6

6

«Двадцать второго июня 1941 года немцы вторглись в пределы нашей родины, – читаем на страницах «Воспоминаний». – Об этом мы узнали за утренним кофе. Мы были подавлены. Что будет с нашей несчастной родиной, что будет с нами? Уже давно Вова считал русско-германскую войну неизбежной и отлично отдавал себе отчет в том, что ожидает Россию, если немцы, не дай Бог, победят. Ни своей точки зрения, ни своего отношения к немцам он не скрывал и знал, что его ожидает в случае войны».

Тридцатидевятилетний сын жил в родительском доме, так и не обзавелся семьей. Не затворник вовсе, любитель общества, красивый, приветливый, жизнерадостный, имел, по слухам, даму сердца на стороне. Мог выгодно жениться на очаровательной молодой женщине своего круга, снимавшей у них комнату, – шведской графине Лилиан Аллефельд. Сам факт появления в особняке на Вилла Молитор квартирантки, которая могла себе позволить жить в дорогой гостинице или снимать апартаменты в любом из престижных кварталов Парижа, дает пищу для размышлений. Упоминавшаяся уже в тексте ученица Кшесинской Нина Константиновна Прихненко уверяет, что влюбленная в Вову шведка, вышедшая впоследствии замуж за Сержа Лифаря, попросту «гонялась» за очаровательным светлейшим князем, но ответного чувства с его стороны так и не дождалась.

Обстоятельства появления на свет дорогого сыночка, тяжкие роды, едва не стоившие обоим жизни, отчаянная борьба, которую вела Кшесинская на протяжении стольких лет, чтобы смыть клеймо незаконнорожденности с любимого чада, горы своротить, чтобы сделать Вовочку счастливым, по-особому окрашивали их отношения.

В детстве она не отпускала его от себя ни на шаг. Возила, рискуя простудить, на гастроли, курорты, в увеселительные вояжи. Окружила воспитателями, гувернерами, лакеями, домашними учителями, не знала, как угодить, чем порадовать. Опекаемый со всех сторон подросток, не знавший разве что вкуса птичьего молока, удостоившийся в десять лет императорским указом потомственного дворянства, обязан был по всем статьям стать оранжерейным маменькиным сынком. А вырос здоровый мальчишка с живым, общительным характером. Водил в дом уличных ребят, дрался на пустырях со сверстниками, фехтовал, ездил отлично верхом, обожал морские прогулки.

Последнее увлечение едва не стоило ему однажды жизни.

«Стоял чудный летний день, – вспоминает Кшесинская, – тишина полная кругом, ни малейшего ветра, море как зеркало (дело происходило на ее даче в Стрельне. – Г.С.). Мой сын со своим воспитателем Шердленом решили воспользоваться исключительно прекрасной погодой, чтобы покататься по морю на нашей плоскодонной лодке, к которой снаружи прикреплялся позади небольшой мотор. Мой электротехник, который ведал мотором и хранил его у себя на электрической станции, установил его на лодке, и все они втроем отправились на прогулку, которая обещала быть чудесной. Мотор зашумел, и лодка медленно поплыла по морю. Проводив их, я пошла домой. Меня ждала массажистка. Только что начался массаж, и я лежала на кушетке в спальне, как вдруг все потемнело, поднялся сильнейший ветер, налетел жуткий шквал: деревья под напором ветра гнулись, в воздухе летали сорванные ветром с деревьев листья, ломались сучья. Вова был на лодке в море! Я не знала, что с ним будет. Эти молниеносные шквалы так опасны на Балтийском море, столько несчастных случаев сообщалось в газетах каждое лето. Я бросила массаж и побежала на берег, на мою дамбу, откуда можно было видеть, что делается в море. Ветер вдруг стих, наступила жуткая тишина, солнце вновь засияло, море, как зеркало, гладко, но в какую сторону я бы ни глядела, я ничего не могла заметить. Меня охватил ужас, они, наверное, погибли, иначе лодку было бы видно, они выехали в море не так давно. Стали телефонировать в Стрельнинский порт, где была спасательная станция и откуда во время бурь наблюдали за морем, чтобы оказать помощь, но оттуда ответили, что они не видели никакой лодки в море. Я была одна дома, в полном отчаянии, не зная, что же мне предпринять, где узнать, что с ними случилось, к кому обратиться за помощью. Я бросилась на колени и, вся в слезах, стала молиться, чтобы Господь сохранил моего сына… В таком ужасном, беспомощном состоянии я оставалась довольно долго. Когда мое отчаяние дошло до пределов, вдруг раздался телефонный звонок. Это звонил воспитатель моего сына Шердлен, чтобы сообщить, что они все живы и здоровы и он сейчас находится с Вовой на Михайловской даче и только ждут, чтобы им подали экипаж для возвращения домой. Резкий переход от полного отчаяния к безграничной радости был так силен, что я только могла плакать, и плакать от радости, и благодарить Бога, что он услышал мою молитву. Они благополучно катались по морю, когда налетел шквал. Они были сравнительно далеко от берега и решили скорее вернуться домой, но, на их горе, мотор испортился, и пока его чинили, их стало относить ветром все дальше и дальше от берега. Тогда они взялись за весла, стараясь грести к берегу, но силою ветра их относило в другую сторону. В этот момент они увидели огромный пароход и направились к нему. Это оказался не простой пароход, как они думали, а по морской терминологии «бранд-вахта», то есть военный корабль, закрепленный на якорях для охраны Царского дворца с моря. К этому времени мотор был исправлен, море утихло, и они направились к берегу напротив Михайловской дачи, где Вова со своим воспитателем вылезли и пешком добрались до дворца, а лодка пошла домой. Из дворца они и звонили мне. Все это быстро рассказывается, но на самом деле в общем прошло около двух часов, двух часов моих ужасных страданий».

Во время трехлетнего пребывания в эвакуации, – в условиях не менее экстремальных, чем летний шквал на море, – сын окончил с отличием кисловодскую гимназию. Много читал, увлекался российской историей. Как большинство молодых эмигрантов-аристократов, места своего во Франции не нашел. В годы проживания на Кап д’Ай дома бывал наездами, разъезжал по Лазурному Берегу, гостевал у приятелей. Пробовал стать актером, но дальше участия в массовке у Ганса Абеля в киноленте «Наполеон», где переодетый жандармом он гнался в составе отряда преследователей за бежавшим на Корсику императором, дело не пошло. После переезда в Париж работал недолгое время репортером уголовной хроники в небольшой газете, был коммивояжером винодельческой фирмы. Увлечение философией и политикой привело его в зрелые годы в ряды возглавляемого Александром Казем-Беком Союза младороссов, ставившем целью сплочение патриотически мыслящей прослойки соотечественников, верящих в неизбежное возрождение России, пусть даже порабощенной временно сталинским режимом.

С большой долей вероятности можно предположить: досье на русского масона и националиста попало в период оккупации в руки нацистов. Понятным станет в связи с этим, почему сутки спустя после нападения немцев на СССР проживавший по адресу № 10, Вилла Молитор, 16-й аррондисмант Парижа светлейший князь Владимир Романовский-Красинский в срочном порядке был вызван в отделение гестапо, взят под стражу и вывезен в числе многих сотен русских парижан (среди которых был и Казем-Бек) в концентрационный лагерь под Компьеном.

Он мог по получению повестки бежать в свободную зону, перебраться оттуда с помощью друзей в нейтральную Швейцарию.

– Чтобы узнать потом, что вас расстреляли из-за меня как заложников? – возмутился он, выслушав доводы родителей, настаивавших на побеге.

«Удрученные, с тяжелым предчувствием, мы провожали его взглядом и крестили, покуда он не скрылся», – вспоминает она.

В течение нескольких дней они ничего не знали о его судьбе. Метались по городу в надежде получить хоть какую-либо информацию, обзванивали знакомых. На их счастье, освободили из-под стражи случайно арестованного русского, сидевшего вместе с Вовой в одном бараке. Сын, по его словам, чувствовал себя хорошо, просил прислать, если можно, белье и туалетные принадлежности.

Они наконец вздохнули с облегчением…

«Свидания были разрешены лишь с 1 августа, и мы несколько раз ездили его навещать. Он был бодр и уверял меня, что им всем хорошо живется, что беспокоиться за него нам не следует. Все возвращавшиеся из лагеря единодушно утверждали, что Вова держал себя выше похвал и с огромным достоинством и нравственно поддерживал остальных заключенных. Но время проходило, многих заключенных освобождали, в начале октября освободили несколько сот человек, но несмотря на обещания, на все предпринимаемые нами шаги, Вову все не освобождали. Почему? С мыслью, что его не освободят, Вова примирился, и вообще он не верил в свое освобождение, но нас это угнетало. Мы боялись, и не без основания, что его оставят заложником и отправят в Германию, тем более, что он не скрывал своего отношения к войне. Много позже мы узнали, что арест многих русских был вызван опасением, чтобы они и руководимые ими круги и организации не присоединились с первого же дня вторжения немцев в Россию к французскому Сопротивлению».

Не следует делать вывода из слов Кшесинской, будто вся русская эмиграция кинулась сломя голову сражаться с нацистами. Как это сделали княгиня Вера Аполлоновна Оболенская и ее муж Николай Оболенский, мать Мария (Е.Ю. Кузьмина-Караваева), Борис Вильде, сын писателя Леонида Андреева В.Л. Андреев, сын царского министра Кривошеина – И.А. Кривошеин, «красная княгиня» Т.А. Волконская. Эти и другие герои Резистанса, равно как и «пассивный сопротивленец» Владимир Красинский-Романовский, оказались в меньшинстве. По свидетельству историка К.Н. Александрова, общая численность русских эмигрантов, участвовавших в европейском движении Сопротивления, не превышала четырехсот человек, призванных в армии стран-союзниц – пять тысяч. В то же время в вооруженных формированиях, действовавших на стороне Германии, насчитывалось от 20 до 25 тысяч участников Белого движения из представителей эмигрантской молодежи. И тут, как видим, налицо раскол, малая гражданская война – на этот раз за пределами родины, на чужбине, но с теми же проклятыми вопросами во главе: с кем вы, русские люди? против кого?

Ее мальчик остался жив. Четыре месяца спустя после ареста в квартире раздался звонок телефона. Вовочкин радостный голос сообщил: он в Париже, звонит с Гар дю Нор, через полчаса будет дома.

«По чьему приказу и почему его освободили, для нас так и осталось навсегда загадкой».

Лагерь не прошел бесследно для его здоровья. В начале 1944 года он перенес тяжелую операцию, пролежал месяц в клинике. Поездки к нему в Нейи были для нее нелегким испытанием: транспорт работал нерегулярно, ждать автобуса на пронизываемой холодным ветром остановке приходилось часами, болели невыносимо из-за обострившегося артрита ноги.

Наступила новая весна. Дни напролет они ловили, прильнув к старенькому приемнику, сообщения западных станций: Соттанс, Би-Би-Си, швейцарского радио. Слышимость была плохой, эфир наполняли обрывки музыки, посторонние шумы, немецкая лающая речь. Пойманный с трудом канал прерывался то и дело тирадами диктора коллаборационистского радиожурнала Жана-Эрольда Паки, завершавшего каждую очередную передачу традиционной фразой: «Англия, как Карфаген, будет разрушена!»

Режиму оккупации, похоже, наступал конец. Немцы терпели одно поражение за другим, откатывались под натиском Советской Армии на запад. Летом произошла долгожданная высадка союзных войск в Нормандии. Русские и американцы встретились на Эльбе. В экстренном выпуске радионовостей «Свободной Франции» сообщалось: на Гитлера совершено покушение, фюрер чудом уцелел, видные нацисты бегут из рейхсканцелярии.

Русские армии неудержимо продвигались к Берлину.

Среди немецкого гарнизона во Франции царила паника. Чуя близкий конец, боши запустили на полную мощь машину террора. Стены домов пестрели свеженаклеенными листовками подпольных типографий Сопротивления: «Орадур взывает к мести!» – с ужасающими подробностями уничтожения фашистами деревни Орадур-сюр-Глан в Верхней Вьенне со всеми ее жителями, включая стариков и детей. По улицам провозили на грузовиках все новые группы арестованных. Увели ночью без формального объяснения причин ареста, посадили за решетку в «Шерш Миди» бывшего посла Временного правительства во Франции Василия Алексеевича Маклакова, руководившего многие годы Комитетом по делам русских беженцев. Голодом и пытками вынудили выброситься с шестого этажа здания гестапо бывшего депутата-социалиста Национального собрания Пьера Броссолетта. Арестовали и отправили в Освенцим поэта и художника Макса Жакоба.

Вновь начались аресты русских. Многих забирали по второму разу – после освобождения из концлагерей и тюрем. Предъявляли стандартное обвинение: «шпионаж и диверсионная деятельность в пользу врага». В течение суток выносился смертный приговор.

«По всей Франции шли массовые аресты и расстрелы заложников, и мы прямо тряслись за нашего Вову», – вспоминает она.

В Париже не переставая звучали сирены. В их душераздирающую какофонию включался нараставший над головами рев авиационных моторов. Город бомбардировала авиация союзников. Прятавшихся в подвалах, под мостами, в наспех вырытых во дворах траншеях людей волновал вопрос: будут немцы обороняться, предстоят или нет уличные бои?

Забили тревогу, заметались в поисках выхода из положения вчерашние приспешники оккупантов – «коллабо». Дружки по «Дойче Институт» обращались с подчеркнутым сочувствием к Лифарю: «Как вы себя чувствуете, Серж? Готовитесь постоять за себя?» Художественный директор Опера не нашел ничего лучшего, как найти убежище под дамской юбкой – нашел приют и моральную поддержку у близкого человека, Габриэллы (Коко) Шанель.

Законодательница высокой моды делила в годы войны с немецким офицером роскошные апартаменты в отеле «Ритц». Не ограничивалась произнесением антисемитских реплик на всевозможных приемах – вступила в прямое сотрудничество с гестапо, добровольно брала на себя тайные поручения нацистов, одно из которых имело словно в насмешку кодовое название «Model Hut» – «Модная шляпа». В 1943-м Шанель была направлена гестаповским руководством в Испанию, чтобы нащупать через светских знакомых контакты с представителями правящих кругах Великобритании – для переговоров о сепаратном мире. О проделанной работе она отчитывалась в Берлине перед самим Вальтером Шелленбергом. Весной 1945 Шанель арестовали за пособничество врагу, но через несколько часов отпустили, дав возможность ускользнуть в Швейцарию, где у нее была роскошная дача. Там она и приютила явившегося пересидеть тревожные времена Сержа Лифаря.

…Бесстрашная Людмила, предпринявшая в одну из коротких передышек вылазку на улицу, прокричала на пороге: фрицы покидают город! С крыш, из подъездов домов стреляют! Она видела собственными глазами нескольких французов, бежавших с автоматами в руках по тротуару.

Вечером двадцать второго августа они услышали по радио: части освободительной армии – на окраине Парижа, фашистский гарнизон генерала Шолтица капитулировал на Монпарнасском вокзале.

«Сразу во всех церквах зазвонили колокола, жители высыпали на улицу, поздравляя и обнимая друг друга. Повсюду было слышно пение «Марсельезы». Мы переживали незабываемые минуты. На следующий день мимо нас по улице Мишель-Анж в город вошла одна из колонн знаменитой блиндированной дивизии маршала Леклерка. Нельзя описать, что делалось на улицах! Солдатам бросали цветы, угощали шампанским, более предприимчивые влезали на танки целоваться с освободителями».

Париж ликовал. Приветствуемый праздничной толпой прошел пешком, направляясь в Ратушу, высокий как жердь генерал де Голль, возглавлявший правительство Франции в изгнании. Прокатили по свежеполитой эспланаде Елисейских Полей колонны «Студебеккеров» и «Фордов» с американскими пехотинцами, посылавшими воздушные поцелуи хорошеньким парижанкам. Над Эйфелевой башней поднялся, грузно раскачиваясь на ветру, пузатый воздушный шар с сине-бело-красным флагом.

Апофеозом праздника, вспоминает она, стали нагрянувшие в дом гости – прибывшая из Лондона с собственной небольшой труппой и знаменитым мужем скрипачом Иегуди Менухиным очаровательная ее ученица Диана Гульд. Следом другая ученица, из Америки – Ширли Бридж. А несколько месяцев спустя – глазам не верилось! – подкатил к воротам зеленый грузовик, из которого высыпали одетые в армейскую форму танцовщики «Сэдлерс-Уэллс балле», возглавляемые Нинет де Валуа, – военная походная группа, как оказалось, прибывшая в Париж для развлечения солдат.

Люди снова наслаждались искусством, смотрели балет. Какие нужны были еще доказательства, что на земле действительно наступил мир!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.