Глава 5. 1945–1953. Россия делает сама: решение Атомной и Ракетной проблем

Глава 5. 1945–1953. Россия делает сама: решение Атомной и Ракетной проблем

16 ИЮЛЯ 1945 года в Аламогордо, пустынной местности американского штата Нью-Мексико, взорвалась первая в мире атомная бомба. Пока это был лишь испытательный взрыв, об успехе которого тогда знал лишь ограниченный круг людей в США, в Англии ив. СССР — благодаря внешней разведке.

А в августе 1945 года, за два дня до начала наступления Советской Армии в Маньчжурии, по приказу президента США Трумэна и без консультации с Советским Союзом началась атомная бомбардировка густонаселенных городов Японии.

6 августа 1945 года атомная бомба была сброшена на Хиросиму, 8 августа — на Нагасаки.

Так Америка публично продемонстрировала всему миру, что она обрела атомную монополию. И почти сразу же начался как дипломатический, так и публичный атомный шантаж Советского Союза.

Вот лишь один из сотен примеров. В 1947 году профессор Техасского университета Р. Монтгомери писал: «В течение 24 часов мы можем уничтожить 75 миллионов русских, не потеряв и ста человек. Если надо уничтожить русских, то давайте сделаем это сейчас, не будем ждать три года».

Военный министр США Генри Стимсон не стеснялся заявлять, что теперь

Америка может вести переговоры с Россией, «демонстративно потрясая» атомной бомбой. В мировой политике Америки началась эра «атомной дипломатии», что в отношении СССР означало, как я уже сказал, атомный шантаж.

Вопрос ликвидации атомной монополии США и создания собственного ядерного оружия стал для СССР вопросом жизни и смерти — буквально!

О том, что в Англии и в США ведутся атомные работы, советское руководство знало по крайней мере с осени 1941 года, однако тогда было не до того. Но уже 28 сентября 1942 года было принято распоряжение ГКО № 2352сс «Об организации работ по урану».

11 февраля 1943 года было принято очередное распоряжение ГКО № ГОКО-2872сс, начинавшееся и заканчивавшееся так:

«В целях более успешного развития работ по урану:

I. Возложить на тт. Первухина М.Г. (тогда — зампред СНК СССР и нарком химической промышленности. — С.К.) и Кафтанова С.В. (председатель Комитета по делам высшей школы при СНК СССР и уполномоченный ГКО по науке. — С.К.) обязанность повседневно руководить работами по урану и оказывать систематическую помощь спецлаборатории атомного ядра Академии наук СССР.

Научное руководство работами по урану возложить на профессора Курчатова И.В.<.>

II. Обязать руководителя спецлаборатории атомного ядра (Лаборатории № 2 Академии наук СССР. — С.К.) проф. Курчатова И.В. провести к 1 июля 1943 г. необходимые исследования и представить Государственному комитету обороны к 5 июля 1943 г. доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива.»

А первым куратором атомных работ от Политбюро был назначен неудачливый «танкист» Молотов. При всём моём искреннем и немалом уважении к Вячеславу Михайловичу, должен, забегая вперёд, сказать, что «атомщиком» он оказался не более удачливым, чем «танкистом».

Я НЕ ПИШУ историю Атомного проекта СССР, хотя полноценной такой истории пока не существует и заняться ею стоило бы. Так или иначе, эта тема давно на общественном слуху, и на многих коллизиях начала наших масштабных работ по урану я остановлюсь кратко — в том объёме, который нужен для этой книги.

Так, сообщу, что кураторство Молотова начинающемуся Атомному проекту пошло не впрок, и 19 мая 1944 года Первухин направил Сталину письмо, где предлагал:

«.Создать при ГОКО Совет по урану для повседневного

контроля и помощи в проведении работ по урану, примерно в таком составе: 1) т. Берия Л.П. (председатель совета), 2) т. Молотов В.М., 3) т. Первухин М.Г. (заместитель председателя), 4) академик Курчатов И В. ».

Собственно, с этого момента переход руководства атомными работами в СССР к Берии был предрешён, причём без каких-либо инициатив со стороны самого Берии.

В тот момент из всех, имеющих отношение «к урану», Первухин был наиболее «статусным» лицом, кроме Молотова, естественно. Вот Первухин и решился на верный шаг — формально не идя против Молотова, предложить Сталину в кураторы Атомной проблемы того, кто мог стать для неё подлинным «мотором». А Сталин редко отвергал разумные предложения.

Значение же Берии для нашего Атомного проекта можно уложить в шесть слов: «Без Берии бомбы не было бы».

Во всяком случае — в те сроки, в которые мы её сделали.

А сроки тогда.

Сроки тогда определяли: быть великой России и далее, или — не быть.

Но тут надо кое-что пояснить.

В отличие от остальных крупнейших побед Берии, его «атомная» победа подтверждается наиболее бесспорно — огромным массивом и сегодня не уничтоженных документов.

Я писал, что архивных документов по Берии не так уж и много, потому что архивы Берии уничтожались особенно рьяно. Но «атомный» архив по Берии богат, и объясняется это тем, что архивы атомного ведомства были особенно закрытыми даже для хрущёвских партаппаратчиков — там ведь не политические секреты хранились, а технические. Поэтому в многотомном сборнике документов «Советский Атомный проект» имя Берии встречается не одну тысячу раз, и роль Берии в этом проекте после изучения десятка увесистых книжных «кирпичей» проясняется полностью и убедительно.

Из документов видно, что Берия не осуществлял «общее вмешательство в дела подчинённых», а руководил атомными работами вполне компетентно. Несколько лет назад я получил подтверждение этому несколько неожиданным образом.

Один из старейших физиков-оружейников ядерного оружейного центра в Сарове-«Арзамасе-16» Герман Арсеньевич Гончаров (1928–2009), Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, начиная со второй половины 90-х годов совместно с полковником в отставке Павлом Петровичем Максименко, бывшим руководителем представительства МО СССР во Всесоюзном НИИ экспериментальной физики в «Арзамасе-16», занимался отбором в секретных архивах, рассекречиванием и подготовкой к изданию документов упомянутого выше сборника. Рассекреченные документы издавались в соответствии с Указом Президента Российской Федерации от 17.02.95 № 160 «О подготовке и издании официального сборника архивных документов по истории создания ядерного оружия в СССР».

Так вот, после изучения тысяч документов с визами Берии, после изучения стенограмм различных заседаний и т. п. Гончаров пришёл к выводу, что Берия разбирался в технических вопросах Атомного проекта на уровне доктора технических наук!

Формально Берия не имел высшего образования, успев окончить лишь среднее техническое училище. Но, во-первых, в то время среднее училище было отнюдь не то, что нынешние техникумы, попугайски преобразованные в колледжи.

Во-вторых, то училище, которое окончил Берия, в 1920 году было преобразовано в политехнический институт, то есть училище имело потенциал развития. И Лаврентий Берия в Бакинский «политех» поступил и учился там, хотя, как он сам пишет в автобиографии 1923 года, занятия в институте продолжались «с перебоямидо 1922 г.».

Как следует из той же автобиографии, за всё это время Берия связи с институтом не терял и прекратил учёбу только в связи с переводом из Баку в Тифлис. К слову — стиль автобиографии не только по-деловому чёток, но и по-деловому точен. Так, автор её сообщает: «Прекращаю учение, числясь (курсив мой. — С.К.). студентом 3-го курса».

Быть студентом и числиться студентом — состояния разные, причём первое достойнее второго, но Берия не уклоняется от точности — стыдиться ему нечего. Ведь перерывы и отвлечение от учёбы объясняются не загулами или подработкой в «Макдоналдсе», а всё большей загруженностью Берии партийной, чекистской и общественной работой.

В целом же можно с уверенностью утверждать, что Берия имел базовую техническую подготовку вполне инженерного уровня. За годы учёбы в среднем училище он уже неплохо образовался, а первые годы учёбы в политехническом институте углубили его знания. Память у него была великолепной, реакция — быстрой, способность к анализу — выдающейся, так что любые знания Берия усваивал верно и прочно. И если бы у него была ярко выражена тяга к карьере, а не к знаниям, он не просился бы из чекистов в студенты.

А повседневное общение с крупнейшими специалистами возникающей атомной науки и техники могло заменить собой любые университеты — была бы голова на плечах.

Голова же у Берии была.

ВЕРНЁМСЯ, однако, в годы ещё военные.

Сказав в мае 1944 года «а.», Первухин на том не остановился. Вместе с физиком Игорем Курчатовым он 10 июля 1944 года направил Берии — как заместителю Председателя ГКО «строго секретную» записку о развитии работ по проблеме урана в СССР, к которой прилагали проект Постановления ГКО, где в последний пункт выглядел так:

«Организовать при Государственном комитете обороны Совет по урану для повседневного контроля и помощи в проведении работ по проблеме урана в составе:

тов. БерияЛ.П. (председатель),

тов. Первухин (зам. председателя),

тов. Курчатов И.В.».

Как видим, Молотов здесь уже прямо выводился «за скобки».

Более того, 29 сентября 1944 года Курчатов сам написал Берии письмо, заканчивавшееся небезынтересно:

«.Зная Вашу исключительно большую занятость, я все же ввиду исторического значения проблемы урана решился побеспокоить Вас и просить Вас дать указания о такой организации работ, которая соответствовала бы возможностям и значению нашего Великого Государства в мировой культуре».

Не совсем обычная аргументация, и, судя по ней, можно предполагать, что Курчатов, зная пока Берию лишь по рассказам, уже понимал, что имеет дело с человеком широких взглядов. И что к нему можно обращаться, привлекая к обоснованию значения проблемы не обязательно чисто утилитарные, прагматические соображения..

3 декабря 1944 года в кабинете Сталина совещания начались в 19.05, и до 20.50 людей там перебывало немало. Но с 20.50 у Сталина осталось трое: Берия, Маленков и Щербаков, первый секретарь Московского горкома партии.

Скорее всего, Сталин оставил их для того, чтобы спокойно обсудить вопросы, связанные с переводом в Москву Ленинградского филиала Лаборатории № 2 АН СССР и из Свердловска — лаборатории профессора Кикоина. Делалось всё это во исполнение принятого в тот день совершенно секретного Постановления ГОКО № 7069сс «О неотложных мерах по обеспечению развёртывания работ, проводимых Лабораторией № 2 Академии наук СССР».

Последний, десятый пункт Постановления гласил: «Возложить на т. Берия Л.П. наблюдение за развитием работ по урану ». Так Берия получил новое задание Сталина, которое одновременно было и заданием Большой Страны с кратким названием «СССР».

Однако в полную силу атомные работы тогда развёрнуты не были — надо было заканчивать войну, да и возможность создания оружия на основе цепной реакции деления оставалась вопросом всё ещё проблематичным, подкреплённым лишь расчётами не только в СССР, ной в США.

Постепенно всё прояснялось — 10 июля 1945 года нарком ГБ Меркулов направил Берии сообщение № 4305/м о подготовке испытания атомной бомбы в США с указанием предполагаемой «силы взрыва», эквивалентной пяти тысячам тонн ТНТ (тринитротолуола, тротила, тола. — С.К.)».

Реальное энерговыделение взрыва в Аламогордо составило 15.20 тысяч тонн тротилового эквивалента, но это были, так сказать, детали. Важно было то, что разведка вовремя предупредила Берию, а Берия — Сталина, собиравшегося на Потсдамскую конференцию, начало которой было намечено на 17 июля 1945 года. (За охрану советской делегации отвечал, к слову, опять же Берия.)

Поэтому Сталин так невозмутимо и встретил совместную провокацию Трумэна и Черчилля, когда американский президент сообщил Сталину об успешном испытании бомбы, а английский премьер наблюдал за реакцией советского премьера.

Окончательно же насущная необходимость форсирования советских работ «по урану» стала ясна после трагедии Хиросимы и Нагасаки, которая раскрыла главный секрет атомной бомбы — то, что она возможна.

20 АВГУСТА 1945 года было принято Постановление ГКО № 9887сс/оп «О Специальном комитете при ГОКО». Этим Постановлением создавался Специальный комитет с чрезвычайными полномочиями для решения любых проблем «Уранового проекта».

В его состав вошли: Л.П. Берия — председатель; Г.М. Маленков — секретарь ЦК КПСС; Н.А. Вознесенский — Председатель Госплана СССР; Б.Л. Ванников — нарком боеприпасов; А.П. Завенягин — заместитель наркома внутренних дел, начальник 9 Управления НКВД; И.В. Курчатов — заведующий лабораторией № 2 АН СССР, академик, научный руководитель проблемы; П.Л. Капица — академик, директор Института физических проблем АН СССР; М.А. Махнев — секретарь Специального комитета; М.Г. Первухин — нарком химической промышленности СССР.

Для «непосредственного руководства научно-исследовательскими, проектными, конструкторскими организациями и промышленными предприятиями по использованию внутриатомной энергии урана и производству атомных бомб» организовывалось Первое Главное Управление (ПГУ) при Совете Народных Комиссаров СССР, подчинённое Спецкомитету.

Начальником ПГУ стал Ванников, освобождавшийся от обязанностей наркома боеприпасов, а его заместителями: А.П. Завенягин (первый заместитель),

Н.А. Борисов (от Госплана СССР), П.Я. Мешик (обеспечение режима секретности), П.Я. Антропов (разведка и разработка залежей урановых руд) и А.Г. Касаткин (заместитель наркома химической промышленности).

Обращу особое внимание читателя на Н.А. Борисова. Это был тот самый

Борисов из группы при члене ГКО Л.П. Берии, которая во время войны обеспечивала текущее руководство производством вооружения и боеприпасов. Теперь заместитель Госплана СССР Борисов фактически переходил в ПГУ. Берия умел ценить профессионалов, и коль уж он получил право брать в систему Спецкомитета любого, то выбирал не просто лучших, а тех из лучших, которые были проверены на деле им самим.

Руководство Первого главного управления было тоже из числа тех, кого Берия знал хорошо.

Будущий трижды Герой Социалистического Труда Борис Львович Ванников (1897–1962) — инженер-механик с большим опытом руководящей работы в промышленности руководил Наркоматом вооружения, а затем — Наркоматом боеприпасов.

Будущий дважды Герой Социалистического Труда Авраамий Петрович Завенягин (1901–1956) — инженер-металлург, хорошо знал металлургическую промышленность страны, ранее руководил проектированием и строительством крупнейших металлургических заводов, а с 1941 года, будучи заместителем министра внутренних дел СССР, руководил строительством горно-металлургических объектов этого министерства.

Будущий Герой Социалистического Труда Михаил Георгиевич Первухин (1904–1978) — инженер-электротехник с большим опытом организационной работы; руководил химической промышленностью, до этого был народным комиссаром электростанций и электропромышленности.

Пунктом VII протокола № 6 заседания Спецкомитета от 28 сентября 1945 года предусматривалась организация в составе Спецкомитета Бюро № 2 с подчинением непосредственно Берии. Функции этого Бюро были видны уже из того, кто его возглавлял — начальником Бюро стал заместитель начальника внешней разведки П.А. Судоплатов, а его заместителями Н.С. Сазыкин, Н.И. Эйтингон и Л.П. Василевский. Это были старые сотрудники Берии по НКВД СССР, и их привлечение было, конечно же, не случайным, дело им предстояло более чем серьёзное — «атомная разведка».

ИТАК, Берия собирал под свои новые знамёна и новых, и старых испытанных бойцов.

29 декабря 1945 года Указом Президиума Верховного Совета СССР он был освобождён от обязанностей Наркома внутренних дел СССР. 10 января 1946 года бывший нарком и новый нарком Круглов подписали акт приёма-сдачи дел по наркомату, а 15 января 1946 года в газете «Известия» в разделе «Хроника» появилось несколько строчек:

«Президиум Верховного Совета СССР удовлетворил просьбу заместителя Председателя СНК СССР т. Л.П. Берия об освобождении его от обязанностей Наркома внутренних дел СССР ввиду перегруженности его другой центральной работой. Народным комиссаром внутренних дел СССР назначен т. С.Н. Круглов».

О сути другой «центральной работы» ничего не сообщалось, да и не могло быть ничего сообщено.

В начале 1946 года окончательно определились основные направления работ, и тогда же были пересмотрены состав и структура Технического совета. Одной из причин стала позиция академика Капицы. В ноябре 1945 года он писал в письме Сталину:

«Я лично думаю, что тов. Берия справился бы со своей задачей, если отдал бы больше сил и времени. Он очень энергичен, прекрасно и быстро ориентируется, хорошо отличает второстепенное от главного, поэтому времени зря не тратит, у него, безусловно, есть вкус к научным вопросам, он их хорошо схватывает, точно формулирует свои решения.

…Я ему предлагал учить его физике, приезжать ко мне в институт.»

Подчеркну, что это — оценка Берии человеком, лично к Берии не доброжелательным. Причём в том же письме Капица даёт нам косвенное, но важное свидетельство того, что Берия не был мстительным, и Капица об этом знал. Иначе он не прибавил бы к письму следующий пост-постскриптум: «P.P.S. Мне хотелось бы, чтобы тов. Берия познакомился с этим письмом, ведь это не донос, а полезная критика...»

Сюжет «Берия — Капица» весьма интересен и поучителен, но останавливаться на нём я здесь не могу, отсылая заинтересованного читателя к своей «капитальной» книге и к моим комментариям к третьему тому дневников Л.П. Берии, или непосредственно — к документам. Скажу только, что капризы Капицы объективных оснований под собой не имели, а его совет Берии изучить опыт организации работ при прокладке подводного трансатлантического телеграфного кабеля выглядел просто смехотворно — с учётом того, что был адресован тому, кто только что вытянул на себе организацию военного тыла в великой войне, да и многое другое кроме военного тыла.

Председателем Научно-технического совета Спецкомитета был назначен научный руководитель атомной проблемы академик И.В. Курчатов. В состав Совета вошли академики А.И. Алиханов, А.А. Бочвар, В.Г. Хлопин, члены-корреспонденты Академии наук СССР Ю.Б. Харитон, И.К. Кикоин, А.П. Александров, Л.А. Арцимович, а также М.Г. Первухин, министр судостроительной промышленности В.А. Малышев и другие.

При Научно-техническом совете было организовано 5 секций: по атомным котлам; по молекулярным методам разделения изотопов урана; по электромагнитным методам разделения изотопов урана; по химии и металлургии урана и плутония; по изучению биологического действия радиации, диагностике и лечению поражений радиоактивными веществами.

МАХИНУ предстояло сдвинуть огромную! Руководитель «атомных» работ в США генерал-майор Лесли Гровс в своих выступлениях в 1945 году хвалился:

«Любой другой стране понадобится 15–20 лет для того, чтобы создать атомную бомбу. Только те, кто работал на строительстве атомных заводов… знают, насколько это сложно и какая требуется почти неосуществимая точность. Только им также известен тот факт, что неправильная работа какой-нибудь небольшой детали выведет завод из строя на несколько месяцев»…

Консультант по русской экономике Военного министерства США Э. Раймонд и руководитель отдела технической информации фирмы «Келлекс Корпорейшн» Д.Ф. Хогертон размышляли на страницах американской печати:

«Сегодня советская промышленность занимает второе место в мире, но это не та промышленность. Русская промышленность занята, главным образом, производством тяжёлого грубого оборудования, вроде сталеплавильных печей и паровозов.

Отрасли советской промышленности, производящие точные приборы, мало развиты и выпускают продукцию низкого качества.

По производственной мощности ключевые для атомной проблемы отрасли промышленности в России отстают в среднем на 22 года от соответствующих отраслей промышленности в Соединённых Штатах».

Самое печальное было в том, что американские эксперты были не так уж и неправы — по состоянию дел на конец 1945 года. Тогда, например, в основных физических институтах страны работало немногим более 340 физиков, а вопросами ядерной физики занималось около 140 физиков, включая и только что начинавших работать в области физики молодых учёных. Эти физики работали в 6 научно-исследовательских институтах.

В области радиохимии на конец 1945 года в 4 институтах работало всего немногим более 100 человек. Такими малочисленными кадрами специалистов заниматься радиохимией урана нечего было и думать. Необходимо было создавать новые научные центры и собирать людей для решения новых вопросов.

В США, когда решалась Атомная проблема, были стянуты специалисты со всего мира. В работах участвовали целые коллективы физиков из других стран, причём эти физики привезли в США все результаты своих исследований.

5 декабря 1951 года председатель атомной комиссии США Г. Дин на заседании Американской артиллерийской ассоциации в Нью-Йорке сообщал, что непосредственно для программы по атомной энергии в США работают 1200 физиков. А нам для решения Атомной проблемы нужно было рассчитывать на собственные силы.

К концу 1945 года к работам по Атомной проблеме было привлечено свыше 50 научно-исследовательских организаций, а в конце 1946 года уже около 100 научно-исследовательских институтов и лабораторий, физических, химических, биологических, медицинских и инженерно-технических, вели интенсивные исследования по единому плану исследовательских работ.

По вопросам подготовки специалистов для атомных заводов и институтов правительством было принято за время с 1946 по 1951 год четыре больших решения. В результате к 1951 году специальные факультеты высших учебных заведений смогли подготовить свыше 2700 специалистов, в том числе — 1500 физиков разных специальностей.

Но пока начинался год 1946-й.

Сталинская мысль о том, что кадры решают всё, в принципе оставалась верной, но в Атомной проблеме центральной оказывалась всё же проблема сырья и в первую очередь — урановой руды.

США к началу работ в области атомной энергии имели значительные резервы урановой руды, потому что там задолго до начала Второй мировой войны существовала самая мощная в мире промышленность по добыче радия — три четверти мировой добычи радия приходилось на долю Соединённых Штатов. После начала атомных работ Америка тут же прибрала к рукам — не мытьём, так катаньем — и большинство мировых урановых месторождений.

В Советском Союзе к началу работ по Атомной проблеме имелось всего одно разведанное месторождение урановой руды в Фергане. Содержание урана в этой руде было в сотни раз ниже по сравнению с рудами, перерабатываемыми на заводах США. Иными словами, если США сразу были обеспечены урановым сырьем, то в Советском Союзе необходимо было начинать с поисков уранового сырья, с организации геологоразведочных работ по урану.

Сейчас часто говорят о якобы решающей роли советской «атомной» разведки в решении советской Атомной проблемы. Что ж, разведка действительно сделала немало, в чём, к слову, тоже немалая заслуга Берии, который хотя и не руководил с 1943 года внешней разведкой, много сделал для развития советской разведки тогда, когда он реформировал НКВД.

Но любые усилия агентурной разведки не могли дать сведений о том, есть ли в СССР крупные залежи урана и если есть, то — где?

Здесь требовалась геологоразведка, и уже в 1946 году поисками месторождений урана было занято в СССР около 320 геологических партий. К концу 1945 года геологи получили первые специальные приборы, но это было только начало — к середине 1952 года Министерство геологии СССР получило свыше 7000 радиометров и более 3000 других радиометрических приборов для геологоразведочных работ по урану и торию, а также — свыше 900 буровых станков, около 650 специальных насосов, 170 дизельных электростанций, 350 компрессоров, 300 нефтяных двигателей, 1650 автомашин, 200 тракторов и много другого оборудования.

Всё это приходилось в полуразрушенной стране отрывать от задач восстановления мирного народного хозяйства, но что делать — в США уже были разработаны планы атомных бомбардировок десятков крупных советских городов.

Вскоре число потенциальных целей увеличилось до трёхсот, а потом — и ещё более.

Приходилось спешить и спешить.

Но уран надо не только найти — его надо добыть и переработать — обогатить.

До 1945 года в СССР имелось всего одно горное предприятие, занимавшееся добычей урановой руды. Теперь положение менялось — горнорудные предприятия, переданные в ПГУ, получили 80 передвижных электростанций, 300 шахтных подъёмников, свыше 400 породопогрузочных машин, 320 электровозов, около 6 000 автомашин.

Для обогатительных фабрик было передано свыше 800 единиц химико-технологического оборудования.

Но ведь не в одном уране была суть дела. Получить из добытого природного сырья уран оружейной кондиции или хотя бы уран, пригодный для атомного реактора, нарабатывающего оружейный плутоний, было крайне сложной во всех отношениях задачей, в том числе — по энергетическим затратам.

Но были же ещё и десятки других только крупных проблем, не считая сотен мелких.

КАКОЙ была во всём этом массиве проблем роль Берии? Что ж, лучше документов на этот вопрос не ответит ничто иное.

Берём, например, книгу первую II тома документов и материалов «Советский Атомный проект» и изучаем всего три Протокола (№ 53, 54 и 55) заседаний Специального комитета при Совете Министров СССР от 28 января, 7 февраля и 27 февраля 1948 года.

Ниже будет дан перечень рассматриваемых на этих заседаниях вопросов с указанием тех, кто имел к ним отношение, но предварительно уведомляю читателя, что порядок фамилий ответственных каждый раз определялся не иерархией, а уровнем вовлечения и ответственности того или иного лица. Так, в Протоколе № № 56 по вопросу IV «О мероприятиях по изготовлению трубчатых фильтров» записаны ответственными «тт. Берия, Первухин», а по вопросу V «Об организации опытного производства коррозионно-устойчивых материалов для прокладок в аппаратуре комбината № 817 и завода № 813» — «тт. Первухин, Берия».

Итак (без разбивки по датам), все вопросы трёх рядовых заседаний Спецкомитета:

«О плане работ КБ-11 (тт. Харитон, Зернов, Махнев, Александров, Маленков, Вознесенский, Первухин, Берия).

О плане специальных работ на 1948 г. (тт. Борисов, Маленков, Берия, Первухин, Завенягин, Вознесенский, Круглов, Махнев, Черепенев)

О мероприятиях по обеспечению в 1948 г. работ по исследованию космических лучей (тт. Берия, Маленков, Вавилов, Первухин, Круглов, Борисов).

Об отселении из режимной зоны комбината № 817 (тт. Родионов, Берия).

Об изменении границ Учебного полигона № 2 МВС СССР (тт. Антонов, Берия, Первухин, Махнев).

О сроке разработки оперативного плана проведения исследований на Учебном полигоне № 2 МВС СССР (тт. Берия, Первухин).

О порядке финансирования спецстроительств МВД СССР (тт. Завенягин, Берия, Вознесенский, Круглов)

О мерах помощи Научно-исследовательскому вакуумному институту Министерства электропромышленности в выпуске опытных образцов высоковакуумного оборудования (тт. Борисов, Комаровский, Мещеряков, Берия).

О выделении иностранной валюты ИГУ на 1948 г. (тт. Берия. Вознесенский, Первухин). Записка т. Ванникова (тт. Берия, Вознесенский, Маленков).

О выделении заводу № 544 турбогенератора (тт. Жимерин, Клочков, Завенягин, Первухин, Берия).

Об организации в Минфине СССР управления по финансированию и контролю за расходованием специальных средств, редких и драгоценных металлов (тт. Берия, Вознесенский).

О мерах обеспечения кадрами комбината № 817 и завода № 813 (тт. Первухин, Берия, Ванников, Вознесенский, Пронин, Круглов, Мешик, Курчатов, Завенягин).

Об организации производства высокоогнеупорных изделий (тт. Вознесенский, Берия, Тевосян, Ванников, Митраков, Борисов).

О плане научно-исследовательских работ на установке «Мс» в 1948 г. (тт. Курчатов, Берия).

О ходе сооружения установки «М» (тт. Минц, Берия, Кабанов, Ванников, Махнев).

О разработке месторождений Б-9 (торий. — С.К.) на территории треста Якутзолото МВД СССР (тт. Берия, Маленков, Круглов, Мамулов, Мелик-Степанов, Ломако, Малышев, Ванников).

О мерах обеспечения охраны гидроксилина (тяжелая вода. — С.К) (тт. Первухин, Берия, Круглов).

Об использовании репатриантов и спецпереселенцев на строительстве объектов Первого главного управления (т. Берия).

О плане добычи П-9 (кодовое наименование урановой руды. — С.К.) в Польше (тт. Берия, Завенягин)

О результатах проверки анонимного письма о непорядках в Советском акционерном обществе «Висмут» (тт. Мешик, Вознесенский, Маленков, Берия).

Не исключаю, что читатель утомился, всего лишь пробегая глазами этот перечень, а Берии приходилось перечисленные вопросы (и множество других вопросов, здесь не перечисленных) решать. Причём в поле зрения Лаврентия Павловича находились практически есе вопросы, находящиеся в ведении Спецкомитета.

Так вправе мы или не вправе сказать сегодня, что создание атомной отрасли и решение Атомной проблемы — это итог комплексных усилий сотен тысяч наших соотечественников: учёных, инженеров, разведчиков, строителей, производственников, но личный вклад в этот коллективный успех Лаврентия Павловича Берии надо определить как наиболее выдающийся. Эта его работа имела для суверенного будущего Большой Страны не меньшее значение, чем его военная работа на Победу 1945 года.

Берия умел объединить работу многих в единое целое. И тем, что Советский Союз ликвидировал атомную монополию США так быстро, мы обязаны его организаторскому и человеческому таланту. А ликвидация угрозы атомного диктата США была тогда действительно вопросом жизни и смерти России!

Уже в 1949 году, когда первая бомба была испытана, Сталин как-то сказал в узком кругу, что если бы мы запоздали со своей бомбой на год-полтора, то, наверное, «попробовали» бы её на себе.

Так оно и было бы.

О БЕРИИ, кураторе Атомной проблемы, надо бы написать — исключительно по документам — отдельную книгу. И одна эта тема, если раскрывать её так, как она того заслуживает, то есть полностью, во всех её аспектах, заняла бы, по моим оценкам, примерно 1000-страничный том. Поэтому множество «атомных» сюжетов, связанных с Лаврентием Павловичем, окажется за пределами этой книги. И чтобы суть «атомной» деятельности Берии и её значение для России была понятнее, я далее обращусь к свидетельствам ряда крупных «атомных» отечественных фигур, работавших в нашем ядерном оружейном комплексе в разное время.

Эти оценки невозможно оспорить никому и никак!

Начну, конечно, с академика АН СССР Юлия Борисовича Харитона — легендарного среди атомщиков «ЮБ», трижды Героя Социалистического Труда, на протяжении почти сорока лет — с 1946 года — Научного руководителя Саровского ядерного оружейного центра (КБ-11, п/я Г-4665, Всесоюзного НИИ экспериментальной физики).

Вначале — цитата из небольшой книги Ю.Б. Харитона и Ю.Н. Смирнова (тоже физика-оружейника) «О некоторых мифах вокруг советских атомного и водородного проектов». Цитирую по имеющейся у меня ксерокопии машинописного текста, этот текст подписан Юлием Борисовичем 4 января 1993 года и является наиболее аутентичным.

«Искажения исторической правды возникают, как мы знаем, не только вследствие субъективных оценок рассказчиков, чрезмерной секретности, ограничивающей доступ к информации, или просто по недоразумению. Почва для различных домыслов появляется и тогда, когда правда замалчивается из-за политических установок и соображений, как, например, в случае Л.П. Берии. Нет правды сегодня — значит, будут мифы завтра.

Известно, что вначале общее руководство советским атомным проектом осуществлял В.М. Молотов. Стиль его руководства и, соответственно, результаты не отличались особой эффективностью.

И.В. Курчатов не скрывал своей неудовлетворённости.

С переходом атомного проекта в руки Берии ситуация кардинально изменилась.

Берия придал всем работам по проекту необходимый размах и динамизм.»

Писал Харитон в 90-е годы и так:

«Этот человек. обладал. огромной энергией и работоспособностью. Наши специалисты, входя в соприкосновение с ним, не могли не отметить его ум, волю и целеустремлённость. Убедились, что он первоклассный организатор, умеющий доводить дело до конца. Может быть, покажется парадоксальным, но Берия, не стеснявшийся проявлять порой откровенное хамство (замечу, что для деликатнейшего Юлия Борисовича и просто бранное слово было уже «экстримом», что знают все, его знавшие. — С.К.), умел. быть вежливым, тактичным и просто нормальным человеком. Проводившиеся им совещания были деловыми, всегда результативными, и никогда не затягивались. Берия был быстр, не пренебрегал выездами на Объекты и личным знакомством с результатами работ. По впечатлению многих ветеранов атомной отрасли, если бы атомный проект страны оставался под руководством Молотова, трудно было бы рассчитывать на быстрый успех в проведении столь грандиозных по масштабам работ.»

А вот как в 1995 году в коллективной монографии «Создание первой советской ядерной бомбы» оценивал Берию академик Петросьянц, знавший его деловым образом со времён войны:

«.Будучи по природе своей очень умным человеком, с хорошей технической хваткой (в молодости окончил механико-строительное техническое училище, увлекался архитектурой), он стал в предвоенные и военные годы крупнейшим организатором военной техники. Курируя по поручению Сталина военные отрасли промышленности в годы войны, руководя соответствующими наркоматами, он сумел наладить выпуск многих тысяч танков, самоходных артустановок, многих миллионов боеприпасов, снарядов, обеспечивал в тылу бесперебойную работу металлургии — чёрной и цветной, и др.

Среди всех членов Политбюро. и других высших руководителей страны Берия оказался наиболее подготовленным в вопросах технической политики и техники. Всё это я знал не понаслышке, а по личным контактам с ним по многим техническим вопросам, касавшимся танкостроительной и ядерной тематики.

Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимые размах, широту действий и динамизм. Он обладал огромной энергией и работоспособностью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца (предлагаю сравнить эту оценку с независимой оценкой Ю.Б. Харитона. — С.К.). Часто выезжал на объекты, знакомился с ходом и результатами работ, всегда оказывал необходимую помощь и в то же время резко и строго расправлялся с нерадивыми исполнителями, невзирая на чины и положение (пусть читатель не думает, что речь — о расстрелах, Берия просто снимал нерадивых. — С.К.). В процессе создания первой советской атомной бомбы его роль была в полном смысле слова неизмеримой.»

Чтобы понять весомость этого мнения, надо знать, кем был человек, его высказавший. Андраник Мелконович Петросьянц в 1933 году после окончания Уральского политехнического института начал рядовым инженером на Уральском заводе тяжёлого машиностроения им. С.Орджоникидзе и быстро вырос там до главного инженера. В 1939 году он был назначен членом коллегии и заместителем наркома тяжёлого машиностроения, а с 1940 года — первым заместителем наркома станкостроительной промышленности. С октября 1941 года — заместитель наркома танковой промышленности.

С 1943 года генерал-майор инженерно-танковой службы Петросьянц работал в ГКО СССР — по той же «танковой» линии. В конце 1946 года Берия взял его в Урановую проблему — заместителем начальника Первого Главного управления, и Петросьянц стал одной из крупных фигур в быстро формирующейся атомной технике, впоследствии — Героем Социалистического Труда, академиком АН СССР.

Академик РАН Борис Васильевич Литвинов, Герой Социалистического Труда, на протяжении многих лет — Главный конструктор уральского ядерного центра (НИИ-1011, Всесоюзного НИИ приборостроения, ныне ВНИИ технической физики) в «Челябинске-70» (Снежинске), пришёл в ядерную оружейную работу молодым специалистом в 1952 году и личных впечатлений от Берии не имел, хотя слышал о нём от старших товарищей немало. Уже в 90-е годы, после изучения делового стиля Берии, Литвинов написал:

«Любопытно, что из множества мнений и многочисленных технико-экономических решений Берия выбирал главные и направлял их Сталину. Часто многостраничные или даже многотомные материалы ужимались до одной страницы, а то и её половины. Только после этого они ложились на стол Верховному, принимавшему окончательные решения.»

Но не забудем — перед этим сам Берия все эти многостраничные или даже многотомные материалы внимательно, с карандашом в руках прочитывал! И не просто передавал резюме Сталину, а предлагал решения, как правило, Сталиным одобряемые.

Академик Вениамин Алексеев — не физик, а историк, и, как нормальный маститый советский историк, в советское время прославлявший подвиги советского рабочего класса, в нынешние антисоветские времена он вписался вполне благополучно. Однако даже он, автор термина «мобилизационная экономика», познакомившись в середине 90-х годов с рассекреченными документами нашего Атомного проекта, оценил деятельность Берии как более творческую, нежели карательную.

А теперь — о стиле Берии с несколько необычного ракурса.

Недавно скончавшийся крупный физик-теоретик из Сарова («Арзамаса-16») Владислав Николаевич Мохов, лауреат Ленинской премии, работал в Саровском ядерном оружейном центре с 1955 года. Человек нестандартный, он мог высказать не только интересные физические, но и социальные идеи. И вот что он написал о своих первых годах работы в Сарове:

«.В нашем коллективе сложилась свободная обстановка труда и общения, необыкновенная. свобода обсуждений и обмена мнениями, которая совершенно сознательно поддерживалась руководством ВНИИЭФ. По-видимому, куратор работ по созданию ядерного оружия Л.П. Берия считал это допустимым и необходимым для создания творческой атмосферы. Мы могли часами обсуждать не только научно-технические проблемы, но и философские вопросы, связанные с ядерным оружием, включая чисто политические аспекты.»

Как видим, советский физик-оружейник прямо указывает на личность Берии как на источник творческой атмосферы в советской научной среде!

Выходит, именно от Берии шла деловая, но — взаимно доброжелательная атмосфера в отношениях между дельными работниками, между людьми дела , честно делающими это общее, одно на всех, дело?

ЗАСЛУЖИВАЕТ нашего внимания и стиль резолюций Берии на адресованных ему документах. Типичный пример. 19 июля 1948 года Завенягин, министр цветной металлургии Ломако, зампред Госплана СССР по тематике ПГУ Борисов, академик Алиханов и заместитель Ломако Фролов направляют Берии проект постановления Совета Министров СССР о плане работ по «продукту Б-9» (так в документах кодировался торий).

Резолюция Берии: «1. Т. Тевосяну И.Т. (Лично). Прошу Вас рассмотреть этот проект и сообщить свое мнение. 2. Тт. Ванникову Б.Л., Курчатову И.В. Прошу сообщить Ваше мнение по предлагаемой программе работ по Б-9 на ближайшие годы. Л. Берия. 28 июля 1948 г.»

Среди тысяч виз и резолюций Берии на документах Атомного проекта нет ни одной «разгромной», унижающей тех, кому они адресованы, даже если они касались чьей-либо вины.

Ирина Быстрова, автор изданной в 2006 году капитальной (капитальной по объёму, но, увы, не по глубине анализа) академической монографии «Советский военно-промышленный комплекс: проблемы становления и развития (1930-1980-е годы)» отнюдь не благожелательна по отношению к Берии. Однако и она признаёт, что «даже в самых острых случаях. резолюции Берии оставались сдержанными и конструктивными».

Между прочим, Быстрова же пишет:

«.содержимое «Особых папок» Берии показывает, что стиль «бериевского руководства» был хотя и довольно жестким, но не столь запугивающим, как это преподносится во многих воспоминаниях (курсив мой. — С.К.). Угрозы, безусловно, могли иметь место в устном варианте, но письменные распоряжения выглядели гораздо более деловитыми и культурными».

Замечу, к слову, что угрозы «в устном варианте» не только «могли иметь место»! Они, причём — с широким использованием «непарламентских выражений», конечно же, имели место быть. И иначе быть не могло при том уровне психофизиологических нагрузок, которые постоянно испытывал Берия, и при той «расейской» неизбывной расхлябанности, которой на Руси хватало даже после 1945 года, после войны, научившей дисциплине и ответственности многих.

Другое дело, что эти, сорвавшиеся, что называется, сгоряча, с языка угрозы Берии никогда — я подчёркиваю, никогда — не имели ни в военное время, ни в Атомном проекте не то что «расстрельного», но даже «тюремного» развития, хотя Берия не раз приговаривал, что «турма» на разгильдяев у большевиков всегда найдётся.

Конечно, в случаях прямой преступной халатности и т. п. виновные несли наказание, но — не вследствие «угроз» Берии, а в силу наличия соответствующих статей Уголовного кодекса.

Вот ещё один пример. В июне 1947 года директор строящегося плутониевого комбината № 817 Е.П. Славский сообщает в обширной докладной записке на имя Берии возмутительные вещи:

«Темпы работ. крайне слабые., сложнейший объект. поручено строить автодорожно-строительному полку, в составе которого нет ни одного специалиста по строительству промсооружений.

По жилищному строительству полный провал. Рабочие очень много времени сидят и никто не заставляет работать. Из 41 тысячи рабочих. на промышленных объектах работает всего 5700 человек, а остальные распылены на различных подсобных предприятиях и вспомогательных работах»,

И Т. д. и т. п.

Резолюция же Берии:

«Т. Круглову (министр внутренних дел СССР. — С.К.), т. Ванникову и тов. Завенягину.

1. Надо срочно укрепить руководство. Т. Рапопорта освободить по состоянию здоровья. Выдвинуть в качестве н-ка стр-ва Царевского.

2. Рассмотреть докладные записки т. Славского и т. Ткаченко (уполномоченный СМ СССР на комбинате № 817. — С.К.) и принять по ним меры. О принятых мерах доложить.

3. Т. Чернышева (зам. Круглова. — С.К.) командировать на 2–3 месяца для принятия на месте всех необходимых мер по обеспечению окончания строительно-монтажных работ в установл. Правительством сроки. 4. Срочно связаться с т. Хрулевым по вопросу оказания помощи стр-ву инженерно-тех. работами.

Л. Берия».

В истории Атомного проекта можно отыскать, впрочем, и более поразительные примеры.

Ноябрь 1949 года. С момента успешного взрыва первой советской атомной бомбы РДС-1 прошло два месяца. Производство хотя бы единичных новых атомных бомб — вопрос для СССР жизненной важности, а подписанный лично Берией протокол заседания Спецкомитета № 88а, констатирует:

«1. Отметить, что хранение деталей РДС-1 из аметила (кодовое наименование плутония. — С.К.) на комбинате № 817 поставлено неудовлетворительно. Детали РДС-1 были помещены в сырые подземные помещения, не обеспечивающие поверхность их от окисления».

Казалось бы, комментарии излишни — руководство комбината можно обвинить чуть ли не в государственном преступлении! Ведь плутоний в то время — главный фактор, который дороже любого золота!

Ну, и каковы «оргвыводы»?

А таковы:

«2. Указать начальнику комбината № 817 т. Музрукову и главному инженеру т. Славскому на недопустимость такого отношения к хранению изделий из аметила.

3. Заместителю начальника комбината № 817 по режиму т. Рыжову, ответственному за хранение аметила и давшему неправильное распоряжение о закладке деталей РДС-1 в сырое помещение, объявить выговор.

4. Обязать начальника комбината № 817 т. Музрукова в 3-дневный срок наладить бесперебойную вентиляцию хранилища, обеспечить тщательную просушку его и оборудовать приборами для контроля влажности и температуры.

Т. Музрукову лично систематически проверять состояние хранилища.

5. Поручить. т. Мешику с выездом на место проверить исполнение настоящего решения».

ПОСЛЕДНЯЯ резолюция по комбинату № 817 относится, как было сказано, к периоду уже после первого испытания советской атомной бомбы РДС-1.

Кодовое обозначение «РДС» официально расшифровывалось как «Реактивный двигатель «С», при этом смысл буквы «С» сегодня точно не идентифицируется, несмотря на свидетельство Ю.Б. Харитона о том, что эту аббревиатуру придумал секретарь Специального Комитета Махнёв, и означала она якобы «Реактивный двигатель Сталина».

Что же до самих разработчиков ядерных зарядов серии «РДС», то они имели свою расшифровку: «Россия делает сама».

И это было сказано по сути.

Берия присутствовал на испытании 29 августа 1949 года на Семипалатинском испытательном полигоне, тогда известном в узком кругу как «Учебный полигон № 2». Он побывал в сборочном здании у 37-метровой стальной ферменной башни, на которую должны были поднять «изделие», затем отправился на командный пункт опыта.

Погода подводила — можно было ожидать всякого, вплоть до грозы. Как бы повторялась ситуация при первом американском взрыве в Аламогордо — там тоже с погодой не заладилось, и тоже неожиданно, вопреки прогнозу синоптиков. Генерал Лесли Гровс в своей знаменитой книге «Теперь об этом можно рассказать» писал: «Главная неприятность была связана с погодой. Тот вечер оказался дождливым и ветреным. Многие настаивали, чтобы испытание были отложено хотя бы на 24 часа».

Опасаясь капризов погоды, американцы вынуждены были отложить взрыв, у нас же вышло наоборот — Курчатов, опасаясь неожиданностей от ветра и дождя, решил перенести взрыв с 8.00 на 7.00.

В 6.33 29 августа 1949 года произвели вскрытие опломбированной двери в аппаратную и было включено питание системы автоматики. 1300 приборов и 9700 индикаторов находились в готовности зарегистрировать все явления взрыва.

Диспетчер опыта Мальский по трансляционной системе оповещения периодически нараспев объявлял время, оставшееся до взрыва.

В 6.48 был включен автомат поля — автомат поэтапного задействования устройств подрыва капсюлей атомного заряда.

В 6.50 автомат поля включил накал всех ламп в приборах, расставленных по радиусам опытного поля.

Накалялись, конечно, не только нити радиоламп — рос накал и внутри тех, кто был сейчас на КП.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.