Саша Ермолаев

Саша Ермолаев

Старательно пытаюсь вспомнить, был ли Саша с нами в 21-м учебно-танковом полку, то есть воевал ли он на Северном Кавказе? Нет, не могу вспомнить. Но, судя по некоторым косвенным признакам, в Первое харьковское танковое училище он попал с гражданки, может быть, даже сразу после окончания школы. Будь он с нами в учебно-танковом полку, его патологический аппетит обратил бы на себя наше внимание. Вернее, в полку он бы просто не выжил.

Мы с нормальным аппетитом в этом проклятом подразделении доходили от голода. Жизнь продолжала в нас теплиться только благодаря вареву из заплесневевшей кукурузы, которую в первые дни, сразу после выписки из госпиталя, я вообще не мог взять в рот. А уже через несколько дней вынужден был привыкнуть. Куда денешься? Но и этого несъедобного варева, от которого отвернулась бы нормальная уважающая себя свинья, нам тоже не хватало. Нет, Саши определенно не было в 21-м учебно-танковом полку. Следовательно, он попал в нашу роту из гражданки в числе нескольких только что призванных в армию. Если я не ошибаюсь, таких было, вероятно, не более десяти человек. Даже меньше. Основную массу роты составляли фронтовики, воевавшие на Северном Кавказе.

С Александром Ермолаевым мы были в разных взводах. Внешне он ничем не выделялся в среде ста двадцати пяти курсантов роты. Обычный парень с доброй физиономией. Рост чуть выше среднего, сантиметров примерно сто семьдесят восемь. Строевой подготовкой не блистал. Вообще был каким-то мешковатым, рыхлым, что ли. Голос у него был несколько крикливый, высокий тенор, переходивший моментами в дискант, когда Саша возбуждался. Изредка он производил впечатление недотепы.

Уже к концу первого месяца нашего пребывания в училище Саша начал становиться училищной знаменитостью. Дело в том, что он болел булимией. Слово «булимия» я тогда услышал впервые. Оказалось, что булимия – это постоянное чувство голода. Человек, страдающий булимией, не может насытиться. Врачи приписали Саше две курсантских пищевых нормы.

Следует заметить, что после 21-го учебно-танкового полка еда по девятой курсантской норме вообще показалась нам райской пищей. Даже со своим зверским аппетитом я не мог бы одолеть пусть не полной, но хотя бы еще половины такой дополнительной нормы. А Саше и двух норм не хватало. Сразу после еды он подходил к окну раздачи и выпрашивал добавки у помощника дежурного по кухне. У нас это называлось – закрывал амбразуру своим телом. На первых порах помдежи, еще не имея представления о том, что такое Сашина булимия, в лучшем случае выставляли ему миску, скажем, плова, который был у нас в обед на второе. Но Саша быстро вылизывал миску так, что и мыть ее не надо было, и снова закрывал амбразуру своим телом.

В училище было шестнадцать рот. Каждый день в наряд выделялась одна рота. Из дежурной роты одно отделение назначалось в кухонный наряд. Круглосуточная работа на кухне, готовившей пищу примерно на три тысячи ртов, была не из легких. Но курсанты, в общем, любили кухонный наряд. Наесться там можно было от пуза. Так вот, по мере заступления рот в наряд все училище постепенно узнало об аппетите курсанта Александра Ермолаева. И когда Саша закрывал амбразуру своим телом, сердобольные помдежи выставляли ему уже не миску, а полбачка каши, то есть порцию на семь курсантов. До меня просто не доходило, куда это все помещается, и как человек, съедая такое количество пищи, не толстеет.

А еще я как-то услышал, что кроме булимии Саша отличается невероятной величиной детородного члена. На слухи я не обратил внимания. В этих вопросах разбирался примерно так, как в булимии. Кроме того, признаки булимии я видел, когда после двух порций Саша съедал еще полбачка плова. А детородного члена Саши я не видел.

Но однажды… В баню мы ходили повзводно. Саша был в третьем взводе. Я – во втором. Как в третьем взводе относились к Саше, видя его обнаженным, не имел понятия. Но однажды Саша почему-то попал в баню вместе с нашим взводом. Господи! Такого просто не может быть! На Кавказе я видел ослов. Без них воевать на перевалах было бы невозможно. Меня удивила величина полового члена, пропорциями никак не соответствующая относительно небольшому животному. Но Саша ведь не осел! Какие там пропорции! У человека, повторяю, такого просто не может быть!

Написал это и вспомнил, что в ту пору я уже знал «Читал охотно Апулея, а Цицерона не читал». Почему лицеист Пушкин читал охотно Апулея, и вообще кто такой Апулей, не имел представления. И только потом, прочитав «Золотой осел» Апулея, я вспомнил, почему у меня возникла ассоциация с половым членом осла.

Сейчас врач, я мог бы спокойно, подробно и профессионально описать необычные величину и диаметр этого невероятного чуда. Сейчас я понимаю, что это была патология такая же, как булимия. Но тогда. Даже мои товарищи, похвалявшиеся своим богатым сексуальным опытом, обалдели, увидев такие огромные нечеловеческие размеры.

О нормальном мытье уже не могло быть и речи. Почти весь взвод потребовал, чтобы Саша продемонстрировал нам свое сооружение в эрегированном состоянии. Саша смущался. Саша просил оставить его в покое. Но куда там! Коля Трубицын намылил ладони, схватил Сашу за член и стал его массировать двумя руками. Вместе с Ростиславом Армашовым мы пытались заступиться за Сашу, но взвод категорически пресек наше вмешательство. Взводу было интересно. Среди всеобщего веселья Саша смирился, и, судя по результатам, даже, вероятно, получил удовольствие, потому что взвод добился желаемого и увидел эрегированный член во всем его величии. За всю свою долгую врачебную жизнь я не видел ничего подобного. Да, такое я увидел всего лишь один раз в жизни. А не увидев, вероятно, не поверил бы описанию.

– Слушай, Сашка, как бабы выдерживают это дышло? Смущаясь, с виноватой улыбкой Саша объяснил, что он еще никогда не имел бабы. Услышали бы вы комментарии по этому поводу!

После описанного банного дня я обратил внимание на то, что Саша не ходит даже в училищный клуб на танцы, не говоря уже о городе, когда нам выдавали увольнительные записки. С Ермолаевым я не был в близких отношениях и, естественно, не имел представления о причине такого сверхскромного поведения. Уже значительно позже с моим другом Анатолием Сердечневым мы услышали Сашин рассказ о причине непосещения танцев.

Оказывается, как-то, еще на вечере в школе он пригласил на танго одноклассницу. Во время танца то ли случайно, то ли умышленно она прижалась к нему. Член его эрегировал в штанине, где места ему не нашлось. Это было ужасно. Мало того, что больно, так и шагу нельзя было сделать, рассказывал Саша. Он не знал, как отвязаться от партнерши и покинуть танцевальную площадку. С тех пор он не ходил на танцы.

После окончания училища сто двадцать пять младших лейтенантов нашей роты приехали в Нижний Тагил на 183-й завод получать танки и экипажи. Отсюда, погруженные на платформы, мы разъехались в разных направлениях, чтобы почти со всеми больше никогда не встретиться. Вероятность выжить у танкистов не очень велика.

Закончилось летнее наступление. Из десяти новоиспеченных младших лейтенантов, выпускников нашей курсантской роты, прибывших во Вторую отдельную гвардейскую танковую бригаду, уцелели двое – Толя Сердечнев и я.

Жалкие остатки экипажей нашего батальона, меньше чем на одну роту, располагались в землянках, в чахлом литовском лесу. Танков у нас не было. Ждали, когда прибудут танки с личным составом.

Не помню, чем мы занимались, когда вдруг где-то неподалеку услышали женский смех. Ребята радостно переглянулись. Но откуда здесь может взяться женщина? Уже через мгновение на нашу полянку выскочил младший лейтенант Саша Ермолаев. С Анатолием Сердечневым мы к этому времени успели стать лейтенантами.

Оказывается, это был не женский смех, а радостный голос Саши, когда ему указали, где мы находимся.

Здесь же появилась трофейная немецкая тминная водка, закуска. Возможно, Саша пришел к нам сразу же после еды, но наше угощение оказалось нелишним. Мы с Толей знали это наверняка.

Саша рассказал нам, как сложилась его судьба после нашего расставания в Нижнем Тагиле. В одной из первых атак летнего наступления подбили его машину. Он и стреляющий были ранены. Механик-водитель – контужен. А лобовой стрелок и башнер погибли. Из госпиталя его выписали в резерв офицерского состава, а оттуда направили в нашу бригаду. Вот и все. И надо же – в тот момент, когда несколько часов назад он представлялся начальнику штаба бригады, от того ушел командир его танка. Саше уже успели шепнуть, что этот лейтенант – сынок очень важной особы и что его перевели в Первый Балтийский танковый корпус на какую-то тыловую должность. А начальник штаба бригады тут же предложил Саше, танкисту, побывавшему в огне, выписавшемуся из госпиталя после ранения, стать командиром его танка. Саша, уже зная о нашем существовании в бригаде и намереваясь посоветоваться с нами, попросил подполковника дать ему несколько часов на раздумье. Подполковник удивился странному, казалось бы, отказу, но лал согласие.

– Чего же тут раздумывать? – сказал Толя. – Танковую атаку ты уже понюхал. Поживи в спокойном месте. И благодари Всевышнего, что тебе так повезло.

– Это так. Но ведь фактически командир танка начальника штаба бригады это его адъютант.

– Ну и что? – Как что? Мне же придется наносить на карту обстановку. И не взвода, даже не роты, а бригады. А в тактике и в топографии я даже в училище плавал.

– Научишься. Пока мы бездействуем, приходи, Ион тебе всегда поможет. Иди, соглашайся.

Так Саша начал свою должность командира машины начальника штаба нашей бригады. Для Толи и для меня это стало просто находкой. Шутка ли? Саша приходил к нам за помощью, и мы, таким образом, узнавали о войне то, что командиры танковых взводов никогда не знают.

Закончились осенние бои. Чудо! Мы с Толей и на сей раз уцелели. Во время боев с Сашей, разумеется, не общались. Где мы, а где танк начальника штаба бригады. Мой взвод жил в бывшей конюшне. Все же лучше, чем копать землянку в тяжелой мокрой прусской глине. Танков у нас еще не было.

И вдруг всех офицеров батальона вызывают в штаб бригады. Всех. Не помню уже, сколько осталось в батальоне офицеров из танковых экипажей. Помню только, что небоевых офицеров было больше. Оба заместителя командира батальона, начальник штаба батальона, помпотех, секретарь партийной организации, начальник боепитания, батальонный фельдшер. Кого это я еще забыл? Ладно. Пришли мы в штаб бригады. Располагался он в большом юнкерском имении, километрах в полутора от нашей конюшни.

Чего это нас срочно вызвали, если еще нет танков и экипажи не пополнены? И не только нас, офицеров второго батальона. Пришли все офицеры первого и третьего танкового батальона и мотострелкового батальона, и еще куча офицеров, околачивающихся в тылу, о которых у нас даже представления не было. Мы с Толей, и командир второй роты, и еще два младших лейтенанта, командиры танков, все с маленькими звездами на погонах сели в большом зале подальше от стола, поближе к двери. Я, правда, хотел подойти к Саше и выяснить у него обстановку. Но Саша сидел у самого стола, недалеко от начальника штаба бригады. Вид у него почему-то был похуже, чем перед положением в гроб. К тому же надо было пройти мимо офицеров с большими звездами на погонах. А во мне, как заноза, засело правило, что самый короткий путь между двумя точками – это крутая дуга вокруг начальства.

Тут раздалась команда «Товарищи офицеры!» Мы все вскочили. Вошли командир бригады, его заместитель по политчасти и бригадный Смерш, майор. Гвардии полковник и его заместитель Сели в первом ряду рядом с начальником штаба, а Смерш занял председательское место за столом и сразу же, перебирая в руках бумаги, начал свою речь:

– Товарищи офицеры, нет нужды рассказывать вам историю нашей бригады, одной из лучших в Красной армии, бригады, которая второй в Советском Союзе стала гвардейской пятого января 1942 года в кровавых боях под Москвой. Бригада наша Витебско-Вилнюсско-Каунасская, звание, свидетельствующее о продолжении героических традиций нашей бригады. На знамени нашей бригады никогда не было позорных пятен. И вот офицер нашей бригады совершил постыдный поступок, который подлежит обсуждению суда чести офицеров бригады. Для этого мы сейчас здесь собрались. Гвардии лейтенант Ермолаев, возьмите табуретку и садитесь сюда. Не так. Сядьте, чтобы ваше лицо видел я и офицеры бригады.

За несколько дней до этого суда Саше присвоили звание лейтенанта. Он сидел на табуретке, согнувшись, придавленный к земле, еще более мешковатый, чем обычно. Мы видели его бледный испуганный профиль.

– Товарищи офицеры, мы не будем выбирать состав суда. Судить его будут все присутствующие.

Мы с Толей недоуменно переглянулись. Что мог совершить Саша, чтобы его судили? Разве что обворовать продуктовый склад? Но это на него не похоже. Кроме того, он нам еще летом рассказал, что в жизни своей не был обеспечен питанием так, как сейчас.

Смерш докладывал, что гвардии лейтенант Ермолаев вступил в преступную связь с гвардии младшим сержантом Осиповой, и это послужило причиной ее смерти.

Ни Толя, ни я не знали гвардии младшего сержанта Осипову. Смерш сказал, что она была связисткой. Откуда могли мы знать связисток, сидящих в штабе? Правда, когда он стал описывать ее, я вспомнил, что как-то мельком увидел хорошенькую пичужку, младшего сержанта, маленькую, с фигурой цирковой акробатки. Кажется, тогда механик-водитель комбата сказал, что она безотказная, что хоть и маленькая, но страшно ненасытная, поэтому неутомимо обслуживает весь штаб бригады. Помню, он сказал, что этот недомерок мог бы без всякого ущерба обслужить даже весь наш батальон. Допустим. Но как мог Саша, стеснительный, сторонящийся женщин Саша, вступить с ней в преступную связь? И как могла эта преступная связь стать причиной смерти младшего сержанта?

Смерш попросил начальника бригадного медсанвзвода доложить о происшедшем.

К столу вышел высокий тощий капитан медицинской службы. Я с ним не сталкивался ни разу. Помощь после ожогов мне оказывал наш батальонный фельдшер гвардии старший лейтенант медицинской службы Ванюшка Паньков. Славный парень. Доктор стоял у стола и читал бумагу. В результате полового акта от шейки матки был оторван задний свод влагалища. Инфекция оттуда попала в брюшную полость. Начался перитонит – воспаление брюшины. С этим диагнозом он отправил пострадавшую в медсанбат 184-й стрелковой дивизии. Там ее срочно прооперировали и эвакуировали во фронтовой госпиталь. Но по пути в госпиталь она умерла от интоксикации.

– Вопросы будут? – спросил майор.

Вопросов не было.

– Ну что ж, – продолжил смерш, – мы должны осудить фактическое убийство гвардии младшего сержанта Осиповой гвардии лейтенантом Ермолаевым. Я думаю, что нам следует сформулировать меру наказания.

– Дайте Саше объяснить, то есть гвардии лейтенанту Ермолаеву, – из первого ряда сказал начальник штаба бригады, гвардии подполковник.

– А что он может сказать, преступник? – возразил Смерш.

– Простите, майор, но вы сказали, что это суд чести, то есть суд, а не решение вашей службы. Не так ли? А на суде подсудимый имеет право на объяснение своих действий, своего поступка. Не так ли?

– Ну что ж, гвардии лейтенант Ермолаев, что вы можете сказать?

Саша встал. Господи, как он выглядел? Бледный. Мешковатость удвоилась. Ноги, казалось, не держали его. Он начал говорить, заикаясь, выдавливая из себя слова.

– Ну значит, я не приставал к Даше, значит, к гвардии младшему сержанту Осиповой. Она это, заигрывала со мной. Я все время, значит, старался уйти, а она приставала. А в тот день я зашел в их помещение по приказу товарища гвардии подполковника, это, взять карты, значит. А там была Даша, то есть гвардии младший сержант Осипова и еще две связистки. А она им сказала что-то принести. Ну они, значит, засмеялись и ушли. Я значит, взял карты и, это, пошел к двери. Но Даша, то есть гвардии младший сержант Осипова остановила меня. Она стала, это, ну, значит, стала там гладить. А потом, значит, ну, это, простите, но не могу об этом говорить.

– А вы говорите, раз уже начали, – сказал майор. Саша потоптался и продолжил, смущаясь все больше и больше.

– Ну значит, она расстегнула ширинку, значит, и кальсоны. Ну и, нет, я не могу.

– А убить воина Красной армии вы могли? Чего же говорить не можете?

– А потом делала такое, значит, и при этом стонала, и кричала, и удивлялась. И говорила, что даже не представляла себе, это, такой, мол, радости для себя. Ну это, при этом я же человек. И я до того еще не видел голой девушки. И тогда она легла, значит, и потащила меня на себя. Я и сейчас не знаю, как я, значит, как я вошел. Это, ну это, это она направила. Это же, ну, это же у меня было впервые. И я, значит, уже потерял управление собой. Ну как это объяснить? Ну уже, будто не я это делаю. Ведь я раньше еще никогда не испытывал такого, ну как это объяснить, такого, значит, удовольствия. Тут она как закричит. Но ведь она и до этого, значит, кричала.

До того, как я, это, нажал. Поэтому я, ну значит, это, не обратил внимания. А потом смотрю. Господи, а она уже без сознания. Я тут же, это, побежал к гвардии капитану медицинской службы. А к товарищу гвардии, значит, подполковнику пришел без карт, забыл я, оставил там, растерялся, в комнате у связисток, рассказал ему, что случилось. Ну и, – Саша замолчал, испугано переводя взгляд с подполковника на Смерша.

За окнами на малых оборотах фырчал дизель «тридцатьчетверки», и раздавались удары кувалды по тракам гусеницы. Звуки эти сгущали гнетущую тишину зала. Я посмотрел на Толю, на мудрого человека. Таким я считал его. Он был почти на десять лет старше меня, лет около двадцати девяти. Всегда спокойный, выдержанный. Может быть, поэтому, в отличие от меня, не заводился с пол-оборота. Толя дал мне рекомендацию в партию. Сейчас он понял, почему я посмотрел на него. Он кивнул и прошептал:

– Давай. Иди. Ты грамотнее. Ты скажешь лучше меня. В этот момент я забыл о крутой дуге вокруг начальства и попросил слова. Комбриг и все его соседи оглянулись и посмотрели на меня.

– Ну что ж. Слово имеет гвардии лейтенант… гвардии лейтенант…

– Гвардии лейтенант Ион Деген, – не без раздражения подсказал командир бригады.

– Да-да, запамятовал. Гвардии лейтенант Деген. Не надо с места. Давайте сюда, к столу.

Знаете? Страшно бывает перед атакой. В бою уже не до страхов. Времени для них нет. Надо работать. Каждый член танкового экипажа тяжело работает в бою. Вот так и здесь. Может быть, какой-то страх еще оставался, пока я шел по проходу. Но у стола я уже полностью избавился даже от почитания больших звезд. Тем более что и командир бригады, и начальник штаба смотрели на меня с явным одобрением. Я не знал, что такое свод влагалища. Я не знал, что такое шейка матки. Я не знал, что значит перитонит. Но я твердо знал, что Саша не виноват. У меня в этом не было сомнения.

– Товарищи офицеры. Александра Ермолаева гвардии лейтенант Сердечнев и я знаем почти два года. Знаем как человека благородного, правдивого и честного. Все, что он сейчас рассказал, не подлежит сомнению. Около года мы вместе были в танковом училище. За все это время Ермолаев ни разу не был в нашем клубе на танцах. Саша и близко к женщинам не подходил. «Тридцатьчетверку» я знаю лучше, чем строение человека. Но из доклада товарища гвардии капитана медицинской службы я понял, что у гвардии младшего сержанта Осиповой произошла травма в связи с несоответствием размеров. Тут я хочу обратиться к товарищу гвардии майору, – я посмотрел на Смерша, – и спросить, известно ли ему, что Ермолаев болеет булимией и официально получает два пайка? Но и этого ему не хватает. Есть у Ермолаева еще одно несоответствие, если можно так выразиться. Простите мне, товарищи офицеры, но у Саши этот самый, ну как его, член, половой член неимоверных размеров. И тут гвардии младший сержант Осипова захотела, не знаю, как выразиться. В общем, вы понимаете. Это примерно то же, что на «тридцатьчетверку» установить пушку-гаубицу калибром 152 миллиметра.

В зале раздался смех. Улыбнулись и все сидевшие в первом ряду.

– Поэтому я не понимаю, за что судят гвардии лейтенанта Александра Ермолаева.

Я пошел к своему месту. Офицеры, сидевшие у прохода, пожимали мне руку. Толя полуобнял, не сказав ни слова. Тут снова заговорил Смерш:

– Выступление гвардии лейтенанта Дегена я считаю безответственным. Вот у гвардии лейтенанта Ермолаева есть пистолет. Допустим, при чистке пистолета он случайно выстрелит и убьет товарища. Так что, он суду не подлежит, потому что убил неумышленно? Так вас надо понимать, товарищ гвардии лейтенант? Надо отдавать себе отчет о своем личном оружии. И надо отдавать себе отчет, о чем вы говорите. И если у гвардии лейтенанта Ермолаева половой член, как вы выразились, как пушка-гаубица, то надо к своему оружию относиться ответственно. Еще кто-нибудь хочет выступить?

Поднялся гвардии подполковник, начальник штаба бригады.

– Товарищи офицеры. Не хочу злоупотреблять своим положением, должностью и давить на вас этим. Гвардии лейтенанта Александра Ермолаева я знаю меньше, чем знают его Деген и Сердечнев. Но одно могу сказать: не было у меня еще такого дисциплинированного, исполнительного и скромного командира танка, как Ермолаев. Я получил данные о нем из штаба 107-й танковой бригады, в которой он воевал до ранения. Более отличной характеристики на боевого командира не придумаешь. Кстати, Саша, из 107-й танковой бригады сообщили, что ты награжден орденом Красной Звезды. Поздравляю тебя.

Гвардии подполковник сел на место. Я уже успокоился. Решил, что этим все завершится. Но у Смерша было другое мнение.

Он сказал, что преступление гвардии лейтенанта Ермолаева подпадает под статью Уголовного кодекса Российской Федерации, по которой в лучшем случае ему полагается десять лет тюремного заключения. Но из уважения к командиру бригады и начальнику штаба он согласился не предавать преступника суду, а провести суд чести. К сожалению, офицеры бригады почему-то остались безучастными к совершенному преступлению и даже не осудили гвардии лейтенанта Ермолаева. А выступление этого офицера из второго батальона вообще было безответственным. Если бы не глубокое уважение обратившихся к нему офицеров, десять лет тюрьмы сейчас, в военное время, заменили бы штрафным батальоном, в котором гвардии лейтенант Ермолаев кровью должен был бы смыть свою вину. Поскольку в танковом экипаже возможности смыть кровью свою вину не меньше, чем в штрафном батальоне, он, явно нарушая свое служебное положение, считает, что можно ограничиться переводом гвардии лейтенанта Ермолаева в боевой экипаж.

На этом завершился суд чести. Саша подошел к нам, и, не промолвив ни слова, обнял меня и Толю.

Мы возвращались в расположение батальона. Холодный косой дождь, казалось, утяжелил танкошлем. Мы скользили по раскисшей глине. Командир батальона, гвардии майор Дорош положил мне руку на плечо и сказал:

– Спасибо, Счастливчик. Мужество в бою не самое главное мужество. – Он помолчал и почти шепотом добавил: – Ну и говно же он. Надо было ему устраивать этот цирк.

Я не стал спрашивать, кого он имел в виду. Сашу перевели командиром танка в первый батальон. В начале зимнего наступления он сгорел вместе со всем экипажем.

Январь 2009 г.

P.S. Я не заметил, в котором часу начал писать этот рассказ. Он выплеснулся из меня в один присест. Я едва успевал записывать. Проще было бы, владей я стенографией. Случайно ли это? Я не верю в случайности. Сегодня, 21 января, исполнилось ровно 64 года со дня моего последнего ранения, которое врачи назвали смертельным. Это случилось через четыре или пять дней после гибели Саши Ермолаева. А в 1975 году с женой и сыном мы приехали в город Нестеров Калининградской области, бывший немецкий Эйдкунен в Восточной Пруссии. Симпатичный военком, майор, положил предо мной книгу захоронений в Нестеровском районе. Толстая книга. Все погибшие были перезахоронены в братской могиле. В списке среди многих знакомых фамилий я нашел гвардии лейтенанта Александра Ермолаева. И надо же! Оказалось, что он погребен в могиле, в которой по ошибке похоронили и меня еще до того самого суда чести. А вспомнил я об этом почему-то, уже закончив рассказ.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.