Бессмертие Лермонтова

Бессмертие Лермонтова

Погибнув на бессмысленной дуэли, Михаил Лермонтов сразу же ушел в бессмертие. Уже вскорости после его гибели за его автографы, его личные вещи коллекционеры и знатоки давали немалые деньги. Во весь период царствования Николая I о нем молчали, но стихи его охотно печатались и даже изучались в гимназиях.

Это само по себе остается величайшей тайной, почему лет тридцать после его гибели о нем нельзя было писать? 4?? никак не мог ему простить Николай I? Ничего этого нельзя объяснить новомодными теориями "подлинных отцов", и Кавказ был замирен к тому времени, и крепостное право заканчивало свое существование. А уж сколько незаконнорожденных, но усыновленных князей и баронов существовало на Руси, никому ничего не мешало. Вспомним хотя бы Пьера Безухова из "Войны и мира", которого признают законным наследником, и никакой тебе мистики, сразу и вереница невест выстраивается из самых знатных семейств.

Что же таинственного таилось в самом гении Михаила Юрьевича?

Еще один наш великий мистик, Даниил Андреев, не случайно считал, что именно гибель Лермонтова, а не Пушкина, стала великой катастрофой для русской литературы. Его космическая миссия оказалась не выполнена. Лермонтов и на самом деле был первым русским поэтом-космистом.

Светись, светись, далекая звезда,

Чтоб я в ночи встречал тебя всегда;

Твой слабый луч, сражаясь с темнотой,

Несет мечты душе моей больной;

Она к тебе летает высоко;

И груди сей свободно и легко…

Я видел взгляд, исполненный огня

(Уж он давно закрылся для меня),

Но, как к тебе, к нему еще лечу

И хоть нельзя — смотреть его хочу… [61]

С самых ранних стихов и до последних мистический космизм переполнял его поэзию. Она и на самом деле была наднебесной. Дмитрий Мережковский назвал его поэтом сверхчеловечества, писал о глубинной связи его поэзии с Ницше. По крайней мере, Михаил Юрьевич в этом не был продолжателем, скорее — основоположником. Ведь тот же Фридрих Ницше родился позже него ровно через 30 лет, день в день. Тоже 3(15) октября. Под тем же знаком Весов, в близкие друг от друга дни родились и Сергей Есенин, и Артюр Рембо, и Оскар Уайльд, достаточно разные, но столь же мистически значимые гении.

Чем больше слава поэта шла по Руси, тем больше грязи старались вылить на него его недоброжелатели, коих, как всегда, на Руси хватало. Это, может быть, тема целой книги, почему ныне восхваляемый Николай I (если он не виновен в смерти поэта?) строжайше запретил хоть что-либо писать о поэте. И целых три десятилетия книги стихотворений выходили без справочных материалов о самом Лермонтове. За что же и после смерти продолжал лютовать на Лермонтова российский император?

Впрочем, свое бессмертие Михаил Юрьевич предчувствовал с ранней юности. Он и пришел к нам из некой вечности, из каких-то небесных краев. И вернулся обратно в вечность. Как поэт писал еще в юности:

Но я без страха жду довременный конец.

Давно пора мне мир увидеть новый… [62]

Он мог использовать ту или иную форму стиха, от ямба до любимого амфибрахия, мог заимствовать какие-то приемы у иных писателей, от Байрона до Пушкина, но в этот взятый напрокат формат он всегда вставлял истинно свое космическое небесное содержание. Только этот бессмертный человек, сидящий в земном человеке Лермонтове, и придавал его поэзии горний дух, возвышался над всеми земными страстями и тяготами.

"Кто близ небес, тот не сражен земным…" — точнее и не скажешь.

Даже в немощную николаевскую эпоху, закономерно закончившуюся крымским поражением в войне, могучий и героический лермонтовский характер был заметен всем. И как же ошибался близкий друг Александра Пушкина, знаменитый ученый, вроде бы знаток искусств, ректор Петербургского университета, академик Петр Александрович Плетнев, когда писал: "О Лермонтове я не хочу говорить потому, что и без меня говорят о нем гораздо более, нежели он того стоит. Это был после Байрона и Пушкина фокусник, который гримасами своими умел толпе напомнить своих предшественников. В толпе стоял Краевский (издатель и один из первых ценителей Лермонтова. — В. Б.). Он раскричался в "Отечественных записках", что вот что-то новее и, следовательно, лучше Байрона и Пушкина. Толпа и пошла за ним взвизгивать то же… Придет время, и о Лермонтове забудут…"

Не забыли и не забудут. Думаю, это был первый, воистину русский поэт. Поэзия Александра Пушкина всегда носила более всемирный, всечеловечный характер. В Михаиле Лермонтове, при всем его изначальном байронизме, более глубоко сидело русское начало. Недаром Ф. Ф. Вигель прозвал его отчаянным русоманом. Но и в русскости своей он был предельно одиноким. Еще бы, единственный из великих поэтов, так и не смирившийся ни с чем: ни с режимом, ни с обществом, ни даже с каноническими постулатами церковников. Он и был, подобно своему новгородскому герою, "последним сыном вольности".

Трудно найти более верующего поэта, чем Михаил Лермонтов, но и к Богу у поэта были свои пути, свои прямые разговоры с ним.

Ценя вольность в себе самом, он и в героях всегда искал вольность, почему и любил воспевать первобытных естественных горцев Хаджи Абрека, Измаил-Бея, Мцыри, пусть и не столь образованных, но уверенных в воле своей, в твердости своей, в правоте дел своих. Таким же бесстрашным и уверенным в себе был его купец Калашников, такими были герои "Бородино". Он и в себе самом не любил "гнета просвещения", столичного лицемерия. И в стихах своих стремился победить свой эгоцентризм, обрести народность.

Так?… в образованном родился я народе;

Язык и золото… вот наш кинжал и яд! [63]

Он как чувствовал, что над сильными цельными личностями верх одержат некие подобия обезьян, Мартышки. Вот одна из них и пристрелила светлого русского гения, другие и до сих пор ехидно проходятся по его поводу. Вряд ли он захотел бы существовать в век Мартышек, лишенных и природной мощи, и первичности чувств, и простых нравственных идеалов.

Как подкосил наш золотой век двух величайших гениев — Пушкина и Лермонтова. Литература после этого надолго замерла. И по сути лермонтовские сверстники — Федор Тютчев или Иван Тургенев заговорили в полный голос уже во второй половине XX века. Не так ли в XX веке после гибели величайших гениев — Сергея Есенина и Владимира Маяковского русская литература приходила в себя тоже целую литературную эпоху. Замечено, что отдает чистой мистикой то, что между смертью поэтов в каждой из этих пар прошло ровно четыре года и четыре месяца…

Но, увы, это не мистика, а жестокая правда. Преждевременная гибель гениев надолго меняет развитие истории той или иной литературы. Иные из малых национальных литератур так и выпадают навсегда из литературного мирового пространства после трагической гибели своих великих творцов.

Поэзия Михаила Лермонтова, вне всякого смыслового содержания, обладает еще и гениальной музыкальностью стиха. Выше даже, чем у Александра Пушкина. Недаром тот же Даниил Андреев заметил: "…иностранцы любой национальности, будь то немец или японец, поляк или араб, заражаются эмоциональным звучанием и признают наличие мировых масштабов не у Пушкина, а у Лермонтова". Не зная русского языка, они чувствуют тончайший мелодичный ритм лермонтовских стихов.

Знаменательно, что его последнее прижизненное стихотворение "Пророк" как бы предрекает будущую его судьбу:

С тех пор как Вечный Судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

‹…›

Завет Предвечного храня,

Мне тварь покорна там земная;

И звезды слушают меня,

Лучами радостно играя.

Когда же через шумный град

Я пробираюсь торопливо,

То старцы детям говорят

С улыбкою самолюбивой…

‹…›

"…Смотрите ж, дети, на него:

Как он угрюм, и худ, и бледен!

Смотрите, как он наг и беден,

Как презирают все его!"

Он оставил нам свою бессмертную поэзию, которая оказала на русскую литературу и всего XIX, и XX века гораздо больше влияния, чем кто-либо другой из русских гениев. И в прозе, и в поэзии. Темы Лермонтова мы находим у Толстого и Чехова, Гоголя и Достоевского, Гумилева и Есенина… Сам он слился с душой вселенной, и уже наше русское небо над головой доносит нам его вечные чарующие песни.

Поэзия Михаила Лермонтова соединилась с ладом русской песни, грустным и проникновенно народным. Пожалуй, после Михаила Лермонтова разве что Сергей Есенин обладал таким же естественным песенным слогом.

Лермонтов имел волшебную власть над природной стихией:

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка…

‹…›

Когда студеный ключ играет по оврагу

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он, —

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, —

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога [64].

Будто и впрямь от своего дальнего шотландского предка поэта и чародея Томаса Лермонта получил русский поэт этот дар выхода из природы к Богу, от стихии к небу… Откуда же еще такие небесные картины:

…Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит…

Только и начиналось у него по-настоящему, без заимствованных сюжетов и романтических образов, глубинное постижение и человека, и земли, и неба, и сразу обрыв в бессмертие. А вместе с ним лишь за последние полгода ушли в бессмертие и его последние стихи: "Выхожу один я на дорогу…", "Люблю отчизну я, но странною любовью", "Есть речи — значенье…", "Дубовый листок", "Спор", "В полдневный жар…", "Пророк"… Даже этих стихов хватило бы, чтобы обессмертить свое имя в русской поэзии. А что было бы дальше?

Пожалуй, ополчившийся на поэта русский философ Владимир Соловьев лишь в одном прав: "От западных его родичей унаследованная черта — быть может, видоизмененный остаток шотландского двойного зрения — способность переступать в чувстве и созерцании через границы обычного порядка явлений и схватывать запредельную сторону жизни… Необычная сосредоточенность Лермонтова в себе давала его взору остроту и силу, чтобы иногда разрывать сеть внешней причинности и проникать в другую, более глубокую связь существующего — это была способность пророческая…"

Как считает философ, одного его тройного "Сна", где поэт в деталях предчувствовал свою роковую смерть, хватит, чтобы признать за Лермонтовым "врожденный, через голову многих поколений переданный ему гений".

Нет, ни дикий горец, ни провинциальный лекарь-еврей, ни русский крепостной кучер, сколь бы талантливы они ни были, не могли дать поэту на генном уровне такую пророческую, философскую, музыкальную гениальность. Видно, что без Томаса Лермонта не обошлось.

Не соглашаясь с соловьевскими упреками в адрес поэта, скажу лишь одно: если бы сегодня недоброжелатели великого русского гения оспаривали бы его стихи на таком же уровне, как это делает Владимир Соловьев, цены бы им не было.

А может, и впрямь, эта тяжесть несомого бессмертия, тяжесть давящей его вечности и сказывалась в характере русского поэта, делая его иной раз угрюмым и демоническим. Не игра в грустный байронизм, не игра в придуманного Демона, а то самое истинное бессмертие, которое и вырывалось у него в иных стихах, начиная с пятнадцати лет, к детским страстям и обидам добавляло чувство одинокой обреченности. Писал же Соловьев о его тяжком призвании "быть могучим вождем людей…".

Русскую литературу смиряли, начиная с самых древних времен. Смиряли протопопа Аввакума, смиряли Грибоедова, Радищева, Гоголя, Пушкина.

Может, и прав Дмитрий Мережковский:

"Забунтовал Пушкин, написал оду Вольности и смирился — написал оду Николаю I, благословил казнь своих друзей, декабристов…

Забунтовал Гоголь — написал первую часть "Мертвых душ" и смирился — сжег вторую, благословил крепостное право.

Забунтовал Достоевский, пошел на каторгу — и вернулся проповедником смирения.

Забунтовал Л. Толстой, начал с анархической синицы, собиравшейся море зажечь, и смирился — кончил непротивлением злу…

И вот один-единственный человек в русской литературе, до конца не смирившийся — Лермонтов…"

Потому его и недолюбливают во все времена и чиновники, и правители, и писатели. Может, это и есть наш русский, не смирившийся литературный посланник с небес?

И на бессмертие он был обречен с рождения, одним древним пророческим происхождением своим.

Бессмертны и все его великие стихи.

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Темный дуб склонялся и шумел.

Точно такой же "темный дуб" растет и в Шотландии над могилой поэта и пророка Томаса Лермонта…

30 декабря 2012 года, Москва — Эдинбург — Чухлома — Тарханы — Родос — Тамзай

Данный текст является ознакомительным фрагментом.