Глава IV Заполярье — тоже романтика
Глава IV
Заполярье — тоже романтика
Предложили бухту Провидения (Чукотка). Согласился. Окончательное решение — Заполярье Европейское. Г.К.Жуков на Севере. Октябрьский Пленум ЦК КПСС, 1957 год… Постижение предприимчивости — тоже университеты. Главный принцип — создать личному составу максимально комфортные условия. Командую четырьмя полками — не каждому такое везение. Полуостров Рыбачий. Первое знакомство с Крыловым. Миллион двести тысяч. Презрение к Хрущеву растет. Опытное учение маршала В. И. Чуйкова. Круг замкнулся — опять в Кандалакше, но командиром дивизии. Инспекция МО. Дивизия в числе лучших в Вооруженных Силах. Визиты М. И. Казакова. Знакомство с С. Л. Соколовым. Сняли наконец Хрущева.
Второе полугодие последнего курса у нас началось уже с «пристрелки» кадровых органов по отдельным слушателям. Мы этих ребят считали выдающимися личностями. Они могли быть назначены на должность командира полка или даже заместителя командира дивизии, или в крупный штаб. Это было весной. А летом начали добираться до основной массы. Поэтому подготовка к государственным экзаменам и защите дипломной работы тесно переплеталась с постоянным обсуждением ситуации. Обычно один из слушателей нашей группы майор Жигулин расстилал на столе изрядно потрепанную карту Советского Союза, и мы, собравшись вокруг нее, отыскивали место, куда предназначался очередной наш слушатель. Занятия бросали и по косточкам разбирали только эту проблему. Кто-то там или поблизости служил, кто-то что-то слышал об этих краях или об этой части, куда направлялся наш товарищ. Больше всего нас интересовали природно-климатические условия, обеспеченность района и в чем есть нехватка (чтобы на всякий случай захватить с собой), оценка командования, особенно соответствующего командующего войсками округа.
Дошла очередь и до меня.
Беседу со мной вел подполковник. К этому времени я получил очередное звание и тоже был, как и кадровик, подполковником. Ведущий беседу старался казаться любезным, обходительным, но характер некоторых вопросов носил неприятный оттенок. Я зашел в кабинет и представился. В ответ вместо «здравствуйте» услышал удивленное:
— О, да вы уже подполковник?
— Почему «уже»? Вышел установленный срок, оснований для задержки звания у командования академии не было. Не я один получил очередное звание.
— Садитесь. Это я сказал в связи с тем, что в карточке-анкете вы еще майор.
Я выслушал пояснение молча. Кадровик приступил к опросу:
— С вами беседовали органы о ваших отношениях к генералу Варенникову Ивану Семеновичу?
— Беседовали.
— Ну, и как?
— Что «как»? Они выяснили, что это однофамилец, никаких родственных уз нет. Думаю, что это известно и вам, и командованию академии. Не понимаю, почему с этого начинается разговор.
— Вы до учебы в академии служили в Киевском военном округе? — Кадровик резко перешел на другую тему и ближе к делу. Видно, понял, что не стоит дальше обострять наш разговор. А я думал: эти кадровики, как правило, зануды. Причем чем ниже его звание и служебное положение, тем он злее и старается показаться всемогущим. Конечно, бывали и исключения — начальник отделения кадров 20-й механизированной дивизии, поставивший меня на путь военной службы, или старший офицер Управления кадров Северного округа подполковник Чичвага, рассмотревший во мне потенциального командира полка. Были и другие. И главное отнюдь не в том, что конкретно они сделали для меня лично, а в том, могут или не могут они правильно, по-человечески разговаривать с офицером. Вот и теперь, с какой целью кадровик напомнил мне эпизод беседы с работниками КГБ? Конечно, чтобы, во-первых, подчеркнуть, что он все знает и все может, и, во-вторых, доставить собеседнику неприятность, тем самым в какой-то степени подавить его, сделать сговорчивым, когда речь пойдет о конкретном и не очень приемлемом назначении. Вместо того чтобы поздравить с получением очередного звания и пожелать хорошей службы, удивленно восклицает: «О, вы уже подполковник!» Как все-таки важно, чтобы должностные лица, которым доверяются судьбы человеческие, обладали бы необходимыми для этого данными, тактом, человечностью.
Отвечаю кадровику на поставленный вопрос:
— Да, до поступления в академию я полтора года служил в Киевском военном округе.
— А до этого в Группе Советских войск в Германии?
— Так точно. Но в мою бытность это была Группа оккупационных войск в Германии. Все младшие офицеры и часть старших, которые не имели семей, жили на казарменном положении. Это я докладываю для того, чтобы у вас было правильное представление об этом периоде офицерской службы в Германии.
— И все же служба в Германии — это не Кушка и не Дальний Восток. А поскольку у вас за плечами Киевский военный округ и Группа войск в Германии, мы, конечно, должны вам предложить послужить и в отдаленных районах страны.
— Я готов на любые варианты. Меня это не беспокоит.
— А какую бы вы хотели получить должность?
— Желательно, чтобы было восстановлено мое положение, которое я занимал последние два года на войне и год после войны, т. е. положение заместителя командира полка.
— Заместителя по артиллерии?
— Нет, общего заместителя, с учетом того, что я окончил общевойсковую академию.
— Понятно, понятно… Но уже после войны вы ведь были и начальником штаба батальона, и заместителем начальника штаба полка. Так что с новыми академическими знаниями могли бы проявить себя и в штабной работе.
— У меня принципиальных возражений нет, но вы спросили, и я ответил — какую хотел бы получить должность. Она не выше тех, что я уже занимал, и в то же время отвечает моему пожеланию. В целом командованию должно быть виднее, где мне лучше служить.
— Вот поэтому мы вам и хотим предложить должность начальника оперативного отделения дивизии в бухте Провидения. Это Дальний Восток, Чукотка.
— Я готов.
— Вы подумайте. Вы представляете, где это?
— Так над чем же мне думать, если других вариантов нет? А что касается расстояния, так это от Москвы далеко, а до американцев — рукой подать, если потребует обстановка.
— Я понял так, что вы согласны?
— Разумеется.
Мы распрощались. Внутренне я как-то был даже доволен, что так все обернулось. Далековато, конечно. Почти полмесяца на поезде добираться до Владивостока. А оттуда до бухты Провидения пароходом еще столько же шлепать. А тут еще непогода — как-никак осень, штормы, качка. Но ведь люди живут, работают, служат, переезжают. В общем, выбор сделан. Вопрос решен.
Я шел к себе в группу в приподнятом настроении. Открываю дверь — все ко мне:
— Ну, как? Ну, что? Куда?
Я сел за свой стол, принял бравую позу и загадочно говорю:
— Если кто-нибудь отгадает — сегодня приглашаю всю группу. Жигулин, давай карту.
Майор Жигулин степенно расстелил карту. Все сгрудились и начали гадать. Битый час лазили по карте, но никому и в голову не пришло, что я попаду на край света. Видя тупиковую ситуацию и не желая больше мурыжить своих товарищей, я торжественно встаю и объявляю:
— Подполковник Варенников назначается туда, где Макар телят не пас! А именно: в бухту Провидения. Плюс к этому еще и на штабную должность.
Все сочувствующе притихли. А я улыбаюсь. Улыбаюсь потому, что, видно, только я удостоен такого внимания.
Опять все прильнули к карте. Действительно, получалось грандиозно! От Москвы — на Восток через всю страну, по горизонтали, до Хабаровска и далее — до Владивостока. А там на пересыльном пункте необходимо ожидать грузопассажирский пароход, который при нормальных климатических условиях ходит на Чукотку один раз в неделю. А осенью — в две недели раз. И в пути тоже две недели. Об этом же можно только мечтать!
Эти сведения мы собрали по крохам прямо в группе — у тех, кто там служил или имел какое-нибудь к этому отношение. Вдруг старший группы, Васильев, говорит:
— Между прочим, Валентин, ты зря улыбаешься. Это тебе не прогулка. Тем более что твоя жена ждет второго ребенка. Тебе, конечно, ничего, а каково ей? Ты подумай.
Все его поддержали и начали советовать, что в этих условиях надо просить, чтобы изменили назначение. Но это выходило за рамки моих принципов. На следующий день после занятий остались Кузьма Васильев, Михаил Дыбенко (член партийного бюро курса) и я. Снова стали обсуждать ситуацию. Оба давили на меня, чтобы я написал рапорт о пересмотре моего назначения с учетом положения жены и через начальника курса подал его по инстанциям. Я с ними не соглашался:
— Вы только поставьте себя на мое место: я даю согласие, а на второй день пишу рапорт с просьбой пересмотреть назначение! Вроде мне до этого не было известно состояние жены. Между прочим, когда я объявил Ольге о предстоящей нашей службе на краю света, то она восприняла это как должное. Даже проявила интерес…
— Да она, как и ты, просто не представляет сложности самой поездки! — перебил меня Васильев. — Целый месяц в пути, никаких врачей и вообще капитальной медицинской помощи. На пароходе, конечно, судовой врач и медпункт есть, они только и предложат таблетки от головной боли. Нет, надо решение менять.
Договорились, что Васильев устно доложит обстановку начальнику курса генералу Макавчуку, а Дыбенко — секретарю партийного бюро курса подполковнику Юденкову. А я буду на всякий случай наводить справки о самой поездке, о жизни и быте на Чукотке, о службе.
Уже в тот же день, когда со мной была проведена беседа, весь курс узнал о моем предстоящем назначении. Слушатели нашего курса и до этого относились ко мне уважительно, а в связи с этим событием зауважали еще больше, но вместе с тем в разговорах и при встречах пробивались нотки сочувствия. Я делал вид, что ничего не замечаю.
Как-то встретился со старшиной курса полковником Лукашевичем:
— Ну, ты что, к чукчам собираешься ехать?
— Да, вот подвернулось счастье. Хотел вас попросить, чтобы порекомендовали, с кем мне из слушателей курса переговорить, чтобы навести справки о крае.
— Так в первую очередь переговори с подполковником Игнатьевым. Он с Дальнего Востока. А я посмотрю, с кем можно еще посоветоваться.
В тот же день мы встретились с Игнатьевым. Ничего нового о том, как добираться железной дорогой и морским путем, он мне не сказал. Правда, из-за того, что на пересыльном пункте в порту неуютно и холодно, надо взять с собой два-три шерстяных или хотя бы байковых одеяла. Что же касается жизни на Чукотке, то он на меня нагнал страху, как мог: там и цинга косит всех подряд (теряют зубы, зрение), там и туберкулез, а летом нет спасения от гнуса, а зимой страшные морозы, все и всех заметает снегом, в котором люди живут, ожидая весны; там постоянно ломается связь и вечные проблемы с отоплением, самое надежное — это печка да хороший запас угля и керосина на зиму. А продукты одни — только консервы.
— В общем, если выживешь, то это счастье, — заключил Игнатьев.
— А сам-то ты где служил?
— На Камчатке. Там полегче, но тоже очень тяжело.
— Ну, ты же вот выжил? Опять же замена через три года.
— Вероятно, через три. Но эти три года…
Словом, я понял, что служба в таких краях — это не рай. Впрочем, иного я и не представлял. Но рассказчики обычно сгущают краски для того, чтобы человек максимально мобилизовался. И это правильно.
Внезапно к нам в группу приходит подполковник Юденков и обращается ко мне:
— Пойдем поговорим.
Прохаживаясь по коридору, он сообщил мне, что по командной линии и по партийно-политической в Главное управление кадров пошла информация о том, что моя жена в положении, на последних месяцах, а согласно приказу министра обороны (в то время — военного министра), в такие поездки офицерскую семью посылать нельзя.
— Поэтому, — сказал Юденков, — вас должны вызвать вновь. Надо вооружиться справкой от врача. И с этим кадровиком не миндальничать. Им лишь бы заполнить свои клетки.
Действительно, через некоторое время меня вновь вызывают в отдел кадров академии, где проводят беседу кадровики высших инстанций. За столом полковник (отдельно за другим столом еще офицер):
— Здравствуйте, садитесь. С вами уже была беседа и вы дали согласие ехать служить на Чукотку?
— Да, я такое согласие дал.
— Почему же вы не сообщили, что ваша жена ждет ребенка?
— Во-первых, мне предложили одно место, без выбора, и, во-вторых, мне не было известно положение, которое регламентирует ситуации, подобные моей. Вопросов же о составе и состоянии семьи мне не задавали. Самому говорить об этом было не совсем удобно — это могло бы быть неправильно истолковано. Возможно, это была моя ошибка.
— Да, ошибка. У вас есть справка по жене?
Я представил справку. Полковник прочитал ее, покрутил, положил на стол. Затем заглянул в свою большую тетрадь. Не спеша дважды перелистал ее, после чего сказал:
— Хорошо. Чукотка отпадает, но мы найдем место для службы не хуже Чукотки. До свидания.
Я ушел в раздумье. Что означает — «найдем место не хуже Чукотки»? Как будто Чукотка — это сказка. Если бы было сказано: «Не лучше Чукотки», то тогда понятно. А что понятно? Ничего не понятно. А вдруг Кушка, Ашхабад или Термез? Это, конечно, тяжелее, чем север. Жара растапливает, расплавляет всё — и тело, и мозг, и волю… Скорпионы, змеи, болезни (особенно гепатит и малярия). Правда, ехать туда поездом — чепуха: каких-то четверо-пятеро суток и — на месте.
Шел я в группу подавленный. Очевидно, это было заметно, потому что товарищи сразу обратились ко мне с расспросами: что произошло? Я подробно пересказал нашу беседу, изложил свои сомнения, вздохнув:
— Видно, зря мы затеяли эту возню. Кадровики действительно могут в такое место заткнуть, что всю жизнь будешь икать.
Товарищи согласились, что места похуже Чукотки есть: к ней надо добавить Среднюю Азию и Забайкалье. Но тяжелее способа добираться до места службы в сравнении с бухтой Провидения тоже нет, с этим надо считаться. Рисковать нельзя.
Ничего не оставалось делать, как положиться на волю кадровиков. Долго ждать не пришлось. Тот же полковник вызвал меня через неделю и объявил:
— Поедете в Кандалакшу заместителем командира стрелкового полка. Это Северный военный округ, Кольский полуостров, Заполярье. От Москвы до Кандалакши поезд идет 36 часов.
— Спасибо, товарищ полковник. Разрешите идти?
— Да нет, погодите! Имейте в виду, что вы, как и все остальные выпускники, будете предложены нашему руководству вот в таком варианте. Как правило, наши предложения по выпускникам военных академий утверждаются. В редких случаях отдельные слушатели вызывают у руководителей сомнения. Но это в основном категории командиров полков, им равные и выше. Однако если вдруг коснется это и вас, то это не должно быть неожиданностью. Хотя, считаю, никаких оснований для тревог у вас не должно быть. Все понятно?
— Понятно! Спасибо.
— Вот теперь можно идти. — Полковник попрощался со мной за руку, внимательно посмотрел в глаза и улыбнулся.
Всего несколько сказанных им слов и теплая, ободряющая улыбка вселили в меня духовные силы и уверенность. Я ушел окрыленный. Обо всем рассказал в группе — ребята были рады за меня. Но никто из наших ничего рассказать об этих краях, как и о Северном военном округе в целом, не мог. Пришлось идти к подполковнику Юденкову. Внимательно выслушав мой рассказ, он особое внимание обратил на предупреждение полковника о том, что если вдруг руководство не согласится с моим назначением, то это не должно быть неожиданностью. Затем, повернувшись к окну, задумчиво сказал:
— До чего злые и зловредные бывают люди!.. И как только им доверяют высокие посты? Они по долгу своему должны помогать офицерам, а вместо этого… Ведь это все он не может успокоиться и всячески старается навредить. Это его работа с распределением на Чукотку… Это он бился и давил на кадровиков, чтобы нашли для вас «достойное» место, коль не прошел вариант с Чукоткой…
Я сидел и молчал. Мне было понятно, что это полковник Шляпников. Я также понимал: чем быстрее с ним расстанусь, тем лучше будет для нас обоих. Подполковник Юденков еще долго сокрушался, а потом, как бы прочтя мои мысли, подбодрил:
— Ну, ничего. Ждать осталось уже немного. Госэкзамены в разгаре. А там все вы разлетитесь. Думаю, что этот вариант с вами пройдет. Я схожу к нему и скажу с сожалением, будто о его действиях ничего не знаю: «Все-таки Варенникову нашли дыру почище Чукотки». Наговорю ему, что Кандалакша — это пропащее место. Да и название идет от корня — кандалы! Он будет доволен, и назначение состоится. В Кандалакше же на самом деле климат лучше, чем в Ленинграде.
Я был доволен таким оборотом дел, но все-таки тревожился, как бы этот вариант не провалился. А тут как-то зашел к нам в группу мой сосед по Учебному переулку — подполковник Игнатьев — и сразу в атаку:
— Ты, Валентин, особенно не радуйся. Есть у вас карта? Давай разворачивай. Смотри: вот обозначен пунктиром Северный полярный круг. Где расположена бухта Провидения? Южнее этого круга на 250 километров. А Кандалакша? Севернее полярного круга, ближе к Северному полюсу. Поэтому обстановку, которую я тебе нарисовал по Чукотке, безошибочно можешь накладывать на Кольский полуостров, в том числе на Кандалакшу. И если тебя все-таки туда толкнут, тебе придется потратить весь свой бюджет на лук, чеснок, долгостойкие яблоки и на теплую одежду. Иначе — хана!
Вся группа слушала его раскрыв рот. У меня мелькнула мысль — вот кого надо подсунуть Шляпникову! Когда Игнатьев закончил свою тираду, я, выйдя с ним в коридор, заметил: к сожалению, наши начальники совершенно не представляют, что такое Заполярье, и попросил его подробно рассказать обо всем Юденкову. Тут же отвел Игнатьева к нему и сказал:
— Вот вам живой пример. Игнатьев служил в тех краях, куда посылают меня. И может рассказать вам, а если требуется, то и другим, все, что надо.
Это оказало нужное действие. Юденков водил Игнатьева к Шляпникову, и тот рисовал последнему жуткие картины Заполярья. Затем Юденков и Игнатьев взялись вместе уговаривать Шляпникова, чтобы тот посодействовал Варенникову в переназначении в другой округ (маленькие дети и т. д.). Позже я узнал от Игнатьева, что Шляпников, прощаясь, сказал: «Да, надо что-то предпринять». А Юденков, рассказывая мне об этом «походе», все время демонстрировал, как Шляпников таращил глаза, когда Игнатьев нагонял на него страхи.
— Естественно, — заметил Юденков, — Шляпников ничего предпринимать не будет. В крайнем случае потребует, чтобы решение о назначении Варенникова больше не меняли.
Так оно и получилось. У Юденкова были товарищи в кадрах, и они информировали его о действиях Шляпникова. В восторге от проведенной «операции», мы ждали окончательных итогов.
Тем временем государственные экзамены подходили к концу. А потом подошел и день защиты дипломной работы. Мне «повезло» — пришло много начальства. Видать, начальник академии, курируя определенные работы, рекомендовал послушать защиту. Вопросов задавалось много, и это понятно: сама тема была необъятная: наступление стрелкового корпуса на открытом фланге армии во фронтовой наступательной операции. Конечно, она порождала самые разнообразные вопросы. Отвечать на них мне самому было очень интересно. В конце защиты присутствовавший на экзамене заместитель начальника академии спросил председателя комиссии:
— Будете объявлять перерыв для вынесения вердикта или это сделаете сразу?
— Нет, перерыва можно не делать. В комиссии уже сформировалось единое мнение.
— Хорошо. Можно объявить.
Председатель комиссии сделал вводную часть, обрисовал масштабность работы, острые моменты замысла, глубину и обоснованность расчетов. Особое внимание обратил на динамизм, подчеркнул уверенность при ответах на вопросы. А потом объявил, что комиссия единогласно ставит слушателю за защиту дипломной работы отличную оценку. Заместитель начальника академии объявил, что он эту оценку утверждает.
Я был на седьмом небе! Друзья и преподаватели от души поздравили меня.
Вообще, госэкзамены прошли на одном дыхании. И результаты в целом были высокие. Тем, кто стал обладателем красного диплома, вручили, в порядке вознаграждения, еще и полный денежный оклад. А кто окончил академию на четыре и пять — получил пол-оклада. Это было большое подспорье для офицера. Забегая вперед, надо отметить, что эта традиция, установленная Сталиным, была вскоре ликвидирована. Когда через многие годы мне довелось учиться уже в Военной академии Генерального штаба, то лица, окончившие академию с золотой медалью, материально уже не поощрялись.
Получили мы назначения, как планировалось. Дипломы об окончании нашей альма-матер вручили, как водится, в торжественной обстановке. Все были в парадных мундирах, при орденах. Атмосфера выпускного вечера вдохновляла нас. И мы, на мой взгляд, оправдали те напутственные слова, которые нам сказал на прощание начальник академии генерал армии Курочкин:
— Будьте до конца верны своему народу и Отечеству, как это требует Военная присяга!
После официального выпуска каждая группа отметила это событие — в соответствии со сложившимися традициями. За чаркой, естественно, пошли воспоминания за все годы учебы — в основном добрые и теплые. Вот тут-то Володя Глазов и рассказал о своей проделке с аппендицитом. Но главное — все признавали, что группа у нас была хорошая, дружная, а отношения — близкие и откровенные. Критика же в адрес Бориса Крекотеня была мягкой, «педагогической» — в расчете на то, чтобы он в будущем никогда не хитрил и не вихлял в отношении своих друзей и плюс быстрее бы женился — ведь уже далеко за 30 лет.
На прощание поклялись поддерживать связи. Однако получилось не все, что было задумано. Фактически судьба распорядилась так, что я до сегодняшнего дня непосредственную связь поддерживаю только с Михаилом Дыбенко, который тоже проживает в Москве. Из других сокурсников встречался с Владимиром Глазовым, с ним по сей день перезваниваемся по телефону. Виделся в Ленинграде с Костылевым, он получил генерала. В Киеве на каком-то празднике судьба вновь свела меня с Борисом Крекотенем. А совсем недавно в Твери, во время беседы с избирателями, вдруг в зале увидел знакомое лицо. Ба! Да это же мой «однокашник» Кузьма Васильев! Это была очень приятная, теплая встреча. Вот и все связи. Об остальных, к сожалению, мне ничего не известно.
Вместе со мной в Кандалакшу, в 54-ю стрелковую дивизию получили назначение еще два выпускника академии: подполковники В. Столбов и А. Симкин. Первый — на должность начальника оперативного отделения дивизии, второй — заместителем к нему. Так что у нас уже была целая компания. Они тоже подверглись определенной обработке «знатоков» Заполярья, но, видно, в меньшей степени. Потому что не так кутались, да и «витаминов» от цинги не столько набрали, как мы. Столбов еще из Москвы связался со штабом дивизии и сообщил, что приезжают сразу три офицера с семьями.
Следуя «рекомендациям» сокурсника Игнатьева о том, что перед поездкой в Заполярье надо иметь все необходимое, иначе — хана, во время отпуска я отправился на юг, прихватив с собой два солидных чемодана. Один — наполнил долгохранящимися яблоками, второй — луком и чесноком, поскольку, как уверял меня «знаток Севера», цинга нас подстерегает там на каждом шагу. На оставшиеся деньги купили теплые вещи. И вот в назначенный срок на поезде Москва — Мурманск мы отправились в Кандалакшу. Шел декабрь 1954 года. В Москве было минус 17 градусов. По нашим представлениям, для Заполярья должен быть коэффициент приблизительно 1,5–2. Таким образом, мы прикинули, что в Кандалакше нас ждут морозы около 30 градусов ниже нуля. Поэтому все основные теплые вещи напялили на себя. Я к тому же надел унты, которые возил еще с Германии.
Проехали Ленинград — там минус 12 градусов. В Петрозаводске — то же самое. Добрались до Кандалакши, а там минус 9! Даже четырехлетний сын и тот с удивлением допытывался, почему в Кандалакше так же тепло, как в вагоне. На что я, скрывая свое смущение, отвечал уклончиво: «Зима только начинается, поэтому еще неизвестно, что нас ожидает».
При сумрачном вечернем свете выгрузились на перрон. Стоящее на небольшом возвышении длинное одноэтажное, с башенками, деревянное здание вокзала было ярко освещено. Оставив своих с вещами, я отправился промышлять машину. Неожиданно около нас появились несколько офицеров. Один из них, безошибочно обращаясь ко мне, спросил:
— Вы подполковник Варенников? Я вас встречаю.
Начало хорошее — не успели выйти из вагона в незнакомом краю, как нас уже встречают! Погрузились на машины и отправились в военный городок, благо что он в 5–7 минутах езды. Столбов и Симкин поехали в штаб дивизии (точнее, туда, где им временно было определено жилье), а я — в штаб полка. По дороге встретивший нас офицер сообщил о последних событиях в дивизии — командир дивизии И. Дудченко получил генерала, а командир нашего 251 стрелкового полка Н. Кобец — полковника.
— Командир дивизии днем постоянно прохаживался по военному городку, чтобы все хорошо усвоили, что он уже генерал, а Кобец не снимает полковничью папаху даже в кабинете, — пошутил офицер.
Сказано это было без малейшего намека на критику или иронию, а именно для того, чтобы меня сориентировать. От офицера я узнал, что Дудченко в общей сложности 10 лет, т. е. еще с войны командовал полком (последние годы был командиром 251 стрелкового полка), а Кобец длительное время был у него начальником штаба. Так что они друзья. Эти сведения для меня, конечно, не были лишними.
Штаб полка размещался хоть и в небольшом, но внешне уютном и привлекательном одноэтажном каменном здании. Имелось два входа: центральный выводил в оперативную часть штаба (командир, заместитель командира, начальник штаба, зам. командира полка по политчасти и операторы), боковой был самым напряженным — здесь располагались все службы полка. Обе части штаба были автономны, что было очень удобно и создавало благоприятную обстановку для работы.
Подъехав к боковому входу, мы выгрузились, занесли вещи и расположились в маленькой комнатушке. Вместе с офицером я отправился к командиру полка. Захожу в кабинет, представляюсь — Кобец действительно сидит в папахе, хотя в кабинете очень тепло. Он встал из-за стола, радушно меня поприветствовал, усадил за приставной стол и дал задание офицеру разыскать и направить к нему начальника тыла полка подполковника Боксермана.
Потом в общих чертах рассказал мне о дивизии и ее командире, о дислокации ее частей, более подробно — о состоянии полка, офицерском составе, об учебной и материально-технической базе. Сказал также, что все вопросы боевой подготовки передает в мое ведение, а планировать ее надо обязательно вместе с начальником штаба и другими заместителями командира полка, организацию же и контроль надлежит исполнять мне. Отметил, что, к сожалению, пока жилья для меня нет, поэтому мне с семьей придется временно разместиться в штабе полка — в кабинете начальника тыла полка, он наиболее удобный. Одновременно постараются подыскать что-то в Кандалакше или на Ниве-три (это поселок вблизи Кандалакши, где расположен алюминиевый комбинат).
Подошел начальник тыла. Кобец представил меня и затем, не предлагая ему сесть, в категорической форме объявил:
— Боксерман, учитывая, что у нас совершенно нет каких-либо вариантов для размещения Валентина Ивановича, я тебя с сегодняшнего дня отправляю в месячный отпуск. Освободи свой кабинет и организуй в нем элементарные условия для жизни семьи. Завтра после развода проведешь и покажешь ему нашу офицерскую столовую и места, которые необходимы для жизни и быта. Вот я подписываю отпускной билет.
Надвинув на лоб свою папаху, он взял уже заготовленный отпускной билет, размашисто подписал и, не вставая, вручил его начальнику тыла. А тот, улыбаясь и поглядывая почему-то на меня, поблагодарил командира полка «за отеческую заботу». Все рассмеялись.
Затем командир полка объявил, что завтра утром командование полка соберется у штаба полка, где я со всеми познакомлюсь, после чего на полковом разводе на занятия буду представлен всему личному составу полка. Подумав, добавил, что дает мне неделю на адаптацию, однако я должен приходить на полковой развод, строить полк и докладывать ему, как положено по уставу. Для поиска квартиры временно закрепляет за мной старшину сверхсрочной службы, который знает в Кандалакше все.
На этом мы расстались. Вместе с Боксерманом мы пошли во вторую половину штаба. Он открыл свой кабинет. Было видно, что здесь все уже приготовлено к нашему приезду. Откуда-то мгновенно появились три раскладушки, стол, пустой шкаф и три стула, которые создавали определенный комфорт. Электроплитка на тумбочке и чайник дополняли нам «элементарные условия для жизни», как сказал командир полка. Оказалось, что в тумбочке есть еще и посуда.
На первый случай это вполне устраивало. Хотя отсутствие в помещении элементарных бытовых удобств создавало, конечно, некоторые проблемы, особенно для малыша, да и для жены.
На следующее утро задолго до назначенного срока я уже маячил у главного входа в штаб. Один за другими подходили заместители командира полка. Еще до прихода полковника Кобеца мы перезнакомились, так что, когда он появился, ему оставалось только подтвердить, что я — это я. Затем все, кроме командира полка и меня, отправились в строй. Кобец заметил:
— Сейчас мы вместе пойдем к строю полка. Начальник штаба полка доложит мне, что полк для развода на занятия построен. Я скомандую: «Вольно!» После чего представлю вас полку. Потом я сделаю небольшую «накачку» по вопросам тыла и в завершение отдам распоряжение, чтобы командиры подразделений доложили о готовности к занятиям. Они должны были заранее проверить и утвердить конспекты занятий. Все это время вы должны быть рядом и наблюдать, что и как проводится. В заключение полк пройдет торжественным маршем и подразделения отправятся к местам занятий. А вы с Боксерманом и старшиной пойдете в столовую и заодно наметите конкретный план поиска жилья, хотя я уже и по другим каналам дал необходимые распоряжения. Сегодня у нас четверг, значит, совещание командиров подразделений с 17.00 до 19.00. На нем кратко подводятся итоги за неделю и ставятся задачи на следующую, выясняются и разрешаются возникшие проблемы. Совещание собирает в классе штаба полка начальник штаба. А до этого мы с вами должны побывать у командира дивизии — ориентировочно в 15. 00. Я уточню и сообщу вам. Вот и все. А теперь — пошли к полку!
Зимой в Заполярье солнышко не появляется. Поэтому утром такая же темень, что и ночью. Но военный городок, особенно строевой плац для построения полка и дороги, по которым двигаются строи (в столовую, классы, тир, баню и т. д.), освещены всегда прекрасно. На большом расстоянии можно было рассмотреть лицо человека.
Вот и сейчас я вглядывался в лица тех, с кем мне придется служить, быть может, многие годы. Наконец, начальник штаба полка, находившийся посередине строя, скомандовал (по сигналу командира полка): «Полк смирно, равнение — налево!» Грянула музыка — встречный марш. Оказывается, в полку был самый большой, по сравнению с другими полками, оркестр, сформированный за счет значительного количества воспитанников полка. Исполнение марша было весьма квалифицированное, и это поднимало настроение. Кобец, сдвинув папаху несколько набекрень, пошел широким, уверенным шагом, не боясь поскользнуться, так как все дорожки были посыпаны песком. Позади в двух шагах справа от командира полка шел я. Поравнявшись с ним, начальник штаба остановился и четко доложил, что полк для развода на занятия построен. Затем сделал шаг в сторону, пропуская командира полка и становясь лицом к строю. Далее мы уже втроем двинулись к середине строя. Кобец (а вместе с ним и мы с начальником штаба) остановился, повернулся к личному составу и резко выдохнул:
— Здравствуйте, товарищи!
Затем уже спокойно:
— Вольно!
Начальник штаба громко скомандовал «вольно» и сам отправился в строй.
— Товарищи, — начал Кобец, — к нам в полк для дальнейшего прохождения службы прибыл выпускник самого знаменитого общевойскового военного учебного заведения — Военной академии имени Михаила Васильевича Фрунзе. Направление именно в наш полк академика (при этих словах я почувствовал себя неуютно) на должность первого заместителя командира полка — это еще один знак особого внимания к нашему полку.
Далее Кобец рассказал о моем участии на фронтах войны, о наградах, о послевоенной службе и даже о семье. И заключил:
— Принимая подполковника Варенникова в нашу полковую семью, мы полностью уверены в том, что боевая учеба будет решительно поднята на значительную высоту, а полк всегда будет лидером среди других частей дивизии. Все его распоряжения по боевой подготовке должны неукоснительно выполняться точно в срок. Желаю вам, товарищ подполковник, — Кобец повернулся ко мне лицом, — всяческих успехов.
Пожав мне руку, командир полка продолжил уже другим тоном:
— А сейчас поговорим о наших теневых делах. Боксерман, неси.
К середине строя вышел начальник тыла полка, который считался уже в отпуске, за ним — два сверхсрочника. Один из них нес высокую стопу солдатских алюминиевых мисок.
— Сейчас вы услышите, как в нашем славном полку отдельные нерадивые солдаты обращаются с солдатской посудой. Читай, товарищ Боксерман.
Начальник тыла, став неподалеку от командира полка между двумя сверхсрочниками, брал миску, зачитывал — то, что на ней было нацарапано ножом (очевидно, штыком), и передавал другому сверхсрочнику. Несмотря на то, что Боксерман опускал целый ряд слов, все равно все это звучало весьма двусмысленно и «подтекст» легко угадывался. В строю после очередной тирады Боксермана раздавались смешки, наблюдалось оживление. На мой взгляд, вся эта «акция» имела не воспитательное, а обратное действие. И хотя Кобец покрикивал, реакция оставалась прежней. Я чувствовал себя крайне неудобно — после такого напыщенного представления — вдруг эта «клякса». Тут Боксерман сказал:
— Смотрите, товарищи солдаты, до чего наши полковые писатели опустились! Читаю: «Замполит, ты — мать родная, командир — отец родной. Ну зачем родня такая? Проживу я сиротой». Разве это допустимо?
В строю раздался откровенный хохот. Кобец глянул на меня и, очевидно, увидев мое недоумение, наконец, решил прекратить этот балаган.
— Достаточно. Становитесь в строй. Конечно, повеселились над тем, что вам зачитали. Но если вдуматься, то становится грустно: почему наши солдаты так беспечно относятся к сохранению имущества? Это же только посуда, и то ее часть. А другое солдатское имущество? А казарменный фонд? А учебная база? А дорогостоящая техника и вооружение, которые нам вручил народ, — как мы все это бережем? Плохо! Это не делает нам чести. Народ отрывает средства от себя, чтобы армия была у нас боеспособная. И мы должны об этом постоянно помнить.
И уже другим тоном произнес:
— Командирам подразделений доложить о готовности к занятиям.
Командиры батальонов и отдельных рот поочередно доложили: готовы все. Затем Кобец сделал знак начальнику штаба на прохождение. Тот подал длинную команду и, встав в голове колонны, под звуки марша двинулся вперед.
На мой взгляд, уровень строевой выучки в полку был хороший — особенно у полковой школы и отдельных рот, типа роты связи. После прохождения Кобец кинул мне:
— Ну, как?
— Хорошо, — искренне ответил я.
— Верно, хорошо. Но надо еще лучше. Особенно в батальонах.
Итак, первый мой шаг в полку уже был обозначен. А дальше в моей служебной деятельности было все больше и больше подвижек — Кобец все шире раздвигал границы моих обязанностей, доверял и включал значительное число вопросов, которые выходили за рамки боевой подготовки. Но прежде чем к чему-то меня подключать, Никита Захарович тщательно все растолковывал, а потом показывал на практике, как это делается. Я и сегодня с благодарностью вспоминаю этого командира — виртуоза, практика, который научил меня очень многому земному.
Кончалась вторая неделя нашей полковой жизни, а мы с семьей еще пребывали в штабе полка — найти свободную комнату оказалось невозможно. И вдруг в одну из ночей у жены начались роды. И хотя мы этого ждали со дня на день и полковой врач держал санитарную машину наготове, все-таки все оказалось полной неожиданностью. Однако все обошлось благополучно, благо родильный дом от военного городка находился неподалеку.
У нас появился второй сын, Владимир. Семья была теперь уже солидная — четыре человека! Оба сына росли нормально. Старший сын, Валерий, прожил с нами 16 лет, 11 из них — в Заполярье. Когда я прибыл на учебу в Военную академию Генерального штаба, то ему оставалось закончить 9-й и 10-й классы. А всего ему пришлось за десять лет учебы сменить из-за моих переводов по службе семь школ. Успешно окончив школу, он настаивал, чтобы его направили в военное училище. Мы с матерью были принципиально против того, чтобы дети стали военными: хрущевский удар по Вооруженным Силам оставил тяжелый след в сознании и думах военных, хотя с приходом Брежнева все изменилось кардинально. Но Валерий не отступал и решил действовать самостоятельно. Пошел в местный военный комиссариат и подал рапорт: «Прошу зачислить меня кандидатом для поступления в любое общевойсковое военное училище». Ему ответили отрицательно, разъяснив, что в армию призываются граждане в возрасте 18 лет, а ему шел только 17-й.
Опечаленный, сын сообщил нам о «бюрократизме военкомата» и объявил, что будет поступать в Московское высшее техническое училище имени Баумана на факультет ракетостроения. «Это тоже оборона страны», — пояснил он. К его решению мы отнеслись одобрительно, хотя, откровенно говоря, не были уверены, что он может поступить в столь престижное высшее учебное заведение. Поэтому на всякий случай подумывали о том, чтобы, если по конкурсу не пройдет, устроить его в этот институт на подготовительный курс. Одновременно он мог бы работать там же в какой-нибудь лаборатории. Это было важно не с материальной точки зрения. Главное — хорошо «загрузить» парня, у которого, как и у каждого молодого человека, энергия била фонтаном. Однако в один прекрасный день, после подведения всех итогов по экзаменам, Валерий объявляет нам, что он студент 1-го курса факультета ракетостроения Высшего технического училища имени Баумана. Все, конечно, были очень рады. Правда, тревожило, что оставался он в Москве один, без нас.
Первый курс Валерий окончил отлично и настоял на том, чтобы его перевели в Военную академию им. Можайского в Ленинград. Окончил академию, стал инженером, но желание стать общевойсковым офицером его не покидало. Пришлось пропустить его через соответствующие курсы в Московском военном округе.
Затем он прошел весь путь, как и все: командир мотострелкового взвода, командир мотострелковой роты, заместитель, а затем командир мотострелкового батальона, Военная академия им. М. В. Фрунзе, начальник штаба полка, командир 113-го мотострелкового полка в Досатуе (Даурия — Забайкальский военный округ), заместитель командира мотострелковой дивизии (там же, в Забайкалье), затем, в связи с заболеванием дочки — нашей внучки, перевелся и служил в центральном аппарате Министерства обороны. Окончил Военную академию Генерального штаба. В связи с событиями в августе 1991 года уволился из Вооруженных Сил в звании полковника. Надо было помогать мне (а я находился в тюрьме) и матери, которая из-за всех этих потрясений тяжело болела. Сейчас Валерий занят на государственной службе.
Младший сын, Владимир, родился и вырос на Севере, пробыв там почти 15 лет. Он тоже был вынужден шесть раз менять школу. И тоже решил идти по военному пути. Наши с матерью попытки отговорить его были решительно отвергнуты, хотя мы ему напоминали о перенесенных лишениях и во время моей службы.
Однако нам было сказано: «Буду учиться в Московском Высшем военном общевойсковом училище имени Верховного Совета РСФСР». Сказано — сделано. И путь его был таким же, как у Валерия: взводный, ротный, батальонный командир, затем — Военная академия им. М. В. Фрунзе, заместитель командира полка, наконец, командир полка.
Последнее выдвижение совпадает с войной в Афганистане. Учитывая, что я уже с конца 1984 года «прописался» на постоянной основе в Афганистане, кадровое руководство не предлагает Владимиру службу на войне. Тогда он сам пишет рапорт о направлении его в Афганистан. Однако первый рапорт доходит только до Главнокомандующего Юго-Западным стратегическим направлением генерала армии И. А. Герасимова. И все застывает. Тогда Владимир обращается с рапортом непосредственно к начальнику Главного управления кадров — заместителю министра обороны СССР генералу армии В. С. Сухорукову. Тот звонит мне в Афганистан:
— Ваш сын подполковник Владимир Варенников прислал рапорт и просит, чтобы его направили в Афганистан. Как вы?
— Думаю, что мне нельзя вмешиваться в его решения. Отношение к своему долгу, службе — это его личное.
— Тогда будем считать, что вопрос решен. Тем более что в настоящее время в 40-й армии есть два вакантных места командира полка.
Не только мне, а любому ясно, каким образом на войне появляются «вакантные места». Тем более что армия, где есть эта «вакантная» должность, находится в зоне ада. Конечно, командир полка — это не взводный и не ротный, но он непосредственно организует и принимает прямое участие в боевых действиях. Не стал я и уточнять, на какой полк его назначат — везде сложно. Может, только в полках, которые располагались непосредственно в Кабуле, периодами напряжение несколько спадало. Но в Афганистане везде любой человек, а тем более военный, мог погибнуть каждую минуту.
Я счастлив и горжусь, что мой младший сын с честью выдержал испытание Афганистаном. После него — в его послужном списке 201-я мотострелковая дивизия в Душанбе. Затем Дальний Восток. Вначале Сахалин — Леонидово, а после окончания Военной академии Генерального штаба — Камчатка. Чукотка — тоже его епархия. Таким образом, та самая Чукотка, бухта Провидения, которую мне когда-то пророчили кадровики, все-таки судьбоносно не обошла нашу семью. Затем Владимир опять вернулся на Сахалин и служит там по сей день.
Но все это — в будущем. Пока же наша семья состояла уже из четырех человек, а комнаты по-прежнему нет. Через неделю после рождения Владимира во время очередного посещения жены и сына сотрудники больницы объявили мне, что завтра их выпишут — «так что готовьтесь забрать».
Что делать? Пришлось о сложившейся ситуации рассказать командиру полка. Тот, надвинув папаху на лоб, задумчиво говорит:
— Тут есть один вариант. Одного нашего офицера выдвинули в Мурманск. Там он проживает в гостинице, а семья его осталась здесь, потому как некуда ее брать. Вот если наш командир дивизии Дудченко переговорит с командиром Мурманской дивизии Давиденко, то вопрос можно решить. Освободится комната — хоть и на Ниве-три, но это уже крыша над головой.
Кобец отправился к командиру дивизии лично просить за меня. Как он потом рассказывал, Василий Иванович Давиденко сразу пообещал решить этот вопрос за пару деньков. И действительно, через два дня Кобец, улыбаясь, сообщил мне:
— Послал адъютанта с солдатами помочь семье этого офицера собраться. Сегодня же мы отправляем их в Мурманск. Все решено. Можете занимать комнату.
Нет слов, чтоб описать нашу радость. «Бивуачная» жизнь порядком осточертела. Начальник квартирно-эксплуатационной службы временно выделил необходимую мебель. Кухонную утварь и посуду мы подкупили. Сослуживцы подарили нашему малышу кроватку-качалку. На следующий день состоялось «великое переселение» в нашу (!) комнату. Она оказалась чистой, светлой, теплой и просторной. В квартире была еще одна комната. В ней проживал старший лейтенант (инженер) с семьей из трех человек. Дом был каменный, двухэтажный, типа коттеджа, с центральным отоплением и всеми другими бытовыми коммуникациями. Так что все было прекрасно. Мы с Валерием и еще с одним помощником постарались создать максимум уюта. Купили на первый случай необходимые продукты и поехали в больницу за женой и крохой. «Кроха»-сын оказался довольно большим и весьма требовательным, особенно когда дело касалось кормления. На голодный желудок не воспринимал ничего.
В больнице нас встретили с большой радостью: жена — потому, что истосковалась по семье, а работники больницы, начиная от главврача, — оттого, что мы наконец освобождаем место. Когда мы всей семьей загрузились в машину командира полка и отправились в путь, жена забеспокоилась:
— Куда мы едем?
— Как куда? В штаб!
— Да нет… Мы проехали поворот в военный городок.
— А мы заедем с другого КПП.
Я хотел сделать сюрприз, но здесь Валерий, хотя мы с ним и договаривались, не выдержал:
— Мама, да мы же получили комнату.
Пришлось поведать супруге о моих «квартирных подвигах». Вскоре мы уже были дома. В нашей комнате было очень уютно. На столе вместо роз нежилась в банке пышная зеленая сосновая ветка, расставлены закуски, всевозможные деликатесы — икра, крабы, копченая рыба и т. д., а на кухне — привезенный из столовой обед.
О деликатесах. Когда мы приехали в Кандалакшу, то в первый же день обошли всем семейством военный городок, посетили Дом офицеров, который находился за ограждением города, несколько расположенных вблизи магазинов и другие объекты. Первым на нашем пути из штаба полка, где мы временно обосновались, был магазин Военторга. Внешне неказистое, даже мрачное и непривлекательное одноэтажное здание, внутри оказалось настоящей «пещерой сокровищ». Все верхние и средние полки магазина были в буквальном смысле забиты банками с крабами. Нижние полки — рыбными консервами, здесь были тресковая печень, лосось, шпроты, сардины (откуда они только взялись?) и даже петушки. На прилавках — палтус, треска, морской окунь, масло, мясо. В отделе «Овощи и фрукты» громоздились апельсины, яблоки, лук, капуста квашеная, картофель, морковь, свекла. Но самое поразительное — в рыбном отделе у продавщицы на табуретке стоял бочонок с красной икрой, из которой торчал черпак.