меня чих-пых… И в ресаюсьсий момент вся нася камера зарыда-а-ала!»
Если он жив сейчас, готов ему заплатить за идею, ей-богу! Ведь классный был актер! Но остался пожарным, так сложилось. Потому как что такое гениальность? Это в нужное время нужным пальцем нажать нужную ноту. Все! Ты в полном порядке, в меду и в сахаре!
Конечно, у Сашки не было готового образа. Он еще массу историй рассказывал, другими способами. Но мне запала именно эта, в голове стал вызревать Шура Каретный. А потом полез из меня. Чувствую — не могу молчать…
Кстати, анекдот про пистолет и грузина знаешь? Дарит грузин сыну пистолет. Через какое-то время спрашивает: «Где?» Мальчик отвечает: «Папа, я его на часы выменял. Смотри, какие красивые!» Грузин качает головой: «Плохо, сынок. К тебе придут, скажут: „Я твоего папу имел, твою маму имел и тебя имел!“ А ты что скажешь?» «Пол-второго?»
…Тяжело такой материал тащить. Когда видишь в зале не те глаза, начинаешь зажиматься, вместо «пля» «блин» говорить. И тут же драйв уходит. А без драйва Шура не живет, это продукт импровизации. Иной раз зовут знакомые: приезжай на дачу, выступи, десять тысяч долларов заработаешь. А я отказываюсь, потому что настроения нет.
Недавно выписывал цитаты Юза Алешковского. «Стоишь босиком на льдине. Семь ветров дуют в семь твоих бедных дырочек. В душе сквозняк, и жизнь твоя, курва, кажется чужой зеленой соплей, харкотинкой, более того. А вокруг тебя конвой в белых полушубках горячие бараньи ноги хватает, обжигается. Дрожишь, говнюк?…»
Очень смелый человек. Завидую таким, как Юз, как Галич. Я сейчас подкреплен тем, что мне по фигу. А они говорили правду в то время!
Критика меня мало задевает, у меня есть свое отношение к Шуре. Пошлость? Умный человек не назовет это пошлостью, в его монологах содержатся определенные философские мысли. Шура вообще родился в тот период, когда я озвучивал детские мультики, так что он в какой-то мере их родственник. Если бы не мат — чисто мультяшный герой!..Вообще наша аудитория — я по письмам сужу — четко делится на две группы. С одной стороны, люди очень высокого интеллектуального уровня. Они знают классику, и им ужасно нравится эта игра на снижение, которая рождает смеховой эффект. С другой — плебс. Ну совсем низы. Эти все воспринимают поверхностно, одним планом. Им смешно уже то, что матом говорится… А вот средняя прослойка Каретного не понимает.
Я понял, что мы сделали действительно что-то очень народное, когда, проходя мимо уличного кафе, услышал оттуда хохот и свой шепелявый голос, который пересказывал другу Коляну «Преступление и наказание».
* * *
Шура Каретный неотъемлем от традиций устного народного творчества, прародителями которого были острые на язык скоморохи. Тут же уместно вспомнить возникшую в просвещенный XVIII век моду среди образованной публики на сочинение скабрезных виршей. Самым известным создателем нецензурных шедевров был, конечно, Иван Семенович Барков (1732–1768), служивший ни много ни мало личным секретарем у самого основателя Московского университета Михайло Васильевича Ломоносова. Его рифмы, которыми восхищался даже Пушкин, благополучно дожили до дней сегодняшних и в 70-е были записаны на пленку подпольным шансонье Аркадием Северным. Сегодня же стихи Баркова читают и издают на дисках вполне легальные заслуженные и народные артисты Семен Фурман и Всеволод Ларионов.
В советское время запрещенные певцы частенько переплетали песни с байками (как это делал Северный), даже записывали целые программы анекдотов (Владимир Сорокин) и озорных частушек (Костя Беляев).
Вообще устные рассказы и городской романс — братья по крови. Вспомните, что с них начинал свой путь Высоцкий.
Сокурсники Владимира Семеновича по школе-студии МХАТ М. Добровольская и А. Сабинин отмечали:
Все вспоминают его знаменитые рассказы от лица Сережи из Марьиной Рощи, не выговаривающего половину букв русского алфавита. Пятьдесят шестой — пятьдесят седьмой годы. Тогда впервые в нашу страну приехал итальянский певец Марио дель Монако, он пел вместе с Архиповой в «Паяцах», и один из первых рассказов Володи был о дель Монако от имени Сережи из Марьиной Рощи… А еще были другие устные рассказы: о дворе, о голубятне, о Ленине, про Маньку-шалаву и т. д. Космонавты вспоминают рассказ о «Сенезе», который впоследствии был принят в отряд космонавтов. «Себ ты знана, номен у меня — тысея сетынеста, ну а дальше секнет!..»
Кстати, еще в советское время артист Пожаров снял фильм-концерт, где исполнял известные романсы под собственный гитарный аккомпанемент. А среди более чем 60 программ Шуры Каретного нашлось место двум песенным альбомам: памяти Аркадия Северного и ретропрограмме, записанной по просьбе читателей газеты «Спорт-экспресс».
В год 60-летнего юбилея Александру Анатольевичу было присвоено звание народного артиста России. Правда, только со второго захода. При подаче документов соискатель указывает псевдоним, и Пожаров ничтоже сумняшеся указал — «Каретный», приведя тем самым чиновников в крайнее смущение и беспокойство. Но обошлось. Видимо, не зря говорят, что во многих вип-авто в часы досуга звучали тогда Шурины байки.
К концу тысячелетия шансон во всех своих проявлениях постепенно терял статус вечно неформатного изгоя. Неоспоримая популярность у слушателя вынуждала даже самых продвинутых продюсеров и высоколобых программных редакторов считаться с объективной реальностью. Способствовали окончательной легализации и шансонные альбомы, которые вдруг записали в 90-е эстрадные мэтры Лев Лещенко и Владимир Винокур (они исполнили произведения Андрея Никольского), Надежда Бабкина и даже Алла Пугачева. Примадонна взяла и спела несколько хитов, выдержанных в стиле городского романса: «Настоящий полковник» и «Девочка секонд-хенд». А весной финального года ХХ века центральные СМИ предъявили, казалось бы, последний козырь сомневающимся:
«Вчера, 6 апреля 2000 года, в африканском ресторане „Лимпопо“ состоялся первый Международный конкурс африканских исполнителей российских блатных, лагерных и дворовых песен „Черная Мурка — 2000“. Мероприятие было посвящено 80-летию знаменитой песни», — рапортовала газетная строка.
Но и это оказалось только предвестием шансонного торнадо, которое накрыло Россию в ночь празднования миллениума, когда в праздничной программе на канале НТВ сам Валерий Леонтьев спел… «Мурку»!
Становилось понятно: хватит топтаться в прихожей шоу-бизнеса, жанр обрел достаточный статус для предъявления прав на собственный «микрофон». И он получил его — 15 августа 2000 года в Москве открылось радио «Шансон». Вольная русская песня вышла в эфир.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.