Блатняк — для Сталина, шансон — для Ленина

Блатняк — для Сталина, шансон — для Ленина

Новая организация — Главрепертком — объявила о начале бескомпромиссной борьбы за искоренение произведений, обслуживающих вкусы нэпманов и мещан. В число таких произведений попали «шантанно-фокстротная музыка» и цыганщина.

^{Ноты одного из главных нэпманских хитов «Стаканчики граненые».}

Стал жестко контролироваться репертуар исполнителей. Еще совсем недавно везде распевали песенку М. Блантера и В. Мааса о Джоне Грее, «лихом повесе с силою Геркулеса»:

В стране далекой юга,

Там, где не свищет вьюга,

Жил-был испанец,

Джон Грэй, красавец,

Был он большой по весу,

Силою — с Геркулеса,

Храбрый, как Дон-Кихот.

Рита и крошка Нэлли

Его пленить сумели,

Часто обеим

В любви он клялся,

Часто порой вечерней

Он танцевал в таверне

Танго или фокстрот.

Роскошь, вино и чары,

И перезвон гитары,

При лунном свете

Кружатся пары.

У Джонни денег хватит,

Джонни за все заплатит,

Джонни всегда таков!..

Но и они оказались изгнаны с эстрадных подмостков. Не помогла даже срочная переделка текста, в котором главный герой превращался в профсоюзного лидера, руководителя забастовки в лондонских доках.

* * *

Немало хлопот доставил чиновникам от искусства Леонид Утесов, исполнивший в 1928 году в спектакле Якова Мамонтова «Республика на колесах» песни «С одесского кичмана» и «Гоп со смыком», а позднее даже включивший их в дебютную программу своего коллектива «Теа-джаз» и записавший на пластинки.

^{В. И. Ленин записывается на граммофонную пластинку.}

В книге «Спасибо, сердце!» артист напишет:

«…Роль мне очень нравилась. Андрей Дудка… Бандит, карьерист, забулдыга и пьяница, покоритель женских сердец. Он мечтает быть главой государства. И организует его в одном из сел Украины. И сам себя выбирает президентом».

^{Любимый шансонье Ленина Монтегюс (1872–1952).}

Театральный критик С. Дрейден в журнала «Жизнь искусства» (1929) отмечал:

Особо следует отметить исполнение Утесовым «С одесского кичмана». Эта песня может быть названа своеобразным манифестом хулиганско-босяцкой романтики. Тем отраднее было услышать ироническое толкование ее, талантливое, компрометирование этого «вопля бандитской души».

Песня стала шлягером того времени.

— Успех был такой, — рассказывал Утесов, — что вы себе не представляете. Вся страна пела. Куда бы ни приезжал, везде требовали: «Утесов, „С одесского кичмана!“»

Однажды начальник реперткома Комитета по делам искусства Платон Михайлович Керженцев предупредил артиста: «Утесов, если вы еще раз где-нибудь споете „С одесского кичмана“, это будет ваша лебединая песня. И вообще, эстрада — это третий сорт искусства, а вы, Утесов, не артист». На что Леонид Осипович, не скрывая гордости, заметил: «А ведь Владимир Ильич Ленин в Париже часто ездил на Монмартр слушать известного шансонье Монтегюса. Ленин высоко ценил мастерство этого артиста». Керженцев с насмешкой произнес: «Да, но ведь вы-то не Монтегюс». «Но и вы, Платон Михайлович, между нами говоря, тоже не Ленин», — самым вежливым тоном ответил Утесов. Попрощался и ушел.

В 1935 году, после того как ледокол «Челюскин» застрял во льдах Арктики и наши летчики, рискуя жизнью, спасли отважных челюскинцев, в Кремле Сталин устроил прием в честь полярников. На прием, проходивший в Георгиевском зале, был приглашен и оркестр Утесова. По другим сведениям, утесовский коллектив был приглашен на прием в честь папанинцев. Но дальнейшей сути рассказа это не меняет.

В начале концерта Утесов исполнил песню «Осенний пруд». Успех был средним. Вдруг в паузе к нему подошел дежурный в форме с тремя ромбами в петлице и сказал: «Товарищ Утесов, пожалуйста, „С одесского кичмана“». Утесов, извиняясь, ответил, что эту песню он уже не исполняет. Через несколько минут дежурный снова подошел к артисту и повторил свою просьбу. В этот раз Утесов не только отказался исполнить песню, но и объяснил, что сам начальник реперткома товарищ Керженцев запрещает ему петь эту песню. Еще через некоторое время все тот же дежурный тихо прошептал Леониду Осиповичу: «Товарищ Утесов, пожалуйста, „С одесского кичмана“. Товарищ Сталин просит». О дальнейших событиях Утесов рассказывал следующее: «Ну, товарищу Сталину, сами понимаете, я отказать не мог. Что вам сказать? Когда я кончил, он курил трубку. Я не знал, на каком я свете, и вдруг он поднял свои ладони, и тут они — и этот, с каменным лбом в пенсне, и этот лысый в железнодорожной форме, и этот всесоюзный староста, и этот щербатый в военной форме с портупеей — начали аплодировать бешено, как будто с цепи сорвались. А наши герои-полярники, в унтах, вскочили на столы! — тарелки, бокалы полетели на пол, они стали топать. Три раза я пел в этот вечер „С одесского кичмана“, меня вызывали „на бис“, и три раза все повторялось с начала».

С одесского кичмана

Бежали два уркана,

Бежали два уркана в дальний путь.

Под Вяземской малиной

Они остановились.

Они остановились отдохнуть…

Через несколько дней в центре Москвы Утесов встретил Керженцева. Конечно, он не мог удержаться и сказал: «А знаете, Платон Михайлович, я днями исполнял на концерте „С одесского кичмана“ и даже три раза — на бис». Разъяренный Керженцев прокричал, что с этой минуты Утесов может считать себя безработным и даже с волчьим билетом. И только после этой тирады Утесов добавил, что пел «Кичман» по просьбе Сталина. Буквально потеряв дар речи и не попрощавшись, Керженцев ушел прочь, — заканчивает свой рассказ биограф Л. Утесова Э. Амчиславский.

* * *

Диалог начальника Реперткома и Утесова больше похож на байку, но все оказалось гораздо серьезнее. В 1929 году в статье, приуроченной к 5-летней годовщине смерти «вождя мирового пролетариата», неизвестный автор в издании «Теакинопечати» «Цирк и эстрада» (1929 г.) свидетельствовал:

«Ничто человеческое не было ему чуждо» — так начала свои воспоминания о Владимире Ильиче старая большевичка Клара Цеткин.

В частности, во многих воспоминаниях есть материалы для выявления отношения В. И. Ленина и к эстраде. Не претендуя на полноту, мы приведем здесь некоторые отрывки воспоминаний:

«…Любил Ильич еще наблюдать быт, — вспоминает Н. К. Крупская. — Куда-куда мы не забирались с ним в Мюнхене, Лондоне и Париже!..

…Помню — в Париже была у нас полоса увлечения французской революционной шансонеткой. Познакомился Владимир Ильич с Монтегюсом, чрезвычайно талантливым автором и исполнителем революционных песенок. Сын коммунара, Монтегюс был любимцем рабочих кварталов. Ильич одно время очень любил напевать его песню. „Привет вам, солдаты 17-го полка“ — это было обращение к французским солдатам, отказавшимся стрелять в стачечников. Нравилась Ильичу и песня Монтегюса, высмеивавшая социалистических депутатов, выбранных малосознательными крестьянами и за 15 тысяч франков депутатского жалования продающих в парламенте народную свободу…

У нас началась полоса посещения театров. Ильич выискивал объявления о театральных представлениях в предместьях Парижа, где объявлено было, что будет выступать Монтегюс. Вооружившись планом, мы добирались до отдаленного предместья.

…Рабочие встречали его бешеными аплодисментами, а он (Монтегюс) в рабочей куртке, повязанный платком, как это делают французские рабочие, пел им песни на злобу дня, высмеивал буржуазию, пел о тяжелой рабочей доле и рабочей солидарности. Толпа парижского предместья, — она живо реагирует на все, — на даму в высокой модной шляпке, которую начинает дразнить весь театр, на содержание песни…

Ильичу нравилось растворяться в этой среде. Монтегюс выступал раз на одной из наших русских вечеринок, и долго до глубокой ночи он сидел с Владимиром Ильичом и говорил о грядущей мировой революции.

…Возвращаясь с собрания, Ильич мурлыкал монтегюсовскую песенку», — заканчивает Крупская.

Крестьянин Заверткин, вспоминая о пребывании Владимира Ильича в ссылке в Шушенском, указывает любопытную деталь:

«Ильич любил играть в шахматы, ходить на охоту и в свободную минуту послушать музыку. Но в последнем случае у нас, в нашем глухом углу, дело обстояло плохо. Вся музыка заключалась в нескольких гармониях, отчаянно пиликавших по вечерам и праздникам в руках разгулявшейся деревенской молодежи. Была, между прочим, гитара и у меня, на которой Владимир Ильич частенько играл и притом очень хорошо…»

* * *

Глава Реперткома, видимо, плохо понял вкусы народа — в 1937 году, по приказу Сталина, П. М. Керженцева расстреляли.

Но и Утесов больше для вождей «С одесского кичмана» не пел. По крайней мере, сведений об этом не сохранилось. Однако «блатной» хит еще долго не отпускал маэстро. Стараясь хоть как-то свести на нет криминальное очарование песни, Леонид Осипович лично дописал куплет:

Одесса, Одесса,

Давно все это было,

Теперь звучат мотивы уж не те:

Бандитские малины давно уж позабыты

И вытеснил кичманы новый быт.

Не помогло.

В начале 60-х годов прошлого столетия в обиход граждан СССР стали входить магнитофоны. Обычные люди получили возможность самостоятельно записывать и перезаписывать музыкальные новинки, а также себя любимых под любой аккомпанемент и без оного.

Это и сыграло злую шутку с Леонидом Осиповичем.

Дело в том, что в 1969 году житель Ленинграда, некто Борис Рахлин, аккомпанируя себе на рояле, исполнил и записал более двадцати блатных песен. Все бы ничего, мало ли кто записывал ради шутки подобные вещи в те времена, но вся соль проекта заключалась в том, что Рахлин спел эти песни, один в один скопировав голос Утесова. Каждый, кто слышал пленку, не сомневался, что на ней «хулиганит» народный артист СССР, имитация удалась на сто процентов.

В книге воспоминаний «Спасибо, сердце» Л. Утесов вспомнил эту историю, судя по резкости тона, доставившую ему немало неприятностей:

«Время идет, техника совершенствуется, и возникают новые, современные способы дискредитации человека. Летом семьдесят первого года, когда я отдыхал в подмосковном санатории, очень милая женщина с радостной улыбкой сказала мне: „Леонид Осипович, на днях я получила оригинальный подарок. Один мой знакомый привез мне из Ленинграда большую катушку магнитофонной пленки с вашими последними записями. Там записано нечто вроде мальчишника, на котором вы рассказываете разные истории и анекдоты и с композитором Табачниковым поете новые одесские песни, вроде „Кичмана“, помните?“

Я ей сказал, что подарок действительно оригинальный, потому что последнее время я не делал никаких записей. Все это фальсификация. Она не поверила мне и попросила своего супруга привезти эту пленку в дом отдыха, что он и сделал.

Я имел „удовольствие“ узнать, как некий пошляк, пытаясь имитировать мой голос, распевал полупорнографические, чудовищные по музыкальной безвкусице, с позволения сказать, песни, рассказывал анекдоты, как он думал, „под Утесова“.

Как выяснилось в дальнейшем, эта магнитофонная запись была размножена и появилась во многих городах, где продавалась из-под полы с ручательством, что это подлинник.

Я был ужасно этим и возмущен и обеспокоен. И в первом же интервью (для „Комсомольской правды“) просил людей, которым будет предлагаться эта пленка, задерживать продавца, потому что это граничит с уголовщиной. К сожалению, до сих пор сведений о задержании этой фальшивки я не получил».

О личности Бориса Рахлина и сегодня известно немного: по воспоминаниям старожилов города на Неве, он работал фотографом в Питере и был знаком с Аркадием Северным. На пленке с записью гитарного концерта Северного 1974 года есть песня, посвященная «Боре Рахлину», под названием «Вы скажете, бывают в жизни шутки…». Однако Утесову судя по всему, было совсем не до смеха…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.