Ребята вокруг князя Лазаря…

Ребята вокруг князя Лазаря…

В январе 2000 года в Белграде был убит Желко Разнатович, мой друг, сербский военачальник по прозвищу «Аркан». Его застрелили в упор в холле белградского отеля «Интерконтиненталь». Добровольческий генерал – Аркан, на свои «мафиозные» деньги от бензоколонок и отелей содержавший свою личную армию, погиб, потому что стал не нужен в новой эпохе. Герой – он был нужен в эпоху сопротивления Западу в 1990–1999 годах. После бомбардировок Сербии самолетами НАТО и уничтожения страны Аркан стал бесполезен, и вот его расстрелял рок. Судьба. Судьба, правда, скорее всего расстреляла его, получив за это американские доллары, но сути дела это не меняет. Где-то с дистанцией в месяц в г. Калининграде умер «демократ» Собчак. И хотя Собчак и Аркан – прямо противоположные люди, но оба возникли из водоворота «перестройки» и её влияния на мир, они актеры, появившиеся на исторической сцене одновременно. И Высшие силы убрали их сейчас. По причине того, что они сделались не нужны в новой исторической обстановке. Люди одноразового пользования. И Аркан, и Собчак нужны были каждый для своей пьесы, и обе пьесы были из репертуара эпохи.

Первое его появление в моей жизни: он сидит за накрытым для пира длинным столом в углу, во главе стола. Стол заставлен едой, фруктами, вином. Он в полном боевом наряде, и рядом с ним его тогдашний друг Бадза. Мускулистый, небольшого роста Бадза тоже одет в боевой наряд: плотная тёмного хаки куртка с десятками карманов неизвестного употребления, такие же брюки, берет. Рядом с Арканом сидит девушка-блондинка. Ещё несколько девушек приходят и уходят. Несмотря на ноябрь, на столе букеты живых цветов.

Дело происходило в городе Эрдут, в Славонии. В центре обучения добровольцев. Фронт был рядом – близкая канонада свидетельствовала об этом. У Аркана был яркий вкус и стиль – может быть, гангстерский, да. Он любил застолье, цветы, красоту, дорогое оружие, рестораны и дорогие отели. В отеле «Мажестик» у него были наверху свои люксовые апартаменты, вот и убили его тоже в холле отеля. В момент моего прибытия в зал у него была толпа журналистов, и он с видимым удовольствием с ними общался. Острил: «А что я не вижу телевидения Осиека?» Осиек – соседний хорватский город, за который шли бои. Впоследствии он заматерел, а тогда он был даже остронос, и кисть правой руки забинтована – ранение. Вот эта первая картина меня навеки поразила, и вместе с посещением Шешеля (лидера Сербской радикальной партии) эти цветы, девушки, оружие, канонада, бегающие в полной боевой выкладке добровольцы за окном – всё это повлияло на меня тогда очень. Повлияло на моё решение уйти в политику. Потому что политика показалась мне вначале такой вот – красивой, кинематографичной, героической. Позднее она оказалась не только такой, но решение уже было принято.

Тогда он сказал мне, что убил 22 человека, это был ноябрь 1991-го, после этого он прожил девять лет и участвовал во всех конфликтах в землях Сербской диаспоры, включая Косово (кстати говоря, задолго до войны он был депутатом Сербского парламента – Скупщины, именно от Косова). Его любимым оружием был карабин «Хаклер». С ним он ходил в атаку. Маскотом, тотемным животным его добровольческой армии, был тигр. Тогда в Эрдуте мне показали тигрёнка в сарае. Ещё была во дворе юная овчарка. Как-то по ящику в Париже я увидел его овчарку и заорал: «Собака Аркана!» И к безграничному удивлению и зависти Наташи Медведевой за собакой появился и сам Аркан.

Встречаясь, люди обычно чувствуют друг друга. Есть инстинктивное отталкивание, есть инстинктивная симпатия. Я почувствовал к этому парню инстинктивную симпатию, и он мне отвечал явной симпатией – и тогда, и позже, несколько раз он специально разыскивал меня на фронтах в те годы с 1991-го по 1993-й, в те военные годы… У него были давние стычки с европейским правосудием, якобы он и в гражданской жизни убивал пару раз, и якобы его разыскивал «Интерпол». Но я кто такой, чтобы судить его? Я что, незапятнанный ничем работник всемирной прокуратуры, белоснежный протестантский священник? Мне всегда нравились красивые и храбрые гангстеры. Гангстеры интереснее школьных учителей, бизнесменов, торговых работников или инженеров. В 1990 году Аркан был арестован на территории Хорватии (тогда они ещё не разделились), с партией оружия, вёз в автомобиле. А что он должен был делать, если ему не нравился раздел его Большой Родины, на территории Хорватии жили несколько миллионов сербов. Обычно гангстеры испытывают любовь к спорту. И Аркан испытывал – он был председателем клуба болельщиков команды «Червона Звезда» (Красная Звезда, есть ещё оружейная фабрика «Червона Звезда». В 1992-м на сараевском фронте я получил от коменданта округа Вогоща в подарок за заслуги пистолет фабрики «Червона Звезда»). Болел ли он только и организовывал болельщиков, или и деньги наваривал на футболе, не столь важно. Важно, что, когда в Хорватии стали убивать сербов и гнать их с насиженных веками родовых гнёзд, он повёз им оружие, а потом сам взял в руки оружие. Такое случалось везде: далеко не все, но часть криминалов оказывались беззаветными храбрейшими патриотами. В Бендерах менты рассказывали мне, что с ними на мосту через Днестр лежал, отстреливаясь, местный уголовный авторитет. Там он и остался навеки. Но колонну «румынской» бронетехники они тогда остановили. Сбежали болтуны, интеллигенты, «политики», а остались твёрдые люди, те, кто имел достаточно характера и храбрости не подчиниться чужому насилию. И остались крестьяне, пошли в солдаты.

Я пытался осмыслить характер сепаратистских локальных войн, всех этих горячих точек, где я побывал, что-то общее поймать в характере войн в Славонии, в Боснии, в Книнской Крайне, в Приднестровье, в Абхазии и позднее – в Таджикистане. Общим оказалось то, что всё это богатые, плодородные крестьянские земли, обильные виноградом, фруктами. Приднестровье – «огород Молдовы», где фруктовые сады тянутся часами вдоль шоссе, Абхазия с её апельсиновыми, мандариновыми рощами, с рощами хурмы. Виноградники, овцы Боснии, и даже каменистые плато Книнской Крайны над Адриатикой – плодородны скотом: миллионы овец. Солдаты вздыхали в казарме: «Опять ягнятина на обед». В Таджике снимают два урожая лимонов, пшеницы – три. Это не мёрзлые российские просторы, где в Московской области успевают за крошечное лето вызревать только скороспелые сорта помидор. Народы поднялись там, где были владельцами красивых и плодородных земель. Хлипкую квартирку, бетонную соту, тараканью нору в мёрзлом городе защищать кому в голову придет? А вот обширные богатые дома в Боснии, целые крестьянские замки в Абхазии, сытые деревни Приднестровья защищать поднялись. То были всё крестьянские восстания, по сути дела, как бы они ни организовывались и кто бы их ни возглавлял. Кстати, и Карабахский конфликт, и Чеченская война – тоже крестьянские войны, попытка зажиточных крестьянских народов сохранить своё добро или оттягать чужое.

В конце декабря 1991-го я вернулся с войны в Славонии в Белград. «Тебе надо отдохнуть, – сказали мои сербские друзья-литераторы. – Езжай в Сараево, там тебя знают и любят, звонили несколько раз, просили привезти тебя. Там тихо, ленивая провинция, даже собаки не лают от лени. Там отдохнёшь. Там ничего не происходит». Я не поехал в Сараево, где ничего не происходит. Я полетел в Черногорию. Там в Титовграде (ныне Подгорица) я впервые увидел албанцев. Вечером на главной улице под ледяным ветром с гор гуляли пьяные мрачные мужики в чёрных кожаных куртках и в кепках. Женщин я не видел. Выглядели албанцы точь-в-точь как толпа арабов во Франции. Мужчины без женщин. А в начале апреля в 1992-м в Сараево началась война, то есть через четыре месяца. Вот вам и нелающие собаки. Мои друзья литераторы видели только поверхность – жизнь обывателя. Под поверхностью, если заглянуть, можно было обнаружить бурную жизнь: издавались мусульманские националистические газетки, шли дискуссии в крошечных журналах оппозиции, идея Алии Изитбеговича, тогда просто мусульманского интеллектуала, о создании мусульманского государства в Европе живо обсуждалась несколькими сотнями заинтересованных людей. В начале апреля джинн вырвался на волю, появились первые трупы, и в течение месяца широкие массы были втянуты в междоусобицу. Любая тлеющая в журнальчиках и газетках, тлеющая втуне идея может стать разрушительной и сталкивать лбами народы. Если профинансировать распространение этой идеи в массы путем провокации. В Сараево 6 апреля состоялась манифестация мусульман. По манифестации были сделаны выстрелы, несколько человек были убиты. Мусульмане утверждали, что эти выстрелы – якобы дело рук сербской полиции. Но мы знаем, что позднее в ходе войны мусульмане, не дрогнув, организовывали обстрел своих же мусульман, сараевских жителей, стоявших в очереди за хлебом. Чтобы вовлечь европейские страны в конфликт на своей стороне. Потому ясно, что и первые выстрелы – скорее всего, дело рук людей Изитбеговича. Сербам они были невыгодны, эти выстрелы.

В октябре 1992-го я уже стоял с президентом Сербской Республики Боснии Караджичем над окружённым городом Сараево, и нас снимала телекомпания БиБиСи. Там я допустил ошибку – не усмотрел, как камермен БиБиСи снял меня, стреляющего из пулемета по городу. В фильме, в этот короткий эпизод, умело вставлена картинка мирных домиков города, секундная вставка – и я опять стреляю. Эти кадры (фильм был показан в США, Франции, Англии несколько раз) стоили мне дорого. Они «подтверждали» мою дурную репутацию националиста, фашиста и, вот, пожалуйста, убийцы мирных жителей. (Ибо кто ещё живёт в аккуратных домах: мирные, конечно, жители.)

Аркан давно уже был в Боснии. Уже 9 апреля он воевал в Зворнике, у самой границы Боснии с Сербией. Его добровольцы вынудили мусульман сложить оружие. На самом деле его «тигры» получили подготовку спецназа и выполняли именно роль спецназа. Они приходили, занимали участок фронта и воевали, отдельные, хорошо экипированные, получавшие жалованье в марках. Сколько у него было «тигров»? Несколько тысяч, думаю. От пяти до восьми. «Тиграм» завидовали соседи. С ними бывали трения. Весной 1993 года глава МВД Республики Сербская Крайна Милан Мартич выдал ордер на арест Аркана. Бывший мент, начальник милиции Мартич на дух не выносил своего в прошлом антагониста. Арест не состоялся, «тигры» сидели на перевале в горах выше городка Обровац, защищали Книнскую Крайну с севера. Несли большие потери, среди них было много обмороженных, какой уж тут арест их командира. Но это я забежал вперед. В Боснии Аркан нашёл меня в кафе «Кон-Тики», где в мою честь давал банкет председатель общины Вогошча (это округ, часть города Сараево, зелёные горы) Копрьица Райко. Именно во время банкета мне преподнесли пистолет. Там у стола, в окружении, наверное, полсотни офицеров меня и обнаружил аркановский «тигр». В тот день отбить меня у офицеров ему не удалось, мы договорились, что они приедут за мной назавтра. А с кафе «Кон-Тики» связана вот ещё какая история. Позднее фотограф венгр, который представлял «НИН» (или газету «Борба»?), – пути наши в Боснии много раз пересекались – настучал на меня. Фамилия его была Сабо. Если не ошибаюсь, Имре Сабо. В Белграде он стал говорить, что я ужасный человек, участвовал в боях, стрелял по улицам Сараева. И что ещё якобы я развлекался в кафе «Кон-Тики» музыкой пленных. Действительно, гитарист был пленный мусульманин, аккордеонист был не пленный. У нас с сербскими офицерами была военная пирушка. Мы пели. Пили. И нормально, что играл на гитаре пленный. Я его не избивал, присутствовавшие офицеры тоже. Я, правда, предложил ему выпить, но он отказался. Ещё, он смотрел на меня с плохо скрываемой ненавистью. Я спросил его: «Ты ненавидишь меня, да?» Он ничего не сказал. Затем белградский журнал «Время» (существовавший на немецкие деньги, и это все знали. И Милошевич терпел! Я бы не потерпел) – журнал «Время» напечатал информацию, что Лимонов неоднократно бывал в знаменитом кафе «у Сони», оно же «Кон-Тики», где как раз якобы и совершались наделавшие шуму по всему миру «изнасилования мусульманских женщин». И журнал высказывал предположение, что, возможно, русский «странный писатель» Лимоноф принимал участие в изнасилованиях.

На той пирушке в «Кон-Тики» присутствовала только одна женщина – хозяйка. Она приносила блюда и служила официанткой. Это была крупная белая полная женщина в очках. По-моему, её таки звали Соня. Пирушка военных. Время от времени кто-то вставал и уезжал на фронт, фронт был рядом – в нескольких километрах, его было слышно: слышно гулкие пулеметные очереди, канонаду русского происхождения гаубиц… Потом некоторые враждебные Милошевичу газеты (и журнал «Время» не отказал себе в удовольствии) опубликовали письмо некоей лунатички из города Сараево, в котором утверждалось, что я убил её тетку! Оказывается, на том участке фронта (в районе, называемом «Еврейски Гроби») не было сделано в тот день, когда была убита тётка, ни единого выстрела, стрелял только писатель («писец» по-сербски) – «писец Едуард Лимонов», и таким образом, это он убил тётку, открывшую окно, чтобы выкопать из ящика на подоконнике лук, который она там выращивала. История с тёткой смехотворна, но она характеризует климат, который царил в тылу, в Белграде. Ещё она характеризует венгра Сабо, сукина сына, он присутствовал при части моей активности во время пребывания в Еврейски Гроби, слава Богу, не всегда он присутствовал. Впоследствии я сторонился журналистов и тем более фотографов. Получил хороший урок.

Аркан принимал меня в своей военной столовой. С нами обедали его офицеры, один из них назывался «генерал». Прислуживали рослые девки в штанах с соблазнительными задами. От девок обильно пахло духами и сексом. Аркан был озабоченным, много ругался, говорил, что надо брать Сараево, что все возможности есть. На расстоянии вытянутой руки от него, на подоконнике лежал его знаменитый «Хеклер», а огромный револьвер «Кобра-Магнум» был расчехлён, обвивающая его чёрная кобура – расстёгнута. У меня сложилось впечатление, что он ожидал нападения на него, здесь и сейчас. Поедали мы блюдо, называемое «мешане мясо» – то есть жареные вповалку на одном блюде куски говядины, баранины, свинины. Это блюдо храбрых, варварских, мистических народов-воинов. К мясу были огромные резаные луковицы и самоиспечённый хлеб. Было вино. Но сам Аркан не пил, потому и я не стал. Накануне, «у Сони», я крепко надрался. А ночевал я в арабском доме сербского патриота Йована Тинтора. У Тинтора был крючковатый турецкий нос, и выглядел он вылитым турком, а дом его я назвал арабским, потому что он был турецким – подушки повсюду, ковры, аркады. Йован Тинтор был объявлен «военным преступником», до того заклятым врагом турок он был. Его турецкая внешность требует исторической справки: тех сербов, кто перешёл в их веру, турки оставляли в покое, христиан же терроризировали, в том числе и насиловали их женщин. В результате в Боснии светлые мусульмане, блондины, воевали против чёрных ястребов, сербов-христиан. Разумеется, это обобщение, были всякие, но чёрных ястребов хватало.

Аркан, кажется, боялся тогда покушения. Во всяком случае, после обеда его офицеры поспешно ушли, он говорил очень горько и злобно. Он сделал мне предложение. Он предлагал мне остаться с ним, стать его офицером. «Что ты будешь делать там, в своем Парижу?» Честно говоря, сейчас я жалею, что не остался. В «Парижу» мне делать было вот что – Наташа Медведева там была. Одновременно меня уже засасывала Россия. И та и другая – и Наташа Медведева, и Россия – оказались мне неверны, потому я только потерял несколько лет жизни, продолжая цепляться за них. С Арканом я бы многому научился: и как делать деньги для войны, и как создать Армию, мне надо было провести пару лет с ним. Но мистика женщины и мистика Родины гипнотизировали меня. Теперь только я начал учиться этим вещам. А мог бы быть уже сейчас ученым.

В начале 1993 года в Белграде я подписал бумагу, что отправляюсь добровольцем воевать в Сербскую Республику Книнская Крайна. Представительство республики находилось на Князь Михаила – центральной улице Белграда. Там ежедневно отирались люди из аппарата правительства, и туда же пытались проникнуть беженцы. Там царил настоящий балканский хаос, беспорядок высшего порядка. Там постоянно присутствовал министр иностранных дел Крайны, ясно, что в осаждённой Каменной республике делать ему было нечего. А кроме матери Сербии, Книнское правительство, кажется, признали только Сербская Республика Босния и Приднестровье. Так что все иностранные дела вершились в Белграде. Мне – интригующий, гуляющий, хитрый австро-венгерско-турецкий Белград был абсолютно понятен. Меня приняли юные социалисты из партии Милошевича, они в то время были в союзе с радикалами Шешеля и совместно управляли страной. Они-то и свели меня с Представительством Республики Книнская Крайна. И вот документы подписаны, я живу в отеле «Мажестик» и жду. Проходит день, проходит два… три…

Лазурная ванна: кафель, облицовка, номер люкс – живу, пью кофе, социалисты приглашают на банкеты, в моем же отеле – внизу. Каждый вечер съезжаются в «Мажестик» сливки балканской столицы: министры, депутаты, бандиты, журналисты, шлюхи. Зал полон цветов, седой пианист играет джазовые мелодии. Эту жизнь в «Мажестик» и рослую сербскую юную кралю, которую я себе там завёл, я описал очень неплохо в рассказе «Девочка-зверь». Там было отлично, какие типы вокруг разгуливали, но мне нужно было на фронт, к Адриатике, в сторону Италии! Однажды вечером за банкетным столом мы собрались в количестве мужиков, наверное, двадцати – депутаты Милошевича и Шешеля, всё блестит, сияет, зажгли свечи, ярко всё, еды навалом, по нескольку лакеев на брата, директор телевидения, девки продажные по залу расхаживают! А я сижу – и у меня ещё на руках запах Милицы. И уезжать надо. Чего сидеть! Один вечер похож на другой, а я всё жду обещанного конвоя через все Балканы, коридором в Книнскую Крайну. Вдруг директор отеля подошёл сзади к моему столу и меня за плечо трогает. В жёлтом пиджаке, голова бритая, высокий, живот есть – как комар, напившийся крови, как Фантомас. «Аркан ждет вас наверху. Он просил вас подняться. Идёмте, я вас провожу!» – прошептал он. Я бросил стол и пошёл с директором. На служебном лифте мы поднялись на самый верх. У лифта стояли вооружённые охранники «тигры». Один марш вверх, ещё два охранника – и мы проходим одну дверь, вторую, и вот передо мной сидит во главе стола Желко Разнатович – Аркан – коротко остриженный, лицо упитанное, улыбается. Я вошёл, он встал, мы обнялись…

– Ну как, ещё не сделал революцию в России, Лимоноф?

Я лишь сдержанно улыбнулся. Только что потерпела фиаско моя первая попытка самостоятельной политической деятельности. Прекратила свое существование Национал-радикальная партия, 1-й учредительный съезд её прошёл 22 ноября 1992 года на даче толстого Алёши Митрофанова на Николиной горе, а к январю 1993-го она уже умерла. Мне было противно.

Я сел рядом с Арканом, и мы стали разговаривать. Я ему настучал, рассказал о своей проблеме, что вот не могу уже неделю уехать в Бенковац – моим пунктом назначения был гарнизон города Бенковац, казарма. Он сказал, что сейчас сложное положение с «коридором»: узкой – кое-где она сужалась до пяти километров – полоской земли, связывающей между собой Боснийскую Крайну, Славонию и Книнскую Крайну. Коридор был на самом деле такой дорогой в виде полусерпа, идущей на город Банью Луку, а дальше через горы в Книн, там помещалось правительство. Хорваты и мусульмане совместно, с разных сторон пытаются ликвидировать «коридор», потому он постоянно смещается. По этой единственной артерии, связывающей все взбунтовавшиеся сербские диаспоры, сейчас почти нет движения. Кроме того, в самом Книне опасная ситуация, там к власти рвётся министр внутренних дел Милан Мартич. Мартич лично ненавидит Аркана и приказал расклеить по всей Крайне листовки с портретом Аркана и надписью «Wanted». «Мои «тигры» сидят на перевале, и мы не можем подвезти им провизию. Полицейская сука, «в печка матерну» этого говнюка, – Аркан выругался, – мечтает отстранить Президента Джукича и сам хочет стать президентом. Так что там возможен государственный переворот. Поэтому эти ребята и не хотят, чтобы ты попал во все их истории. Потому и тянут. Но я помогу тебе добраться. Завтра рано утром туда идёт транспорт. Я пришлю тебе человека. Собери вещи и будь готов к немедленной отправке». Он подозвал одного из офицеров и объяснил ему, показывая на меня, задачу.

– Оружие у тебя есть? – спросил он.

– Пистолет.

– Но этого мало, – заявил он. – И во что ты одет, – раздраженно заметил он. – Надо выдать ему форму «тигров», – отдал он распоряжение офицерам.

– Мы пьем томатный сок, – сказал он. – тебе заказать спиртного? Что будешь?

– Виски.

Остаток вечера мы провели в воспоминаниях об общих друзьях, которые встречались ему и мне на военных дорогах. К себе я вернулся рано. Для того чтобы попасть всего несколькими этажами ниже, мне пришлось спуститься на служебном лифте, а потом сесть в нормальный лифт для простых смертных. Теперь понятно, почему на нём нельзя было подняться на самые верхние этажи – кнопки были отключены: там жил Аркан. Он всегда жил в «Мажестике», когда появлялся в Белграде. По слухам, часть акций отеля принадлежала ему: то есть он был совладельцем. В номере я собрал вещи, прибрал кровать, вздыбленную присутствием девочки-зверя, и лёг поверх одеяла одетый, пистолет в кобуре на ремне. Я стал размышлять о ситуации. Конечно, хитрые ребята из Представительства не хотели, чтоб я попал носом в их междоусобные войны. Зачем им свидетели? Аркан… он, конечно же, передал лишь своё видение ситуации. Пообщавшись с книнскими сепаратистами, я имел и другое видение той же ситуации. Будучи человеком Милошевича, Аркан если и не разделяет все его идеи и планы, то вынужден в них участвовать. Одна из них, реализовавшаяся через два года в 1995 году – сдать Хорватии Книнскую Краину в обмен на отмену эмбарго против собственно Сербской Республики, против мамы Сербии. Дело в том, что большинство избирателей Милошевича – зажиточные крестьяне из глубинных районов Сербии – страдают от эмбарго; контрабандный бензин не спасал положения. А Книнскую Крайну всё равно не удержать, – считал Милошевич. Слишком далеко от мамы Сербии и изолированно среди Хорватии находится этот сербский «анклав». Книнский националист Мартич был против политики Милошевича. Ясно, что Президент Сербии не говорил, что он хочет пожертвовать Крайной, дабы его избиратели могли совершать свои полевые работы и возить пшеницу и сливы. Но эти темы обсуждались населением, всего их было, кажется, 350 тысяч книнских сербов. Что до президента Джукича, то бородатый, лысый, сырой, высокий бывший дантист в камуфляже с «Коброй-Магнумом», как у Аркана, на бедре, слыл человеком мягким и бесхарактерным. Все эти силы вокруг него вертели им, как щепкой в водовороте.

В четыре утра здоровенный человечище в малиновом берете, в камуфляже, по кличке «Подобранец», что значит «парашютист», постучал ко мне в номер. Я взял сумку, надел бушлат и спустился с ним в морозный Белград. В сотне метров от входа в гостиницу стоял заиндевевший старый автобус. Я протиснулся внутрь и уселся среди заспанных и храпящих каких-то типов, по виду крестьян. «Подобранец» сел рядом с шофёром.

Мы ещё некоторое время колесили по холодному городу, отыскивая адреса, подбирая повсюду заспанных мужчин с громоздкими сумками. Наконец выехали из города и бодро попёрли в очевидно нужном нам направлении в ночь. Это в предрассветных сумерках, из крошечного шипящего радио «Подобранец» выловил и тотчас огласил её – новость, заставившую проснуться всех обитателей автобуса. В Книне – государственный переворот. Мартич сверг правительство, четыре министра, в том числе и министр иностранных дел, который подписывал мой мандат (мандат лежал у меня в кармане), объявлены в розыск. Их приказано арестовать. Посыпались вопросы: на чьей стороне Джукич? Остался ли он президентом? «Подобранец» не знал. Радио ничего об этом не сообщило. Был и у меня вопрос. Но я задал его не «Подобранцу», но парню, сидящему рядом со мной, мы уже обменялись несколькими фразами. «На границе мне показывать мандат, подписанный министром, объявленным в розыск?» – «Ни в коем случае, а то тебя арестуют, – посоветовал парень. – Лучше выкинь его или сожги». – «Это единственный мой сербский документ, как я перееду границу?» – возразил я. – «С нами тебя проверять не станут, – сказал парень. – Не волнуйся».

На границе к нам заглянули сербские военные, поострили, спросив что-то вроде «нелегальных девок нет?» – и мы покатили. Это уже была земля Боснии. Крестьяне окончательно проснулись. Они зачихали, закашляли. Стало совсем светло. Снаружи был снег. Вместо того чтобы завтракать, пить кофе из фляжек или чай, или молоко, они стали возиться в своих сумках и тюках. Парень, к которому я обращался с вопросом, привычно сложил воедино части томпсона. Рядом народ клацал калашниковыми югославского производства. При свете дня крестьяне на моих глазах стали воинами. Под нами я обнаружил ящики с оружием и боеприпасами. Только оглядев и приготовив своё оружие, они занялись фляжками и закурили, а потом начали жевать. Это побывавшие в отпуске солдаты Аркана возвращались на фронт, вот в чём было дело. Дальше шли немирные земли, и надо было приготовить оружие.

После множества приключений, на исходе вторых суток, мы въехали в каменный Книн. В Книне судьба в лице правительства разделила нас. Они покатили дальше, а я проторчал до темноты в здании правительства. Они, видимо, решали, что со мной делать. Ведь я не был простой, скромный доброволец. Мои заслуги в России были им неизвестны, но я с 1989 года печатался в газете «Борба», потом в популярном журнале «НИН» и в газете «Политика». Нужно было подумать, пускать, не пускать в Бенковац такого, как я. Кончилось тем, что два парня – по-моему, бывших мента – повезли меня в чёрной балканской ночи в Бенковац в легковом автомобиле. Вот это отставание часов в восемь от ребят Аркана и решило мою судьбу: я попал не к Аркану, а в отряд военной полиции. ВП, как все, несли войну на себе, также имели потери, но это были не «тигры» Аркана. У тех были чёрные формы и всякие там прибамбасы техники. Здесь обычный камуфляж сербской армии и раздолбанные, югославского производства «АК». Впоследствии я хотел перевестись к «тиграм» и даже поехал туда, направился к ним на позиции, но мы не добрались до перевала, машина у нас была не та, низко сидящая, и вокруг лежал глубокий снег.

Меня определили в казарму, дали крошечную комнатку на этаже для офицеров (вот тут это была действительная привилегия, обычно в такой комнатке жили двое), я получил автомат и три рожка патронов у военного коменданта, комендант размещался всего лишь в конце коридора на том же этаже, что и я. Пожилой высокий серб, не очень доброго нрава. В одной комнате он спал и принимал посетителей, среди оружия и ящиков с патронами. В другой комнате, всегда запертой, находился склад оружия. Дверь была заперта на висячий замок. Книнская Крайна была самая бедная из сербских мятежных республик, самая небольшая. Зато красоты неописуемой. В тех местах, на каменных плато в мирное время вовсю снимали спагетти-вестерны Сержио Леоне и настоящие американские вестерны. Профсоюзные расценки были самые дешёвые, а природа самая дикая и красивая. Там поблизости был монастырь Крка, а под ним катакомбная церковь, которую посещал сам апостол Павел. Это не удивительно, от этих мест через Адриатику – всего 200 километров – и Италия! Один из указателей по дороге из города Обровац указывал, сколько километров отсюда до города Риекка, он же Фиуме. Город в 1919 году захватил итальянский писатель и империалист д’Аннунцио.

Из казармы в Бенковац я отправлялся каждое утро на фронт, он был всего лишь в шести километрах, иногда меня подвозили на машине; когда того требовали обстоятельства, мы оставались на позициях. Как-то сосед комендант взял меня вечером с собой на пьянку к своему подчинённому. Вся эта история вылилась в жуткую драму. К ночи комендант стал агрессивен и буквально поверг в ужас парня, у которого мы пили. Я понял, что жена парня хорватка, и комендант мрачно и неприятно шутил по этому поводу, потом шутки переросли в угрозы. Женщина убежала в слезах, а бледный парень, по-моему, был готов застрелить коменданта, если бы не охрана. Солдаты рассказали, что подобные развлечения коменданта – достаточно обычное для него занятие. Хорваты в 1991-м вырезали всю его семью, вот он и не спит, и ездит с охраной по ночному городу, дикий и опасный.

Но это уже не об Аркане, это о пропахшей дымом, полной овец и виноградников, ныне исчезнувшей Сербской Республике Книнской Крайне. В 1995-м она была сметена хорватским воинством. Мамка Сербия за неё не вступилась.

Куда делись все эти люди? Где комендант? Где солдаты, с которыми я вместе служил? Где Светозар Милич? Где солдат Йокич? Что стало с полковниками Шкоричем и Княжевичем? Где капитан Драган, храбрый сербский Рембо? Где 350 тысяч сербов, населявших эту страшную и прекрасную страну? Мертвы или убежали. Постепенно меня стали выживать оттуда. Я чувствовал. В начале мая я поехал обратно. В Книне была ещё более запутанная обстановка. Оттуда никто не ехал, и туда никто не приезжал. Дороги через Герцеговину были опасны ещё более обычного. Я взял интервью у президента Джукича, снял его на фото своей мыльницей (он в камуфляже и с «Коброй-Магнум» в кабинете), и за это меня подсадили в автомобиль к японскому корреспонденту, с шофёром и переводчиком. Японец возвращался в Белград. Обратное путешествие через Герцеговину и Боснию по коридору заслуживает отдельной книги. Я не хотел бросать свой подарочный пистолет и упорно вёз его на дне сумки, хотя у каждого разноплемённого пункта первый вопрос, заданный часовым, был (дула их автоматов нацелены в машину): «Оружие везёте?» Я упорно отвечал «нет», а японец не знал, что я везу пистолет фабрики «Червона Звезда». В одном месте (было уже всего километров 50 до границы с Сербией) мы заблудились, проехали через сербскую позицию (я сказал шофёру: «Это передовая, куда ты прёшь?») и ехали прямиком на амбразуры хорватов. Оттуда по нам резанули пулеметной очередью только тогда, когда мы повернули, свистя тормозами. Переводчик, сидевший рядом со мной, был ранен в плечо. На мне – ни царапины. Сербские солдаты смеялись: «Ехали прямо к хорватам на кофе. Здесь самые злоебучие хорваты в районе. Они бы вас встретили!»

К 9 мая я был в Москве и вёл колонну Национал-большевистского фронта. Мне стало ясно, что хватит воевать на чужих войнах, надо отвоевать одну свою. Что все войны, которые я видел и в которых участвовал, – следствие слабости России, развала СССР. Самый главный фронт – в России.

Аркана я больше не встретил. Так как к сербам больше не ездил. В марте 1994 года я окончательно приехал в Россию, чтобы победить здесь – или умереть. Чем и занимаюсь до сих пор. За Арканом же я следил внимательно издалека. Газеты писали о нём охотно. Он женился с помпой и шумом на красавице – фольклорной певице. Когда началась напряженка в Косове, Аркан немедленно появился там со своими «тиграми», наводя ужас на албанцев. Однако ясно, что никакая высшая храбрость и личные боевые качества 5 или 8 тысяч бойцов не могут противостоять «крылатым ракетам», сверхсовременным самолётам – воздушным армадам НАТО. Желко Разнатович, Аркан (по-турецки «Лев»), делал что надо и как надо, был настоящий рыцарь своего народа, какими они были, может быть, в битве при Косове в 1389 году, ребята вокруг князя Лазаря.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.